Стальное сердце под угольной пылью

Через несколько метров они остановились. В серо-оранжевом сумраке на стене виднелась табличка с едва читаемым «Здесь погребен прах кузнецкстроевца А. М. Заева, производителя работ по строительству верхнего участка тоннеля. Июль 1933 года». Под табличкой торчала пыльная полочка, на которой лежали два засохших одуванчика и комок жвачки.

– Как ты тут? – мужчина погладил стену. Из бетона послышался тяжёлый стон. По дорожному полотну прошла рябь. – Неужто всё настолько плохо? А я тебе гостя привёл. Живого. Хоть поговоришь. – Со стены посыпалась штукатурка. – Тише, тише. – Мужчина взял ладонь девушки и прижал её к стене. – Слушай.

– Привет потомку! – она слышала голос не ушами и не внутри головы, а как бы всем телом.

– Эм, привет. Сомневаюсь, что мы родственники.

– Все вы наши общие потомки. Что там на поверхности?

– Коммунизм не построили.

– Это я знаю. Небо синее? Не помню. Трава? Рыба в Абе клюёт? А солнце? Сейчас же лето?

– Рыбу в Абушке больше никто не ловит. – Девушка оторвала ладонь от стены. Бетон затрещал.

– Не злись. Нынешним девушкам далеко до ваших супер-комсомолок. – мужчина похлопал по стене. – Чего ты сразу. Солнце. Небо. А если б с тобой Ленин в мавзолее об этом заговорил?

Девушка осторожно вернула ладонь на место.

– На него земля не давит, – бесплотный голос отовсюду.

– Ну да, он вообще счастливчик, – мужчина закурил.

– Ох, поймать бы мне этих гадов в своё время.

Она закрыла глаза и представила город с высоты Соколухи, все улицы, деревья, заводы, отстойник пассажирских вагонов, Томь, посёлки, абагуровские хвосты, чашку неба на хребтах грив. По тоннелю прошла волна воздуха.

– Спасибо… Уходи…

Из стены под ладонью вынырнули штырьки арматуры. Девушка отдёрнула руку. Мужчина зажатой в пальцах сигаретой указал ей идти дальше. Она послушалась. Он затушил сигарету о бетонную опору и бросил бычок на полочку под табличкой.

– Как у него испортился характер.

Они вышли на солнечный свет.

– Мне его жаль. – Она обернулась. – Столько лет.

– Ничто не вечно.

По обе стороны от дороги тянулась ступенчатая ограда облицованная камнем. Слева – пунктир ржавой эстакады и труба Центральной ТЭЦ, справа – тонкая линия вездесущих тополей.

– Раньше здесь был поселок на двадцать тысяч жителей. Оплот культуры и цивилизации.

– Я знаю. Нам рассказывали на лекциях.

– Расска-а-зывали им. – Он сплюнул сквозь сжатые зубы.

Они поднялись на пыльную в бетонных и кованых заборах улицу. Он сквозь напластования десятилетий видел эту улицу прежней: деревья в белых гольфах побелки, дома из дерева и камня, асфальт с иголочки, женские улыбки, детский смех. Он щёлкнул пальцами. Ничего не изменилось. Он щёлкнул ещё раз. Ничего. Мёртвый поселок отказывался оживать.

Они свернули направо, под толстую в ржавых пятнах трубу. С территории КМК доносился грохот градирен. Она вертела головой с интересом рассматривая индустриальный пейзаж. Он хмурился и курил.

Улица закончилась тупиком. В тупике друг напротив друга стояли два здания сталинской архитектуры. На сером фасаде того, что пониже темнел прямоугольник с дырками по углам. Здание повыше щеголяло балконами и хаотичными скоплениями пластиковых окон. Именно возле него остановился мужчина.

– Лучшая гостиница города. Какие люди здесь жили!

– Может нам стоит уйти? – она положила руку ему на плечо. – Мне кажется, тебе здесь плохо.

