Ричард Длинные Руки – принц императорской мантии

Я с грустью окинул быстрым взглядом множество вещей, которыми так и не воспользовался: волшебная раковина, ею можно призвать корабль-призрак, множество мечей с непонятными пока свойствами – Зеленый, Травяной, Красный, Озерный, куча гемм, из которых можно вырастить целые здания и комплексы…

А те штуки, которые подобрал с погибшей Хиксаны Дейт, я же захватил даже ее платье, не только кольца с обеих рук, но пока пользуюсь одним-единственным, что позволяет проходить сквозь стены.

Прикосновение к плащу Каина погрузило в лютый холод, однако на этот раз только на мгновение. Я перевел дыхание и набросил его на плечи.

Жар Терроса и первозданный холод плаща воспламенили ту мощь, что дремлет в каждом из нас, но обычно так никогда и не просыпается. Я огляделся, сердце стучит сильно и с вызовом, а все тело требует немедленной тяжелой работы.

С глаз словно упала пелена, все предельно четко, ярко, хотя вообще-то не жалуюсь на зрение, даже могу, сфокусировавшись, рассматривать вдали всякие мелкие предметы, хоть это и нелегко.

Плащ Каина на плечи и меч Вельзевула в могучую длань – могу на равных сражаться хоть с самыми могущественными ангелами, хоть с архидемонами ада.

– Вот теперь повоюем, – сказал я шепотом. – Вот теперь…

Такие вещи, ясно и громко сказал внутренний голос, подобны наркотику. Человек, опьяненный могуществом, не замечает, как сжигает себя и как становится уже зверем. Да и могущество свое начинает переоценивать, на чем и попадается.

Горькая улыбка раздвинула губы. Никакой меч и никакие волшебные доспехи не помогут выстроить идеальное королевство.

– Но пока подеремся, – ответил я и, задержав дыхание, ломанулся обратно через стену в кабинет.

На этот раз прошел, как через плотный туман, сам не поверил такой легкости.

Сэр Жерар вошел в кабинет, не дожидаясь зова. Окинул меня внимательным взглядом, но плащ Каина принял такой парадный вид, что император счел бы за честь набросить его на плечи, а что из ножен торчит рукоять меча Вельзевула, поймет только тот, кто видел меч властелина Ада.

– Ваше Величество…

– Отбываю, – ответил я тепло, – увидимся после великой битвы с Маркусом.

– Ваше Величество?

– Удержите, – велел я, – государственный корабль на плаву, дорогой друг! Это ваша задача. Трудная, знаю. А завалы разгребем, когда вернусь.

Он покачал головой:

– Это нечестно, Ваше Величество. В бою я должен быть с вами.

Я улыбнулся:

– А вдруг обойдемся без драки? Вдруг просто недоразумение? Я же по натуре миротворец! Ненавижу войной получать то, что могу взять без всякого мордобития!

– Ваше Величество, – ответил он невесело, – а кто бы отказался? Разве что совсем уж… Мне отвернуться?

– Вы мой государственный секретарь, – ответил я. – Самый доверенный в кабинете. Вы знаете то, что не следует знать другим. Но даже вам не покажу всего.

Он проговорил осторожно:

– Но сейчас вы облачаетесь для опасной битвы… еще не с Маркусом?

– Сэр Жерар, – ответил я со вздохом, – под кем лед трещит, а под нами ломится. Сперва нужно подавить мятеж восставших… три ха-ха!.. ангелов в аду. Там светлые и темные вместе. А давить будем тоже с темными и светлыми, но нас больше, так что если не шапками, то трупами закидаем, ангелов не жалко.

Он отшатнулся, шокированный:

– Ваше Величество?

– Мы слишком доверились посредникам, – пояснил я горько. – Церковь – это посредник между нами и Творцом. Она в общем-то толкует его слова и законы правильно, однако в своем понимании, потому с течением времени все больше и больше уходит в сторону от тех слов и законов, что вписаны в этот мир.

– Ваше Величество?

– Мы обязаны сами читать священные книги, – пояснил я. – Нельзя все передоверять священникам. Лютер был прав, ох как прав!.. Ведь там записано, что Господь создал мир, отдал его человеку, объявив его наследником, и заставил ангелов поклониться! А это значит, ангелы должны повиноваться нам, сэр Жерар.

– Ваше Величество!

Я с укором посмотрел на его испуганное и шокированное лицо.

