Где Аня? или Рефлексия в вакууме

– Можно, я друзей тоже приглашу? – жалобно спросила она.

– Мы с тобой об этом много раз говорили. Не надо твоих друзей. Встретишь Новый год в семье и иди к друзьям.

– Не совсем в семье,– добавила Анжела.

– Взрослые, богатые и умные люди – тоже наша семья. Надо поддерживать грамотные связи. А твои-то друзья …

– А что? Они тоже не бедные.

Семён Андреевич укоризненно посмотрел на дочь.

– Правильно: бездельники и лоботрясы, и к тому же все как один тупые. А я сказал: богатые и умные. Тебе сколько раз бабушка говорила: надо быть умной.

– Завтрашние гости тоже не совсем умные,– Анжела недовольно фыркнула.

– А при деньгах. При деньгах все умные.

Семён Андреевич опять противоречил сам себе. На самом деле, он просто не любил друзей Анжелы, считая, что они не достойны общения с такой красавицей и умницей. Но в диалоге с отцом Анжела преследовала совсем другую цель.

– А раз ты так хочешь видеть умных и богатых у нас завтра, пригласил бы вчерашнего гостя. Похвастался бы, с какими людьми ты в молодости дружил, – фальшиво недовольно сказала Анжела, будто в укор отцу.

Семён Андреевич задумался. По правде говоря, хвастаться можно чем угодно и кем угодно, главное – уметь. В конце концов, надоело слушать рассказы Максима об однокласснике, фигуре значимой в спорте, с которым у него до сих пор замечательные отношения. «У вас – в спорте, а у нас – в искусстве», – подумал Семён Андреевич и блаженно улыбнулся. И Анжела, продолжая демонстрировать недовольство на своём ухоженном лице по поводу того, что ей опять запретили приглашать друзей, внутренне торжествовала. Она всегда прекрасно знала, как и что говорить отцу, чтобы получить желаемое.

– Хорошая мысль, ты знаешь хорошая мысль, – сказал после минутного молчания Семён Андреевич. – Пригласить Алёшку…Мы как раз вчера номерами обменялись. Он вроде здесь просто так, ничего не делает. Может, и придёт?

– Папа, – Анжела зло посмотрела на отца. – Это совсем не честно. Значит, ты можешь своих однокурсников приглашать, а я не могу…

– Вот когда твоими однокурсниками можно будет хвастаться, тогда я буду рад увидеть и их в своём доме. А пока они только по клубам шатаются вместе с тобой, что мне, кстати, очень не нравится.

Анжела резко встала с дивана и пошла в свою комнату. На лестнице она пересеклась со своей матерью, которая возвращалась обратно в гостиную, чтобы оповестить Семёна Андреевича, когда точно придёт завтра Лара с мужем. И как-то недовольно посмотрела она на мать.

– Лара завтра с Борисом придут к шести. Плохо, что Марта уехала. Она, правда, всё приготовила. Сказала, что блюда в холодильнике стоят. Некоторые только подогреть надо, – говорила Людмила Павловна, усаживаясь в кресло, напротив своего мужа. – А что с Анжелой? Вы что поругались?

Семён Андреевич опять отложил газету. В кои-то веке он решил что– то почитать, но ему все мешали. И это начинало его раздражать.

– Она снова о своих друзьях спрашивала: можно ли их пригласить. Знает, что они мне не нравятся, а всё спрашивает. Я сказал: «Нельзя». Вот она и обиделась, – всё-таки ответил он.

– Ясно,– как-то томно отреагировала Людмила Павловна.

– Правда,– Семён Андреевич оживился.– Наша дочь подала мне замечательную идею. Ты не помнишь: Лёшка вчера не говорил, с кем он Новый год отмечать собрался? По-моему, один решил, но я не совсем понял.

– Не знаю, не помню, – слегка настороженно ответила жена.

– Так вот: надо его пригласить. Он мне свой телефон вчера оставил. А то мне надоел Максим со своим одноклассником. Мой-то старый друг не хуже.

– Ты решил пригласить к нам Вихрова? – переспросила удивлённая Людмила Павловна.

– Да…ты глупая такая. Его, а кто ж ещё Лёшка? – недоумевая, ответил Семён Андреевич.

– Ты вчера только человека увидел. Столько лет прошло, да вы и не дружили никогда особенно.

После этих слов Семён Андреевич возмутился:

– Дружили, ещё как дружили. Не дружили б, он меня спустя столько лет не узнал бы, а он ведь узнал.