– А должно быть хорошо? Ладно, пошли. Я тебе ещё пантеон не показывал.

Несмотря на сказанное он остался стоять.

– «Дома, люди, жизнь».

Он докурил сигарету, задумчиво рассматривая здание бывшей гостиницы. Её подмывало спросить, что он видит, какие слышит голоса, но складка меж его бровей так и не дала ей решиться.

Они повернули назад, прошли мимо поворота к тоннелю. Красно-белая труба ТЭЦ навязчиво лезла в глаза. Слева, через дорогу, белела глухая стена бетонного забора. Он, походя, не снижая скорости, ткнул в обшарпанное голубовато-серое здание за шеренгой тонких чугунных копий: «Первая школа Кузнецкстроя». Она замедлила шаг, чтобы внимательней рассмотреть здание. Два этажа, деревянные рамы, решетки на окнах. Он оглянулся: «Ты идёшь?».

– Подожди. Интересно же.

– «Салочки, классики, папиросы за углом, записки, секретики».

– Пойдём.

Она догнала его.

Они прошли под ржавой эстакадой, миновали гаражи. Слева всё так же тянулся белый бетонный забор, однако вместо пустыря за ним теперь пряталось бледно-рыжее здание. Сквозь большие окна виднелись плакаты с социалистическими лозунгами, пустые доски толи почёта, толи позора, и голубые кабинки. Она ожидала, что он что-нибудь скажет. Он молчал.

У старой пожарной части с ретрансляционной вышкой они свернули направо, прошли через ещё одни гаражи.

– «Девочка в зелёном платьице».

Сквозь кустарник просвечивали массивные руины. Дорога пошла вверх. Они свернули ещё пару раз и вошли в то, что раньше было парком. В тридцатые годы здесь гремела танцплощадка, крутились карусели, по асфальтовым дорожкам мимо клумб гуляли влюблённые, плескались в фонтане мальчишки, а в двух шагах шелестела аллея чёрных осокорей, ведущая к Пантеону – братской могиле металлургов. Теперь только эта могила с аллеей и сохранились, да ведущая к ним дорога. Остальное поглотил примыкавший к парку лес.

Она вдохнула пахнущий зрелыми листьями воздух и спросила: «Почему отсюда ушли люди?». Она знала ответ, но хотела услышать его голос.

– После запуска КМК дым от домен аккуратненько так накрыл весь посёлок. Масло на бутерброде чернело за десять минут. А здесь, – он указал на Пантеон впереди, – вообще ад был. Только тополя и выжили.

Где-то наверху запела птичка. Он задрал голову, лицо исказила противоестественная смесь радости и досады.

– Знаешь, люди могли бы сюда вернуться. – Он достал из кармана сигарету, помял её в пальцах и сунул обратно. – Здесь обязано быть хорошо.

За оградой Пантеона помимо стены братской могилы из газона поднимались три кирпично-штукатурных стелы у надгробных плит великих металлургов. Она помнила фамилию только одного из них – Курако. Вторым в голову лез почему-то Бардин.

– «Он же вроде покинул город в добром здравии. Или не покинул?»

Мужчина открыл перед ней ажурную дверь и пропустил вперед. Она по выложенной плиткой дорожке прошла к трём могилам – Курако Михаил Константинович; Казарновский Григорий Ефимович, ученик Курако, и Лаушкин Антон Дементьевич.

– Кто такой Лаушкин? – она повернулась к подошедшему мужчине.

Он посмотрел на неё так, будто впервые увидел: «Ты уверена, что выросла в этом городе?». Она кивнула со странным чувством вины.

– О, времена! О, молодежь! Лаушкин – первый кавалер ордена Ленина в городе, до семидесяти трёх лет пахал на КМК. Ты только представь это!

Она честно попыталась представить.

– «Всю сознательную жизнь у мартена. Сорок часов в неделю. Жар расплавленной стали. Защитная одежда».

Она перебрала в голове все виденные по телевизору кадры о работе металлургов.

