Особняком

С утра Вениамин отправился в больницу, а не в школу, как обычно. Скейтборд и бутылку с бензином он сунул в рюкзак, а презервативы – в пакет поменьше. Торопливые люди, словно муравьи, стекались в здание поликлиники, во всеобщее место суеты и споров – регистратуру. Но Вениамин шёл в другом направлении, его интересовало отделение хирургии. Автомобиль Кирилова, как обычно, был припаркован за зданием больницы, на своём излюбленном месте. Увидев белую машину на стоянке, Вениамин подошёл к ней, достал из рюкзака скейтборд, открутил крышку с бутылки и, поставив скейт на землю, толкнул ногой под днище автомобиля, да так, чтобы он закатился под самую его середину. На земле образовалась длиннющая мокрая полоса, а пары испаряющегося бензина заметно ударяли в нос. Жидкость, пропитывая бумагу и ткань, медленно растекалась лужицей по асфальту. Вторую неполную бутылку с отвинченной крышкой парень незаметно бросил у заднего колеса. Положив пакет с презервативами в рюкзак и плотно закрыв его, Веня, насвистывая весёлую мелодию, зашагал в сторону приёмного покоя. Пройти в здание через главный охраняемый вход было нереально, поэтому Венька, выцепив из толпы одинокую пожилую женщину с большой хозяйственной сумкой в руках, подскочил к ней и предложил свою помощь. Легко взвалив на плечо внушительную ношу, он подхватил «старушку» под руку и вошёл в приёмный покой. Охранник без лишних вопросов пропустил «бабушку с внуком», галантно придерживая для них дверь. Бегло заполнив листок-анкету, чтобы не вызвать подозрений, Венька снял куртку, сунул её в рюкзак и, пройдя мимо очереди в регистратуру, юркнул в коридор. Проскользнув в отделение, он незаметно шмыгнул на лестницу. Вениамин знал, что почти весь медперсонал по лености спускался и поднимался в основном на лифте, поэтому на лестнице он чувствовал себя в безопасности, ему оставалось лишь найти нужное окно. Поднявшись на четвёртый этаж, Венька приметил из окна белый «Вольво», а чуть поодаль – припаркованную серебристую «Мазду». «Повезло тебе, парень, что не встал впритык к будущей жаровне, – подумал он, доставая из пакета презервативы и поджигая зажигалкой сухое горючее. —Хорошо, что взял поджиг подороже. На ветру не должен погаснуть. Второго шанса у меня точно нет».

Этажом выше хлопнула дверь, кто-то вышел на лестницу. Горючее вспыхнуло, Венька схватился за тесьму, обжигая ладонь. Тяжёлые шаги сверху заставили его действовать молниеносно. Нежеланный свидетель спускался всё ближе. Парень распахнул окно и, рискуя сорваться, вывалился наполовину наружу, метнув два бесцветных шара на крышу припаркованной внизу белой машины. Глухой шлепок, и презервативы, не выдержав, лопнули, щедро окатив автомобиль бензином, который тут же вспыхнул рыжим пламенем. Горящая река потекла вниз, обхватывая кузов, и, добравшись до мокрых полос на асфальте, увлекла огонь под днище. Бумажно-тряпичный рулон, пропитанный горючим, вспыхнул, и пламя перекинулось на бутылку, лежавшую под задним колесом. Секунды через три послышался хлопок – сдетонировали бензиновые пары, и столб огня вырвался из-под днища автомобиля, охватывая его целиком. Венька аж ойкнул от удовольствия, до того это было красиво, но, закрыв окно, он быстро побежал по ступеням вниз, боясь, что его поймают до того, как он увидит пожар своими глазами.

