Ральф 124С41+

– Папа!..

Ральф 124С 41+ благоразумно выключил телефот.

2

Два лица

Ральф чувствовал, что необходимо выбраться на свежий воздух – последние полчаса были очень напряженными. Он вышел из лаборатории, по короткому лестничному маршу поднялся на крышу и сел на скамью под вращающейся антенной.

Снизу доносился слабый гул большого города. Небо беспрерывно пересекали воздухолеты. Время от времени с едва слышным жужжанием проносились трансатлантические и трансконтинентальные воздушные лайнеры.

Иногда огромный воздухолет пролетал совсем близко, ярдах в пятистах, и пассажиры вытягивали шею, чтобы лучше разглядеть дом, если можно так назвать это сооружение. Оно представляло собой круглую башню максимальным диаметром тридцать футов и высотой шестьсот пятьдесят. Построенная из кристаллического стекла и стилония, башня являлась одной из достопримечательностей Нью-Йорка. Город признал гений Ральфа и оценил его заслуги перед человечеством. В честь ученого и была воздвигнута громадина на том месте, где несколько веков назад лежал Юнион-сквер.

Диаметр верхней части башни вдвое превосходил диаметр основания. Наверху размещалась исследовательская лаборатория, известная всему миру. Комнаты были круглые, и лишь с одной стороны, где находилась труба электромагнитного лифта, эта форма нарушалась.

Ральф погрузился в размышления, заставившие его забыть обо всем окружающем. Из головы не выходил образ девушки, которую ему только что удалось спасти. В ушах все еще звучал ее нежный голос. Ученый был настолько увлечен работой, что женщины в его жизни не играли никакой роли – он просто о них не думал. Наука была его возлюбленной, а лаборатория – жилищем.

Но эти последние полчаса заставили его по-новому смотреть на мир. Темные глаза Элис, ее чарующие губы, ее голос взволновали Ральфа до глубины души…

Он провел рукой по лицу. «Нет, не мне думать об этом. Ведь я лишь инструмент – инструмент для развития науки на пользу человечеству. Я не принадлежу себе, я принадлежу правительству, которое кормит меня, одевает, чутко заботится о моем здоровье. Я плачу дань за присвоенный мне плюс».

Да, в его распоряжении есть все, чего он хочет. Достаточно сказать слово, и любое желание исполнится – при условии, что это не повредит работе.

Временами ограничения, которым подвергали Ральфа бдительные врачи, тяготили его, и хотелось отдать дань маленьким дурным привычкам, которые так разнообразят жизнь. Например, покурить запретный табак. Иногда возникало жгучее желание побыть простым смертным.

Ральфу не разрешалось самому проводить опасные опыты, которые могли бы поставить под угрозу его жизнь, бесценную для правительства. Для таких экспериментов он мог брать из тюрьмы осужденного на смерть преступника. И если преступник не погибал, казнь заменялась ему пожизненным заключением.

Но как всякому истинному ученому, Ральфу хотелось самому производить опасные опыты. Пусть риск – ведь без него жизнь утрачивает свой интерес. Возмущенный, он отправился однажды к правителю планеты, у которого в подчинении было пятнадцать миллиардов человеческих существ, и попросил освободить его от работы.

– Мое положение невыносимо! – горячо жаловался он. – Необходимость подчиняться всем этим ограничениям сводит с ума. Я чувствую себя угнетенным.

Правитель, человек мудрый и доброжелательный, нередко лично навещал Ральфа, и они подолгу обсуждали этот вопрос. Ученый протестовал, а правитель его уговаривал.

– Я самый настоящий арестант! – выпалил однажды Ральф.

– Вы великий изобретатель, – улыбнулся правитель, – и значите много для мирового прогресса. Для человечества вы бесценный знаменитый ученый. Вы принадлежите миру, а не себе.

Ральф вспомнил, как часто повторялись эти беседы в последние несколько лет, как много раз правителю – тонкому дипломату – удавалось убедить ученого, что его предназначение в самопожертвовании, в посвящении себя будущему человечества.

Размышления Ральфа прервал его слуга.

– Сэр, – обратился он, – вам следует показаться в передаточной студии.

– Что еще? – спросил ученый, досадуя на то, что нарушили его покой.