– «Но ведь наверняка было что-то ещё, оставшееся за кадром».

Он наблюдал, за ней прищурив глаз: «Не получается? То-то же!»

Они сели на скамейку перед братской могилой. На чёрном прямоугольнике два столбца фамилий без инициалов, одиночные буквы только у двух однофамильцев.

– С трудом представляется, что на таком маленьком клочке земли уместилось столько человек, – она смотрела на очерченный дорожками кусок газона.

– А много вам надо?

Они немного помолчали. Она разглядывала тополя, поглотившие дорожки, лавочки, клумбы.

– Всё-таки странно устраивать братскую могилу в парке.

– А разбивать парк на действующем кладбище? – он хищно ухмыльнулся, незажжённая сигарета сползла к углу рта. – Иногда мне кажется, что город строило тайное общество некрофилов.

– В те времена так по всей стране было.

– Да? Не знал. – Он достал зажигалку, понюхал воздух и выплюнул сигарету.

– Я тебе больше скажу, – она многозначительно подняла палец, – у нас на главной площади страны совершенно официально лежит труп. И вообще там целое почётное кладбище.

Он неопределённо дёрнул бровью: «Не завидую я этому городу».

Когда они шли обратно через тоннель, за частой решеткой огромного вентилятора возникла человеческая фигура. Контуры её дрожали. Девушка пыталась разглядеть черты лица, из оранжевой тьмы на белый свет. Лицо расплывалось влажной бетонной серостью. Фигура подняла руку в прощальном жесте. Они помахали в ответ.

– А тебя никто не закапывал где-нибудь в центре Новокузнецка? – она обернулась на ходу.

– Нет. Под ноги смотри.

– Просто я подумала.

– Думать полезно, но не в этом случае.

16 глава

Первую повешенную девушку нашли в сквере на Запсибе. В девяностых это место пользовалось популярностью у самоубийц, поэтому большого резонанса зловещая находка не вызвала. Однако через три дня нашли ещё одну девушку, висящую на тополе в парке Гагарина. По городу поползли слухи. Полиция обратилась к населению с просьбой усилить бдительность и соблюдать спокойствие. Через сутки нашли ещё одно тело, на этот раз в Орджоникидзевском районе.

Он метался по улицам, вглядывался в каждое лицо, пытаясь вычислить убийцу по глазам, найти паршивую овцу в стаде своих детей. Город вздыбил шерсть. Каждый смотрел на незнакомого мужчину с недоверием, получая точно такой же взгляд в ответ. Снова затлели разговоры о городском маньяке. Всё чаще на улицах звучала фамилия – Спесивцев. Что если, его выпустили и ничего не сказали? Что если, он вернулся? Хотя по-настоящему в это никто не верил. Спесивцев не вешал своих жертв, а заживо потрошил в своей квартире, и предпочитал он не девушек, а детей и подростков.

Она вздрогнула, когда он вышел из раскрывшихся дверей лифта.

– Ты никуда не пойдёшь, – он оттолкнул её к стене.

– Что случилось? – от удивления она не заметила боли.

– Сейчас очень плохое время для ночных прогулок, – он теснил её к двери квартиры.

– Со мной ничего не случится.

– Те девушки тоже так думали.

– С ними не было тебя.

– Не было. В этом и проблема. Иди домой.

– Нет. Я с тобой. Я помогу.

Он сжал её предплечья, в глазах заплясали красные искры: «Не заставляй меня делать тебе больно. Я предпочитаю, чтобы ты переждала опасное время дома, а не в больнице. А ты?».

Она попыталась попятиться. Он сильнее сжал пальцы. Мышцы отозвались болью. На её глазах выступили слёзы. То ли страха, то ли боли, то ли обиды. Он не знал. Пальцы разжались. Морщась, она достала ключи и открыла дверь квартиры. Он исчез…

…и возник в парке Гагарина. Он чувствовал себя чудовищем. Он боялся. Никогда с девяносто шестого года он не ощущал такого страха. Он прикрыл глаза.

