Стальное сердце под угольной пылью

Кожух вывел её к железнодорожной ветке промышленного депо. Справа в густые заросли ивы сворачивала тропинка. Там заброшенное кладбище домашних животных. Несколько поколений детей хоронили своих любимцев на сухом пятачке между рельсами и болотом. Каждая могила помечалась по контуру камешками. Особо тяжкие потери отмечали молочно-белыми, словно светящимися изнутри, окатышами. За этими камушками приходилось идти к далёкой Томи и целый день прочёсывать берег.

На кладбище не ставили крестов и табличек с именами. Маленький хозяин всё помнил и так, а остальным знать было незачем. С возвращением болота исчезли почти все дорожки к кладбищу, и его забросили. Камешки медленно уходили в землю.

Она перешла через рельсы. Впереди, на узкой речной террасе показались дома частного сектора. По чёрным от смолы деревянным шпалам она перебралась через очередное болотце и поднялась на холмик, известный растущей на его склонах крупной и ароматной земляникой. Все местные ходили сюда за свежими листьями в чай. Ягоды прямо на корню подъедала ребятня. Она присела на корточки и заглянула под ближайший кустик. Пусто. Она встала и с высоты холмика оглядела болото.

– «Виноват ли в его возвращении гипермаркет? Или просто зимой стало выпадать больше снега? Или, может, насосы закрытой шахты дали сбой?».

Она повернулась к болоту спиной. Она не хотела его видеть. Ей вспомнилась ночная прогулка. Кикимора, улицы, парк. Безумие становилось вкусным. Она спросила себя, хочется ли ей останавливаться.

– Нет. Однозначно нет. Пока это не наносит вреда другим. А так кому какое дело.

К земляничному холмику прилегала широкая железнодорожная насыпь. Когда-то, ещё до постройки микрорайона, здесь был транспортный узел, соединявший заводы и шахты. По путям то и дело грохотали поезда с углём, металлоломом и горно-шахтным оборудованием. Теперь о былом напоминали лишь одинокая пара рельс и стеклянные изоляторы на широких опорах. Поезда продолжали ходить, хотя и не так часто, и перевозили в закрытых вагонах неизвестные грузы.

Перед тем как перейти рельсы она посмотрела налево, потом на право. Кусты и деревья подходили почти вплотную к железной дороге, заслоняя обзор. Прислушалась. Тихо. Перешла через рельсы и поднялась по склону террасы на деревенскую улицу. Залаяли встревоженные собаки.

– «Тебе здесь не рады. Уходи».

Она повернула налево. Кеды оставляли на пыльной обочине цепочку следов. Собаки лаяли. Она шла мимо. Иногда в просвете между домами или деревьями показывались панельные многоэтажки микрорайона. Было забавно смотреть на них так, чуть-чуть свысока.

Улица кончилась, дорога тянулась дальше, через полузаброшенные фабрики, в промзону. Справа укатанная грунтовка уходила вверх, в Холмы.

Холмы разделяли два района города и принадлежали ему лишь частично. Где-то в смешении вершин и впадин вилась граница города и не-города, невидимая, неощутимая. Город окружал Холмы с трёх сторон, с четвёртой их подпирала тайга. Холмы поросли жёсткой по колено травой. Траву рассекала сеть грунтовых дорог. Путешествуя по этим дорогам, можно было наткнуться на маленький одинокий домик без забора и огорода, но явно жилой. Ещё ни кому не удалось увидеть домик дважды.

Она свернула на грунтовку. Дорога уходила вверх. Справа тянулся всё тот же частный сектор, собаки здесь правда молчали, а, может, просто напросто не водились. Слева шуршали жёсткой травой Холмы.