– Сэр, люди узнали, что произошло час назад в Швейцарии, и хотят выразить вам свою признательность.

– Что ж, я, вероятно, должен подчиниться, – со скукой произнес ученый, и они оба вошли в круглую стальную кабину электромагнитного лифта.

Дворецкий нажал одну из двадцати кнопок из слоновой кости, и кабина стремительно, без шума и трения, устремилась вниз. Лифт не был оборудован ни тросами, ни направляющими – кабину держал и приводил в движение один лишь магнетизм. На двадцать втором этаже она остановилась, и Ральф вошел в передаточную студию.

Едва ученый переступил порог, как раздались аплодисменты и приветственные возгласы сотен тысяч людей. Все это создавало такой шум, что Ральф вынужден был зажать уши.

А ведь в передаточной не было ни души.

Зато все стены были заняты громадными телефотами и громкоговорителями.

Несколько веков назад, чтобы приветствовать знаменитость, народ собирался где-нибудь на площади или в большом зале. Знаменитость должна была появиться лично, иначе никакой овации не было бы. В общем, способ был достаточно громоздким и неудобным. В те времена люди, жившие в отдаленных местах, не видели и не слышали ничего, что происходило в мире.

Подвигу Ральфа газета посвятила специальный выпуск и предложила своим читателям встретиться с ученым в пять часов пополудни, чтобы выразить восхищение.

Естественно, все, у кого было свободное время, попросили компанию по предоставлению телеуслуг соединить их с магистралью изобретателя. Теперь эта просьба выполнялась.

Ральф 124С 41+ вышел на середину комнаты, чтобы его все хорошо разглядели, и поклонился. Поднялся оглушительный шум, и так как он не только не стихал, но и становился все громче, ученый умоляюще поднял руки. В несколько секунд аплодисменты смолкли, и кто-то крикнул: «Речь!»

Ральф коротко рассказал о происшедшем, поблагодарил зрителей за внимание и вскользь упомянул о спасении юной жительницы Швейцарии, подчеркнув при этом, что он не рисковал жизнью и потому не может быть назван героем.

Однако громкие крики «нет, нет!» сообщили ему, что никто не соглашается с тем, как скромно оценивает он свой подвиг.

Как раз в этот момент внимание Ральфа привлекли два человека. На каждом экране было по нескольку тысяч лиц, которые к тому же все время двигались, так что их изображение было довольно расплывчатым. Ученого, напротив, зрители видели хорошо, поскольку каждый настроил свой аппарат так, чтобы в фокусе находился лишь один объект.

Ральф уже давно привык к этим искаженным и нечетким изображениям своих зрителей.

Ему не раз приходилось появляться перед народом, желающим выразить свою признательность за какую-нибудь оказанную им необычайную услугу или за очередное поразительное научное открытие. Ральф сознавал необходимость подчиняться этим публичным чествованиям, но в душе несколько тяготился ими.

Ни толпа, ни отдельные люди его особенно не занимали. С каждого экрана глядело множество незнакомых лиц, и ученый даже не пытался отыскать среди них своих друзей.

И все же из всех людей, отображенных на экранах телефотов, два человека несколько раз привлекли внимание Ральфа, пока он произносил свою короткую речь. Каждое из этих лиц занимало по целому экрану, и хотя внешне они мало походили друг на друга, в выражении замечалось поразительное сходство. Казалось, эти двое тщательно изучают великого ученого, словно хотят твердо запечатлеть в памяти его черты. Хотя Ральф и не чувствовал неприязни в их пристальном, почти гипнотическом взгляде, он ясно понимал, что они смотрят на него совсем не так, как остальные зрители. Было впечатление, словно эти незнакомцы разглядывают его в микроскоп.

Одному из них было лет тридцать. Его можно было бы назвать красивым, но внимательный наблюдатель нашел бы, что глаза посажены близковато друг к другу, а в линиях рта угадывается хитрость и даже порочность.

