Ральф 124С41+

После завтрака Ральф и Элис возобновили прогулку по городу; ученый давал пояснения по мере того, как взорам открывались новые достопримечательности. В обширном сквере Бродвея, на 389-й улице, стояло на пьедестале изваяние животного. Заинтересовавшись памятником, Элис приблизилась к нему и прочла выгравированную на цоколе надпись:

Пит,

последняя упряжная лошадь

на улицах Нью-Йорка

пала на этом месте

19 июня 2096 года нашей эры.

– Бедная лошадка! – воскликнула девушка. – Она выглядит несчастной, не правда ли? Подумать только, в былые времена этих безответных животных заставляли работать! Насколько же лучше теперь, когда все делает электричество.

Чисто женское замечание вызвало у Ральфа улыбку. Видно, это в характере Элис, подумал он с нежностью, – пожалеть древнюю тягловую скотинку.

Они уже собрались отойти от памятника, и вдруг девушка сделала невольное движение, точно искала у Ральфа защиты. Тот поднял голову и увидел высокого брюнета, выглядевшего несколько моложе, чем он. Не обращая никакого внимания на ученого, незнакомец подкатил на роллерах к Элис.

– Вижу, вы наслаждаетесь красотами Нью-Йорка! – с неприятной усмешкой обратился он к ней без всяких приветствий.

– Вы правы, – холодно ответила девушка. – Наслаждаюсь, и еще как.

Незнакомец побагровел от негодования.

– А ведь я предупреждал, что последую за вами, если сбежите, – произнес он, понизив голос.

Ральф не расслышал слов, но прочитал на лице незнакомца угрозу и шагнул вперед. Элис обернулась и взяла его за руку.

– Что теперь поедем осматривать, Ральф? – спросила она, чеканя каждое слово, и сжала пальцами его кисть.

Словно Фернанда не существовало, Элис двинулась прочь, не отпуская руку Ральфа. «Нет-нет», – шепнула она, почувствовав, что он хочет задержаться.

– Этого парня надо бы проучить, – пробормотал Ральф, подавляя ярость.

– Не устраивайте скандала, я этого не вынесу! – взмолилась Элис.

Ральф заметил, что она готова расплакаться.

– Простите меня, – сказал он мягко.

– Мне так стыдно, – проговорила она с чувством. – Что вы можете обо мне подумать?

– Что мне следовало бы вернуться и задать ему трепку, – ответил не колеблясь Ральф. – Но раз уж вы просите этого не делать, я не стану. Надо полагать, это Фернанд?

Она поглядела на него с удивлением:

– Разве вы его знаете?

– Ваш отец рассказал о нем.

– Отцу не следовало этого делать, – смутилась она. – Он, должно быть, опасался подобной встречи.

– И давно этот тип вас преследует?

– Кажется, уже целую вечность. А на самом деле около года. Мне он никогда не нравился, а в последнее время стал отвратителен. Вы видели, он уже прибегает к угрозам. Не понимаю, как можно навязываться человеку, который тебя на дух не выносит. Но давайте забудем о нем. Не хочется портить такой чудесный день. – Элис потупила глаза и робко добавила: – Я назвала вас по имени… Вероятно, вы сочли меня очень дерзкой, но мне хотелось, чтобы он понял…

Тут девушка умолкла, смутившись еще пуще. На выручку пришла свойственная ей веселость:

– Чем лучше я стараюсь объяснить, тем больше запутываюсь, да?

– Мне очень понравилось, – подхватил Ральф ее шутливый тон. – Надеюсь, вы всегда будете так меня называть.

И они со смехом покатили дальше.

5

Нью-йорк в 2660 году

Элис увлекалась спортом, и ей захотелось посмотреть, как им занимаются современные жители Нью-Йорка. Чтобы удовлетворить желание спутницы, Ральф привел ее к высокому зданию с плоской крышей. Войдя в него, они сняли с ног роллеры, забрались в электромагнитный лифт и в считанные секунды преодолели пятьдесят этажей. Наверху оказалась обширная площадка с десятками воздухолетов всевозможных размеров. В небе стоял непрекращающийся гул – машины прибывали и убывали.

