Ричард Длинные Руки – бургграф

Бобик приоткрыл глаз, я все не ложусь, вздохнул и прикрыл лапой морду. Я разложил на лавке все доспехи и все оружие, что привез с собой: облачиться в полный доспех и появиться на улицах города… буду выглядеть, ну, пусть не то чтобы несовременно, но все-таки как чужак.

– Как чужак, – сказал вслух. Те горожане, которых встречал, хорошо одетые, многие даже пышно одеты, но железо только на городской страже. – Гм, слишком большой скачок…

Но все-таки народ здесь одевается щегольски. Дворяне, купцы и богатые торговцы, что при таком раскладе являются знатными и уважаемыми гражданами, носят золотые украшения, еще лучше – что-нить редкое, старинное, что ценится выше золота.

Подумав, я вытащил браслеты Арианта. Не помню даже, чтобы служили мне, как доспехи, разве что в самом начале, а как украшения – глупо, у меня нормальная ориентация, только путаюсь, в какой стороне Юг и Север, а уж про зюйд-зюйд-вест у нас вообще только чукчи знают.

Прохладный металл приятно охладил кожу. Я нацепил одни на бицепсы, с удовлетворением отметив, что от моей неспокойной жизни они увеличились в размерах, а эти вот на запястья…

На бицепсах еще так-сяк, а на запястьях слишком уж по-женски, и хотя вроде бы выполняют некую боевую функцию, ну так ими вроде бы можно отбивать удары кинжала или даже меча… хотя не представляю, как это возможно. Дело даже не в ловкости, а тяжелый меч просто переломит руку…

Я крутил толстый браслет так и этак, украшений никаких, только непонятные знаки, то ли буквы незнакомого языка, то ли пиктограммы. В какой-то момент под пальцами вроде бы что-то сдвинулось, я насторожился, начал мять и двигать браслет по руке, поворачивая его то одной стороной, то другой…

Щелчок, браслет вдруг стремительно раздвинулся, рука от кисти и до локтя оказалась в стальной трубе, плотно охватывающей плоть до самого локтя.

Замерев, я смотрел тупо, потом решился потрогать браслет на бицепсе. Мять и щупать пришлось долго, наконец сумел в нужном месте расположить пальцы: щелкнуло, вниз побежали, наползая друг на друга, стальные колечки, еще один щелчок, и обе трубы соединились.

Я осторожно подвигал рукой, с локтем все в порядке, не обнажается, там все время блестит металл, надежно укрыто, рука моя защищена более чем надежно.

Скосив глаза, усмотрел зияющий раструб над верхней частью браслета. И сюда выдвинулись кольца! Я бессильно выругался, ну почему я такой идиот, поспешно вытащил из мешка кирасу, влез в нее, кольцо с моего бицепса само дотянулось до стальной дыры, из которой торчит моя рука, и перекрыла ее так надежно, что в этом рыцарском доспехе могу пройти по дну реки, рубашка останется сухой.

Идиот, толкалось в черепе горячее и злое, пока я проделывал все эти манипуляции, все время упрощая их, с браслетами на правой руке, ну самый настоящий идиотище…

Когда раздвинулись и полностью укрыли руку от кисти и до плеча, я увидел себя в прекрасном рыцарском доспехе, настоящем рыцарском, и выругался с таким стыдом и злостью, что Бобик открыл один глаз и посмотрел с явной укоризной.

Ну почему я не сообразил это раньше, когда такой доспех был так нужен в турнирных схватках или в боях? А здесь его не надеть, чтобы не вызывать недоброжелательного внимания…

Походив по комнате, я снял кирасу, стальные трубы кое-как сложил в браслеты, лег и долго старался заснуть, но сердце колотится часто и мощно, кровь ходит горячими волнами по телу.

Идиот, столько путешествовал, храня доспех Арианта в седельном мешке, сражался в простых, потому что доспехи Арианта и не доспехи вовсе с рыцарской точки зрения…

Завтра с утра надо поупражняться, чтобы браслеты на бицепсах и запястьях раскрывались при одном касании. И чтоб укрывающая руку сталь сливалась с кирасой в единое целое моментально, а не после случайного нажатия.