Другой был явно не уроженец Земли, а марсианин. Жителя Марса всегда можно было узнать безошибочно. Большие черные лошадиные глаза на удлиненном меланхоличном лице и длинные заостренные уши служили верным признаком марсианского происхождения. Таких гостей в Нью-Йорке было не так уж мало, и присутствие одного из них не могло вызвать особенного интереса. Многие марсиане постоянно проживали в городе, хотя на Земле, как и на Марсе, существовал закон, запрещающий браки между уроженцами этих двух планет, и это удерживало марсиан от массового переселения на Землю.

Аплодисменты, последовавшие за окончанием речи ученого, совершенно затмили в его памяти эти две пары испытующих глаз. Но в его подсознании, в этом чудесном механизме, не способном ничего забывать, лица запечатлелись неизгладимо, как фотографические снимки. Ральф поклонился и ушел под долго не смолкавшие овации толпы.

Лифт доставил его прямо в библиотеку, и он попросил принести дневную газету.

Слуга подал ему на подносе кусочек материала, прозрачного и гибкого, как целлулоид, размером не больше почтовой марки.

– Какой выпуск? – спросил изобретатель.

– Пятичасовой «Нью-Йорк ньюс»[4], сэр.

Ральф взял «газету» и вставил ее в металлический держатель, вправленный в откидную крышку небольшого ящика. Захлопнув крышку, он повернул выключатель на боковой стенке. Тотчас же на противоположную белую стену комнаты спроецировалась страница «Нью-Йорк ньюс» в двенадцать столбцов, и ученый, удобно откинувшись в кресле, принялся читать.

В ящик была вставлена микроскопическая копия газеты. Увеличенная мощной линзой, она становилась удобочитаемой.

В газете было восемь полос, как это практиковалось и сотни лет назад, но полосы эти были напечатаны буквально одна на другой. Печатание производилось электролитическим способом, исключавшим применение типографской краски или чернил. Этот способ был изобретен в 1910 году одним англичанином и усовершенствован в 2031-м американцем 64Л 52: благодаря ему стало возможным печатать за один прием восемь разных текстов, накладывая их послойно.

Эти восемь оттисков становились видимыми лишь при облучении разными цветами – каждый цветовой луч выявлял один из текстов «газеты». Использовались все семь цветов радуги, а белый применялся для выявления напечатанных фотографий в их натуральном цвете. Таким способом можно было напечатать газету, в десять раз превышающую объем любой газеты XXI века, на кусочке пленки размером с почтовую марку.

Все издания выпускали газеты через каждые полчаса, и тот, кто не имел собственного проекционного аппарата, мог прочесть интересующий его номер, вставив пленку в особый карманный прибор с крупной лупой. Непосредственно под линзой находился вращающийся цветной диск, при помощи спектра можно было прочесть любую из восьми страниц.

Просматривая заголовки, Ральф 124 С 41+ обнаружил, что его последнему деянию уделено много места. Были напечатаны снимки корреспондента, сумевшего заснять низвергавшуюся с горы лавину. Фотографии были посланы телерадиографом тотчас после происшествия в Швейцарии, и «Нью-Йорк ньюс» отпечатала репродукции в живых красках уже через двадцать минут после того, как Ральф выключил в Нью-Йорке ультраэнергию.

Эти фотографии с виллой и альпийским пейзажем привлекли внимание ученого, бегло просматривавшего газету. Цветное изображение горы с грозным обвалом производило потрясающее впечатление.

Ученый сменил цвет проектора на зеленый, чтобы высветить техническую страницу газеты, представлявшую для него наибольший интерес.

Ральф очень быстро прочитал все, что его занимало, и так как до обеда оставался свободный час, начал «писать» лекцию «О продлении органической жизни посредством π-лучей».

Для этого он прикрепил к голове двуслойную кожаную ленту. Круглые металлические бляхи на ее концах плотно прилегли к вискам. От каждого диска тянулся изолированный провод к небольшой квадратной коробке – менографу, прибору для записи мыслей.

Ральф тронул выключатель – послышалось легкое жужжание; одновременно две лампочки засветились мягким зеленым флуоресцентным светом. Он взял в руку кнопку, соединенную гибким тросиком с менографом, и поудобнее уселся в кресле.

После нескольких минут размышлений он нажал кнопку, и тотчас на узкой, похожей на телеграфную, белой ленте возникла волнистая линия.