Едва Ральф и Элис вышли из лифта, как со всех сторон полетели призывы: «Воздушное такси, сэр! Воздушное такси! Сюда, пожалуйста!» Не обращая внимания на крики, Ральф направился к двухместной машине, помог девушке сесть, устроился в кресле сам и коротко бросил пилоту: «Национальные спортивные площадки». Очень легкая, оборудованная электродвигателем машина была изготовлена целиком из металла. Она с огромной скоростью взмыла и взяла курс на северо-восток, разогнавшись до шестисот миль в час.

С большой высоты были хорошо видны многочисленные сооружения: башни, мосты и иные шедевры строительного искусства, о которых человечество и мечтать не смело несколько столетий назад.

И десяти минут не минуло, как они достигли Национальных спортивных площадок. Воздухолет спустился на огромную платформу, и Ральф сразу подвел Элис к ее кромке, откуда была видна вся спортивная территория,

– Эти стадионы, – сказал он, – были построены в две тысячи четыреста девяностом году на восточной оконечности того, что некогда было Лонг-Айлендом, в нескольких милях от Монтока[6]. Огромную территорию приспособили для всевозможных видов спорта – наземных, водяных и воздушных. Наш спортивный комплекс – лучший в мире – одно из самых замечательных достижений Нью-Йорка. Городские власти предоставили все необходимое спортивное оборудование и снаряжение, и каждый житель Нью-Йорка вправе этим пользоваться, для чего достаточно обратиться к лицам, ведающим различными секциями.

Тут есть площадки и для юношей, и специально обустроенные для пожилых людей, и для женщин, и даже для возни ребятишек. Сотни бейсбольных площадок, тысячи теннисных кортов, а полей футбольных и для игры в гольф даже не сосчитать. Здесь не бывает дождя, всегда ровная температура – не слишком жарко, не слишком холодно. Стадионы, корты и поля открыты круглый год с семи утра до одиннадцати вечера. После захода солнца они освещаются иридиевыми спиралями – это для тех посетителей, кто работает в дневную смену. Крупные состязания по теннису, бейсболу и футболу проходят вечером, что вполне логично. В дневное время у одной команды всегда преимущество перед другой – той, которой солнце бьет в глаза. Зато вечером, при искусственном освещении, когда сильный и ровный свет падает с большой высоты, обе стороны находятся в одинаковых условиях и имеют равные шансы[7].

Молодые люди прогуливались между площадками, наблюдая за игрой многочисленных спортсменов, и очень скоро выяснилось, что Элис не менее горячая поклонница тенниса, чем Ральф. Ученый предложил сыграть, и она охотно согласилась.

Они прошли в раздевалку, где у Ральфа хранилась спортивная форма. У Элис не было теннисных туфель, и Ральф приобрел их для нее в торговой галерее. Затем они прошли на корт.

Ральф был отменным теннисистом, но он настолько увлекся партнершей, что в первом сете не контролировал свои действия. Он не видел мяча, не замечал сетки. Его глаза непрерывно следили за Элис; девушка в эти минуты была необычайно привлекательна. Она полностью отдалась игре, как отдавалась всему, что ее интересовало. Спорт Элис любила по-настоящему – ее не так занимал выигрыш или проигрыш, как сама игра.

Прелестное лицо разрумянилось, пряди вьющихся волос прилипли ко лбу и щекам. Глаза, и без того искристые, сейчас сияли как звезды. Когда ей удавалось отбить трудный мяч, она победоносно взглядывала на Ральфа.

Ученый восторгался – столько грации и ловкости в ее движениях! Гибкая и стройная Элис окончательно очаровала Ральфа. Он терялся и в игре, требующей недюжинной ловкости, действовал машинально. Чувство разгоралось в нем с такой силой, что проигрыш нисколько не огорчал его. Он понял, что без Элис сама жизнь утратит для него всякий смысл, и отныне только эта девушка имеет для него значение. Ральф с радостью проиграл бы ей сто партий.

Наконец Элис отбросила ракетку и радостно захлопала в ладоши:

– Я выиграла, выиграла! Ведь верно?

– Еще бы, – подтвердил он. – Вы играли превосходно.

– А может, вы нарочно поддавались? – капризно произнесла она. – Это было бы очень нехорошо с вашей стороны…

– Повторяю, вы замечательно играли, а я безнадежно отстал с самого начала. Вы не представляете себе, как были прекрасны! – горячо продолжал он. – Я никогда не думал, что вы так очаровательны.