Помню, попадал впросак всякий раз с новой упаковкой молока, кофе или рыбы, неважно, всякий раз открывал с великими трудностями и не с того конца…

Надо еще присмотреться и к поясу, который захватил из сокровищниц леди Элинор. Недаром занимал такое почетное место, хотя с виду пояс как пояс, в том смысле, что нет изобилия золотых блях или драгоценных камней. Только ювелирность исполнения шепотом кричит о невероятной древности, когда существовали иные технологии…

Сон пришел незаметно, первую половину ночи я где-то скакал и летал, а потом произошло то, на что надеялся: не зря же на ужин ел жареное мясо, только от специй, что разжигают огонь в крови, воздержался. Все дело в том, что Санегерийя, как гласят старые источники, приходит во сне к одиноким мужчинам, а ее визиты заканчиваются поллюциями. Визиты всегда короткие, я еще в той старой жизни пытался растянуть это удовольствие, но получалось весьма плохо, в смысле, удавалось растянуть разве что на пару секунд дольше. Пусть даже на пять, но если дольше, то она вообще исчезала, оставив чувство разочарования…

На эту ночь я планировал совместить несовмещаемое: и потрахаться наскоро, и выудить какую-то ценную информацию за этот ничтожный период времени. Потому важно, что и как пожру на ночь: если лягу усталым и голодным, вообще не придет, а если нажрусь жареного мяса со специями, то эякуляция произойдет еще до того, как она подойдет вплотную, чарующе покачивая мощной грудью.

– Саня… – выдохнул я, чувствуя в теле приятное томление.

Она вынырнула из тумана, что принял форму крепостной стены, пошла ко мне жарким мягким телом, улыбчивая и покорная, отвечающая всем моим желаниям. Даже грудь тут же раздалась в размерах и приподнялась, отвечая моим запросам, а соски вздулись и вытянулись, ставши похожими на ягоды «пальчикового» винограда.

– Погоди, – сказал я торопливо, – ты так редко стала приходить… Что-то случилось?

– Я прихожу, – ответила она чарующим голосом и подошла вплотную, – но ты утром уже не помнишь.

– Да, – ответил я, – по следам, гм, вижу, что посещала… Какие-то помехи?

– Помехи, – подтвердила она. – Еще не знаю, как их обойти. Если получится, смогу показать тебе наш мир… вы его называете демонским…

Она прижалась, я обхватил крепко-крепко, чувствуя под пальцами и всем телом сладкую податливую плоть, созданную только для чувственных утех, по мне прошла сладостная судорога, тело содрогнулось, в ушах послышался тихий довольный смех Санегерийи, пришла не зря, затем я ощутил, что вцепился в подушку, повернулся на другой бок и заснул снова.

Глава 8

Утренняя свежесть заставила поежиться, со стороны моря так вообще тянет взбадривающим холодком. Я принюхался, добавилась тонкая струйка ароматов свежезасоленной рыбы, но воздух оттуда идет чистый и свежий, это здесь уже все ароматы цивилизации: от кухни прет вонь подгоревшего масла, там на огромной сковороде жарится дешевая рыба, несет несвежим бельем работников кухни…

Стадо овец, мелко-мелко перебирая точеными копытцами, тесной отарой вливается в распахнутые ворота, а там, сбившись в кучу, застывает, только время от времени разрывая воздух резкими гортанными криками. Чабан побежал со всех ног на кухню спрашивать, куда их и сколько, на крыльцо спустился хозяин двора, еще сонный, халат на груди распахнут, видна заросль густых курчавых волос, уже наполовину седых.

Я спустился с Бобиком в нижний зал, хорошо позавтракали, удивительно вкусно и дешево, прекрасная гостиница, а готовят все, что закажешь, только бы заплатил.

Мелькнула мысль наведаться в порт, но наверняка буду выглядеть глупо: сказали же, что корабль отправится только через десять дней, значит, нечего дразнить тамошних воров приличной одеждой дворянина. Мне вообще-то сказали, что корабль отправится не «только через десять дней», а «всего лишь через десять дней», мол, чтобы я проникся, как мне повезло. Я старался проникнуться, но как-то получалось плохо.

Бобика после завтрака оставил сторожить комнату, он тут же лег на мое ложе, скотина, и задремал, донельзя довольный. Я переоделся, стараясь выглядеть как можно более похожим на простого хотя и зажиточного горожанина.

Распахнул двери на улицу, в лицо ударил рокот… нет, еще не моря, а шум бурной жизни города: продают и покупают прямо во дворе гостиницы, отчаянно торгуются, а дальше народ заглядывает во все лавки, жизнь кипит, как будто не утро, а начало великой распродажи по скидкам, что продлятся только один день.