– Вот-вот, они ж такие могущественные, исполненные величия, сверкающие! Как такие могут повиноваться жалкому человеку? Мы сами себя умаляем. Хуже того, сами ангелы в конце концов, не получая от человека указаний, поверили, что они выше. Я говорю не о мятежных, те отказались сразу, а о тех, кто сверг Люцифера с небес.

Он смотрел с ужасом.

– Ваше Величество… на этот раз вас ждет жестокое и немедленное поражение. Ангелов нельзя себе подчинить!

– Почему? – спросил я. – Ладно, я не смогу, но если сошлюсь на повеление Всевышнего?

Он ответил со вздохом:

– Всевышний создал настолько совершенный мир, что все в нем должно идти без Его вмешательства. Если вынужден будет проявить в чем-то себя, то это же должен как бы признаться, что не сумел что-то сделать правильно?

– Рассуждаете верно, – признал я с тревогой, – но все же я надеюсь. Во всяком случае, выиграю неизмеримо много…

– …если повезет, – договорил он.

– Да, – согласился я, – элемент удачи тоже нельзя сбрасывать со счета. Но, мне кажется, Господь творил мир, пренебрегая простой логикой. Иначе сейчас бы в нем царствовал Сатана.

Он поклонился, молча вернулся в свою комнату. Я выждал, слушая, как он усаживается в скрипнувшее кресло, мои руки чуть дрогнули, когда пальцы коснулись черной короны, но задержал дыхание и начал как можно отчетливее представлять долину отца Миелиса.

Глава 3

Зеленый холм все так же окружен тройным рядом копейщиков, за ними готовые к стрельбе лучники, а на вершине страшно блещет в немыслимой и жуткой красоте снежно-белая башня, нечеловечески прекрасная, похожая по форме не то на початок кукурузы, не то на сахарную голову.

Дизайн ушел слишком далеко от нынешних представлений о красоте, даже мне чаще всего кажется зловеще уродливой и лишь иногда странно и настолько недостижимо прекрасной, что начинает болезненно ныть в груди.

За моей спиной стены Штайнфурта, я повернулся к нему и через несколько минут уже входил в главный городской собор. В залах торжественная тишина, из высоко расположенных окон на пол падают широкие косые лучи света.

Отец Дитрих отечески раздает пастырские наставления молодым священникам. Я скромно постоял в сторонке, наконец он отпустил их и повернулся ко мне.

Я поцеловал ему руку, почтительно усадил на скамью и, дождавшись позволения, сел рядом.

– Глаголь, сын мой, – разрешил он.

– Отец Дитрих, – сказал я, – похоже, Господь в самом деле ценит и любит нас, если возлагает на плечи одну задачу за другой, и каждая тяжелее предыдущей.

Он взглянул с беспокойством:

– Что-то еще?

– Помните, – сказал я, – как в прошлый раз мне довелось разглагольствовать… нет, просто глаголить о преступной группировке среди ангелов? В которую вовлечены некоторые из правоохранительных структур? То бишь из небесных ангелов, призванных бдить, тащить и не пущать?

Он кивнул:

– Помню.

– Я переговорил с некоторыми из правоохранительных, – сказал я. – Выяснилось, верха не в курсе. Теперь сами негодуют и готовы помочь в ликвидации преступников во время ареста и предполагаемой попытки если не сопротивления, то к бегству.

Он сказал с облегчением:

– Прекрасно! Это облегчает.

– Трудность в том, – сказал я, – что ангелы не могут убивать ангелов. Им дано только повергать, низвергать и низлагать, но ниже ада спихнуть некуда. Потому зримо, что война прежними методами зайдет в тупик!.. Если, конечно, будет вестись традиционными негуманными и малоэффективными способами.

– Продолжай, сын мой.

Я перевел дыхание, заговорил с подъемом, которого не чувствовал, но изображать уже научился:

– Но если ввести в бой абсолютное оружие, исход сражения будет иным.

Его лицо стало строже.

– Абсолютное… Если ты о…

– Вы угадали, – ответил я. – Предполагаю бросить в бой самый страшный резерв: человека!.. Кстати, ангелы ада это уже сделали, освободив содержащихся там преступников и приняв в свое войско за обещание дать им право убивать и грабить священников и насиловать монахинь.

– Кощунство, – произнес он с негодованием.