– «Только не снова, пожалуйста».

Солнце село. По парку поползли синеватые сумерки. Он поднял веки. По дорожкам прогуливались девушки, каждая с сопровождающим. У шлагбаума обосновались ППС-ники. Один за другим замирали аттракционы.

Он прошёл парк наискось. Вроде всё по-прежнему: разговоры, компании на лавочках, пиво и вермут в бумажных пакетах, смех, гитара, стук каблучков. Однако стоило приглядеться, и на каждом лице проступал невидимый единый для всех оскал.

Под темнеющим небом он прошёл по Кутузова и вновь вошёл в парк. Отдыхающих стало меньше. ППС-ники ушли патрулировать улицы. Он сел на лавочку у планетария и закурил. Перед глазами всплыли ступни и ладони, выброшенные на берег Абы; тело девочки в штреке шахты; мерное покачивание веревки.

– «Откуда берётся эта нелюдь?»

Город никогда не был нежен со своими жителями. Они отвечали ему тем же. Но подобное было уже за гранью. Такое не прощалось. Родственников Спесивцева изгнали из города и до сих пор искали в близлежащих, чтобы гнать дальше.

Мимо прошла молодая женщина. Он похотливо улыбнулся. Она вздрогнула и ускорила шаг. Он проследил за ней до выхода из парка. Изнутри нарастало желание кого-нибудь порвать. Пока неизвестно кого, но он выдаст себя – словом, жестом, движеньем ресниц. Пусть он будет невиновен в убийстве девушек, но ведь в чём-то он виноват. Не сейчас так потом.

Он потёр лицо. Безумие. Он переместился в Сад Металлургов. Оранжевый свет новеньких фонарей разгонял мрак. Местная нечисть попряталась в кроны деревьев. Внезапно он уловил двух совсем молоденьких – пятнадцать и шестнадцать лет – девушек, которые только что вошли в парк.

– «Решили срезать дорогу».

Он возник перед ними из-за поворота дорожки пьяным вдрызг, в помятом спортивном костюме и с бутылкой «Жигулевского» в ладони.

– Ой, а кто это такой красивый и без охраны? – он дыхнул на них перегаром. – Давайте провожу. Время нынче не ахти.

– Спасибо, мы сами, – девчонки замерли, оценивая опасность.

– Да, не ссыте. Я добрый. – Он полез целоваться.

Одна из девушек пнула его коленом в пах. Другая приложила по лопаткам сумочкой, когда он согнулся от боли. Затем быстро застучали подошвы. Он улыбнулся. Эти двое нескоро сунутся в парк. Он распрямился. Бутылка исчезла. Спортивный костюм сменился футболкой и джинсами.

Затем он посетил парк Аллюминщиков. Парк оказался пуст. Только груда пивных бутылок у одной из лавочек хранила остатки тепла на горлышках. Тени ещё не вышли.

Всю ночь он метался по паркам и скверам, жалея, что не вездесущ. Усталости не было. Был страх. Страх наткнуться на висящее молодое, полчаса назад дышащее тело и знать, что это сделал ты. Крошечная часть тебя. Раковая клетка. Одна из полумиллиона. Ему хотелось напиться до отключки и проснуться, когда всё закончится.

Этой ночью никого не убили.

Утро он встретил на Соколухе. Город внизу оживал. Улицы заполнялись транспортом. Открывались магазины. За стёклами квартир готовили завтраки. Он смотрел сверху. Он видел всё. И не видел самого главного.

Днём он толкнул мужчину под колеса машины. Просто так, потому что злился. Жутко хотелось спалить какой-нибудь дом, но пришлось обойтись трамваем. Столб чёрного дыма видели из каждого уголка Центра.

Она чувствовала себя нормально. Он наблюдал за ней, не показываясь на глаза. На её предплечьях выступили фиолетово-синие пятна. Ему становилось больно от взгляда на них. Он не отходил от неё до заката.