Парень шёл быстро, чем вызывал подозрения, но он никак не мог пропустить столь важного для него события. Выйдя в зал ожидания, он, нервно дёргаясь, достал куртку из рюкзака, натянул на себя и быстрым шагом направился к выходу. Охранник, идущий ему навстречу, прошёл мимо, и Венька беспрепятственно выскочил на улицу. Ему оставалось обогнуть хирургический корпус и затеряться в толпе зевак, наблюдавших за возгоранием. Зайдя за угол, парень от яркости зрелища просто прирос к земле. Машина, словно огненный факел, была полностью объята пламенем. Серебристая «Мазда» стояла неподалёку, и паренёк – по всей видимости, водитель – бегал вокруг пылающей машины с огнетушителем в руках, который, плюнув несколько раз тонкой струёй пены, перестал подавать признаки жизни вообще. Венька смотрел на огонь, и пламя, казалось, проникало в его голову, раскаляя сознание добела. Щёки его вспыхнули, температура подскочила, и он снова почувствовал себя человеком-огнём. Мышцы его напряглись, дыхание замерло, зрачки расширились, вбирая в себя пляшущие отблески, лишь сердце бешено стучало, выбрасывая огромные порции крови в низ живота. Внезапно его обдало жаром, и неудержимая горячая волна экстаза покатилась по всему телу, вызывая приятную дрожь и неконтролируемые мурашки по коже. Долгожданное возмездие свершилось. Обидчик наказан. Но огонь не отпускал, он удерживал на себе взгляд парня, и Венька завороженно, не отрываясь, продолжал смотреть на танцующее пламя.

Пожарная машина добралась в считанные минуты. Доктор Кирилов метался вокруг пылающего автомобиля, пытаясь обуздать пламя с бесполезным огнетушителем в руках, вырванным из рук перепуганного водителя «Мазды». Огонь потушили быстро, пожарные сбили его за несколько минут. И два взгляда – безумно горящий и упрямо-холодный – вновь встретились и словно узнали друг друга. Вениамин, опустив глаза, размашисто зашагал прочь, в сторону дома. Кисти его рук сковал ледяной холод, а по лицу ручьями стекал липкий, морозящий пот. Вечером в новостях показали обугленный остов автомобиля, но зрелище не вызвало в Вениамине и тени былого возбуждения. Лишь глухо процедил сквозь зубы: Вениамин, опустив глаза, размашисто зашагал в сторону дома, кисти рук его мёрзли, а по лицу ручьём бежал холодный пот. Вечером в новостях показали кадры горящего автомобиля, но зрелище не вызвало в Вениамине и тени былого возбуждения. Парень лишь глухо процедил сквозь зубы:

– Ну что, льются кошке мышкины слёзки, да, Кирилов?

Утром следующего дня в квартиру Ивановых пришла полиция. Вениамин просчитался, он не учёл два фактора – время и всевидящее око видеорегистратора припаркованной неподалеку «Мазды». По версии водителя, он сначала услышал хлопок, и рядом стоявший автомобиль тут же вспыхнул. Данные не исключали версию, что кто-то мог бросить горючий пакет сверху, предположительно из окна. Короткий промежуток между наплывом посетителей и катастрофой сужал круг подозреваемых до тех, кто вошёл в здание через приёмный покой. Зная, во сколько произошёл поджог, следователь вместе с пострадавшим просмотрели видео с камеры наблюдения, установленной на входе в здание. Хирург Кирилов, внимательно изучив лица на экране, не узнал ни одного знакомого человека. Что это было: случайность или злой умысел? Самовозгорание или спланированный акт мести? Для прояснения ситуации следователь запросил у свидетеля запись с видеорегистратора, на которую попала толпа зевак. И тут Кирилов узнал его – своего бывшего пациента, Вениамина Иванова. Он стоял неподвижно, словно окаменевший, и не отрывал взгляда от пляшущих языков пламени. Куртка, в которую был одет парень, и стала маркером, позволяющим вычислить точное время входа гражданина Иванова в приёмный покой и его выхода. Версия о поджоге потихоньку складывалась, оставался мотив. И он нашёлся – пусть косвенный, притянутый за уши, но нашёлся.

