Стальное сердце под угольной пылью

– В буйном ветры в поле ль разнясло.

Ни тебе ли да, ох, всё ты моя ли суда.

Рассударушка, ты моя.

Йэх, да ли печаль горюшка тоску да извела.

Печаль, горя, тоску извела.

Палюбила та всё-то дружка Иваню.

Разванюшеньку ли яво.

Йэх, да ли по несчастью, горю своему.

Мужчина улыбался. Он видел картины прошлого.

– По несчастью, горю свояму.

Как уж ты щастье да всё моё ли злосча.

Раззлосчастьице, ты моё.

Йэх, далеко чужая сторана.

Дверь дома открылась. Кикимора с громким плеском нырнула в колодец.

– Опять за старое, нечисть? – в прямоугольнике света стоял пожилой мужчина. – Который год покоя нет! И чего тебе не спится?!

В животе девушки свернулся ледяной шар.

– «Вот сейчас он меня увидит. Стыдно-то как».

Луч фонаря обшарил тёмные углы двора, задержался на срубе колодца и походя скользнул по непрошенным гостям. Дверь со стуком закрылась. Свет за дверью погас.

– Он нас не увидел. – Девушка осознала, что произнесла это вслух.

– А зачем ему нас видеть? – Мужчина отпустил ладонь девушки и закурил.

Кикимора выбралась на край колодца и отжала подол: «Давно я тебе в чай не плевала», затем кикимора отряхнула сарафан и повернулась к мужчине: «Сгинь!».

Мужчина бросил окурок в траву. Оранжевый огонёк задрожал и погас.

– Ещё свидимся.

– Чтоб тебя разорвало! – старуха плюнула. – А ты, девка, заходи когда хошь. Главное без этой образины. У-у-у, чудище дымное!

Кикимора спрыгнула в траву, подобрала подол и, прошлёпав босыми ногами мимо гостей, нырнула под крыльцо.

– Она настоящая?

– Настоящая. Можешь потом проверить. Пойдём. – Он взял девушку за руку и повёл к калитке. Мотоцикл исчез. На кирпичах СИЗО едва уловимым меловым наброском подрагивала церковь.

Они прошли мимо торгового центра на месте старого трамвайного кольца, перешли дорогу и свернули к Спасо-Преображенскому собору.

Полуосвещённый уличными фонарями, без архитектурных излишеств, собор смотрел в ночь тёмными окнами. Мужчина скользнул по нему торопливым взглядом. Он не мог воспринимать это здание домом человеческого Бога. После всего, что было…

Девушка наоборот внимательно рассматривала собор. Было в нем молчаливом и тёмном что-то пугающее. Вспоминался гоголевский Вий.

Постепенно собор остался позади. Они шли вдоль дороги, плавно уходящей вверх. Несколько фонарных столбов торчали точно по центру узкого тротуара. На крайнем обнаружились смазанные пятна крови.

– Надеюсь, это был не нос.

Мимо в сторону Запсиба проехала машина. Они прошли поворот, по левую руку возникли стены Крепости. От старого острога осталось не больше двух третей каменных стен и полуразрушенные ворота. В девяностых Крепость восстановили посредством исторически точного, но не совсем качественного новостроя.

На ночь ворота Крепости не запирали. Сторожа караулили только музеи в казармах. Этим регулярно пользовались подростки, романтично настроенные парочки и начинающие фотографы.

Они зашли в Крепость и поднялись на одну из каменно-бетонных стен. Внизу на речных террасах в оранжевых и жёлтых огнях раскинулся Кузнецкий район – пятиэтажки и частный сектор в тополином море. Справа за мазутно-чёрной рекой – фонари и высотки Центра. Слева, далеко, за трубами заводов – белые искры микрорайона. Там дом. Она перевела взгляд на реку. Кузнецкий мост – ярко-оранжевая полоса, железнодорожный – две белые точки по берегам и ещё одна по центру. При попытке найти собор она обнаружила, что он спрятался за жилым домом, выглядывая из-за его крыши краем купола.

– Красиво, – мужчина закурил.

– Ага, – она отыскала дом с кикиморой, последила путь до Крепости.

Из-за противоположной стены, за спиной, послышалось густое многоголосое мычание. Девушка вздрогнула. Она знала, там нет человеческого жилья; только ручей и луг на склоне холма.

– «Пасут ли коров в ночное?»

Мычание повторилось. Она украдкой посмотрела на мужчину. Он невозмутимо курил, разглядывая Кузнецкий район. Она добавила в список галлюцинаций ещё одну.

Мужчина щёлкнул пальцами. Во всём городе погас свет. Дома, парки, заводы исчезли во тьме. Она невольно схватилась за холодную шершавость стены. Мужчина щёлкнул пальцами ещё раз. В небе вспыхнула круглая неестественно большая луна. Город возник вновь. Но это был иной город. На месте пятиэтажек теперь стояли одно- и двухэтажные дома с подворьями. Перед собором они расступались, формируя базарную площадь. Топольники превратились в остров. За границами города клубилась лохматая степная тьма. Неожиданно всё пришло в движение. Дома горели, разрушались, сносились и строились вновь. Менялись очертания улиц. Жилые массивы росли в ширину и высоту. Затягивалась и горбилась железнодорожной насыпью Ивановская протока. Льнули к земле асфальт и трамвайные рельсы. И всё это в полной тишине.