– А может, он к кому-то приехал, может, у него планы есть какие-то? Все праздники с кем-то отмечают. А ты его пригласить вздумал, – Людмила Павловна начинала нервничать и говорила очень быстро.

– Есть, так есть. Я его приглашу, а он пусть сам решает. Понимаешь, Людка, надо уметь людей использовать грамотно. Похвастаться надо связями.

– Да ты себя его присутствием унизишь и опустишь, – возразила она.

– Вздор. Ты просто у меня дура и ничего не понимаешь, – сказал он жене. – Если б я бомжа привёл, я бы опустился. Сказали б: смотрите у него друг из помойки. А другое дело Лёшка. Даже фраза такая есть, – Семён Андреевич задумался.– Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Надо умных людей слушать. Потом скажут, что с Семёном Андреевичем даже люди искусства дружат, что он не просто так, а…значимый. Так что без обсуждений. Позвоню ему сегодня чуть попозже. Отдохну и позвоню. – И встретив возмущённый взгляд жены, он грозно добавил. – Не пререкайся!

Людмила Павловна разнервничалась и пошла на кухню заваривать зелёный чай, параллельно размышляя над тем, что её муж – идиот.

Ещё раз увидеть Алексея она, правда, не хотела. Очень сильно не хотела. Может, он все-таки не согласится прийти, зачем ему приходить, поиздевался и хватит? Может, он, действительно, откажется от приглашения? А может, и нет. И эта вероятность её сильно пугала. Ещё мама, ещё маму они привезли сегодня. А ведь она тоже знала Алексея, она, конечно, его вспомнит, разумеется вспомнит. Ей он нравился, всегда нравился. Он воспитанный, образованный. Мама обожает таких. А сейчас он стал ещё лучше. Мама в него верила, говорила ей, что из него толк будет. Она тогда не послушала. И выбрала Семёна, ведь это было безопаснее, у него всегда была почва под ногами в виде денег его родителей. Да, дело, наверно, даже не в этом. Дело в том, что Алексей ей никогда толком не нравился. Честно, не нравился. И сейчас ей было так стыдно за это. Она пила чай медленно, так чтобы расслабиться. Если он всё-таки придёт, она будет к этому готова. Только бы Лара ничего не поняла, только бы не выдать себя. Услышать завтра дополнительные укоры в свой адрес она не хотела. А ведь Лара, как и мать, обязательно сказала бы: «Ты упустила такого мужчину». Отвратительно. Чай не помогал. Было всё также отвратительно. «Упустила, упустила, не их дело»,– подумала Людмила Павловна и ругнулась матом про себя.

Анжела радовалась. Открыла шкаф и стала искать подходящее платье. Правда, можно надеть завтра костюм, но костюмы она не любила. Лучше платье. Тем более у неё было несколько красивых платьев. Она в платьях похожа на принцессу, на настоящую принцессу. Вообще-то она любила короткие наряды, но платья ей почему-то нравились исключительно длинные. Ей кто-то когда-то сказал, что она очаровательно смотрится именно в длинных платьях, и она это запомнила, она всегда запоминала комплементы. Тем более, женщина должна скрывать свои недостатки: а у Анжелы как раз были слегка кривоватые ноги, о чём она, разумеется, догадывалась.

Два самых красивых платья: это с выпускного и с последнего праздника, где она была ведущей. Какое из них выбрать она не знала. Хотя этот выбор можно было отложить до завтра, ведь главное, что все остальные наряды были исключены. О том, что Алексей может не прийти, Анжела даже не думала, ведь он говорил, что ему не с кем отмечать Новый год. А как отмечать праздник одному, девушка просто не могла себе представить. Она положила платья на кровать и села на корточки рядом. Внимательно осмотрела красиво сшитые куски ткани, провела по ним рукой. Поняла, что на ощупь ей больше нравилось платье с выпускного: такое воздушное, лёгкое. В нём, наверно, было больше эфемерности, чем в человеке, его создавшем, если, конечно, такое возможно. А ещё оно было очень красивого бледно-голубого цвета, цвета безоблачного июльского неба. От него веяло долгожданным летом и теплом. Хотя для кого-то этот цвет мог ассоциироваться с солнечным зимним днём. Но Анжела слишком любила лето, чтобы, глядя на это платье, думать о надоевшей зиме. Единственное, что не нравилось девушке в нём, так это то, как оно было сшито. Платье не облегало фигуру, а скорее легко струилось по телу. Тем более, оно было намного дешевле второго, и потому Анжела невольно перевела свой взгляд на другое платье. Она решила его примерить. Одела и подошла к большому зеркалу, чтобы посмотреть на себя. Чёрное блестящее платье с большим разрезом на одном боку, так что при ходьбе будет практически полностью видна левая нога, платье, подчёркивающее все изгибы фигуры. Анжела улыбнулась своему отражению. Как казалось девушке, чёрный цвет выигрывает, придаёт недостающую загадочность в отличие от голубого, такого открытого и честного цвета.