Метров через пятьсот она оставила за спиной последние заборы и дворы. Холмы полностью и безоговорочно приняли её в себя. Она ещё немного прошла вверх, затем остановилась и повернулась лицом к городу. Ей всегда нравилось смотреть на город сверху. Сейчас она видела белые многоэтажки микрорайона, заводы под серой дымной шапкой и угольный блеск далёкой реки. Она села в траву у обочины. Слева микрорайон, справа заводы. Между ними полудикая-полузаброшенная промзона и клочок частного сектора. Небольшой кусочек небольшого города. Но было в нём что-то… что-то такое…, что заставляло замирать, смотреть, не отрываясь; впитывать. Ветер лениво перебирал траву. Солнце то скрывалось за облаком, то вынуждало щуриться и прикрывать глаза козырьком ладони. Она ждала, что вот-вот рядом с её тенью возникнет ещё одна, и рядом в траву сядет кто-то с дымчато-серыми глазами. Небо над заводами – болезненно серое пятно на голубом. Никто не пришёл.

Она встала и продолжила путь. Дорога плавно уходила вверх к гребню холма. С джинс упало несколько прошлогодних травинок.

Вскоре у обочин появились помойки: аккуратные кучки из нескольких пакетов туго набитых разнообразным мусором. С каждым пройденным метром количество помоек у обочин стабильно росло. Постепенно помойки слились в сплошную полосу свалки. Местами высота мусорного вала достигала человеческого роста. По кучам мусора радостно прыгали дети лет восьми, надеясь найти в отходах что-нибудь интересное. Она почувствовала как что-то сжалось в груди. Горожане заботились о чистоте города, стыдливо пряча мусор по закуткам. Наибольшей любовью пользовались густые кусты, плотный подлесок и обочины малоезжих дорог.

Она поднималась по склону холма. Свалка сошла на нет через четверть километра. Тащить мусор столь далеко местным жителям было лень. Она перемахнула через гребень холма. Могучая заросшая травой спина заслонила и микрорайон, и заводы, и реку. Дорога разделилась. Одна тянулась дальше в Холмы. Другая круто сворачивала вправо. Девушка остановилась и посмотрела на дорогу, спускавшуюся в неглубокую ложбину и тут же карабкающуюся на крутой склон следующего холма, и свернула направо.

Новая дорога привела её к щиту из жести, покрытому вмятинами и волдырями. Местные не один год наведывались к нему поупражняться в стрельбе из пневматики. Кое-где на щите остались чешуйки краски. Девушка знала примерный текст: «Внимание! Полигон… Вход и проезд запрещён». Возможно, когда-то это кого-то и останавливало. Но теперь…

С той стороны навстречу девушке шли мужчина и женщина. Мужчина нёс на плечах большой пузатый мешок. Женщина сжимала в руке лопату. Они прошли мимо, бросив на неё настороженный взгляд.

Она пересекла границу отмеченную щитом. Чуть дальше виднелся задранный вверх ржавый шлагбаум. За ним начинался полигон. Полигон представлял из себя небольшой золоотвал с озерцом в центре. По берегам через каждые пять метров были установлены таблички «Купание запрещено». Для не умеющих читать красноречивая картинка. Она посмотрела в воду. Мёртвая пустая чернота. В то, что находятся желающие здесь купаться, верилось с трудом. Хотя…

Небольшие округлые ямы рассыпались по золоотвалу в художественном беспорядке. Видимо местные жители нашли угольной золе применение в хозяйстве. Она медленно прошла по примыкающей к полигону дороге. На обочине торчал из земли большой серый вентиль. Она потрогала его пальцем. Холодный.

За полигоном обнаружился тоненький ручеёк, почему-то пахнущий хлоркой. Она набрала из него горсть воды и поднесла её к самому носу. Вода действительно пахла хлоркой. Она осторожно лизнула воду. Вкус точь в точь – некипячёная из под крана. Она озадачено посмотрела вверх по течению.

– «Интересно, откуда он?»

Она уже собралась пройтись вверх по течению, но внезапно навалившаяся робость не дала сдвинуться с места. Подобное случалось с ней достаточно часто. Она и сама не понимала, откуда всплывали мысли о злых кричащих охранниках и ночи в отделении полиции.

Она перешагнула ручей и поднялась на холм. На соседней вершине светилось сквозь деревья небольшое кладбище. Где-то в прилегающем к нему лесу стояла коричнево-зелёная пирамидка из стали, а на ней щерилась во все стороны алая звезда. Эту могилу собаки-пограничника показал ей отец. Он даже рассказывал что-то о подвигах, она не запомнила. Теперь жалела об этом. Тогда, один день, двенадцать часов, они были с отцом близки.

Внизу, по ту сторону гребня лежала старая бетонка и текла неширокая речка. Чуть дальше, у частного сектора, через речку виднелся мостик. Она спустилась.

Он наблюдал за ней сверху в облике коршуна. Она замерла на мостике, любуясь чистыми струями. Он знал, ниже по течению, после частного сектора, железной дороги и гаражей, речку именуют Вонючкой, напрочь забыв её настоящее имя. Он помнил.

Она спускалась по бетонке к жилым массивам. Сверху он видел каждое её движение. Её походка, её манера двигаться, была свойственна скорее подростку, ещё не научившемуся управляться с собственным телом, чем девушке на пороге зрелости. Резкие, угловатые, порывистые жесты. Стремительные короткие повороты головы. Она напоминала горную реку, мечущуюся по изломам ущелья. Он никогда не видел горных рек, но слышал, как их описывали туристы.

Он проследил за ней до железнодорожного переезда, потом взмыл выше и заложил круг. Он видел всё разом: дома – большие из бетона, поменьше из кирпича, маленькие из дерева; Холмы, террикон и отвалы, кладбище, обрывки тайги. Всё вместе, зелено-пестрое, залитое солнечным светом, живое. Завершил круг и начал новый. Восходящие потоки трепали перья на груди и боках. Он сменил фокусировку. Теперь он видел то, что скрывалось под этим тёплым, солнечным, живым. Штольни заброшенных, законсервированных шахт. Тёмные полузатопленные загазованные ходы. Там обитала Смерть. Лёгкое движение крыльев превратило окружность в ширящуюся спираль. Смерть таилась в толще пород с незапамятных времён, задолго до первого каменного угля в человеческих ладонях. А уж когда построили шахты… Смерть пряталась в каждом тёмном тупике, выжидала, чтобы откусить побольше. Пожар на Байдаевской, взрыв на Зыряновской. Боль, скручивающая улицы. Камазы, накрытые белыми полотнищами.

Он всегда пытался защитить их, отвести костлявую руку, тянущуюся из темноты. Он спускался с ними в забой, чинил газодетекторы, уводил с опасных участков, вытаскивал на поверхность. Уже потом, после того, как схлынет адреналин, кто-то внезапно спохватывался, вспомнив незнакомца, и по десять раз перепроверял документы и рассказы выживших, пытаясь понять, откуда в смене из двухсот пятнадцати шахтёров взялся двести шестнадцатый.

Он не был всемогущ. Он не был вездесущ. В половину штолен ему не было хода. Но всё же… Ему вспомнилось, как он два года прожил в шкуре крысы-пасюка. Не особо приятно, но оно того стоило.

Когда-то, он, путаясь в десятилетиях, не помнил точно когда, в одной из шахт комбайн вскрыл крысиное гнездо. Из всего семейства выжил только один крысёнок. Шахтеры взяли его к себе; кормили, играли, лечили при необходимости. Крыс вырос и стал живым талисманом. Его каждую смену брали в забой.

Через год на шахте произошла авария – обрушилась порода. Тридцать человек оказались заперты в штольне. Никто не знал, когда к ним смогут пробиться спасатели. Шахтеры искали и звали крыса, не ведая, что его убило обломком. Из темноты к ним под ноги выскользнуло упитанное рыжевато-бурое тельце. Никто не заметил необычного цвета глаз зверька.

Крыс дёргал их за штанины, отбегал и оглядывался, верещал. Шахтёры, посовещавшись, решили довериться чутью крыса и пошли вслед за ним. Метров через пятьдесят, пройдя несколько поворотов, шахтёры упёрлись в тупик. Крыса тут же нарекли Сусаниным и незлобиво ткнули пальцем в морду.

Шахтёры уже собрались вернуться к завалу, когда послышался грохот. Произошло ещё одно обрушение. На том месте, где ещё недавно стояли шахтёры, теперь громоздилась куча породы. Тридцать пар глаз уставилась на крыса. Он невозмутимо умылся и начал копать одну из стенок. Получалось у него плохо. Коготки скользили. Шахтёры взяли в руки уцелевшие инструменты.

Через несколько дней они пробили последнюю преграду и вышли в штольню соседней шахты. Крыса бригадир забрал к себе домой.

Два года в крысиной шкуре, тридцать спасённых жизней. Если бы он мог спасти всех. Если бы он мог предвидеть.

После ликвидации шахт в черте города стало легче. Однако Смерть обитающая в недрах земли не желала оставаться без добычи. На её счету было немало пропавших без вести. Она прятала в траве ловчие ямы штреков. Она заманивала в открытые тоннели штолен. Она тянула щупальца провалов к домам. Она шептала, сводя с ума: «Отдай мне жизнь. Не свою, так чужую». Он чувствовал себя рядом с ней – древней, жадной, сильной – мальчишкой. Он ненавидел её и ничего не мог с ней сделать.

Он шевельнул крыльями и свернул к жилым кварталам. Солнце грело ему спину. Он прикрыл глаза, ненадолго, на пару секунд. Этого ему хватило, чтобы изгнать из сознания липкую чёрную грязь. Брошенные штольни с таящейся в них Смертью остались позади.

Он приземлился на крест часовни, построенной в память погибших шахтеров. Он любил эту часовню, с таким красивым названием – Утоли моя печали. Неподалёку от часовни играли дети. Их крики звенели в воздухе. Он смотрел на детей и пытался прозреть их будущее. Кто из них когда-нибудь навсегда уедет из города, забыв о счастливых страницах детства? Кто останется и станет шахтёром? Кто выберет другую профессию? Кто никогда не станет взрослым, оставив на теле города новый шрам? Он смотрел на играющих детей.

– Кыш! Нашёл место!

Он посмотрел вниз. У часовни, махая руками, стояла женщина преклонного возраста.

– Кыш! Кому говорят! – женщина даже подпрыгнула. Он понял, что обращаются к нему. Видимо его выбор насеста задел религиозные чувства женщины. Он не хотел её расстраивать. Он знал её.

С игровой площадки доносились крики детей. Солнце светило во всю мощь. Купол часовни отбрасывал солнечные зайчики. Женщина внизу махала руками.

Он взмыл в небо свечкой. Внезапно затвердевший воздух резанул по глазам. Дети на игровой площадке восхищённо затихли. Женщина перекрестилась и вошла в часовню.

11 глава

Она шла по одной из улиц Запсиба. Солнце балансировало на горизонте. Она знала, что слишком засиделась у подруги, и теперь добраться до дома будет весьма проблематично. После восьми вечера с Запсиба невозможно уехать на автобусе. После девяти прекращали работу троллейбусы. Последняя электричка уходила в девять ноль пять. Стоит отметить, что НА Запсиб транспорт ходил до одиннадцати, а иногда и до двенадцати часов ночи.

Запсиб вообще был весьма оригинальным районом. Чего только стоила железнодорожная линия, делившая его на две части. Через линию существовало только два автомобильных переезда в начале района и в конце.

На Запсибе имелась полноценная железнодорожная станция. Электрички ходили до вокзала через Топольники и Водную.

На Запсибе находился центр временного содержания малолетних преступников.

На Запсибе британцы снимали документальный фильм о наркотике «Крокодил», который, если верить слухам, изобрели на печально известной Горьковской.

На Запсибе стены домов исперещены отметинами давних кислотных дождей.

На Запсибе трамвайное кольцо во дворе многоэтажки.

В городе Запсиб считался самым суровым и брутальным районом. Его уважали и побаивались.

Она шла по Запсибу и не понимала, почему о нём ходит столько угрожающих легенд. Тихий, зелёный, уютный, без огромных торговых центров. Семьи с детьми. Гуляющие подростки. Бабушки на лавочках у подъезда. Она бы не отказалась здесь жить.

Она остановилась у заброшенного корпуса больницы. Над крышей высокого здания, этажей десять, не меньше, кружила стая ворон. Сначала стая двигалась хаотично. Затем незаметно и плавно птицы слились в широкое чёрное кольцо. Кольцо вытянулось вверх, формируя узнаваемую воронку.

– Прекращай выпендриваться, – тихо сказала она.

Он услышал.

От вороньей спирали отделилась чёрная клякса. Воронка тут же рассыпалась. Клякса спланировала вниз, постепенно превращаясь в большую ворону. Птица зависла перед лицом девушки, расплылась и превратилась в молодого мужчину.

– Ну как? Я знаю, тебе нравятся эти книги. – Его лицо начало меняться, приобретая черты…

– Так книги, а не фильмы.

– А это не одно и то же? – его лицо стало прежним.

Она улыбнулась: «Давно тебя не было».

– Две недели, – он закурил.

– Одну шестую лета.

Солнце исчезло за горизонтом. Он затянулся и выдохнул дым.

– Как домой добираться думаешь?

– Не знаю. Пешком или на попутке.

– Чтобы тебя где-нибудь пришибли?

Она фыркнула.

– Ой! Абашево пугают Запсибом. Запсиб – Абашевым. На Пятой ферме рассказывают ужасающие истории о Новобайдаевке. В Новобайдаевке не советуют гулять по Пятой ферме. Центр боится всего вышеперечисленного и Форштадта, который избегают все без исключения. Была я везде и в разное время суток. Нормальные люди. Не без особенностей, но адекватные.

Небо окрасилось в оттенки розовато-оранжевого.

– Твой опыт не показатель. Ты везде ходишь как у себя дома. Потому и не трогают.

– Значит, не пришибут.

Он сердито бросил окурок.

– Может, погуляем? – она заглянула ему в глаза.

– Может и погуляем.

Он перешёл через дорогу и скрылся в молодом сосновом бору. При других обстоятельствах она бы не решилась войти после заката в незнакомый полудикий лес, но он с каждой секундой уходил всё дальше. Девушка посмотрела по сторонам и бросилась следом.

Он не обернулся, когда она его догнала, лишь на пару мгновений скосил глаза и закурил. Темнело. Пушистые сосны по обочинам медленно растворялись в сумерках. Светлая полоса асфальта путеводной нитью тянулась сквозь зыбь полутеней.

– Ты сердишься на меня? – она взяла его за руку

– Нет, – он высвободил ладонь.

– Мне уйти?

– Только попробуй.

Они вышли к небольшой группе многоэтажек. Ухоженные дворы уже опустели. Разошлись по квартирам даже заядлые картёжники. Он провёл её напрямую по протоптанным местными тропкам. В густой траве газона кто-то забыл красно-синий мяч. Из песочницы торчала полузакопанная кукла. За дворами отделённые забором тянулись к небу тополя. Из сумрака навстречу выплыли широкие ворота.

– Держись ближе. Там фонарей нет.

– А что это? – Её взгляд скользил по буйству растительности за забором.

– Сад Металлургов. Не отставай. – Он шагнул в ворота.

Свежий асфальт на дорожке ещё не успел посветлеть. В подстриженной траве стояли фонарные столбы, фонарей на них действительно не было. Деревья и кустарник отродясь не знавшие садовых ножниц поражали необъятными кронами. Лавочки и урны отсутствовали.

Он уверенно шёл по центру дорожки. Сигарета мигала оранжевым огоньком. Она шла чуть позади, за левым плечом. Из глубины сада послышался шум. Он мгновенно перестроился.

– Не обращай внимания. Иди дальше. – Теперь он шёл позади. Она невольно замедлила шаг. Он мягко её подтолкнул. – Иди, не бойся.

Она шла через тёмный полудикий сад. Стук подошв по асфальту внезапно стал невообразимо громким. Она пыталась услышать шаги мужчины за спиной, но слышала только этот стук. Её терзало желание обернуться, убедиться, что он рядом.

Откуда-то раздался треск веток. Слева возникло нечто болезненно серое. И в следующий миг это серое заслонила спина мужчины. Девушка не успела и вздрогнуть.

– Как ты, грязь, посмел? – мужчина рычал, держа серое скрюченное существо за горло. Оно скулило, но вырваться не пыталось. Девушка попятилась. Он повернул к ней голову, – Не смей сходить с дорожки.

В его глазах плясали красные искры. Она замерла. Он вновь посмотрел на существо.

– Отвечай!

Существо лишь жалобно скулило. Он поднял его за горло и тряхнул.

– Еды нет. Совсем нет. Дай, – едва слышно проскрипело существо.

– Вон, падаль! – мужчина размахнулся и бросил существо в заросли. Существо взвизгнуло, приземлившись, и, судя по звукам, предпочло убраться подальше. Мужчина шагнул к девушке.

– Ты в порядке? – он положил руки ей на плечи.

– Что это было? – она подняла на него распахнутые глаза.

– Не обращай внимания. – Он прижал её к себе. – Мелкая шваль. Наследство периода запустения. Сейчас их почти не осталось.

– Оно хотело меня сожрать?

– Нет-нет. Что ты?! – он поцеловал её волосы. – Физический урон оно нанести не способно. Ты его и видеть-то не должна была.

– Но… оно… – девушка попыталась высвободиться, чтобы увидеть его лицо.

– Забудь. – Он держал её крепко, опасаясь, что она запаникует и побежит, не разбирая дороги. – Не забивай голову. Пока я рядом, никто тебя не обидит.

– Но если пострадает кто-то другой?

– Местные сюда после заката не ходят. А тех, кто здесь ночью привык ошиваться, не жалко. Пойдём. – Он разжал объятья и, не дав ей опомниться, взял за руку. Она посмотрела на свою ладонь в его ладони. Перед мысленным взором возник захлопнувшийся капкан.

– «Как странно. Не более получаса назад я бежала за ним, боясь потерять».

Они шли по свежей асфальтовой дорожке. В зарослях по бокам слышались тяжелые волочащиеся шаги и душное хрипение. Небо темнело. Он рассказывал о чём-то, активно жестикулировал свободной рукой. Она никак не могла разобрать, о чём он говорит. Его голос тонул в звуках из зарослей. Из глубины сада растекался мрак.

Внезапно дорожка кончилась. Деревья и кусты раздались в стороны. На фоне неба возник силуэт сцены.

– Хорошее здесь раньше было место. – Он отпустил её руку и вышел на середину площади. – Летними вечерами здесь устраивали танцы. На сцене играл оркестр или самодеятельная группа. Красивая одежда, прикосновения, улыбки.

Она подошла к нему и оглядела тёмную площадь. Растрескавшийся асфальт, трава, растущая из трещин, белая сцена. Прикосновение ветра принесло запах свежей краски. Откуда-то донёсся заглушенный расстоянием треск дерева.

Он стоял, закрыв глаза и напевая под нос какую-то мелодию. Она рассматривала ясное пустое небо. Из сада на площадь тихо выползал мрак.

– Давай потанцуем! – его голос прозвучал настолько неожиданно, что она вздрогнула.

– Я не умею танцевать, да и музыки нет.

– Музыка есть! – он щёлкнул пальцами. Зазвучал вальс. Он взял её за руки. – Расслабься и позволь мне и музыке вести тебя.

Не дожидаясь согласия, он крепче сжал пальцы и шагнул в сторону. Она шагнула следом.

Он вёл её в танце. Она старательно повторяла его движения. Её взгляд не отрывался от его ног. Она твердила про себя: «Раз, два, три… Раз, два, три…». Она почти не слышала музыку.

Он резко остановился. Мелодия оборвалась на полузвуке.

– Нет! Это невозможно! – он отбросил её ладони. – Как можно настолько отвратительно танцевать?

– Я тебя предупреждала, – она демонстративно вытерла ладони о джинсы.

– Да.

Они вышли из сада на грунтовую дорогу. Он поднял глаза к пустому насыщенно-синему небу: «Млечный путь. Какой он?».

– А ты не знаешь? – она посмотрела на него.

– Я не помню.

– Ну, – она тоже подняла глаза к небу, – от горизонта к горизонту тянется широкая светлая, почти белая, полоса. Местами в ней зияет первозданный мрак, который темнее самой черноты. И всё это густо усыпано звёздами. И вокруг звёзды. Везде звёзды.

Мужчина вздохнул, толи представляя, толи пытаясь всё-таки вспомнить. Затем он щёлкнул пальцами. Небо вспыхнуло тысячами звёзд. Через зенит от юга на север протянулась идеально ровная голубовато-белая полоса.

– Вот!

Она покачала головой: «Совсем не похоже».

– Ты не умеешь описывать.

Он снова щёлкнул пальцами. Небо опустело.

Они вышли к Пойменному шоссе, отделявшему Запсиб от карьеров на берегу Томи.

– Хочешь посмотреть на дробилку?

– Да что щас увидишь, – она потерла глаза. – Темно же.

– Да, ладно тебе! – он взял её за руку и потащил через шоссе.

– И смысл был меня спрашивать?

За шоссе они пересекли железнодорожную ветку и свернули направо. Впереди возник силуэт водонапорной башни. Дальше смутно вырисовывалось что-то большое и высокое. Разглядеть точнее мешала тьма. Он вёл её вперёд. Под ногами похрустывали мелкие камешки. Сверху стонало, скрипело и стучало. Нечто большое приближалось. Теперь она не столько видела, сколько ощущала его, древним таящимся в недрах продолговатого мозга инстинктом.

Через пару минут он остановился, отпустил её руку и щёлкнул пальцами. Над дробилкой вспыхнул жёлтый шар. Она невольно прищурилась, защищая глаза от слишком яркого света. Мир рассыпался на отдельные кадры. Аккуратная серая насыпь, тонкие опоры, наклонные коридоры, кирпич, два знака «Пешеходный переход». Он снова щёлкнул пальцами. Вернувшая тьма стала совсем непроглядной. Лишь на сетчатке плясали линии, круги и треугольники, смешиваясь с далёкими эфемерными огоньками Ильинки.

Она услышала удаляющееся шуршание его шагов и неуверенно вытянула руку. Желание позвать, попросить вернуться, было едва выносимым. На шорох его шагов наслаивались плеск воды и скрип металла. Она закрыла глаза, хотя в это и не имело особого смысла, и мысленно восстановила маршрут. Шаги затихли. Она открыла глаза, развернулась и медленно пошла в сторону шоссе.

Он возник у её правого плеча возле водонапорной башни.

– Испугалась? – он закурил. В воздухе заплясал оранжевый огонёк.

– Мудак…

Они шли по обочине шоссе. От реки и карьеров тянуло сыростью. Где-то далеко выла собака. Он несколько раз пытался взять девушку за руку. Она сжимала ладонь в кулак и молча впечатывала подошвы в пыль обочины.