Ночью он снова патрулировал парки, скверы и насаждения. У парка Гагарина он формой омоновца отпугнул несколько пьяных компаний. В сквере Борцов Революции он три часа в образе пса охранял девочку-подростка, пока её не забрал патруль. На пляже в Топольниках наблюдал за вечеринкой в кругу костров. В компании студентов курил травку за ДК девятнадцатого партсъезда. Целый час потратил на слежку за подозрительным парнем в сквере за бывшим кинотеатром «Березка».

Ночь прошла незаметно и пусто. Уже утром он узнал о страшной находке в Куйбышевском районе. Всё произошло вскоре после того, как он там побывал. Мысль о том, что задержись он чуть дольше… сверлила мозг.

Она пила коричневый чай и смотрела в темноту за оконным стеклом.

– «Где он сейчас?»

Темнота молчала. За стенкой ругались соседи. Он не приходил. Это было даже хорошо. Она не представляла, что делала бы и куда себя девала, под его виноватым и отрицающим взглядом.

Время свернулось в клубок. Он проводил дни невидимкой рядом с ней, ночи – на тропе войны. Каждая новая смерть добавляла охапку хвороста в готовый вспыхнуть костер. Ему казалось, это длилось века.

Он почуял его за двадцать метров. Красные разводы на чёрном фоне, хрупкая сытость. Он медленно шёл к убийце. Спешить уже некуда. За его спиной цепочкой следов тлела трава. На тополе, нелепо подвешенное за шею болталось тело. Внизу у корней сидела душа.

Он возник перед ним из темноты в шлейфе искр и гари. Он дал себя рассмотреть. Человеческая форма плыла, не в силах вместить всё его существо, гнев каждого жителя города, память четырёх веков. Убийца не сдвинулся с места, он понял. Душа подняла большие тёмно-серые глаза.

Он поднял убийцу за горло. Ноги заплясали в воздухе. Через смятую гортань не протиснулся и писк. Он бесстрастно смотрел, как выпучиваются и стекленеют его глаза. Когда сознание убийцы готово было погаснуть, он разжал пальцы. Пока ещё живое тело мешком шлёпнулось на неухоженный газон. Тело сотрясал кашель. На траву оседали чёрные бусины. Он ждал. Он смотрел, как катается по земле тело, пытаясь протолкнуть в себя ещё несколько молекул кислорода, пожить ещё пару таких длинных секунд. Душа тоже смотрела.

Через два часа, перед рассветом, всё кончилось. Тело в последний раз дёрнулось и затихло. А на траве рядом с ним возникла ещё одна душа. Он дотронулся до тела, и оно рассыпалось прахом. Ветер замёл следы. Он подошёл к душе под деревом, присел рядом на корточки.

– Прости, – он потянулся погладить, но так и не смог заставить себя к ней прикоснуться.

– Ты мой ангел-хранитель?

– Нет. Нет. – Он сглотнул ком в горле.

– Что дальше?

– Ты уйдёшь в другое место, но если хочешь, можешь остаться.

– Не хочу, – душа посмотрела на то, что осталось от убийцы её тела, и закрыла глаза. – Не хочу помнить.

Он поцеловал её в лоб. Душа улыбнулась и растворилась в воздухе. Он встал, подошёл ко второй душе и поднял её за шкирку.

– Я тоже ухожу, – душа прикрыла глаза.

– Ошибаешься, дружок, – он направился к выходу из сквера, таща за собой по траве и асфальту поскуливающую душу. – Ой, как ты ошибаешься.

Она сидела в Холмах и смотрела на город. В наушниках пел любимый вокалист. Всё казалось чуть лучше, чем на самом деле. Заводы внизу, воплощение трудолюбия и мощи, дымили и тонули в собственном дыме. Микрорайон жил. В наушниках звучал голос.