Лента быстро двигалась, перематываясь с одной катушки на другую. Как только возникало желание записать свои мысли, ученый давил на кнопку, включавшую одновременно механизм и самопишущий прибор.

Менограф был одним из ранних изобретений Ральфа 124С 41+, полностью вытеснившим употребление перьев и карандашей. Чтобы сделать запись, достаточно нажать кнопку; если же нет нужды фиксировать приходящие в голову мысли или требуется время, чтобы подумать, кнопку надо отпустить.

Вместо письма посылалась испещренная знаками лента, а поскольку меноазбука была универсальной и известной всем (дети обучались ей с самого раннего возраста), это изобретение Ральфа считалось одним из величайших достижений человечества: менограф записывал в двадцать раз быстрее, чем при старом способе письма, требовавшем значительного физического усилия. Это изобретение упразднило также пишущие машинки. Отпала надобность и в стенографии, поскольку мысли наносились непосредственно на ленту, которую пересылали точно так же, как столетия назад отправляли письма.

Ральф, как обычно, проработал несколько часов в лаборатории и в полночь отправился спать. Перед сном он надел на голову кожаную ленту с височными металлическими бляхами, похожую на ту, которой он пользовался для менографа.

Затем ученый позвал слугу и велел ему «поставить» на ночь «Одиссею».

Питер – так звали слугу – спустился на пятнадцатый этаж в библиотеку и снял с полки коробку с этикеткой «”Одиссея” Гомера». Из коробки он вынул большую плоскую катушку узкой пленки. Эта пленка была черного цвета, с белой прозрачной волнистой линией посередине.

Возвратившись в спальню Ральфа, Питер вставил катушку в кассету, а конец пленки заправил в гипнобиоскоп. Этот удивительный прибор, изобретенный Ральфом, передавал импульсы волнистой линии непосредственно в мозг спящего, и тому снилась «Одиссея».

Уже издавна известны способы воздействия на мозг спящего человека. Так, человек будет видеть во сне, что у него на груди тяжелый предмет, если положить ему такой предмет на грудь. Если прикладывать к руке горячее или холодное, человеку приснится, что ее жгут или замораживают.

Ральф работал над усовершенствованием гипнобиоскопа, передававшего сведения в спящий мозг спящего, чтобы пользователь на следующее утро вспомнил их в малейших подробностях.

Ученый добился своей цели – импульсы непосредственно и результативно воздействовали на мозг. Другими словами, им был применен с некоторыми дополнениями обращенный вспять принцип менографа.

Поскольку мозг человека в пассивном состоянии гораздо восприимчивее к внешним впечатлениям и поглощает их легко и механически, что-нибудь «прочитанное» при помощи гипнобиоскопа во время сна врезается в память гораздо глубже, чем в состоянии бодрствования.

На протяжении веков человечество непроизводительно тратило половину своей жизни на сон. Изобретение Ральфа произвело коренной переворот в этой области: никто уже не терял зря ни одной ночи, если только позволяли условия. Теперь книги прочитывались во сне. Большинство людей приобретали знания во время сна, некоторые изучали таким образом до десяти языков. Дети, которые днем плохо усваивали уроки, становились успевающими учениками, если повторяли их ночью.

Утренние выпуски газет передавались по проводам в пять часов утра. Крупные газетные фирмы располагали сотнями гипнобиоскопов, к которым подключались подписчики. Те уведомляли издание, какого рода новости их интересуют, и получали желаемую информацию. Когда подписчик выходил к завтраку, он уже был в курсе последних известий и мог обсуждать их со своей семьей, члены которой также пользовались гипнобиоскопами газеты.

3

Победа над смертью?

На следующий день, примерно в час, у входа в лабораторию раздалось осторожное покашливание.

Через несколько минут кашель повторился к великой досаде ученого, который раз навсегда распорядился ни при каких обстоятельствах не беспокоить его во время работы.

При третьем покашливании ученый поднял голову и пристально посмотрел в дверной проем. Самый убежденный оптимист не прочел бы в этом взгляде ни малейшего радушия.

Питер, вытягивавший из-за дверного косяка шею, пока один его глаз не встретился с взглядом хозяина, поспешно спрятал голову.

– Что все это значит, в конце концов?! – донесся резкий, сердитый голос из лаборатории.