Венька не ожидал, что его так быстро выведут на чистую воду. Он же был предельно осторожен: перчатки, выброшенные далеко от места преступления, капюшон, скрывающий лицо, безлюдные улицы в момент, когда летели бензиновые шары. «Как они узнали? И так быстро? Неужели ещё одна камера… Неужели он пропустил…» – эта мысль сверлила мозг.

Но мать Вениамина сразу поняла, что поджог – дело рук её сына. Сколько раз он умолял её переделать ту злосчастную операцию, которую бездарно провёл Кирилов! Но она лишь повторяла слова хирурга: «Поправим, потерпи, вот кости черепа сформируются, сразу же и поправим». А главное, сердобольный врач обещал ей сделать повторную операцию бесплатно, а платить другому специалисту женщине совсем не хотелось, вот она и цеплялась за слова доктора. Венька и запираться не стал – раз пришли, значит, у них есть доказательства, ведь он не оставил никаких видимых следов. Вениамин Иванов сразу заявил участковому, что мстил доктору за изуродованное им во время операции лицо в детстве.

– Вижу, доктор исправил ошибку. Я не видел вас раньше, но сейчас, парень, ты вполне себе ничего, – недоумевал следователь, рассматривая парня.

– А пятнадцать лет жизни в аду, по-вашему, это пустяк? – огрызнулся Вениамин. Больше он не проронил ни слова.

Когда Кирилов узнал, что поджигателю могут дать всего лишь условный срок с выплатой ущерба, потому что тот несовершеннолетний, его охватил ужас. Он стал умолять о проведении независимой судебно-психиатрической экспертизы. После этой акции мести он боялся за свою жизнь и за жизни своих близких. И следствие пошло ему навстречу. Консилиум психиатров в один голос твердил, что парень психически здоров, что это минутная слабость, импульсивный поступок. Но старичок-профессор думал иначе. После долгой череды односложных ответов – «да» или «нет» – на его вопросы, профессор вынес следующее заключение: «Пациент одержим не только местью, но и огнём. Могу предположить, что это далеко не первый его поджог. Если не провести комплексное лечение в стационаре, то будут и следующие». И Веньку принудительно отправили на лечение в психиатрическую клинику «для стабилизации крайне тяжёлого психического расстройства» – так было записано в карте.

Матери, как опекуну, ничего не оставалось, как согласиться на лечение, она не хотела, чтобы её сын попал в тюрьму для несовершеннолетних. «Лучше лечение в дурке, чем исправительные работы с преступниками в колонии», – решила она и подписала постановление. Позже женщина сама урегулировала вопрос с Кириловым о не подлежащей восстановлению машине. Продав дом матери, которая переехала к ней, женщина выплатила доктору сумму, эквивалентную стоимости автомобиля. После чего дело прекратилось, тем более что подросток был социально изолирован. И вот теперь Вениамин вышел из клиники. Он не стал овощем, как это подразумевалось. Теперь парень винил доктора не только в том, что он исковеркал его счастливое детство, но и в том, что омрачил его беспечную юность. Пока он отбывал наказание, Кирилова назначили главврачом в только что открывшейся детской клинике. Эта новость, мелькнувшая в вечернем телеэфире, повергла Вениамина в шок. Он точно знал, что доктор не любит детей, и его недолгое общение с ним было тому зловещим подтверждением. Веня еле сдерживал себя, сетуя на несправедливость судьбы, ему хотелось показать истинное лицо Кирилова всему миру. И эта клокочущая страсть породила в нём новое, всепоглощающее желание мести лицемерному доктору. И Вениамин вспомнил о своём давнем друге – всепоглощающем огне.

6. Любительский балет

Вечером во время тренировки начал накрапывать дождь, и Нелька, бросив качать пресс у шведской стенки, вместе с Эммой Львовной вернулась к ней домой – к горячему смородиновому чаю и душевным разговорам.