Его восхищенный взгляд заставил девушку отступить на шаг – он отчасти пугал, отчасти радовал и уж безусловно изрядно смущал.

Заметив ее обеспокоенность, Ральф поспешил взять деловитый тон:

– Теперь я вам покажу источники энергии и света в Нью-Йорке.

Переодевшись, они снова уселись в аэротакси и после двадцатиминутного полета оказались на том месте, где прежде находился центр штата Нью-Йорк. Высадились на огромной равнине, вместилище двенадцати гигантских, высотой тысяча пятьсот футов метеобашен. Эти башни были расположены шестиугольником, внутри которого находились огромные гелиодинамофоры, то есть генераторы солнечной энергии.

Вся территория в двадцать квадратных километров была покрыта стеклом. Под массивными, прозрачными квадратными плитами укрывались фотоэлементы, которые преобразовывали солнечную энергию непосредственно в электрическую.

Фотоэлементы в количестве четырехсот единиц на квадратный метр были смонтированы в больших подвижных рамах; в каждой их было тысяча шестьсот.

Эти рамы в свою очередь были установлены на огромные треножники таким образом, чтобы каждая из них от восхода до заката своей стеклянной стенкой обращалась к солнцу. Небольшой электромотор, находящийся внутри треножника, непрерывно поворачивал металлическую раму, и благодаря этому солнечные лучи никогда не падали на фотоэлементы наклонно, а всегда отвесно.

Чтобы батареи не мешали своим соседкам ловить солнечные лучи, все они были расположены длинными рядами на значительном расстоянии друг от друга. Таким образом тень от ряда батарей не могла падать на ряд, который находился позади.

На рассвете все фотоэлементы стояли почти вертикально; в это время генераторы вырабатывали очень мало энергии. Но уже час спустя установка трудилась на полную мощность. В разгаре дня батареи лежали в горизонтальной плоскости, а к закату опять максимально поднимались, но уже были обращены в противоположную сторону. Установки эффективно работали весь день, и лишь за час до захода солнца их производительность начинала снижаться.

Почти все время, пока светило солнце, каждая батарея вырабатывала около ста двадцати киловатт. Легко представить, какую огромную мощность развивал весь агрегат. Он снабжал Нью-Йорк энергией. Половина батарей обслуживала дневные нужды города, тогда как другая заряжала химические газовые аккумуляторы на ночное время.

В 1909 году Коув в штате Массачусетс сконструировал термоэлектрический солнечный генератор, дававший ток в шесть ампер при напряжении десять вольт, или одну шестнадцатую киловатта с поверхности в шестнадцать квадратных футов. С тех пор многие изобретатели занимались усовершенствованием солнечных генераторов, но лишь в 2469 году итальянец 63А 1243 изобрел фотоэлектрическую ячейку, которая вызвала переворот в электротехнике. Этот итальянец обнаружил, что производные радия класса М в сочетании с теллуром и арктуром могут дать фотоэлектрический элемент, очень чувствительный к ультрафиолетовым лучам солнца и вследствие этого способный превращать излучение непосредственно в электрическую энергию без потерь.

Ознакомившись с огромной фабрикой, Элис заметила спутнику, что у них за океаном имеются такие же установки, но только меньших размеров.

– Это в самом деле колоссальное сооружение. Но что придает небу над нами необычный черный оттенок?

– Чтобы избежать больших потерь из-за атмосферных явлений, – объяснил Ральф, – двенадцать гигантских метеобашен, которые вы видите, работают с полной нагрузкой, пока генераторная установка функционирует. Это создает над ней частичный вакуум. Поскольку воздух поглощает огромную долю энергии солнечного излучения, само собой разумеется, что гелиодинамофорная фабрика получает ее гораздо больше, когда воздух над ней чист и разрежен. По утрам башни направляют свою энергию на восток, чтобы по возможности очистить там атмосферу, и для этой же цели после полудня энергия обращается на запад. Все вместе взятое объясняет, почему эта установка дает на тридцать процентов больше энергии, чем те, которые работают в обычной атмосфере.

Смеркалось, и молодые люди возвратились в город, пролетев расстояние до башни Ральфа меньше чем за десять минут.