Заглянул к Зайчику, тот спит стоя, либо прикинулся, что спит, с ним никогда не угадаешь: спит или нет, всякий раз неподвижней каменной статуи, затем вышел из гостиницы, прошел два дома и остановился в удивлении. На доме широкая медная пластинка, оказывается, здесь живет и принимает великий маг Бибгеус. Я с минуту смотрел, стараясь понять, что это означает, но так ничего и не придумав, отправился дальше. Лавки, уличные лотки, крохотный рынок на перекрестке и снова домик с такой же медной табличкой: маг Гренер, тоже великий.

Я пошел, оглядываясь и удивляясь. В христианском мире это немыслимо, но в этом городе, как мне уже объяснили с восторгом, свобода, а я уже знаю, что при первых же проблесках свободы всякая дрянь вылезает из подворотен и быстро-быстро обирает лохов. Потом эта же дрянь пробирается во власть. К счастью, здесь еще должна быть сильна аристократия, а цеховые организации только создаются, но власть сеньоров, судя по всему, не просто ослаблена, а даже заметно ослаблена…

Возможно, сами сеньоры и потворствуют чернокнижникам, а церковь здесь потеряла несокрушимые позиции, которые у нее там, по ту сторону Перевала, пока еще незыблемы и непререкаемы.

С другой стороны, разве это маги, что вот так живут в городе и принимают народ? Маги должны обитать высоко в горах, недоступные для простых людей, на дальних островах или в жутких заколдованных лесах, но уж никак не в простых, хоть и богатых домах.

Из мясной лавки вышла женщина с большой плетеной корзиной. Я бы не обратил внимания, женщина как женщина, но один из мужчин с той стороны улицы запустил в нее яблоком. Оно попало в плечо, женщина вскрикнула, и тут же еще двое таких же поддатых с довольным гоготом начали швырять сперва огрызки яблок, а потом и вовсе нагибались и хватали из-под ног камни.

Я вскипел, если бы бросали в мужчину, то и хрен с ним, чувство справедливости почти молчит, а женщину как-то тянет защитить, срабатывает чувство, что все женщины – наши, то есть мои, всех их я вообще-то могу, потому руки прочь от моих женщин, грязные твари…

Как-то сам по себе я развернулся, еще пара шагов – и оказался между женщиной и бросающими камни. Двое оторопели и остановились, третий по инерции бросил камень, тот ударился мне в плечо и отскочил, как от тугой резины. Я обрадованно потащил из ножен меч, на меня совершено нападение, я всего лишь защищаюсь.

Все трое тоже все поняли и, топча друг друга, ринулись прочь. Я повернулся к женщине. Она, выронив корзину, с бледным лицом и закушенной губой держалась обеими руками за живот. Лавочники пугливо выглядывают из своих нор, на меня все смотрят настороженно, с опаской.

Я вложил меч в ножны, женщина подняла голову, я узнал все ту же, со сросшимися бровями. Поколебавшись, я поднял с земли корзину.

– Живете далеко?

Она помотала головой:

– Нет, во-он там мой дом…

– Я донесу корзину, – сказал я великодушно. – Вижу, вам досталось.

Она взглянула с испугом, но я с корзиной в руке двинулся в указанном направлении, еще не разобрав, какой из домов ее, а женщина, чуть прихрамывая, пошла следом.

– Не везет вам, – заметил я.

– Да уж, – послышался за спиной ее прерывающийся голос.

– Уже второй раз, – сказал я, – а день только начался. И это в таком веселом городе! Даже очень веселом. Или это лично вас здесь не любят?

Она долго молчала, а когда я оглянулся, в ее темных глазах блистали недоверие и настороженность. Не выдержав моего взгляда, ответила сумрачно:

– Как вам сказать… Сейчас не любят, как вы говорите, меня. До этого так же не любили других…

Что-то в ее голосе заставило спросить:

– А где они сейчас?

Она ответила ровным голосом:

– Двое уехали из города, все бросив… одного убили. Еще один переехал… в другую часть города.

Мимо нас проплыл ряд домов, впереди на значительном расстоянии за буйным садом выглядывает красная черепичная крыша огромного двухэтажного дома из белого кирпича, на крыше флюгер в виде петушка. Плодовые деревья теснятся перед домом, как стражи, справа и слева сад тянется и тянется: немного запущенный, даже заброшенный, но ветки гнутся под тяжестью яблок и груш. Я услышал треск и увидел, как опустилась до самой земли обвешанная плодами ветка, а на стволе осталась белая рана.