II

Было темно. Ветер продувал насквозь. А они сидели в незнакомом дворе на старых лавочках и пили. Три дома окружали этот двор, как три старых великана с трех сторон, создавая ощущение замкнутого пространства. Рядом находилась детская площадка, вернее, то, что от неё осталось: полуразвалившиеся качели, ржавая горка и голоса тех детей, которые давно выросли и которые не могли заглушить другие детские голоса, потому что другие дети здесь уже не гуляли. Было холодно, но они, пьяные и молодые, грелись иллюзией собственного превосходства. И казалось, что если сейчас мимо них будет идти незнакомый человек, случайный прохожий, они обязательно докажут это превосходство и ему, и себе, ведь превосходство всегда надо доказывать.

Аня ругнулась матом, громко ругнулась, практически закричала, потому что сидевший рядом с ней, уже напившейся Нер, зачем-то сильно схватил её за руку. На самом деле его звали Саша, но его имя казалось ему слишком простым и неблагозвучным, выбирать же себе какую-то обычную кличку он не хотел, поэтому, однажды придя к друзьям, он сказал, что его зовут Нер и что по-другому его называть нельзя. Друзьям было всё равно как его называть, да и спорить с ним никто бы не осмелился; высокий, подкаченный и довольно суровый, он был, конечно, признан негласным лидером своей компании.

Аня знала его давно. Много лет назад он протянул ей руку, да-да…именно руку. И она поверила ему, потому что ей было некому верить. Её мать была проституткой. По-крайней мере, так называли её бабки, вечно сидевшие у подъезда, вернее, называли они её немного другим словом, но суть от этого не меняется. Своего отца Аня, разумеется, не знала, хотя нет… Она видела его один раз в детстве, когда он приходил к её матери занять денег. Он бросил её мать, когда она была беременна или мать выгнала его, Аня точно не знала. Но факт оставался фактом: росла она без отца. Мать работала продавщицей на местном рынке, торговала свиным и говяжьим мясом, и от неё всегда пахло, когда она возвращалась домой. Запах свежего мяса отпечатался в сознании девочки настолько, что она чувствовала его повсюду, будто он застрял у нее в носу и не хотел выходить оттуда. Порой Ане казалось, что смерть она узнает по запаху, она будет пахнуть тухлым мясом, именно тухлым мясом, над которым водят хороводы наглые мухи. К её матери часто приходили мужчины, разные мужчины: красивые и страшные, старше, моложе её матери, злые и добрые. Добрые обычно давали Ане деньги на мороженое или конфеты, которые когда-то давно затерялись в их карманах. Злые кричали, ругались, били её мать, так что порой доставалось и самой Ане. Когда Аня была совсем маленькой, она не понимала, кто эти странные дяди, и ей всегда казалось, что среди них есть её папа, не тот который приходил однажды пьяный и кашляющий за деньгами, а настоящий, взаправдашний папа. И каждый раз, когда в дверь стучали или звонили, она бежала её открывать, и у тех мужчин, которые были больше всего похоже на её настоящего отца, она обязательно спрашивала, не он ли её папа. Но все отрицательно качали головами, и, в конце концов, Аня решила, что её папа находится где-то далеко или умер, хотя продолжала надеться, что однажды он придёт за ней и заберёт её из квартиры, пропахнувшей сырым мясом.

К годам десяти девочка уже стала понимать, отчего так косо смотрят на неё бабки, прилипшие к лавочкам. А услышанное краем уха ругательство в адрес её матери, будто ударяло Аню и ударяло так сильно, что у неё подкашивались ноги, и она не могла идти дальше. Тогда она останавливалась, задерживала дыхание, почему она делала именно так, она не знала, и боролась с необъяснимым желанием обернуться и крикнуть: «Ведьмы! Старые ведьмы!», а потом убежать и плакать, долго плакать в углу, прижав колени к самой груди и обняв ноги руками. Но она шла дальше, не смотря назад, чувствуя, как по щекам катятся струйки прозрачных и солёных слёз.