Спустя некоторое время возвратился отец Элис. Девушка поспешила рассказать ему, как чудесно провела день в обществе их знаменитого хозяина.

Вскоре после обеда Ральф повел гостей в свой телетеатр. Одна из стен скрывалась за тяжелым занавесом, какие существовали во все времена и в любых театрах. Перед неглубокой авансценой были расставлены мягкие кресла.

Когда все трое сели. Ральф вручил Элис программу пьес и опер, которые шли в этот вечер.

– Взгляните! – воскликнула она. – Сегодня в Национальной опере французская оперетта «Нормандка». Я много читала и слышала о ней. Очень хотелось бы посмотреть.

– С большим удовольствием, – ответил Ральф. – Между прочим, я тоже ее не видел. Был так занят в лаборатории, что не раз пропускал спектакли. Их ведь теперь дают только два в неделю.

С этими словами он подошел к большому распределительному щиту, с которого свисали многочисленные провода и штепсельные вилки. Одну из них Ральф вставил в гнездо с надписью «Национальная опера». Затем повозился с несколькими тумблерами и кнопками, после чего возвратился к гостям.

Вскоре прозвенел гонг и свет в зале стал меркнуть. Оркестр заиграл увертюру.

Возле сцены было расположено много громкоговорящих установок, а сам зал обладал отменной акустикой – и не подумаешь, что музыка передается из здания Национальной оперы, за четыре мили отсюда.

Как только смолкли звуки увертюры, поднялся занавес. Явившиеся взорам сотни телефотов специальной конструкции заполняли все пространство неглубокой сцены. Аппараты были соединены сериями, причем так искусно, что стена позади них не проглядывала ни в единую щелочку. В результате такого устройства все предметы со сцены оперного театра проецировались в натуральную величину на составной экран телетеатра. Иллюзия была абсолютно полной – непосвященный мог и не догадаться, что актеры на телефотной сцене – всего лишь изображения, а не живые люди из плоти и крови. Голоса звучали очень ясно, так как передатчики постоянно находились возле певцов. Не было никакой необходимости напрягать слух, чтобы разобрать ту или иную реплику.

В антракте Ральф рассказал гостям, что каждый театр в Нью-Йорке имеет до двухсот тысяч абонентов, причем зрители в Берлине или Лондоне видят и слышат представление не хуже, чем здешние жители. Ученый отметил, что театры Парижа, Берлина и Лондона также имеют большое количество абонентов как в своем городе, так и за границей, однако аудитория нью-йоркских театров несравнимо обширнее.

– Трудно даже вообразить, – задумчиво проговорила Элис, – как нелегко было людям в прежние времена, когда им хотелось увидеть какое-либо представление. Недавно я где-то прочла, что наши предки готовились к поездке в театр чуть ли не за полдня до начала спектакля. Им приходилось надевать специальные костюмы, причем требования в этом отношения заходили так далеко, что люди одевались по-разному в оперу и в драму. А еще надо было добраться до самого театра – ехать, а может быть, даже идти пешком! Паче того, если спектакль не нравился, бедняги вынуждены были досиживать до конца или возвращаться домой не получив желаемого. Как бы они оценили удобства наших телефотов, ту быстроту и легкость, с какой мы переключаемся с одного представления на другое, пока не находим самое интересное! Тем, кому из-за недомогания или по какой другой причине нельзя было выйти из дому, не удавалось посмотреть спектакль. Год назад я повредила ногу, и пока лечилась, буквально дневала и ночевала в телетеатре. Даже не представляю, как бы я смогла выдержать шесть скучнейших недель в постели, если бы не новый спектакль каждый вечер… Жизнь в старину, сдается мне, была ужасной!

– Вы совершенно правы, – кивнул Ральф. – Раньше никто даже во сне не мог увидеть того, что мне пришлось наблюдать на днях. Случайно я проходил мимо этого зала, и вдруг мое внимание привлек неистовый хохот. Я пожелал узнать, чем он вызван, заглянул украдкой в дверь – а там мой десятилетний племянник решил повеселить приятелей. Маленький сорванец включил дневной спектакль – «Ромео и Джульетту» в театре на Бродвее, конечно же, на английском языке. Одновременно он запустил «Дер шпицбуб»[8] – фарс, передававшийся из Берлина, – и в довершение всего оперу «Риголетто» из миланского «Гала-театра» на итальянском языке. Само собой, результат получился чудовищный – нелепая какофония поющих голосов и музыки. Но из этого хаоса вдруг вырывался отдельный голос, потом слышался второй, поющий уже на другом языке. Получилось очень забавно, когда Джульетта с Бродвея позвала: «Ромео, Ромео, где ты, Ромео?», а в ответ грубый немецкий голос завопил: Mir ist's Wurst, schlagt ihn tot![9] Конечно, почти все время на сцене царила жуткая неразбериха, но иногда получались презабавные комбинации реплик из разных спектаклей и ребята хохотали как сумасшедшие.