Питер, уже начавший на цыпочках отступать, повернулся и осмелился снова выглянуть из-за косяка. По выражению его лица можно было понять, что ни за какие блага в мире он не отважится выйти из своего укрытия.

– Простите, сэр, но пришла молодая…

– Не желаю никого видеть!

– Но, сэр, эта молодая леди…

– Я занят, ступай вон!

Питер с отчаянием выкрикнул:

– Молодая леди из…

В этот момент Ральф нажал находившуюся у него под рукой кнопку, чем привел в действие электромагнит, и соскользнувшая вниз тяжелая стеклянная дверь, загородив проем, едва не задела Питера по носу. Разговор мгновенно прекратился.

Обезопасив себя таким образом от возможных вторжений, Ральф вновь обратился к большому стеклянному ящику, где можно было сквозь зеленоватые пары виднелась собака, к сердцу которой была прикреплена плоская стеклянная коробка, наполненная металлообразным веществом.

Этим веществом был радий-К. Радий уже сотни лет был известен ученым как металл, обладающий непостижимым свойством в течение тысячелетий излучать тепло, не разрушаясь при этом и не получая энергии извне.

В 2009 году Анатоль М610 В9, великий французский физик, установил, что радий все-таки берет энергию из внешнего источника – из эфира, заполняющего пространство. Он доказал, что этот элемент является одним из редких веществ, родственных эфиру. Ученый установил, что радий сильно притягивает к себе эфир и что тот, циркулируя через него, заряжается электричеством, обнаруживая при этом все свои известные свойства.

Анатоль М610 В9 сравнивал влияние радия на эфир с воздействием магнита на железо. Свою теорию ученый доказал, исследовав кусок чистого металлического радия в безэфирном пространстве, где тот повел себя как обыкновенный металл.

Радий-К, использованный Ральфом, представлял собой не чистый металл, а сплав радия с аргоном. Такой сплав обладал всеми обычными свойствами радия и выделял большое количество тепла, но не вызывал ожогов органических тканей. Обращение с ним не требовало особых предосторожностей.

Ровно три года назад Ральф 124С 41+ в присутствии двадцати видных ученых продемонстрировал живую собаку. Затем выкачал из нее всю кровь, пока ее сердце не перестало биться и она не была признана мертвой. После этого Ральф наполнил пустые кровеносные сосуды слабым раствором бромистого радия-К и зашил большую артерию, через которую в тело поступала жидкость.

Наконец к сердцу собаки был прикреплен плоский контейнер с радием-К и ее поместили в большой стеклянный ящик, заранее наполненный пермагатолом – зеленым газом, обладающим свойством бесконечно долго сохранять животные ткани. Стеклянный контейнер с радием-К предназначалась для поддержания температуры тела собаки на постоянном уровне.

После того как ящик заполнили газом, его стеклянная крышка была запечатана так, что нельзя поднять, не сломав печатей. Ученые условились встретиться через три года при вскрытии ящика.

Внутри его помещалось несколько точных приборов, соединенных проводами с установленной снаружи записывающей аппаратурой. Показания приборов Ральф проверял ежедневно, два раза в сутки. За три года у «мертвой» собаки не сокращался ни один мускул, температура тела не изменилась ни на сотую градуса и дыхательные органы не выказали никаких признаков деятельности. Собака во всех отношениях была мертва.

Приближалось время завершающей фазы эксперимента, который Ральф считал величайшим делом своей жизни. Три года назад, заканчивая первую стадию опыта в присутствии коллег, ученый ошеломил их, заявив, что собака, которую они все признали мертвой, будет возвращена им к жизни нисколько не измененной, не поврежденной, сохранившей свой прежний нрав, привычки и характер, как если бы она ненадолго вздремнула.

В продолжение трех лет опыт Ральфа 124С 41+ неоднократно освещался в научной прессе, был предметом обсуждения на страницах множества газет и журналов, и, пожалуй, не было на свете человека, который бы не ждал с нетерпением финала этого удивительного эксперимента.

В случае удачи открылась бы возможность продления человеческой жизни на сроки, о которых на протяжении всей прежней истории человечества нельзя было и мечтать. Люди были бы избавлены от преждевременной смерти, за исключением несчастных случаев.