Она заворожено смотрела, как рос и развивался город, проходя за минуты столетия. Терпкой горячей волной в ней поднялась нежность к городу, его закоулкам и тайнам. Пальцы разжались. Ей хотелось погладить, дотронуться самыми кончиками, приласкать и утешить. Он почувствовал, почти услышал, щелчок, с которым дало трещину её восприятие реальности, открывая путь непознанному, потустороннему, невидимому человеческим глазом.

Район внизу замер, застыв в повседневности: пятиэтажки и торговые центры. Мужчина щёлкнул пальцами. Луна погасла. Ещё один щелчок, и внизу, за рекой, за заводами вспыхнули уличные фонари. Мужчина бросил окурок со стены. Окурок не долетел до асфальта.

– Понравилось? – он с тайной надеждой смотрел в лицо девушки.

– Да, – она шептала.

Он улыбнулся.

Они шли от ликероводочного завода к парку. Город вокруг спал. Ни в одном из окон не горел свет. Они шли молча. Он слушал ночь. Она вспоминала детство. Вот торговый центр на месте мясного рынка с ободранными тушами и свиными головами на прилавках. Вот тротуар перед давно закрытым ювелирным подвальчиком, с которого смывали кровавые лужи. Только повзрослев, мы понимаем что нас окружало и откуда явились наши ночные кошмары.

Они вошли в парк. Перламутрово-белые тени дрогнули и потянулись к пришедшим. Она взяла его за руку: «Это неупокоенные души старого кладбища?».

– Да, – он шёл к центру парка. Тени клубящимися струйками плыли следом, с боков, навстречу.

– Они хотят меня убить?

– Нет! С чего ты взяла?

– По их могилам каждый день топчется куча народа…

– И что? Ну, развлекаются потомки на костях предков. Предкам от этого ни жарко, ни холодно.

– А почему они тогда не… – девушка указала пальцем в тёмно-синее небо.

Он дёрнул щекой: «Они память. О роговцах».

Она знала эту историю. Во времена революции местные большевики для удержания в городе власти красных позвали на помощь партизанский отряд Григория Рогова. За трое суток пребывания в городе роговцы вырезали половину населения, выпустили каторжан, сожгли церкви, разграбили и разрушили всё, до чего смогли дотянуться. О казнях и пытках тех трёх дней до сих пор ходили страшные легенды. Расстрелы на обрыве над Водопадным ручьем, заборы из воткнутых в сугробы обгоревших тел, распиленный заживо дальний родственник свергнутого царя, кровь на стенах собора…

Большинство жертв, тех кого смогли найти, похоронили на единственном на тот момент городском кладбище. Позже при утвердившейся советской власти с кладбища вывезли кресты и плиты, разровняли холмики и разбили парк с аттракционами. Официальная история сделала Рогова героем.

В центре парка мужчина высвободил руку из ладони девушки. Белые тени сомкнули вокруг них кольцо. Он закурил. Тени терпеливо ждали. Девушка движением волосков на коже чувствовала их безглазые взгляды. Мужчина, зажав сигарету в зубах, подошёл к белой стене и дотронулся до тени, другой, третьей. Она потрясенно-восхищённо наблюдала, как он превращает призраков в живых людей. Настоящих, ярких, отбрасывающих тень! Быстрые прикосновения, тлеющая в зубах сигарета, возвращенная жизнь.

Она осторожно вышла из белого колышущегося круга. Рядом женщина в возрасте обнимала ствол дерева.

– Простите нас, – девушка опустила глаза.

– За что? – женщина отпустила ствол и улыбнулась.

– За всё это. Мы ведь знаем. И всё равно.

– Не забивай голову! – женщина махнула рукой. – Пустое! Нам нравятся играющие дети и первая любовь отроков. Их жизнь и горячая кровь скрашивают наше существование.

Девушка озадаченно моргнула. Женщина улыбнулась и закружилась по траве.

Парк ожил. По дорожкам и газонам ходили убитые почти сто лет назад люди. Он подошёл к ней со спины.

– Страшно?

– Странно.

Он перебросил в угол рта очередную сигарету.

– Я стараюсь почаще их навещать.

– Ты можешь оставить их такими навсегда?

– Я же не Бог.

Люди вокруг разговаривали, смеялись, играли. Кое-кто из них бросал на девушку любопытствующие взгляды, однако подойти никто не решился. Он приглашающе оттопырил локоть. Она взяла его под руку. Он медленно и вальяжно повёл её по дорожке парка.

– Ты знал их?

– Да.