– Да, – сказал я горячо, – как можно монахинь? Но благодаря такому щедрому и заманчивому обещанию у них теперь миллионы самых закоренелых злодеев, чьи удары для ангелов, облекшихся плотью, уже не будут простой щекоткой!

Он помрачнел, перекрестился.

– Я знал, человеку суждено подниматься до высот, но не думал, что это будет вот так кроваво. Да и не назвал бы это высотой. Но, сын мой, после той битвы за холм с маяком Древних я долго думал насчет сотрудничества с темными ангелами… Возможно, твоя смелая догадка верна: часть из них раскаялись и мучительно ищут способы покаяния.

– Это точно, отец Дитрих!

Он вздохнул, на лицо набежала тень, и после долгого молчания сказал совсем упавшим голосом:

– Я чувствую твою страсть и вижу, куда стремится твой юношеский дух… Однако меня страшит высота, на которую нам предстоит подняться. Я не уверен, что мы уже взросли настолько, чтобы тягаться с ангелами.

– Не на равных, – сказал я поспешно, – этого я не говорил! Но можем высказывать свои пожелания и аргументировать их весьма весомо.

– Этого достаточно?

– Та часть ангелов, – договорил я, – которых мы убедим, и те, которых переубедим, примут нашу позицию!

Он сказал с сомнением:

– Но спорить с ангелами… Тем более переубедить…

– Отец Дитрих, – сказал я почтительно, – ангелы сильны и могучи, но просты и бесхитростны. Люцифер, сочтя слова Творца глупостью, отказался поклониться человеку, а тот же Михаил, вскипев гневом на такое непослушание, немедленно собрал войско и ударил на мятежников всей мощью! В то время человек, даже не самый умный на свете…

– Продолжай, сын мой.

Я продолжал с усилием:

– Человек же, битый и тертый этой жизнью, сперва бы спросил себя: если Творец настолько гениален и всевидящ, то как он мог так ошибиться?..

Он медленно кивнул:

– Ну, если подумать…

– Вот-вот, – сказал я горячо, – люди постоянно сталкиваются с тем, что мир может быть не совсем таким, каким кажется с первого взгляда. Человек все-таки усомнился бы, что Творец допустил ошибку.

Он сказал благожелательно:

– Продолжай, сын мой.

– Непонятные слова, – рассуждал я, весьма ободренный, – или поступки мудреца могут говорить о том, что это сам человек что-то не понял! Не обязательно же именно мудрец сглупил. Ангелы, увы, существа простые и бесхитростные, как дети. Дети тоже уверены, что правы только они, а все родители – дураки набитые.

Он усмехнулся, но кивнул молча, разрешая продолжать. Я говорил с подъемом:

– Наблюдая, как Всевышний создает мир, ангелы все понимали и радовались творению земной тверди, небесных светил, звездному небу, лесам, горам и рекам, а потом – множеству животных, птиц, рыб… Но когда Всевышний создал человека, самого жалкого среди существ, который не то что со львом, даже рядом с козой проигрывал, то удивились, а когда Он сообщил, что это и есть Его наследник и преемник, все ангелы просто усомнились в Его рассудке.

Он коротко усмехнулся:

– Разве все?

– Думаю, все, – ответил я. – Только такие, как Михаил, остались лояльны Творцу в любом случае, а подобные Люциферу, увы, предпочли отстаивать свою позицию. И все потому, что не поверили в то, что им не все понятно из того, что Творцу ясно, как Его же божий день.

Он тяжело вздохнул:

– Тут ты прав, сын мой. Человек столько встречает в жизни непонятного и противоречащего его пониманию, что научился с этим жить с надеждой, что когда-то поймет… попозже. Но хорошо изготовься к трудному разговору и собери побольше веских доводов.

– Каждую минуту готовлюсь, – признался я. – Слишком много поставлено на… гм… чашу весов. Но…

Он прервал:

– Я переговорю с иерархами.

– Отец Дитрих?

– С иерархами церкви, – пояснил он несколько отстраненно. – Папа непогрешим, но его непогрешимость народ понимает совсем не так, как есть на самом деле. Я жду тебя через час, сын мой!

Я преклонил колено, поцеловал руку и, медленно поднявшись, в церкви нельзя делать резких движений, отступил и вышел в солнечный день.