В тот день всё было как обычно. Да она смутно помнит тот день. Она пошла в школу, порой она ходила в школу. Школу она не любила: смотрела на чистеньких домашних детей, за которыми приходят красивые ухоженные мамочки и сильные высокие папы и ненавидела, вернее, завидовала, сильно завидовала, зависть заполняла всю душу. Зависть вперемешку с обидой. Она никогда не была глупой девочкой, невоспитанной, грубой, но не глупой. Ане очень легко давалась математика, и она очень красиво пела. Её хвалили некоторые преподаватели, те которые не смотрели на её социальное положение. Учительница по пению, к примеру, очень хотела, чтобы Аня ходила в музыкальную школу, хотя она прекрасно понимала, что с такой родительницей, как Анина мать, это невозможно. Были, правда, и те взрослые, сеятели доброго и вечного, которые брезгливо фыркали, вызывая Аню к доске, словно это она была проституткой. И потому Аня всей душой ненавидела некоторые предметы, вернее, преподавателей, которые с ними ассоциировались. Она любила читать, искренне любила читать. Запиралась в своей комнате, пока мама выясняла отношения с очередным мужиком, доставала из-под подушки взятую из школьной библиотеки книгу и читала взахлеб, погружаясь в тот вымышленный мир и смешиваясь с ним, растворяясь в нём, становясь либо героем книги, либо созерцателем, становясь просто чистой. Но на уроки литературы Аня ходила с неохотой, а порой прогуливала их. Старая, распухшая, постоянно плевавшаяся во время разговора Нина Андреевна олицетворяла собой эпоху чистую и непорочную, а потому смотрела на Аню так, как будто девочку облепили мухи с ног до головы, потому что она… Никто почему-то не смотрел так на Светку, мать которой тоже её где-то нагуляла, а потом стала любовницей одного женатого банкира и жила за его счёт. Так почему-то смотрели только на Аню. Аня злилась.

В очередной раз в тот день она не пошла на свой «любимый» предмет, а отправилась домой. Была весна, было тепло и у подъезда опять сидели шушукающиеся бабки, которые всю зиму ждали этого ясного солнечного дня, чтобы выйти во двор, собраться вместе и в тесном кругу перемыть всем знакомым косточки. Под их неодобрительные взгляды Аня подошла к подъезду, и, услышав за спиной «дочь проститутки», не выдержала и обернулась, одарила сидевших яростным взглядом и плюнула. Теперь она могла это сделать, ей было уже почти тринадцать и ей было всё равно, как отреагируют эти сплетницы на её плевок.

Матери не было дома, она продавала на рынке мясо и должна была прийти только к вечеру. Её последний ухажёр жил с ними уже полгода, и Аня прекрасно знала, что, войдя в квартиру, увидит его надоевшее лицо. Он мало пил, меньше, чем другие – это единственное, чем он нравился Ане. Правда, он был сумасшедшим, он постоянно кричал, дрался. Он просто был злой. А в тот день он выпил больше, чем ему было можно. Абсолютно безумные глаза валявшегося на диване мужчины слегка испугали девочку.

– Пришла? – спросил он протяжно и рыгнул.

Аня случайно задела ногой бутылку, стоявшую на полу, и ничего не ответила. Она пошла в свою комнату в надежде скрыться там и не видеть эти безумные глаза.

– Сколько те лет? – крикнул он ей вслед слегка заплетающимся языком. Она обернулась и с удивлением обнаружила, что мужчина стоял прямо сзади неё. А она даже не слышала, когда он встал с дивана.

– Ты не ответила: скока те? – он схватил её резко за руку очень сильно так, что она ругнулась, громко ругнулась.

– Значит, взрослая, раз такие слова знаешь, – и он прижал девочку к себе, сжал её в своих объятьях так, что ей стало тяжело дышать.

Потом она громко кричала, очень громко, тогда, когда он стягивал с неё одежду, вернее, сдирал, как дикий бешеный зверь и даже глаза его не были человеческими, а безумными. И больше всего её пугали не волосатые руки, небрежно игравшие с её телом, так что на нём сразу же появлялись синяки, а эти глаза, до души зеркалом которых они являлись, нельзя было докричаться. Его же не пугали крики этой маленькой девочки, скорее наоборот, раззадоривали и смешили. А почему соседи не вызвали милицию, почему бабки, так любившие лезть в чужие жизни, знавшие обо всех всё, видевшие и слышавшие всё, на время оглохли, она не знала. И продолжала кричать в надежде, что хоть кто-то услышит этот крик.