Женщина, к моему удивлению, шла к этому дому.

– Прекрасный дом, – сказал я с почтением. – Вы там убираете?

Она качнула головой:

– Нет.

– Живете у родни?

– Да нет же…

Я удивился еще больше.

– Неужто ваш?

Она кивнула:

– Да.

– А сад?

Она вздохнула:

– И сад мой.

– Прекрасный сад, – сказал я с чувством. – Даже то, что он вот так… художественно запущен… в смысле, это красиво, когда все деревья не выстраиваются, как подданные короля на смотре, а просто живут своей жизнью. В таком саду уютнее, душа отдыхает.

Она посмотрела с удивлением, но смолчала. Забор высокий и добротный, а ворота массивные, как будто ведут в крепость. Женщина отворила калитку, я подал ей корзину.

Она чуть пригнулась под ее тяжестью, в низком вырезе платья блеснули ослепительно белым круглые полушария молочного цвета. Я невольно бросил туда взгляд, эта женщина, по моим меркам уже чуть ли не старуха, сохранила молодость и красоту, а когда румянец вспыхнул на загорелых щеках, выглядит просто юной девушкой с ее ярким блеском глаз, зубов, с полными губами цвета спелой черешни.

Перехватив мой пристальный и довольно откровенный взгляд, она почему-то смутилась, опустила голову, от чего румянец разгорелся еще ярче и переполз и на шею, а розовые уши запылали огнем, как факелы.

Я отвел взгляд, непристойно так разглядывать замужнюю женщину. Она из тех женщин, в присутствии которых чувствуешь себя мужчиной, в домах таких женщин всегда чистота и порядок, они умеют окружить самца заботой и лаской…

– Может быть, – сказала она нерешительно, как-то по-своему истолковав мое молчание, – зайдете?.. У меня почти готов обед, есть хорошее вино. С моей стороны это хоть и не совсем… правильно, но вы были так добры ко мне! Вчера и сегодня…

Я кивнул:

– С удовольствием. Я в самом деле не прочь перекусить. Вроде бы позавтракал, но здесь такой воздух с моря, что уже снова готов ублажать желудок.

Она придержала калитку, я пригнулся и втиснулся во двор. За спиной звонко щелкнуло, впереди уложенная неровными булыжниками дорожка к дому, по обе стороны кусты роз, что превратились снова в терновник, из которого их когда-то вывели, а за кустами огромный сад из яблонь, груш, абрикосов, слив, дальше вообще сплошная стена деревьев, спелые плоды блестят на солнце округлыми боками.

Я снова взял корзину и пошел за женщиной, успев прощупать ее в тепловом и запаховом, но женщина как женщина, в расцвете лет, гормональное развитие на высоте, пахнет свежестью, тепловой фон равномерно распределен по всему телу, разве что в верхней части туловища багровости больше, но это говорит всего лишь о том, где больше крови, а ни о какой-то ведмячести.

– За этим садом сразу море, – сказала она, не оборачиваясь. – Но там пустой и каменистый берег.

– Все равно схожу посмотреть, – ответил я. – Я так долго к нему шел!

Она чуть покосилась на меня через плечо. Глаза удивленные, спросила с недоумением:

– К морю?

– Да.

– Да что в нем хорошего?

– Кому как, – ответил я. – Есть же влюбленные в море?

Она зябко передернула плечами:

– Не знаю. Я так его ненавижу.

– Почему?

– У меня отец и мать утонули в бурю.

– Сочувствую.

Она снова оглянулась, смягчила тон:

– Весь наш город превратился в… сплошное развлечение. Люди перестали работать, только развлекаются. Потому и дивлюсь, чтоб одинокому молодому сеньору да не найти себе развлечений в самом городе?

Я хотел было уточнить, что разве нет других развлечений, поинтереснее, но подумал, что лукавлю. Во все времена главными остаются базовые радости: выпить и потрахаться, потрахаться и выпить. И не так уж важно, трахаешься в пещере или на компьютерном столе.

– Вообще-то верно, – согласился я. – Но с этим успеется.

– Да и море не убежит…

Дорожка подвела к крыльцу дома, там с одной стороны кусты роз вообще потонули под мощными зарослями чертополоха, с другой стороны – рассохшаяся бочка под водостоком с крыши, обручи проржавели и свалились, вода выбежала в щели. Женщина посмотрела на меня виновато, почти умоляюще.