Ральф едва успел завершить свой рассказ, вызвавший смех гостей, как занавес поднялся. Все трое зрителей снова расположились в креслах, чтобы насладиться вторым актом оперы.

Когда она закончилась, гости по предложению Ральфа спустились в нижний этаж, надели роллеры и отправились на прогулку – теперь уже по ночному Нью-Йорку.

Компания покатила по Бродвею, историческому проспекту Нью-Йорка. Было уже около одиннадцати вечера, а светло почти как в полдень. Кварталы освещались иридиевыми спиралями, подвешенными высоко над перекрестками. Спирали излучали чистый, ослепительно белый свет, по своей природе близкий к солнечному. Но эти лучи нисколько не грели, потому что электрическая энергия целиком превращалась в свет и не было потерь на тепло. Все улицы и даже самые далекие переулки пользовались этим освещением.

Джемс 212В 422 и его дочь заглядывались на роскошные витрины и заходили в некоторые магазины. На Элис произвели большое впечатление электрические упаковочные автоматы.

Продавец положил выбранные вещи на металлическую площадку, затем с помощью нескольких кнопок на распределительном щитке настроил машину на габариты покупки. Когда он нажал последнюю кнопку, площадка поднялась на два фута и исчезла под большим колпаком, похожим на металлический ящик. Через десять-пятнадцать секунд она опустилась вместе с аккуратной белой коробкой, снабженной сверху ручкой. Коробка была не перевязана, а сложена таким остроумным способом, что не могла открыться сама. Она была изготовлена из алогидролия – легчайшего сплава, весящего в восемь раз меньше алюминия.

Машина могла упаковывать как самые мелкие предметы, величиной несколько дюймов, так и громоздкие – в два фута высотой и три длиной. Автомат делал пакеты нужных размеров, укладывал в них разные покупки, оставлял снаружи ручку, штамповал название магазина на двух стенках – на все про все уходило секунд десять-пятнадцать.

Покупатель мог взять товар с собой, либо продавец писал его имя и адрес на ручке, наклеивал треугольную почтовую марку и опускал пакет в лоток позади прилавка. Пакет попадал на почтовый конвейер, находящийся на глубине от семидесяти пяти до ста футов ниже уровня улицы. Здесь он перемещался на бесконечную ленту, двигавшуюся со скоростью пять миль в час. Все операции производились автоматически. Особые механизмы закрывали лоток, если в этот момент на ленте оказывался другой пакет – это исключало возможность закупорки туннеля, по которому двигалась лента.

Попавший на ленту пакет транспортировался до ближайшего распределительного пункта; здесь почтовый служащий снимал его, чтобы проверить, правильно ли написан адрес. После проверки автомат гасил марку штемпелем и служащий направлял посылку на подстанцию, расположенную поблизости от места жительства адресата. Там на посылке укреплялась металлическая раздвижная штанга, автоматически достигавшая определенной высоты независимо от размера пакета.

Посылка со штангой переходила на экспрессную транспортерную ленту, двигавшуюся со скоростью двадцать пять миль в час. Лента шла ровно и безостановочно мимо многочисленных подстанций. На нужной подстанции рейтер задевал контактное устройство, установленное под прямым углом поперек ленты на определенной высоте. Это устройство замыкало ток мощного электромагнита, находящегося на одной линии с ним в нескольких футах от транспортера. Электромагнит тотчас воздействовал на металлическую упаковку (алогидролий обладает магнитными свойствами) и вытягивал пакет к себе на подстанцию. Если позади на ленте находился другой пакет, механизм срабатывал точно так же.