Она смутно помнила, что происходило потом. Долго плакала, лежала на полу и плакала. Её тошнило, наверно, от запаха…только не привычного запаха свежего мяса, а от запаха пота того волосатого существа, которое сразу же ушло, громко хлопнув входной дверью, ушло как ни в чём не бывало. К вечеру вернулась мать. И увидев дочь, молча лежавшую на полу, присела на корточки рядом, как-то небрежно потеребила её по плечу, а заметив красное пятно на разорванной юбке, ударила Аню рукой по лицу. Девочке стало больно. Ей снова захотелось зарыдать, но слёз уже не было, как будто они закончились, и ей даже показалось, что больше она никогда не будет плакать, ведь плакать теперь нечем. Мать стала кричать на неё, схватила её за волосы, приподняла и откинула в сторону той двери, за которой она так хотела спрятаться несколько часов назад. Мать приказала ей идти туда, и Аня послушно доползла до своей комнаты, не понимая, почему виноватой оказалась она. Все руки были в синяках, небольших синяках, похожих на следы чужих пальцев…было больно. Хотя теперь не было страшно.

Когда существо вернулось, мать снова закричала. Они ругались на кухне и своими криками разбудили заснувшую Аню. Мать хотела выгнать мужчину, но он что-то ей говорил, в чём-то клялся, по голосу было слышно, что он протрезвел. Потом…грохот разбившейся посуды и тишина. Аня подумала, что он убил мать или наоборот, это было, кажется неважно. Она с трудом встала, ей было больно, и вышла из комнаты. Тихо, на цыпочках подошла к кухне, дверь была полуоткрыта. Существо целовало мать в щёки, и стало понятно, что ничего страшного, видимо, не случилось, и существо останется жить с ними.

Мать не разговаривала с дочерью несколько дней, разогревала еду и уходила на работу. Аня запиралась в своей комнате и выходила из неё лишь тогда, когда существа не было в квартире. А однажды мать сказала ей идти в школу, и она пошла, встретившись с утра с абсолютно равнодушным взглядом существа, в котором не читалось ничего, тем более, раскаяния.

Она наконец-то вышла на улицу. Свежий весенний ветер ударил в лицо, и казалось, унёс запах пота, который преследовал её последние несколько дней, оставив только запах мяса, впитанный с материнским молоком. Аня не пошла в школу. Пока она сидела в своей комнате, она часто думала о том, чтобы выпрыгнуть из окна. Один мальчик в её школе, старшеклассник, тоже выпрыгнул из окна. Только её что-то останавливало, странный сон, который снился ей, пока существо не вернулось. Тогда своими криками они разбудили её и не дали досмотреть этот сон. И она ждала, все эти дни ждала продолжение прерванного сна.

Аня пошла в городской парк. Села на скамейку и долго смотрела на запястье левой руки, мысленно пытаясь представить, как бритвой она проводит всего один раз по венам и кровь начинает литься фонтаном. Правда, она не знала, как правильно резать: вдоль или поперёк. И пока она разглядывала свои руки, к ней подсел он. Как так получилось, почему так получилось, откуда он тогда взялся, Аня тоже не знала. Просто так в жизни бывает. Наверно, его можно было испугаться: высокий и бледный с нездоровым цветом лица. От него веяло холодом, он совсем не вписывался в картину счастливого весеннего утра. Но Аня не испугалась, она прекратила бояться ещё тогда и, кажется, навсегда. Он внимательно наблюдал за Аней, когда она водила правой рукой над левым запястьем, мысленно разрезая его.

– Зачем ты так делаешь? – спросил он, повторяя Анин жест.

Аня подняла на него свой взгляд, похожий на взгляд дикого волчонка и спокойно спросила:

– Как правильно резать: вдоль или поперёк?

– Вдоль, – ответил он, продолжая смотреть ей в глаза. – По-другому обычно режут шантажисты, намного больше шансов, что тебя спасут, если резать поперёк. Хотя зачем тебе это знать?

Аня ничего не ответила.

– Хочешь попробовать? – спросил он.

Она отрицательно покачала головой:

– Не попробовать, а…навсегда, – Аня не знала, как правильно выразить свою мысль.