– Эмма Львовна, вот вы про Ольгу Николаевну в прошлый раз рассказывали, помните? А как она с вами работала, не расскажете?

– Чего не рассказать, расскажу. С нами она начинала с ритмики, с танцев. «Чтобы ребёнок полюбил балет, он должен как минимум любить танцевать. Только через живой танец можно проявить свой характер и темперамент. Ритмика – это предмет, который учит существовать в пространстве музыки, слышать её и передавать движениями, – так она говорила. – Пусть неловко, коряво, но от души». Она любила экспромты. Включала музыку, садилась на стул, давала нам задание танцевать под музыку свою историю, включая выученные элементы, а сама писала что-то в блокнот. Как только мелодия стихала, она рассаживала нас вокруг себя и каждую спрашивала, о чём её танец, а потом говорила, что увидела она. Поначалу мы стеснялись, но чуть позже и правда стали вкладывать в танец смысл и небольшой жизненный опыт. Маленькие крохи наперебой говорили, что они птицы в небе, рыбы в море или зайцы и лани в лесу. Танец стал творчеством, после такого открытия себя по-другому уже думать не захочешь, если это тебя захватило и увлекло. Несколько девочек так и не поняли цель таких упражнений. Придумать сюжет танца стало самым неприятным моментом в их обучении, именно поэтому из них вышли посредственные балерины, без полёта и воображения. Заучить движения и довести их до автоматизма – это лишь техническая часть танца, а вот оживить их – уже творческая, и музыка в этом верный помощник. Вот, взять к примеру, классическую музыку: она пробуждает душу, возвышает её, окрыляет в танце. Считаю, что слова грубо передают душевные порывы, а вот музыка, словно камертон, заставляет сонастраивать наши внутренние, глубинные частоты с необъятной энергией Вселенной.

– А почему тогда меня вы не учите танцевать? – спросила Неля.

– Взрослые стесняются кривляться, у них душа закована в броню, а в голове всё разложено по полочкам на «да» и «нет». Если не найти подхода, то человека можно не просто спугнуть, а навсегда оттолкнуть. Мы в плену правил, выкованных годами собственного опыта, душа наша сидит взаперти. Вот если я сейчас включу музыку, Нелли, вы станете танцевать?

– Ну, если бы это было заданием.

– Вот видите: «ну», «если бы», «заданием»… А ребёнок услышит музыку, тут же подскочит со стула и пустится в пляс, его даже об этом просить не придётся, ведь он не скован страхом быть собой! Петь под струями воды, танцевать украдкой от всех, писать под псевдонимом – вот они, достижения взрослых. Но стоит отпустить свою душу на волю, ты станешь той, кем всегда мечтала быть.

– Но балериной мне не стать, сколько бы я ни отпускала свою душу.

– Великой – да, страсть должна быть заложена с рождения. Но есть дети, внуки – можно в них пробудить трепет к этому искусству, и твоя страсть, возможно, поселится в юной головке. Для детей нет ничего заразительнее, чем истинная, самозабвенная любовь родителей к своему делу, к искусству. Откуда берутся династии? Не от скудности ума отпрыска, а от родительской одержимости профессией, без которой они себя не мыслят. И дети, словно губки, впитывают их энтузиазм.

– Но кто думает об этом в юности? У меня родители – оба спасатели, я же не пошла по их стопам, не стала спасателем.

– Пошла: ты спасаешь животных от болезней.

– Ну, не знаю, – засомневалась девушка. – Я живу, как большинство, – иду от одной маленькой цели до другой. Вроде, и материальная составляющая растёт, но удовольствия от достигнутого – ровно на пять минут.

– Так и будет, если мечты и цели неглубоки. Я вот об одном жалею – что так и не отыскала среди своих воспитанниц балерину от Бога и теперь уж точно не отыщу. Так и умру в одиночестве.