Непогрешимость папы, стучала в голове злая мысль, вовсе не значит, что все, сказанное папой, непреложная истина. На самом деле коллегия кардиналов долго и тщательно обсуждает каждое новое положение или даже крохотную поправку к церковным обрядам или воззрениям, вытютюливает каждую буковку, проверяет и перепроверяет, а потом папа зачитывает этот декрет с балкона своего дворца перед собравшейся многотысячной толпой, и с того момента сказанное считается непреложным, чтобы пресечь возможные толкования, сомнения и ереси.

Отец Дитрих намекнул достаточно прозрачно, что до народа доходит только изреченное папой, и всем кажется, что здание церкви монолитно, хотя на самом деле, как понимаю, церковь слишком громадная организация, чтобы в ней все и во всем было абсолютно идеально. Церковь строилась людьми, в основном – честными идеалистами, но она рассыпалась бы вскоре, не подключись к ее строительству люди практичные, хитрые, умелые и зачастую корыстные.

А эти, умелые и корыстные, в постоянной борьбе друг с другом как на личном уровне, так и на уровне группировок, которые я называю организованной преступностью, очень уж мне нравится эта готовая формулировка, люблю пользоваться чужими, пусть думают, что это я такой умный.

В полумиле от замка лорда Робера де Флера из земли торчат камни, остатки древних циклопических сооружений. Во всей долине отца Миелиса, голой и ровной, как поверхность столешницы, если не считать холма со скардером, это единственное место, где можно появиться внезапно, не вызвав моментально испуганно-заинтересованные взгляды.

Я пристально всматривался в слабо мерцающее по краям окошко с серой бесцветной картинкой, словно там ночь, наконец поймал взглядом проплывающие мимо остатки стен, где камни выше моего роста, сказал себе «стоп», набрал в грудь воздуха и произнес молча, но громко и властно, что я изволю появиться там.

Сердце все еще стучало в страхе, никак не привыкнет, однако ступни уперлись именно в то место, которое я еще с той стороны зафиксировал взглядом.

Солнце ослепило глаза, с испуганным криком взметнулись гнездящиеся в руинах птицы. Я проморгался, сказал почти шепотом:

– Азазель… Азазель, ты как?

Несколько мгновений ничего не происходило, затем вдали возник темный смерч, моментально переместился в направлении к руинам.

Я успел подумать, что ангелы всегда являются людям в своем истинном облике: существами из первозданного света, это впечатляло наивных дикарей настолько, что падали ниц и принимали все, что скажут с небес, с трепетом и благодарностью.

Однако существа из света в этом мире всего лишь посланцы воли Создателя, а чтобы реально передвинуть хотя бы песчинку, им приходилось воплощаться в реальные тела. Живая плоть не требуется, достаточно таких стихий, как воздух, огонь, вода, и вот уже ангел в телесном облике способен двигать камни и даже целые скалы, что и позволило перестраивать ужасающий ад для создания собственного комфорта.

Однако это и налагает понятные ограничения. Передвигаться со скоростью мысли уже не получится, а самое главное – такое тело смертно. Правда, сам ангел, высвободившись из него, возвращается в свой мир, откуда со временем снова сможет, если сумеет преодолеть тот ужас, который охватывает его в момент гибели тела, в котором жил.

Хотя мятежные ангелы, все это время вынашивая планы мести, все-таки сумели отыскать варианты, когда можно лишать жизни и бессмертных. Как мне кажется, и не без оснований, подсказали умельцы, купающиеся в котлах с кипящей смолой.

Я сам опробовал эту возможность, убив бессмертного, после чего, естественно, Вельзевул постарается вооружить таким оружием как можно большее число своих сторонников.

Азазель вышел из распавшегося вихря веселый, загорелый, франтоватый, дружески кивнул.

Я спросил шепотом:

– Ну ты как, что-нибудь узнал?

Он посмотрел несколько странно:

– Что с тобой? Как будто год не виделись!

– Прости, – сказал я виновато, – эти скачки туды-сюды так время сдвигают! Кажется, год прошел.

Он кивнул, лицо стало деловитым:

– Вообще-то в самом деле узнал.

– Ну, не томи!

Он понизил голос:

– Ад место не слишком-то радостное, знаешь? Особенно для ангелов. Но мятежные хоть и пали духом после поражения, но поневоле начали обустраиваться. Сперва там, где оказались. На это ушло времени… несколько столетий. Там и образовался тот ад, о котором все знают.

Я пробормотал:

– Начинаю догадываться.