Парень замолчал. Аня думала, что он начнёт её отговаривать, а он молчал. Случайный встречный, услышав такие слова, не ужаснулся, его лицо выразило только равнодушие, похоже даже случайному встречному было все равно на неё. И от этого Ане почему-то стало так дико обидно, что она заплакала, хотя думала, что слёз в её организме больше нет.

Парень искоса посмотрел на девочку.

– Как тебя зовут? – спросил он, пока она плакала.

Сквозь слёзы, она тихо ответила:

– Аня.

– А я Нер,– представился он.

Девочка недоверчиво посмотрела на него, услышанное имя сильно её удивило, так что она прекратила плакать.

– Таких имён не бывает. Ты врёшь, – сказала она и зло посмотрела на лжеца.

– А кто сказал тебя, что это имя? Зачем тебе имя? Имя дают тебе родители при рождении, а иногда придумывают ещё до того как ты родился. Потом вырастаешь и понимаешь, что ты становишься другим. Возможно, вначале имя как-то влияет на тебя, но потом… Разве я похож на Сашу? – спросил он резко, оборвав собственный монолог.

Аня улыбнулась, на её заплаканном лице и впрямь появилась робкая тень улыбки. Она покачала головой. На Сашу он, действительно, не был похож. В её классе учились два Александра, и оба были худощавые и низкие.

– Вот видишь, – подытожил Нер. – Иногда, правда, имена подбирают удачно, как, например, тебе. Ты похожа на Аню. Хотя, может быть, пока ты находишься под властью имени, – он загадочно произнёс последнюю фразу и усмехнулся.

– А что значит Нер? – Аня стряхнула рукой выкатившуюся по инерции последнюю слезу.

– Нер и Мор одно и то же…переводится как «смерть», – ответил собеседник. Впрочем, он и сам не был уверен в правильности своего ответа, как-то увидел на просторах Интернета такой перевод, а больше, сколько не искал, слово «нер» ему не попадалось. Возможно, ему показалось, что он видел это слово, но менять свою кличку не стал.

– Зачем тебе быть смертью? – Ане становилось всё интересней, и она с нескрываемым любопытством глядела на парня.

– Всё умирает, – спокойно ответил он. – Смотри, – он показал рукой на траву, росшую около лавки. – Она тоже умрёт, и мы умрем.

– А солнце? Солнце было всегда, – Аня вспомнила о солнце, потому что оно бесцеремонно светило в глаза, заставляя её щуриться.

– Но однажды его тоже не будет. Хотя, знаешь, смерть не конец, поэтому вполне возможно, что когда-то давно солнце тоже умирало, а потом появилось снова.

Девочка удивлённо смотрела на сидящего рядом с ней бледного юношу, и ей казалось, что она где-то его видела. Вот только она никак не могла вспомнить, где.

– Ты не поняла? – спросил он. Она покорно кивнула. – Представь круг. У круга нет ни начала, ни конца. Смерть – это просто страшное слово, которого очень бояться люди. На самом деле, смерть входит в состав круга, как, впрочем, и жизнь. Одно без конца переходит в другое, без конца. Времена года…да, так будет понятней. Так, вот, времена года: весна, лето, зима, осень. Кажется, что закончится осень и всё…и дальше ничего. Помнишь ноябрь. Грязный ноябрь, опала листва и где-то совсем близко смерть. Но смерти нет, и наступает зима. Как передышка, чтобы весной природа смогла возродиться. Или день, ночь. Или вода. Как это называется? – парень посмотрел на девочку. Но она, естественно, не знала, что он хочет сказать. – Круговорот воды в природе. Проходила в школе? – Аня кивнула. – Ну, так вот, ещё и вода. Весь мир говорит людям, что всё вечно. Смерть – тоже, что и жизнь, как зеркальное отражение. Получается, что Нером быть совсем не страшно, – парень пристально смотрел на Аню, несколько секунд не моргая и не отрываясь. – Смерть – символ вечно нового, постоянного обновления, а ведь на одном месте стоять глупо. Что-то теряем, оставляем позади, что-то находим. Хотя, по сути, и это не совсем верно. – Он замолчал, посмотрел на идущую к лавочке пожилую женщину, которая собиралась подсесть к ним.

– Пошли, – парень протянул Ане руку. И она, кажется, вспомнила. Она вспомнила его руку. Она видела его в том недосмотренном сне. Значит, её крик всё-таки кто-то услышал.