– У вас же есть сын, внук, я вот – ученица. А родится у меня дочка – к вам приведу балетом заниматься. Ей общение с вами только на пользу пойдёт. А знаете, Эмма Львовна, приходите к нам завтра на обед, я вас с бабушкой познакомлю. Попробуете её кухню. Может, сумеете отговорить её откармливать меня. А на следующую премьеру балета втроём сходим, я билеты куплю. Я с каждой зарплаты десять процентов на развитие души трачу, – смеясь, сказала Нелька.

– А что, Нелли, это идея! Давно я не бывала в гостях. А ваша бабушка будет не против?

– Она будет за! У неё появится ещё один дегустатор, да ещё и ценитель балета. Вам будет о чём поговорить.

– Хорошо, пишите адрес, завтра к двум часам я подойду. Вы уж сами тоже будьте, вдруг я не понравлюсь вашей бабушке. Кстати, как её зовут?

– Людмила Ивановна. Легко запомнить.

– Пожалуй. Ну, лучше черкните на бумаге рядом с адресом и имя.

Людмилу Ивановну от известия о приходе в её дом балерины бросило в жар. Чем она сможет накормить настоящую артистку балета, если в её скромном холодильнике не сыщется и десятка яиц, чтобы приготовить свой фирменный десерт «Анна Павлова»?

– Неля, ты понимаешь, что ты натворила? – не унималась бабушка. – Пригласить на обед балерину… А вот что они едят? Воздух? Нет, ты подумай, как я должна выкручиваться, если только сегодня сварила целую кастрюлю щей!

– Ба, щи подойдут, там капуста и морковь, а это овощи – лёгкая еда. Она нормальная, обыкновенная женщина и ест всё. Теперь-то точно будет, – добавила Нелька. – Посидим, пообщаемся. Она одна живёт, ей поговорить вообще не с кем.

– Ну, Нелька, ну внучка, учудила, так учудила. Хоть бы на следующей неделе позвала, я бы чуток схуднула. А то меня вширь в последнее время так и несёт.

– Ба, она не смотрит на формы, она смотрит на содержание. Ей нравятся люди, увлечённые своим делом, а ты как раз из таких. Она будет от тебя в восторге. И вкуснее твоих щей я, если честно, и не едала.

Женщина улыбнулась – это была правда: к ней в столовую по средам специально ходили, чтобы отведать её знаменитые щи. Очередь выстраивалась до самых дверей.

– Ладно, Эмма Львовна, мы тоже не лыком шиты, у каждого своё предназначение.

Следующим утром Нелька уже было собралась сбегать в знакомый двор, подежурить в ожидании худосочного или пухляка, но бабушка, грозно глянув на внучку, отправила её в магазин за яйцами и фруктами. Десерт «Анна Павлова» оставался основным козырем для встречи с балериной, как бы ни бунтовала душа Нельки против этого факта. Вернувшись из магазина, девушка с головой окунулась в генеральную уборку, напрочь позабыв о своих шпионских планах. В самый разгар сражения с пылью, месяцами копившейся в любимом бабушкином паласе, раздался звонок от Леонида, напомнившего о походе в кино, который совершенно вылетел у Нели из головы. Недолго думая, она пригласила парня на обед. Бабушка, казалось, даже обрадовалась этой незапланированной компании, ибо за столом появился хоть один нормальный человек – с приличным аппетитом.