Он появился, как и всегда, абсолютно бесшумно. Она повернула голову на шевеление травы. По спине скользнула нервная судорога. Кеды, чёрные джинсы, жилет, футболка с личным логотипом, знакомые черты лица, бандана. Она отвернулась и, брезгливо поморщившись, выключила MP3-плеер. Вытащила из ушей наушники. Намотала проводки на корпус и спрятала в карман.

– Зачем?

– Тебе же нравится это тело, – он сел рядом.

– Голос, чёрт побери. Голос. Боже! – она отодвинулась.

– Я могу и спеть, – баритон и рычащая хрипотца.

– Только открой рот! – по её телу прошла дрожь. – И уже этим вечером я пропишусь в психушке.

– Я не галлюцинация, – в его голосе прозвучала усталая обида.

– Да мне без разницы.

– Я хотел сделать тебе приятно. Загладить вину. – Его лицо, расплывшись на мгновение, вернулось к привычным чертам. Теперь он выглядел, как неудавшийся косплей.

– Ты бы ещё матерью моей обернулся, – она почесала татуировку на плече.

Он извернулся и заглянул ей в глаза: «Я не знал, что это настолько личное».

Она сдёрнула с его головы бандану, достала из кармана зажигалку, чиркнула кремнем. Ткань исчезла в бездымном холодном пламени, не оставив после себя ни пепла, ни запаха. Она вновь посмотрела на него. Кольца в ухе раздражали. Она провела по ним пальцем. Кольца исчезли одно за другим.

– Верни ёжик.

Он провёл ладонью ото лба к затылку. Взлохмаченные пряди сменились короткой, почти под ноль, стрижкой. Она улыбнулась.

– Я нашёл его. И убил.

– Правда?

Он замер на несколько мгновений, словно не зная, что ответить.

– Да.

– Хорошо, – она дёрнула плечом и легла на спину.

– И это всё? – он склонился над ней.

– А чего ты ожидал?

– Хоть какой-нибудь реакции.

– Ты убил человека. Я не хочу этого касаться.

Он закурил и лёг рядом.

17 глава

Она уехала на Соловки в день его рождения. Он знал, что она вернётся. Он знал, что она не могла выбрать другой день отъезда. Да и с чего бы… Но…

Праздничный фейерверк в этом году взорвался от случайной искры за два часа до положенного срока. Концерт тоже не задался. Аппаратура выходила из строя, перегорали контакты, микрофоны в самый неожиданный момент резали слух визгом. Не обошлось и без традиционного ливня. Горожане мрачные и неразговорчивые разъехались по домам.

Он сидел на сцене и смотрел на пустую площадь. Она уехала в день его рождения.

Он стоял на пешеходном мосту над перронами и смотрел, как уходит поезд на Москву. А до этого в Красноярск и Санкт-Петербург. Он знал, у слишком многих билет в один конец. Они уезжали каждый день. Молодые, умные, талантливые. За деньгами, перспективами, мечтами, жизнью. Они уезжали всегда, когда-то больше, когда-то меньше. Возвращались единицы.

Его дети покидали его, и он ничего не мог с этим поделать. Он курил и смотрел, как уходит поезд на Москву.

Он сидел в логове водяного и пытался выпивкой заглушить мысли о том, как она там развлекается, кто прикасается к её коже, кто оставляет свой запах в её волосах. Вокруг вились русалки. Безупречная белая плоть. Он собирался выбрать из них одну. Подташнивало.

Холодные руки ласкали тело. Белое колыхание. Запах тины. Яркими пятнами били в глаза чёрные, русые, рыжие завитки. Пушистые касания. Он пьяно улыбнулся и наугад вытянул одну из круговорота. Белая щека покорно потерлась о его бедро. Он убрал чёрные волнистые локоны с её лица. Русалка подняла взгляд. Он узнал её.

– «Ну, конечно. Кого ещё я мог вытащить?»

Женщина, показывающая из окна роддома желтушную девочку.

– Ты… подаришь… мне… мужчину? – она выдыхала слова: в пах, живот, грудь, ухо. Он посмотрел на ладонь на своём плече. Сквозь белую кожу проступили багровые ссадины там, где примерзла земля.