– Руки не доходят…

– Да-да, – согласился я, – сад просто неимоверный… Так и кажется, что тянется до края света.

Она поднялась на крыльцо. Я гадал, что же случилось, что одна в таком огромном хозяйстве. Не говоря уже о саде, сам дом содержать – это не меньше трех слуг надо, да и тем не придется сидеть сложа руки.

В доме, на удивление, чисто, в первой же комнате светло, большой стол с тщательно выскобленной поверхностью, чистые шторы на окнах.

Она слабо улыбнулась:

– Я сейчас соберу на стол.

– Да, если не слишком побеспокою…

Наверху на лестнице послышались звонкие детские голоса. Я поднял голову. По ступенькам сбегают двое мальчишек, такие же черноволосые и со сросшимися густыми бровями, фамильная черта. Увидев незнакомца рядом с мамой, замерли, глядя на меня испуганными черными, как спелая смородина, глазами.

– Мои старшенькие, – сказала женщина тепло, – Ганс и Фриц. А меня, кстати, зовут Амелия…

– Рад слышать, госпожа Амелия. Старшенькие, это значит, что есть еще?

– Есть, – ответила она почему-то грустно. – Аделька и Слул. Они еще совсем маленькие. Гансу и Фрицу одиннадцать и десять, а тем пять и три.

– Счастливая у вас семья, – сказал я дежурную фразу, улыбнулся детям, повернулся…

…и язык прилип к гортани. На дальней стене в простой раме портрет мужчины средних лет. Рисовал явно не придворный художник, а кто-то из начинающих гениев: смело, остро, без мелких деталей и вытютюливания, потому портрет выглядит почти живым, хотя это всего лишь набросок с хорошо прорисованным лицом, а плечи и грудь лишь намечены небрежными штрихами.

Холодок продолжал растекаться по моему телу. Этого человека я уже встречал, да не просто видел… Да, это крупное лицо с холодными и жестокими глазами, тогда, помню, на меня пахнуло могильным холодом… И сейчас – как будто я на миг потерял одежду, стоя на холоде.

Госпожа Амелия проследила за моим взглядом. На лицо ее легла печаль.

– Это мой муж.

– Гм… – пробормотал я, не зная, что сказать, – прекрасный портрет… Очень талантливо передано. Уверен, что и сходство тоже…

Она кивнула:

– Да. Все говорят, что как вылитый.

– Художник живет в городе?

– Нет, уехал в столицу. Пригласили ко двору. Кто-то из знатных увидел его работы.

– Понятно, столица всегда забирает самых талантливых. А муж… дома?

Я отводил взгляд, спрашивать такое очень уж не по себе, знаю же, где я его оставил, утыканного стрелами, а женщина, словно ощутив недосказанное, посмотрела тревожно и вопрошающе.

– Нет… он уехал пять месяцев назад.

– И…

– Не вернулся, – договорила она с трудом. – До сих пор не вернулся.

– Да, – ответил я, – да…

Она спросила быстро:

– Что «да»?

Я сказал неуклюже:

– Времена неспокойные. Мало кому удается уложиться в те сроки, какие наметил. Что-то да задерживает…

Она сказала тоскующее:

– На этот раз он задержался… слишком.

Глава 9

На стол опустилась миска с высокими краями, пахнет вкусно, я зачерпнул деревянной ложкой, горячий суп приятно обжег рот и прокатился в глотку. Желудок наконец затих и занялся своим делом. Я хлебал суп, прикусывал свежим хлебом, на столе появилось и мясо, а когда мясо, это еще не крайняя бедность, хотя и богатством здесь не пахнет. Скорее разрушением, как в умирающей дворянской усадьбе.

– Чем занимается муж?

– Торговыми делами, – ответила она не задумываясь.

– Купец?

– Нет, – сказала она в некотором затруднении, – он мне долго объяснял, но я не все поняла. У них очень сложно, в торговых делах много людей: одни перевозят товары, другие продают, третьи хранят на складах, четвертые ищут выгодные сделки… Он как раз искал, потому все время в отъездах.

Я пробормотал:

– А с виду… гм… человек семейный, домашний.

Она оживилась, глаза заблестели.