В половине второго раздался звонок в дверь – первым прибыл Леонид. В руках он держал бутылку белого сухого вина и коробку конфет. «Не иначе как фильмов насмотрелся», – усмехнулась про себя Нелька. Едва Неля успела представить парня бабушке, как раздался ещё один звонок – на пороге стояла Эмма Львовна. Дверь за ней по волшебству неслышно прикрылась, и в прихожей, благоухая лавандой, возникла хрупкая, миниатюрная фигурка в безупречном чёрном брючном костюме. Из-под строгого пиджака проглядывала белоснежная шёлковая рубашка с воротником, завязанным в элегантный бант. Волосы были гладко зачёсаны и собраны на затылке в аккуратный тугой пучок. Завершали образ чёрные лакированные туфли на изящном невысоком каблучке-рюмочке. С плеча грациозно свисала небольшая сумочка. Наряд, казалось, прибыл из другой эпохи, но на стройной фигуре женщины он выглядел поистине неотразимо. Лёгкий оттенок помады едва тронул её губы. Встречающие застыли в оцепенении, поражённые нежданным видением.

– Добрый день, – произнесла женщина, нарушив воцарившуюся тишину.

– Здравствуйте, Эмма Львовна, – первой опомнилась Нелька. – Какая вы красавица, ну просто глаз не отвести!

– Ну что ты, Нелли, право, смущаешь. Просто решила выгулять парадные вещи, которые чудом отыскались в шкафу. Оказалось, они почти такие же древние, как и я. Ладно, хватит обо мне, знакомьте меня с остальными.

– Да-да, конечно. Это Людмила Ивановна – самый талантливый повар на этой земле и лучшая в мире бабушка. А это Леонид – бесстрашный борец с огнём и мой замечательный друг. А это… Эмма Львовна – прославленная балерина и мой новый педагог по танцам.

На мгновение повисла неловкая пауза.

– А я не с пустыми руками! – воскликнула Эмма Львовна, открыла свою сумочку и извлекла наружу два бумажных пакета. – Это смородиновый чай собственного приготовления и яблочные рулетики с корицей, домашние, разумеется. Надеюсь, хозяйка дома оценит мои скромные кулинарные умения.

Женщина протянула пакеты Людмиле Ивановне, которая всё ещё не могла прийти в себя после столь эффектного появления гостьи.

– Проходите в гостиную, – поспешила нарушить молчание Нелька. – Бабушка наготовила столько всего, что обед легко может перерасти в ужин.

– Да-да, проходите, – пригласила Людмила Ивановна, деликатно указывая рукой в сторону комнаты. – От ваших рулетиков исходит такой восхитительный аромат, что у меня разыгрался зверский аппетит.

Все расселись за столом, который Нелька накрыла тем, что удалось найти в недрах кухонного шкафа. На четыре персоны худо-бедно хватило и более-менее одинаковых приборов, и не слишком кричащих по цвету тарелок. Если фарфор Эммы Львовны отличался изысканной утончённостью и грацией, то посуда Людмилы Ивановны – добротной массивностью и яркой пестротой.

– Суп просто восхитительный! – похвалила щи Эмма Львовна. – Я, признаться, совершенно не умею готовить. В основном это делал муж. А мои кулинарные эксперименты были опасны для жизни. Моими блюдами можно было бы смело заполнять подвалы, чтобы в разы сократить популяцию крыс. Вернее, – засмеялась она, – их численность. А вы настоящая кудесница. У вас поистине золотые руки.

Бабушка Нельки, разрумянившись, сияла от удовольствия. Похвала от человека, равнодушного к еде, казалась ей слаще мёда. На смену супу был подан картофельный рулет с мясом индейки под душистым грибным соусом. Бывшая балерина едва дышала после наваристого бульона, щедро забелённого густой сметаной, но от рулета не отказалась, лишь упросила отрезать полоску потоньше, чтобы не позабыть вкус щей. Нелька тоже ограничилась небольшим ломтиком – за неделю она приучилась есть понемногу.

– Шедевр! Просто шедевр! – восхищалась Эмма Львовна, не скрывая восторга. – Разве обыкновенный человек способен приготовить такую вкуснотищу?

Бабушка Нельки, заливаясь новым розовым румянцем, замахала руками:

– Просто вы, Эмма Львовна, всю жизнь ничего, кроме воды, и не ели, а картошку, поди, только на картинках и видели.