Они шли через парк. Люди вокруг наслаждались каждым мгновением дарованной на час жизни. Небо на востоке светлело. Она зябко поёжилась от влажного предрассветного холода. Он усадил её на ближайшую лавочку и укутал в тёплый созданный им из пустоты плед. Разговоры в парке стихали. Люди всё чаще замирали с рассеянной задумчивостью в глазах. Они чувствовали приближение рассвета. Он обнял её. Она сонно щурилась.

– Спят трамвайчики в депо.

Дремлют тополя.

Чёрный кот тёмной тропой

Улизнул в поля.

Он тихо напевал колыбельную и покачивался в такт мелодии. Она закрыла глаза. Вспомнилось, как очень давно мама укачивала её на панцирной сетке кровати, похлопывая по попе. Сетка ходила вверх-вниз. Мама мурлыкала под нос что-то ласковое.

– Фонари моргают сонно.

Засыпай и ты.

Гудят шахты и заводы,

Охраняя сны.

Храпит танк на постаменте.

Ему снится бой.

Река вьётся чёрной лентой,

Ищет путь домой.

Её потяжелевшая голова прильнула к его плечу. Он погладил её волосы. Её веки дрогнули, но не открылись. Он осторожно уложил её на скамейку, подоткнул плед и встал. Первый солнечный луч окрасил облака в розовый. Замершие люди исчезли с лёгким вздохом. Он посмотрел на спящую девушку и растворился в воздухе. Плед медленно бледнел.

Её разбудила вибрация телефона. Отключив будильник, она окончательно пришла в сознание и обнаружила себя на лавочке в парке. Страх почему-то не пришёл. Стыд тоже. Казалось, она каждый день так ночует. Она огляделась. Солнце уже вовсю светило.

– «Опоздала!» – судорожное клацанье по экрану телефона. – «Преподша меня убьёт!»

Паника оказалась напрасной. Времени с избытком хватало и на дорогу до факультета и на завтрак в столовой.

– «Всё-таки странно, что нет страха».

Она добралась до остановки, купила в ближайшем ларьке мятную жвачку и запрыгнула в первую подходящую маршрутку.

9 глава

Она вошла в кабинет и выплюнула в урну жвачку. Все уже были на месте. Она как обычно села за последнюю парту у окна. За окном покачивалась берёза. Она посмотрела на тёмно-зелёную школьную доску. Доска была пуста. Над доской висела шкала твёрдости минералов. Кажется Мооса. Она не могла вспомнить. Одногруппники тихо и однообразно переговаривались. Она не слушала. Она думала о прошедшей ночи. Всё остальное было мелким и обыденным. Хотя…

– Он коллекционировал презервативы от первого раза с каждой девушкой, – звучал откуда-то сбоку голос одного из одногруппников.

– Гадость! – кто-то из девушек. Апатит на шкале шёл за флюоритом.

– Так не целиком же, только колечки.

– «Флюорит красивый камень».

Скрипнула дверь. Все притихли. Она перевела взгляд со шкалы на преподавательницу.

– Вчера вы очень хорошо потрудились. Надеюсь, сегодня мы закончим сбор материала. – Преподавательница убрала за плечо прядь волос. – Оборудование: горный компас, рулетка, молоток, планшет.

Пока парни ходили в подсобку за оборудованием. Преподавательница отметила присутствующих. Потом все разбирали оборудование, решали, кому что нести и кому за что отвечать. Она взяла себе молоток. Преподавательница что-то говорила. Она не слушала.

До разреза добирались на трамвае. Трамвай гремел и покачивался. Они собрались на задней площадке. Она смотрела в окно. Грохот дробил разговоры.

– Сидишь, ждёшь. Вдруг всё поменяется…

– Он назначил пересдачу на тридцать первое декабря и принимал до двенадцати.

– А чё так мало?

– До двенадцати ночи…

– И стану я Кошкина. А у них полдеревни Кошкины…

– А он меня спрашивает, почему в Египте поклонялись звероголовым богам и почему именно этим.

– Землевед?

– Землевед…

– Мы к нашему маленькому и на присягу ездили, и когда в госпитале лежал, и так…

Вышли на Советской площади. Днём эти места выглядели совсем по-другому. Она почувствовала, как в животе что-то шевельнулось. Круг замкнулся.

Она шла вместе со всеми. Ночь пахла влажными листьями, а день сухой пылью. День бил по глазам чёткостью контуров, ночь, та самая ночь, эта ночь, укутывала предметы в мягкий флис. День выставлял всё на показ, ночь…

Запахло беляшами и чебуреками. Движение остановилось. Она вынырнула из собственных мыслей и увидела, что группа облепила небольшой белый киоск. Преподавательница дала пять минут на закупку еды. Зашумело и забурлило. Она отошла в сторону. Беляшами и чебуреками запахло сильнее.

Дальше шли, жуя на ходу. Проплыл мимо собор, днём родной и светлый. Краем глаза она увидела, что Антон идёт на автомате, не отрывая взгляда от телефона. Она вспомнила бурые разводы на столбе. