Стальное сердце под угольной пылью

– Прекращай дуться! – он обогнал её и преградил путь. – А то уйду.

– Уходи, – она обошла его, чиркнув плечом по ветровке.

– И уйду, – он снова шагал рядом. – Не веришь?

– Верю.

– И не вернусь.

– Ага.

– Потом жалеть будешь.

– Возможно.

– Да, что я такого сделал-то? – он остановился.

– Я не позволю галлюцинации издеваться надо мной, даже очень реалистичной, – она не сбавила шаг.

– Я не галлюцинация, – он повысил голос.

– Ага.

– Да я тебя! – он возник перед её лицом. Она едва успела затормозить.

– Что? – она смотрела с вызовом.

– Не вынуждай меня.

– Серьёзно?

Он сел на обочину, сжал голову руками. Она смотрела на него сверху вниз. В душе шевельнулась жалость.

– Что я делаю не так? – он поднял глаза.

– Иногда ты обращаешься со мной как с вещью.

– Правда? – в его голосе прозвучало удивление.

Она кивнула. Он поднялся. Она взяла его за руку. Темнота скрыла его улыбку.

Они шли вдоль шоссе. Впереди сквозь придорожные заросли просвечивали белые фонари. Он молчал и курил. Она тоже не спешила начинать разговор.

Шоссе наискось пересекла уже знакомая железнодорожная ветка и взобралась на низенькую, не выше метра, насыпь вдоль обочины. За переездом белыми огнями светились два двухэтажных коттеджа. На прилегающей к ним парковке стояли несколько машин. Из открытого окна одной из них доносились звуки электрогитары. Водитель скользнул по приближающимся мужчине и девушке пустым не замечающим взглядом. В жёлтом окне первого этажа мелькнул женский силуэт. Со стороны карьера послышался плеск. Они прошли мимо, спеша вернуться в темноту.

Путь вдоль пустого неосвещённого шоссе наводил на мысли об открытом космосе. Казалось, мир больше не существует. Остались только полоса асфальта и утоптанная пыль обочины. И тёплая рука в ладони. Он шёл слева, прикрывая от четырёхколёсной опасности.

– «И чего я на него набросилась?»

Вскоре впереди снова показались огни. На этот раз светилась заправка на противоположной стороне шоссе. У съезда к карьеру перед опущенным шлагбаумом стояла тёмная легковушка с выключенными фарами. Он подошёл ближе и заглянул внутрь. Она дёрнула его за ветровку.

– Что?! – он обернулся.

– Не подглядывай.

– Там всё равно никого нет.

Со стороны пляжа донёсся стон. Мужчина приподнялся на цыпочки, посмотрел в темноту и нырнул под шлагбаум. Она схватила его за предплечье: «Что ты делаешь?»

– Собираюсь посмотреть поближе. Интересно же.

Послышалось ещё несколько стонов. Девушка почувствовала, как налились жаром щёки.

– Извращенец! – она потянула его к себе.

– А что здесь такого? Они же нас не увидят. – Он не сдвинулся с места. – Тем более, если я твоя галлюцинация, то это ты хочешь на них поглазеть.

Она зарычала и разжала пальцы. Стоны прибавили в громкости.

– Скорей! Опоздаем к финалу.

Она развернулась и зашагала дальше. Он догнал её через три секунды: «Ведёшь себя как девственница».

– Зато ты, похоже, всё об этом знаешь.

– Ошибаешься. Мне доступны лишь вот такие собачьи свадьбы. – Он неопределённо махнул рукой за плечо.

– И много у тебя было «свадеб»?

– Лично у меня ни одной. А наблюдал за тысячами. Иногда, даже зимой.

– Зимой?

– Люди весьма странные существа, – он закурил.

Через полчаса они вышли к Китайскому рынку. Когда-то на Китайском рынке действительно торговали китайцы. Они едва говорили по-русски и жили на торговых точках. Ходили слухи, что под рынком китайцы выстроили многоэтажный мини-город со всеми коммуникациями. Подземелья под рынком действительно были, правда, не столь впечатляющие.

На Китайский рынок приходили не столько за грошовой одеждой и обувью, сколько за экзотикой. Именно там, задолго до итальянских пиццерий и японских суши, открылись первые кафешки национальной кухни. Весь рынок пропах остро-пряными чуждыми ароматами, со всех сторон слышалась бойкая непонятная речь, играла непривычная музыка, между рядами сновали продавцы тёрок и стеклорезов, на ходу демонстрируя все достоинства товара. От всего этого у простых горожан уже через полчаса начинала плыть голова. Уходили с Китайского рынка обычно с ненужной, и чаще всего ни на что негодной, вещью, зато в приподнятом настроении. В настоящее время китайцев сменили киргизы и кавказцы. Атмосфера основательно поблекла, но сохранилась.

Сейчас, во тьме, полуосвещенный редкими лампами Китайский рынок выглядел небольшой крепостью с россыпью палаток осадного лагеря у главных ворот. Чуть дальше светилась Садовая – самый большой одёжно-обувной рынок города. И в тоже время самый презираемый. Считалось, что на Садовой одеваются только нищие и утратившие чувство собственного достоинства. На городских форумах регулярно постились темы о необходимости немедленной ликвидации рынка, как главных нарковорот города. Тем не менее, каждый день на Садовой было не протолкнуться от толп покупателей.

Дорогу пересекла всё та же железнодорожная ветка. За поворотом шоссе и ветка ныряли под железнодорожный мост.

– Куда не пойди – везде рельсы и шпалы.

Он скосил на неё глаза: «Ты не любишь поезда?».

Поезда она любила. Особенно товарные. Но…

– Иногда железных дорог слишком много.

– А ты ходи по нормальным местам…

Они вышли на Заводское шоссе. Фонари заливали мир оранжевым светом.

– Ты не устала? – он посмотрел на неё. – Я могу подвезти.

– Не особо. – Она улыбнулась. – Ты такой милый, когда пытаешься заботиться.

– Это плохо?

– Нет, но… – она тряхнула головой, не зная, как закончить мысль.

Ветер шуршал листьями кустарника у обочины. Мимо проехала белая иномарка.

– Что значит пытаюсь? – до него вдруг дошло.

– Ты проявляешь знаки заботы чисто формально, потому что рассчитываешь на возникновение у меня перед тобой чувства долга, дабы потом этим воспользоваться.

– Ну, ты и завернула. Сама-то поняла? Я – нет.

– Забей, – она махнула рукой.

– А ты со всеми так реагируешь?

– На что? – между её бровей возникла едва заметная складка.

– На заботу. – Он засунул в рот сигарету. – Всех подозреваешь в тайных намерениях?

– Нет.

– То есть только меня?

– Не только. – Она хмурилась.

– Ты мой маленький параноик. – Он прижал её к себе одной рукой. Мимо проплыл главный вход Садовой. За ним потянулись частные дворы.

Некоторое время они шли, обнявшись. Потом мужчина зажёг сигарету, и она отодвинулась подальше от дыма. В тёмных окнах домов отражались фонари. Иногда девушке казалось, что между грядками то тут, то там пробегает кто-то маленький и лохматый.

Вскоре показалось кольцо на Верхней Островской. Они перешли шоссе и свернули налево. Дорога плавно понималась в гору. По обочинам тянулся всё тот же частный сектор.

Они остановились у забора из тонких стальных копий.

– Позволь представить, городской туберкулезный диспансер. – Он махнул рукой в сторону желтоватого пятиэтажного здания за забором.

Она попятилась.

– Не нервничай. Здесь абсолютно безопасно. – Он погладил её по плечу. – Я ж тебя не к инфекционке притащил. Тут вон и люди вокруг живут.

– Правильно. Им не страшно. – Она сложила руки на груди. – Если что – больница через дорогу.

– А я думал, мы в морг заглянем…

Она медленно подняла на него глаза.

– А что такого? – он отступил на полшага назад. – Они все там свежие.

Её взгляд заледенел.

– Попугали бы санитаров… – с каждым словом его голос становился тише. – Весело…

Она, не мигая, смотрела на него.

– Извини, – он обошёл девушку и пошёл дальше вдоль забора. Она догнала его. Дорога продолжала ползти вверх. Во дворах и огородах что-то шуршало и потрескивало.

– Смотри, психушка. – Она остановилась у съезда. – Знаменитая больница на горе. Зайдём?

– Зачем? Там все спят уже. Разбудим. Это ж не покойники.

– Боишься? – она посмотрела на него, зажмурив глаз.

– Чего? Шума просто много будет. Некоторые из пациентов… – он пару мгновений искал нужную формулировку, – …могут видеть меня, и не всегда в облике человека.

– Не хочешь показывать своё истинное лицо?

– Если бы оно у меня было.

Дорога пошла под уклон. Справа, далеко внизу, светился множеством огоньков Центр. Фонари остались позади. Под ногами похрустывал мелкий гравий обочины. Слева за линией тополей затаились Холмы. Мужчина и девушка прошли мимо единственного в городе дома с ветряком и солнечными панелями, спустились к Крепости. Вернулись фонари. Место обочины занял тротуар.

Они не стали заходить в Крепость. Из открытых ворот слышались обрывки разговора и смех. Они обогнули крепостные стены и ушли к мосту над Водопадным ручьём.

На заросшем травой взгорке горел костёр. У костра сидели двое – девушка и мужчина с дымчато-серыми глазами. Мужчина курил. Она грела руки и смотрела в пламя. Разговаривать не хотелось. Мысли крутились вокруг психиатрической больницы.

– «Может, стоит всё же сходить на консультацию? Как я пойму, что всё зашло слишком далеко?».

Небо светлело. Мужчина подбросил в костёр веток. Со стороны Крепости донеслось басовитое мычание.

– Расскажи мне о чём-нибудь, – она привалилась к мужчине плечом.

И он рассказывал.

12 глава

Она нажала кнопку на светофоре и посмотрела на часы. До начала конкурса оставался час. Спешить было незачем. Светофор зажёгся зелёным. Она перешла дорогу. По железной лестнице с гнутыми ступенями поднялась на станцию. На щите расписания красовалось название – Водная, в особо половодные годы река доходила до насыпи. В остальное время за насыпью шуршала травой или снегом пойма Кондомы. Справа во всей красе высились Соколиные сопки. Виднелись и смотровая площадка на высшей точке, и полосы лыжных трас.

Она села на лавочку, ожидая, когда длинный товарняк освободит пути. Вагоны тянулись медленно. Один за другим. Одинаково пыльно-коричневые. Если сосредоточиться, можно было ощутить, как движешься мимо вагонов, а они стоят на месте, лениво шевеля колесами.

Наконец товарняк уполз, размеренно постукивая на стыках рельс. Она перешла через пути. Спустилась с насыпи по тонкой осыпающейся тропинке. Года три назад она потеряла где-то здесь единственные солнечные очки, которые ей шли. Воспоминание о потере стёрло блеск с ожидания шоу и настроило на задумчивый лад.

Стальной мост загудел под её ногами. Снизу отозвалось недовольное кряканье.

– Хлеба нет, – она не сбавила шаг. Утки в черте города давно перестали быть экзотикой. Теперь их место занимали цапли.

За речушкой тропинка ныряла в превращённые в свалку кусты. Ещё одно укромное место. Сантехника, шины, мебель, гниющие отбросы. Морща нос, она подумала: «Сколько людей проходит здесь каждый солнечный день. И никто даже не попытался очистить это место. Все просто ускоряют шаг. И я не лучше».

За кустами раскинулось поле. На полем раскинулось бледно-голубое небо совсем белое у горизонта. Нестерпимо яркое солнце неумолимо ползло к зениту. На поле, вне спасительных стен домов и крон деревьев, жара плавила кости и растворяла кожу, оставляя упругое смешение жил и мышц.

Она вышла в поле, позволяя солнцу прокалить себя. Сочно-зеленое поле всегда представлялось ей желтым. Она не знала почему. Поле никогда не было жёлтым, максимум грязно-бежевым в середине весны.

Она шла по пыльной грунтовке. Впереди и позади виднелись другие люди. Среди взрослых мелькали дети, то и дело исчезая за высокой травой. Кто-то уже стянул футболки, некоторые разулись, единицы валялись на обочине, отдыхая и загорая.

Стоит отметить, что помимо выжигаемого солнцем поля к реке существовал другой путь, асфальтированный и тенистый. Однако сегодня по нему то и дело проезжали машины, оставляя за собой шлейф пыли и бензиновой гари. Она видела их в просветах деревьев.

Наконец поле кончилось. Она вошла в парк отдыха. До начала оставалось не более получаса. На берегу уже установили защитное ограждение. Организаторы настраивали звук. Спасатели дрейфовали на катере. Зрители занимали места – на обрывчике над пляжем или каменистом берегу. Кому как больше нравилось. У кафешек гудели очереди, обсуждая, успеют ли они купить хоть что-нибудь до начала шоу.

Она спустилась к воде. Кондома неторопливо несла свои воды к Томи. Справа над рекой высились всё те же Соколиные сопки, слева – неизменные трубы заводов.

– «Железные дороги и заводские трубы. Кажется, они каркас этого города».

Вскоре заиграла музыка. Зазвучали голоса ведущих. Конкурс начался. По Кондоме поплыли самые разнообразные и экстравагантные плавсредства сделанные своими руками: русская печь, автомобиль «Антилопа-Гну», чёрная субмарина, телега с надувной лошадью и даже целый теплоход с фейерверками. А уж плотов с замысловатыми начинками было и вовсе не меряно.

На берегу в это время плясали, пили пиво, болели в голос за понравившиеся команды. Ведущие шутили и комментировали конструкции, иногда смешно, иногда не очень. Солнце, улыбки и музыка.

После награждения победителей и торжественного закрытия шоу зрители не стали расходиться, а дружно полезли в воду. Она помочила ноги и голову, посмотрела на ставшую тесной реку и поняла, что ей совсем не хочется здесь купаться. В километре выше по течению виднелся другой пляж. Народу там было значительно меньше.

Берег между пляжами густо зарос ивой и тополями. Через заросли вилась тонкая тропинка. Она шла сквозь ажурную тень, иногда пригибаясь под веткой, иногда перешагивая через корни. От реки приятно веяло прохладой. В просветах листвы мелькали небо и Соколиные сопки.

Добравшись до пляжа, она увидела катер спасателей. Возле него, на середине реки, плавали и ныряли несколько мужчин. На берегу метрах в десяти от широкой полосы песка тихо гудела небольшая толпа. Все смотрели на реку. Она подошла ближе. Из обрывков разговора она поняла, что спасатели ищут шестнадцатилетнего подростка. Купаться расхотелось. Говорили, что водолазы уже едут.

Она вместе со всеми смотрела на реку. Неожиданно из воды вынырнул он. На мокром лице блеснули дымчато-серые глаза. Он бросил на неё короткий взгляд, вдохнул, нырнул обратно. По её спине прошёл холодок. Навалилось чувство непоправимого.

– «А ведь паренька потихоньку волочет по дну к веселью и радости».

Её передернуло. Люди рядом тихонько переговаривались. Они верили, что шансы ещё есть. Она ушла с пляжа. За спиной слышался плеск воды.

Частный сектор за Кондомским шоссе выглядел нежилым. Не гуляли по улицам дети, не копались в огородах взрослые, не крались вдоль заборов кошки, даже собаки и те молчали. Она шла на станцию 383 километр. За спиной гудело шоссе. И текла река. Тихая теплая Кондома.

– «Как в ней вообще можно утонуть? Хотя помнится, спасатели предупреждали, что тихая и спокойная Кондома хитра и коварна. Шаг в сторону – яма, в другую – коряга».

На одном из перекрестков в траве у обочины она увидела большую картонную коробку. Одновременно захотелось заглянуть и ускорить шаг. Мало ли что там может быть. Спесивцева до сих пор помнили все. Она принюхалась. От коробки не пахло. Дно и стенки сухие и чистые. Любопытство взяло верх.

Она подошла и заглянула в коробку. В коробке лежали книги. Чистые с ровными желтоватыми страницами, ещё не успевшие впитать угольную пыль. Она огляделась. Вокруг небольшой травянистый пустырь, и ни человека, ни машины, ни записки. Книги не выставили проветриться. Их привезли и оставили у обочины. Она погладила обложки.

– «Долго они не продержатся. Обещали грозу».

Она огляделась ещё раз. Никого. Тогда она присела на корточки возле коробки и начала перебирать книги. Она знала, что не сможет забрать их все, но хоть что-то.

Книги пахли домом. Она давно заметила, что домашние и библиотечные книги пахнут по-разному. Она не смогла бы сказать в чём именно заключается отличие, но точно знала – оно есть.

Книги были старые, советских издательств, в основном классика. И русская, и зарубежная. Она выбрала сборник стихов Киплинга, приключения капитана Врунгеля, два тома «Унесенных ветром», рассказы Чехова, пьесы Булгакова. Остальные книги она аккуратно сложила обратно в коробку.

– Я верю, вам обязательно повезёт, – она погладила корешки.

Уходя, она несколько раз обернулась.

На станции, в ожидании электрички, она разглядывала найденные книги. Книги были потёртые, кое-где аккуратно чиненные. Было видно, что их любили. За железной дорогой закрывали собой весь мир Соколиные сопки. Вблизи они казались невероятно высокими. У подножья лыжных трасс грустил отключенный на лето подъёмник.

С вокзала она пешком добралась до парка имени Гагарина. Проспект Металлургов, по которому она шла, нес в своём облике отчётливый отпечаток Санкт-Петербурга. Недаром эта улица считалась самой красивой и среди горожан, и среди приезжих.

На Металлургов кипела культурная жизнь города. Театр кукол, планетарий, старейший в Сибири звуковой кинотеатр и кинотеатр помоложе, парк с аттракционами, два музея – металлургический и краеведческий, драмтеатр и стадион – всё это вмещал в себя проспект. Осталось место и для двух статуй: Маяковского, который, не бывав в городе, написал о нём стихотворение, и Горького, склонившегося за мудрым советом к Ленину. Горький о городе ничего не писал, в городе не жил и через город не проезжал, и, проходя мимо, девушка в очередной раз думала: «Надо будет узнать, по случаю чего всё-таки установили памятник».

В парке она села на лавочку, стопку книг положила рядом. Парк полнился отдыхающими. Со стороны аттракционов доносились визги. Она достала из стопки книг «Приключения капитана Врунгеля» и открыла на первой странице.

Однако сосредоточиться на чтении никак не получалось. Вот двумя лавочками правее ревёт в голос малыш, уронивший сахарную вату. Родители хором обещают ему купить новую порцию, но малышу нужна именно эта, упавшая. Вот из кустов за спиной слышится характерный звук рвоты. Через минуту оттуда вышла красная от смущения девушка, почти школьница; последний аттракцион явно был лишним. Вот на дорожку опустилась важная ворона. Она неторопливо подбирает рассыпанный попкорн с таким видом, будто делает всем одолжение.

Мимо лавочки то оскудевающим, то густым потоком шли люди. Всё время что-то происходило. Каждый из идущих нёс в себе вселенную и думал, что он такой один.

Взгляд девушки зацепился за знакомую фигуру. Он шёл за увлечённой разговором женщиной с сумочкой на плече, постепенно сокращая расстояние. Когда между ним и женщиной осталось не более полуметра, он осторожно расстегнул молнию на сумочке, вынул кошелёк, закрыл сумочку и остановился. Женщина пошла дальше. Никто из окружающих, кроме наблюдавшей девушки, ничего не заметил.

Он подошёл к ней, вертя в руках украденный кошелек, сел рядом.

– Зачем? – она указала взглядом на кошелек.

– Что значит зачем? Просто так. Потому что могу. – Он открыл кошелек. – Не густо. Пятихатка и куча скидочного пластика.

– Верни его.

– С чего это? – он перевел взгляд с содержимого кошелька на девушку.

– Верни.

Пару минут они сверлили друг друга взглядом.

– Хорошо! – он растворился в воздухе, а через полминуты возник снова. – Готово! Довольна?

– Спасибо.

– Что за день… – он достал из кармана сигареты и зажигалку, закурил.

– Ты смерть?

Он поперхнулся дымом.

– Откуда такие выводы?

– Тот парень… он ведь не выжил. Ты был там, когда он… Ты его забрал?

– Я пытался его спасти, – он отчеканил каждое слово.

Она ждала продолжения. Он молчал. Мимо прошёл городской супергерой Капитан Смайл с настоящей суперсобакой на поводке. Они проводили его взглядами, невольно улыбнувшись.

– Я тебя обидела?

– Немного. – Его лицо смягчилось. – Надо же было подумать, чтобы я своими руками отдал моего человека реке! Эх!

– Твоего?

– Да, все вы мои. А ты особенно.

– Я не вещь!

– Я помню. – Он бросил окурок на асфальт. Окурок побледнел и исчез. – Тебе домой не пора?

– А что, здесь тоже кто-то водится? – она отложила книгу.

– Нет. – Он улыбнулся. – Здесь из нечисти только ролевики.

– Нечисти?

– А что они чисть?

Она немного подумала и согласилась. Нравы местных ролевиков были весьма далеки от нравов Дивного народа. Люди и нелюди, добрые и не очень.

Они сидели рядом. Она читала вслух выбранную наугад книгу. Он делал вид, что слушает. Солнце превратило асфальт в тигровую шкуру. Из глубины парка доносился стук текстолитовых мечей. У планетария, глядя на улетающий в небо шар, плакал малыш.

13 глава

Он сидел на заборе между двумя вокзалами и смотрел на пришлых, пропитанных чужими запахами, несвоих. В одной руке дымила сигарета, в другой таяло угольно-чёрное мороженое в угольно-чёрном рожке. Мороженое это выпустили ограниченной серией к прошлогоднему дню шахтёра.

Он рассеянно лизнул мороженое. На вкус оно было не очень.

– «И за что его любят?»

Мимо не оскудевающим потоком шли люди. Он смотрел. Он слушал.

– Я знаю, город будет. Я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране в советской есть, – прочитал кто-то вслух четыре алых строчки над крышами. – Ни хрена ж у вас слоган!

– «Издалека», – он улыбнулся и выдохнул дым.

Люди шли. Он курил и заедал дым мороженым.

– «Город будет. Почти семьдесят лет, а он всё будет».

Мимо кто-то прогрохотал чемоданом на колёсиках. От мороженого остался маленький конус полный шоколадной глазури.

– «Жаль, её нет рядом», – он повертел конус в пальцах, вспомнил запах её волос и довольную улыбку. Он мог бы найти её в один щелчок пальцев, но не хотел быть слишком навязчивым. Кажется, он иногда перегибал палку.

А люди всё шли. И ни свои, ни чужие не видели его, сидящего на чёрном чугунном заборе.

Он сероглазым мальчишкой висел вниз головой на лазалке. Отросшие русые пряди едва не касались травы. Вокруг играли дети.

Он зажмурил левый глаз. Перевёрнутая песочница исчезла. Где-то за спиной поскрипывали качели.

– «Надо будет покачаться».

В песочницу его тянуло больше. Построить замок с мостом и охранным рвом украсить его камешками и флагом. Но совсем маленькие дети его сторонились. Видимо, что-то чувствовали. Это привлекало внимание родителей. А хуже внимания родителей в этом облике была только невидимость.

Он раскачался и спрыгнул. Шарахнулась в сторону девочка, рядом с которой он приземлился.

– Эй, аккуратней! – голос девочкиного папы.

Он показал чужому папе язык и побежал. Просто так. Бессмысленными петлями.

Он читал книгу. Книгу кто-то забыл в парке. Когда он её дочитает, он вернёт её владельцу. Если сможет отыскать.

Книга была до того интересной, что его раздражала пляска тени и света на её страницах. Он посмотрел вверх на крону тополя и пересел. Читать сразу стало спокойней.

Герои книги шли с очень важной миссией через весь свой мир. Он не мог представить и десятой доли описаний, поэтому сосредоточился на персонажах. Больше всего ему нравился молодой маг видящий всё совсем не так, как остальные. Он не понимал, зачем этому магу вся эта команда. Зачем ему вообще хоть кто-нибудь?

Герои преодолевали очередное препятствие. Он перевернул страницу.

Он играл на гитаре на ступеньках подземного перехода. Мелочь, лежащую в чехле, он достал из фонтана. Он пел слишком плохо, чтобы ему кинули хотя бы рубль. Зато он пел громко. По-настоящему громко. Лестница вибрировала. Он прикрыл глаза.

Он чувствовал уколы злости и гнева проходящих мимо людей и скалился: «Так вам. Так!».

За бычки, за облитый краской памятник, за сожженное прошлым летом пианино, за наркоту, за уезжающую молодёжь! Получите и распишитесь!

В чехле что-то зашуршало. Он открыл глаза. У чехла стоял старый смуглый мужчина. В чехле синела тысячная бумажка.

– Бери. Только не пой больше.

Реальность превратилась в скверный анекдот.

– Забери. – Он толкнул ногой чехол. – Я и так играть не буду. Настроение пропало.

Он стоял на Соколиной горе и смотрел вниз.

– Моё стальное сердце густо посыпано угольной пылью. Оно бьется в колыбели снега, истекая талой водой. Оно упрямо, оно жестоко, оно горячо. Моё сердце в долине реки, окружённое мягкостью сопок, сочится отравой, гасит звёзды, крадёт кислород. Моё сердце. Возьми его в руки, обними ладонями, почувствуй рваный сильный пульс. Подушечки пальцев пачкает чёрная пыль. Приложи его к уху. Ты слышишь, как стонут в нём души погибших? Слышишь их голоса в глубине? Моё сердце. Моя боль.

Моё стальное сердце утопает в зелени трав. Пляшут вокруг беззаботные дети, на угольной пыли рисуют узоры, прячутся в кронах деревьев. На рассвете моё сердце поёт им, а ночью нашёптывает сказки, согревая мягким теплом. Дети растут и уходят. Уходят навсегда. Уходят, унося в себе горячий уголёк. А сердце остаётся. И приходят к нему новые дети, чтобы однажды уйти. Моё сердце. Моя любовь.