– Правильно начинаешь, – заметил он. – Большинство там и обитали, но нашлись такие неспокойные, что постепенно начали по щелям и пещерам пробираться еще глубже, отыскивать намного более ужасающие места с огненными ручьями и реками, фонтанами горячей грязи, грохотом, дымом, гарью…

– Понятно, – сказал я. – Именно там новые заговорщики и свили гнездо? Я имею в виду, построили тренировочные базы?

Он кивнул:

– В самом неприступном месте. По слухам. Но пока еще не знаем, где они. Только примерно.

Он засмотрелся, как в нашу сторону мчатся, стараясь обогнать один другого, Бобик и Зайчик, оба жульничают, пытаясь помешать друг другу, и потому добежали к нам ноздря в ноздрю.

Я принял порцию уверений в любви со стороны Бобика, обнял и погладил по носу арбогастра, это начиная от ушей.

Азазель наблюдал с кривой усмешкой. Я сказал задето:

– А твой конь так может?

Он покачал головой:

– Сам знаешь, что нет. Твоих собаку и коня создавали люди.

– А люди, – сказал я с нежностью, – все делают с любовью. Ну, конечно, если это не касается других людей. Ну там брошенных щенков подбираем, пингвинов готовы от чего-то спасать.

Он смотрел с недоумением, я снова погладил подсовывающего голову Бобика, сказал с натужной бодростью:

– Но ад – хорошо, пусть даже и неприступное место. Зато концентрируются. С одной стороны, опасно, легче накапливаться для выступления, с другой – не нужно вылавливать поодиночке и ломать суставы.

Он отстранился, в глазах появилось недоумение.

– Ломать суставы? Зачем?

– А как узнать, – удивился я, – кто заговорщик, а кто просто погулять вышел? Можно, конечно, срывать ногти, засовывать раскаленный прут в задницу…

Он дернулся.

– Перестань!.. Не знаю, о чем думал Господь, когда создавал такое существо, но я почти понимаю и этих новых мятежников!

– Человек должен быть разносторонним, – сказал я строго, – и развивать все заложенные в него возможности, а не только один гуманизьм, экстремизм или плюрализм!.. Или плюрализм не отсюда? В общем, человек должен быть богатым духовно, не только односторонним иисусиком. Мы должны быть богатыми!.. Потому пойдем с вами, правыми и левыми, дабы сокрушить империалистическую гидру, возжелавшую!

Он вздохнул:

– Ничего не понял, но идти придется только ангелам. Хотя, конечно, вам тоже, дорогой темно-светлый паладин, можно. Только в самом хвосте. Или, как вы говорите красиво, в арьергарде.

– А как, – спросил я коварно, – будут убивать ангелов? Если с той стороны начнут почему-то немножко убивать их?..

Он наморщил лоб.

– Думаем, – ответил он с неохотой. – Вельзевул думает, Асмодей, а также вся верхушка ада, не желающая переворота… Понимаешь, мятежники взяли в свою армию преступников, что отбывали наказание в аду. Их миллионы! А что сможет небесный легион?

– Призовем добровольцев, – предложил я. – Азазель, ты не знаешь людей! Они с удовольствием пойдут и в ад, если пообещать свободу грабить и насиловать!.. Но, конечно, объявить громко, что убивать и грабить идем не просто так, а то не пойдут, это же нехорошо, а за веру, честь, свободу и либеральные ценности. Мы должны хорошо выглядеть перед детьми.

– У тебя уже дети?

– Перед молодым поколением, – уточнил я уклончиво. – Должны показывать только хорошее. И в летописи войдем как гуманисты, что принесли даже в ад освобождение от тирании, гнета и неточно понятых политических учений. Так что, Азазель, не надо неверно применяемой дискриминации!

Он поморщился:

– Если хочешь погубить каких-то людей… что ж, бери с собой. Из ада не выберутся точно. Может быть, какую-то пользу принесут. Пока будут гореть, враг на них засмотрится, тут по нему и ударим.

– Добрый ты, – укорил я. – Но, конечно, нам нужна победа, одна победа, одна на всех, и за ценой не постоим, пусть горят… если для пользы. Но если только для твоего удовольствия, то обойдешься. Нужнее уничтожить очаг поджигателей войны!.. Это главное, если ты не догадываешься. Ты выясняй, где сосредоточены их основные силы, чем вооружены, а я буду координировать это мероприятие с нашими ах-ах светлыми и до того безгрешными ангелами, что противно, будто классику читаю.