С этой подстанции пакет направлялся уже прямиком к месту назначения. Вместе с другой штангой, прикрепившейся к нему, он помещался на местный конвейер, проложенный возле дома адресата. Там штанга снова задевала контакт над лентой, и электромагнит отправлял пакет в подвальный этаж, где он падал на полку электрического подъемника. Устройство автоматически включалось и быстро доставляло пакет приобретателю.

Благодаря этой системе покупки прибывала по адресу в среднем через сорок минут после того, как были сделаны в магазине. Некоторые успевали даже быстрее, но тем, которые направлялись на окраины города, требовалось значительно больше времени.

– Как чудесно! – воскликнула Элис, которой Ральф объяснил принцип действия доставки. – Должно быть, требуются десятилетия, чтобы построить такую сеть.

– Не совсем так, – ответил ученый. – Строительство велось постепенно большим числом рабочих. Туннели прокладываются и сейчас, чтобы развитие сети не отставало от роста города.

После экскурсии по магазинам Ральф повел своих гостей на крышу со стоянкой аэротакси. Они уселись в скоростной аппарат.

– Поднимите нас на десять тысяч футов, – сказал Ральф водителю.

– У вас маловато времени, – ответил тот. – В двенадцать часов все такси должны быть на стоянках.

– Почему?

– Сегодня пятнадцатое сентября, ночь воздушного карнавала, а правила запрещают летать над Нью-Йорком, пока праздник не закончится. Впрочем, если все же хотите подняться, в вашем распоряжении двадцать пять минут.

– Я совсем упустил из виду карнавал, – сказал Ральф, – но если поспешим, нам хватит этого времени.

Воздухолет поднялся быстро и бесшумно. Предметы внизу уменьшались, точно съеживались, и уже через три минуты свет города стал слабеть.

За десять минут они набрали высоту двенадцать тысяч футов. Сильно похолодало, и Ральф дал водителю знак не подниматься выше.

Сверху им открылся великолепный вид. Насколько хватал глаз, сияли огни – точно ковер, расшитый алмазами. Тысячи воздухолетов бороздили небо своими мощными прожекторами, бесшумно проносясь в ночи. Изредка с огромной скоростью мимо пролетал гигантский воздушный лайнер. Но особенно живописно, прямо-таки сказочно, выглядели сигнализаторы.

Указав на них спутникам, Ральф сообщил:

– В начальный период развития воздухоплавания на полях на и крышах домов зажигались мощные электрические огни. Расположенные в виде букв и разных фигур, они указывали аэронавигаторам путь. Однако для воздушного транспорта на высоте свыше пяти тысяч футов подобная сигнализация была бесполезной, оттуда ее попросту не удавалось различить. Это привело к изобретению сигнализаторов, мощных прожекторов самого современного типа. Установленные на специальных сооружениях сигнализаторы посылают вверх мощный поток света. Ни один воздухолет не имеет права пересекать эти световые столбы. Каждый сигнализатор подает определенный сигнал. Так, сигнализатор Геральд-сквера сначала дает белый луч, через десять секунд меняет его на красный, а затем, еще через десять, на желтый. Даже подлетающий со стороны моря воздушный лайнер может узнать сигнал Геральд-сквера и направиться прямо к порту, вместо того чтобы разыскивать его, кружа над городом. Другие сигнализаторы имеют одноцветный луч, он вспыхивает через определенные промежутки времени. Важнейшие сигнализаторы, как, например, в Сэнди-Хук, снабжены двумя прожекторами: один выпускает зеленый, другой – красный луч. Они горят непрерывно и не меняют своего цвета.

Гости Ральфа могли с высоты вдоволь налюбоваться сигнализаторами, пронизывавшими темноту своими мощными лучами. Это была поистине волшебная красота, заставлявшая Элис трепетать от восторга.

– Мы словно в сказочном царстве! – восклицала она. – Я могла бы любоваться ими вечно.

Но воздушное такси стремительно снижалось, и через несколько минут сильный свет с земли затмил сияние цветных прожекторов. Зато все яснее различались улицы – светящиеся ленты длиной во много миль; отчетливо виднелись роскошно иллюминованные площади.

Машина приземлилась в тот момент, когда часы били полночь. Ральф быстро отыскал три свободных места на крыше одного из общественных зданий. Вокруг сидели сотни зрителей, их глаза были устремлены в небо.