– Я целиком поддерживаю Эмму Львовну: всё очень вкусно, а картошку я не только видел, но и копал. Но такой вкуснятины не ел никогда, да простит меня моя мама, – подтвердил слова балерины парень.

Нелька от этих слов прыснула, а Людмила Ивановна расплылась в одобрительной улыбке. Расправившись с рулетом, заварили в чайничке смородиновый чай, разложили на тарелке принесённые яблочные рулетики, открыли бутылку вина и торжественно внесли главное украшение вечера – пирожное «Анна Павлова». Увидев это воздушное великолепие на белоснежной тарелке, Эмма Львовна, словно ребёнок, подпрыгнула на стуле.

– Что это?! – воскликнула она, замирая от восторга. – Неужели «Анна Павлова»? Неужели это чудо приготовлено специально для меня?! Людмила, да вы просто ангел во плоти! Это же моё любимое пирожное! Как много я потеряла, не зная вас раньше! С меня тост! Предлагаю выпить за здоровье самого лучшего кулинара на Земле!

За здоровье хозяйки пили только женщины. Лёнчик был за рулём, а Нелька, пригубив пару раз, отказалась из солидарности с парнем. Чай пили уже как старые друзья. Женщины, опьянённые вином и атмосферой тепла, обращались друг к другу по именам. Эмма Львовна делилась воспоминаниями о своём голодном балетном детстве, когда они, девчонками, тайком от педагогов ели мороженое – пломбир в стаканчике, а в отрочестве – шоколадные пончики. Заварили чай во второй раз, теперь нахваливали малокалорийные рулетики Эммы Львовны.

Рассказ Нельки о том, как она в порыве энтузиазма оторвала станок на первом же занятии, сначала вызвал взрыв хохота, а потом спонтанно выстроил всех в первую балетную позицию. Лёнчик в ней напоминал неуклюжего лягушонка на тонких ножках, коленки которого никак не хотели соединяться. Мастер-класс показала Эмма Львовна, но и бабушка Нельки неожиданно для всех лихо вывернула носки в стороны и, запрокинув голову в заливистом хохоте, сложила руки на округлых боках. Раскрасневшись в щеках, словно спелое яблоко, она напоминала большой, пузатый самовар, заботливо расписанный под хохлому.

– Ба, да смотри, какая ты гибкая! В кого же я такая деревянная? – недоумевала Неля.

– Ничего, ничего – растянем, – утешала Эмма Львовна девушку. – На сегодня занятия отменяются, сходите-ка вы лучше с Лёней в кино. А я засиделась тут у вас, а ведь мне давно пора домой. Но я всех приглашаю на следующей неделе к себе на обед. Не обещаю, что будет так же вкусно, но полезно – стопроцентно. Будем слушать ретро-музыку, пить смородиновый чай и смотреть старинные фотографии.

– Эмма Львовна, Лёня на машине, мы подвезём вас.

– Это замечательно. Тогда не прощаюсь, мой адрес Нелли напишет, и я жду вас всех в следующую пятницу к себе.

Перед уходом Людмила Ивановна положила одно пирожное в пакет и сунула его в руки уходящей балерине.

– Вечером хоть чаю попьёте. Столько всего осталось.

Эмма Львовна, схватив в охапку Людмилу Ивановну, звонко чмокнула её в щёку. Давно ей не было так хорошо и весело. Домой она, к своему стыду, поднялась на лифте и, пройдя в балетный зал, закружилась, как в детстве, в импровизированном танце души. Эмма Львовна представляла себя пёрышком, летящим над каменной мостовой рядом с рекой, мерцающей серебристой рябью в лунном свете. Ветер сквозь открытое окно веял прохладой, раздувая лёгкую штору, словно большой парус, а худенькая фигурка женщины всё кружилась и кружилась в полной тишине, едва касаясь пола, под музыку, звучавшую лишь у неё в голове.