– Что, – спросил он с интересом, – даже так?

– Однако безгрешность, – уточнил я строго и даже чуть было не перекрестился, – наш идеал! К счастью, тьфу-тьфу-тьфу и еще раз тьфу, недостижимый.

– Ну еще бы, – сказал он с таким сарказмом, что трава у его ног пожухла и легла на землю. – Какая уж тогда разносторонность!.. Хорошо, общайся с Михаилом. Мы не враги, так как я в той войне не участвовал, но все равно не люблю его.

– Как и он тебя, – заметил я. – Почему?

– Он принимает только тех, – ответил он, – кто тогда дрался с ним плечо к плечу против общего врага. А ко мне даже не знает, как относиться…

– Я сперва еще разок пообщаюсь с отцом Дитрихом, – сказал я. – Хочу ему поручить деликатную работу.

– И ему, – уточнил Азазель.

– Да ладно, – возразил я, – кому я что поручаю? Все добровольцы. Либо идут с нами, либо мы их вешаем. У человека всегда должен быть выбор, как сказал Господь.

– А что поручишь твоему церковнику?

– Когда войдем в ад, – сообщил я, – вторгнемся с миротворческой миссией принуждения к миру и демократии, то надо, чтобы за нами перекрыли выход. Нет, мы не штрафбат, просто эти сволочи, новые мятежники, могут обойти нас тайными тропами ада и вырваться на свободу. Здесь у нас свобода, не слыхал? Ну, все относительно… А на свободе да без чистой совести такого натворят! По себе знаю.

– Армия церковников, – сказал он понимающе, – да, в наступлении они полное ничто, но оборону держать смогут.

Я сказал тихо:

– Плюс маги.

Он покрутил головой.

– Всегда поражался, как ухитряешься держать их в одном войске и не дать перерезать друг другу глотки.

– Я им всегда подкидываю общего врага, – сообщил я военную хитрость. – А пока дерутся плечом к плечу, могут пусть не подружиться, но столерантничать и помультикультурничать на благо общего дела построения авторитарной демократии с моим человеческим лицом. А потом, глядишь, что-то и построим.

В его глазах я увидел багровый огонь приближающегося Маркуса, а когда он заговорил, я уловил почти человеческую симпатию:

– Ты и мысли не допускаешь, что все погибнет… Как это по-человечески!

– Мартин Лютер как-то изрек, – сообщил я, – или изречет, что если ему скажут, что завтра конец света, он сегодня все равно посадит дерево.

Он вздохнул, поднялся.

– Я отбываю.

– На коне? – спросил я. – Все равно забери, а то собаки воют, когда твоего облого зрят.

– Собаки видят больше, – согласился он. – А людям и не обязательно. Люди обожают обманываться.

Глава 4

Он исчез в мгновение ока, меня это все еще поражает, он же во плоти, а это значит, лишен возможности перемещаться, как ангелы. Значит, отыскал некую могучую магию, молодец, вживается в нашу жизнь.

Я поднялся в седло и повернул арбогастра в сторону собора, Бобик громко ахнул, в больших глазах обида, непонимание и вопрос крупными буквами: ну какая там охота? Я так давно гусей не ловил! А какие в соборе гуси?

– Есть там гуси, – заверил я. – Еще какие! Сытые, откормленные… Но ловить их, увы, браконьерство и посягание на власть церкви, так что мы пока не посягатели, секуляризация еще впереди.

Ворота распахнуты, народ выходит, крестясь, но лица просветленные. Что не отнять у церкви, так это умение давать людям утешение и душевный покой, а также настраивать их на благополучный исход любого хорошего дела.

Отец Дитрих медленно переворачивает листы толстой старинной книги, но не Библии, ту узнаю издали. Я приблизился осторожно, страшась помешать его чтению, однако отец Дитрих встрепенулся, поднял голову:

– Сэр Ричард?

– Да, – ответил я, – удалось переговорить тут с… некоторыми, помощь обещана. Без всяких условий.

– Прекрасно.

– Только, боюсь, ее будет недостаточно.

– Что случилось?

– Говоря откровенно, – сказал я, – небесный легион все это время упивался победой и хлебалом щелкал, а мятежники копили злобу и тайком готовились к реваншу. За несколько тысяч лет они наверняка преуспели! Сейчас их тайную базу и тренировочные лагеря всячески ищут как светлые, так и темные.