– Да, он очень семейный! Всегда с таким удовольствием возвращался. И всегда говорил, что нет на свете места лучше, чем родной дом и родная семья. В последний раз обещал, что как только завершит эту сделку, то осядет и будет заниматься только садом. А то насадить насадил, а за ним уход тоже нужен…

– Да, – согласился я, – ужас, как все запущено.

После супа был каплун с салатом, налим тушеный и великолепный пирог с черникой. Я в самом деле ощутил голод, хотя намеревался после сытного завтрака лишь пощипать, как принято у аристократов, чуточку одного, чуточку другого, а все прочее, дескать, уносите слугам, но разохотился так, что сожрал все, даже тонкие косточки молодого каплуна схрумал, как пес, оставив только заостренные осколки не крупнее спички.

Она счастливо хлопотала у стола, очень довольная, что может кормить мужчину, это первейшая женская обязанность – накормить, хорошо накормить, я допил чай из душистых трав и прямо посмотрел на хозяйку.

– Счастлив тот, кому удалось уговорить вас выйти за него замуж. Мне кажется, такой дом мог выстроить только счастливый человек…

– Не знаю, – ответила она со вздохом. – Иногда он выглядел очень счастливым. Но не всегда… Он очень любил это место. Я сперва не понимала, смеялась над его прихотью поселиться у моря. Для нас, уроженцев степи, здесь не совсем… уютно.

– А потом?

Она вздохнула:

– Потом я ощутила нечто… Здесь свое очарование, совсем не то, что в наших степных просторах. Видите наш сад? Там больше тысячи деревьев, я даже не знаю, сколько на самом деле… но если в степи разнообразия лучше не искать, то здесь чуть ли не каждое дерево дает свои плоды. Не такие, как на соседнем. Правда…

– Что?

Она вздохнула снова:

– Я бы все оставила и поселилась в другом городе, тихом и спокойном, если бы могла… Мне никогда не нравилось, когда море так близко. Но муж обожает, если море рядом.

Я отводил взгляд, язык не поворачивается брякнуть, что муж не вернется. Оттуда не возвращаются.

– Госпожа Амелия…

Она поспешно кивнула:

– Можно просто Амелия, ваша милость.

– Хорошо, – согласился я, – просто Амелия… Мой корабль будет готов к отплытию не раньше, чем через неделю. Все это время придется торчать в этом, как вы говорите, очаровательном городе. В гостинице готовят неплохо, но там слишком шумно. Я не люблю вскакивать среди ночи от того, что под окнами очередная драка. Дрались бы молча, а то… Словом, у вас мне понравилось. Я предпочел бы остановиться в таком тихом доме. И еще мне чудится, вы даже готовите намного лучше, чем в гостинице. В цене, думаю, сойдемся…

В подтверждение я бросил на стол пару золотых монет. Ее глаза округлились, на блестящие желтые кружки смотрела неотрывно. Я сохранял вид толстого и богатого, наконец она сказала с неуверенностью:

– Не знаю, удобно ли это…

– Вы просто сдаете комнату, – сказал я. – У вас их достаточно. Я плачу за чистую комнату, постель с чистыми простынями и хорошую домашнюю еду. Разве не останавливаются знатные люди у своих друзей, предпочитая их общество гостиничному люду?

Она в нерешительности кивнула:

– Да, но знатные у знатных…

Я прервал:

– Знатные останавливаются не у знатных, а там, где удобнее. Обычно у знатных условия лучше, потому их и предпочитают. Но у меня в этом городе друзей нет, даже знакомых нет. Зато вижу, что у вас чисто, уютно, а обед очень хорош. Все, без возражений! Я занимаю у вас лучшую комнату. Ну, которая для гостей. Кстати, возьмите еще пару монет. Купите на рынке лучших продуктов.

Она возразила:

– Ваша милость, здесь слишком много!..

Я отмахнулся:

– Ну что вы все спорите? Женщина должна быть мягкой и пушистой.

Она упрямо покачала головой:

– Я куплю из тех денег, что вы уже дали. А эти заберите. Даже знатные люди в золоте всегда нуждаются.

– Только не я, – светло ответил я и улыбнулся, я ведь в самом деле богат, хотя никогда об этом не задумывался. – Я как раз не нуждаюсь.

– Почему? – спросила она в удивлении.

Я пожал плечами:

– Человек без амбиций. Не набираю армий, не строю поместий и замков, не держу богатых любовниц. Все, что мне надо, это чистая комната, чистая постель и хорошая еда… о чем мы уже договорились! Вы пока приберите мою комнату, а я пройдусь по городу.