Удастся ли ученому его дерзновенный опыт? Или он пытается добиться недостижимого? Не бросил ли он вызов природе только для того, чтобы потерпеть поражение?

Эти мысли нет-нет да и вторгались в сознание Ральфа, пока он занимался подготовкой великого эксперимента, назначенного на вторую половину дня. Он выкачал пермагатол, и зеленоватый туман исчез бесследно. Затем ученый со всей осторожностью ввел в ящик небольшое количество кислорода. Измерительные приборы, регистрирующие работу дыхательных органов, показали, что собака стала дышать, едва кислород попал в легкие.

Ограничившись этими приготовлениями, Ральф нажал кнопку, поднимавшую стеклянную дверь, затем другой кнопкой вызвал Питера.

Слуга не замедлил явиться. На этот раз его лицо выражало еще большее уныние, чем обычно.

– Ну, любезный Питер, – весело заговорил Ральф, – сцена для опыта подготовлена; по поводу его будут спорить и ссориться во всем мире. Однако у тебя невеселый вид. Чем ты расстроен?

Питер, очевидно чувствовавший себя обиженным после того, как у него перед носом опустилась дверь, ответил с видом ущемленного достоинства:

– Прошу прощения, сэр, но молодая леди все еще находится внизу.

– Что за леди, Питер? – спросил Ральф.

– Та самая, из Швейцарии, сэр.

– Откуда?..

– Из Швейцарии, сэр. Вот уже полчаса, как она ждет вместе с отцом.

Взрыв бомбы не мог бы поразить Ральфа сильнее, чем слова Питера.

– Она здесь!.. И ты ничего мне не сказал! Питер, мне иногда хочется вышвырнуть тебя вон.

– Простите, сэр, – твердо ответил слуга, – я осмелился предположить, что приезд молодой леди вас заинтересует, и хотел зайти в лабораторию, чтобы доложить…

Но хозяин уже не слушал, на ходу сбрасывая с себя халат. Питер, с не покидавшим его чувством собственного достоинства, подошел к двери в тот момент, когда кабина лифта уже скользнула вниз и исчезла в колодце.

Сердце у Ральфа сильно билось, он был похож скорее на школьника, чем на почтенного доктора наук. Одной рукой он поправлял галстук, другой нервно приглаживал волосы, то и дело с беспокойством поглядывая на себя в зеркало лифта. Обнаружив пятно на щеке, он остановил лифт между этажами и тщательно вытер лицо носовым платком.

Спустившись до нужного этажа, ученый проворно выскочил из кабины и поспешил в приемную. У одного из окон сидели Элис 212В 423 и ее отец. Они повернулись в его сторону. Девушка поднялась с места и с необыкновенной женственностью протянула к Ральфу руки.

– Мы были обязаны приехать, – сказала она смущенно на безупречном английском языке. – Вчера вы лишили нас возможности поблагодарить вас, а кроме того, нам казалось, что по телефоту нельзя как следует выразить признательность. Вот отец и решил, что нам следует сделать это при личной встрече… Да и я так же думала. Мне очень хотелось вас увидеть… – Тут Элис запнулась, сообразив, что ее словам можно придать совсем иной смысл, покраснела, опустила глаза и быстро добавила: – Разумеется, чтобы поблагодарить.

– Это очень мило с вашей стороны, – ответил Ральф, продолжая удерживать ее руки и даже не замечая, что она осторожно пытается их высвободить.

В это мгновение он совершенно забыл об окружающем и не видел ничего, кроме нее, пока голос отца не вернул его к действительности и не заставил вспомнить, что они в комнате не одни.

– Я полагаю, что нам не нужно представляться друг другу, – сказал отец Элис. – Меня зовут Джемс 212В 422. Я должен извиниться за то, что мы отнимаем у ученого время, но я чувствовал себя обязанным лично выразить вам признательность за оказанную нам обоим огромную услугу. Элис моя единственная дочь, сэр, и я очень ее люблю. Очень…

– Я вполне разделяю ваши чувства, – сказал Ральф с жаром, что заставило Элис, к этому времени уже вполне оправившуюся от смущения, вновь вспыхнуть и потупиться.