– Что ж ты с собой сделала, Алёнушка?

Русалка зашипела и отпрянула. На коже, там, где соприкасались два тела, вздулись алые волдыри.

– Чтоб тебя боеголовкой шандарахнуло! – русалка трясла обожженными руками. Её подруги всё так же кружились в танце. Липкая метель.

Он поднялся и махнул руками: «Ша!». Русалки с хохотом поныряли в центр лужи. Комната опустела. Остались только он и та, что когда-то была Алёнушкой.

– Изверг, – она сняла с плеча клок кожи.

– Вы похожи больше, чем я думал.

– Ты её уже трахнул? – русалка подошла ближе.

Он поморщился: «Только об этом и думаешь».

– А что такого? Должна же я знать, что ты творишь с моей дочерью.

– Дочерью? – его губы скривила презрительная усмешка. – Ты смеешь произносить это слово после того, что сделала?

Он схватил её за запястье и поднял кисть на уровень глаз. На тыльной стороне ладони вновь проступили ссадины. Русалка похотливо улыбнулась и прижалась к нему всем телом.

– Может, продолжим? – её дыхание скользнуло по ямочке между ключиц. Он разжал пальцы и оттолкнул её.

– Козёл, – русалка нырнула в лужу и исчезла.

– Ещё какой, – он сел на пол и нащупал бутылку.

Он ветром метался по улицам. Многолюдным и в тоже время пустым. Бился о фасады, вышибая мысли, наполняя пустоту болью. В голос выл в проводах.

Взрослые с трепетом и удивлением смотрели в безупречно голубое небо. Дети гонялись за пылевыми вихрями, кидаясь в них камнями и палками.

Он метался по улицам. Он снова был одинок.

– Как, говоришь, тебя зовут? – он отхлебнул из бутылки в бумажном пакете.

– Я не говорила, – девушка покосилась на соседа по лавочке.

– И всё-таки.

– А Вам зачем? – девушка крепче сжала сумочку.

Над лавочкой шелестели тополя. С детской площадки доносились взвизги и крики.

– Ты не думай, я не всегда такой, – он зажмурил глаз от пробившегося через листву солнечного луча. – Обычно я хороший.

– Я не знакомлюсь на улице, – девушка встала и ушла, стуча каблуками по свежему асфальту.

Он дёрнул щекой и отпил из бутылки в бумажном пакете.

– И вот, она там, а я здесь. Понимаешь? – он облокотился о стену тоннеля у памятной таблички.

Лампы мигали.

– Да, сиськи у неё классные. – Он закурил. – Видел бы ты их без бюстгальтера.

Ритм мигания сменился.

– Нет, я их не щупал. И не буду.

Воздух в тоннеле задрожал. Охранник на КПП обеспокоенно выглянул за дверь и, не обнаружив ничего подозрительного, ушёл обратно. Он затянулся и стряхнул пепел на полочку. Над дорожным полотном погасла лампочка, висящая напротив памятной таблички.

– Ой, да не ворчи. Как будто я тебе кроваво-красные розы испоганил.

Из стены в позвоночник ткнулся стальной штырек.

– Какие мы нежные, – он показательно стряхнул пепел под ноги. Пепел исчез, не долетев до земли.

Бетон затрещал.

– Да пошёл ты! – он бросил недокуренную сигарету и ушёл к площади Побед.

– Как тебя зовут?

Он оторвал взгляд от стакана: «Саша».

Девушка улыбнулась и убрала за ухо светлую прядь. Музыка стучалась в барабанные перепонки, пульсировала в солнечном сплетении.

– А тебя?

Разноцветные вспышки били по глазам.

– Кристина. Угостишь меня?

Он дёрнул плечом: «Почему нет?».

Через полчаса они вдвоём вышли из ночного клуба. На чёрном небе щетинились несколько белых звёзд. Воздух пах застоявшейся влагой.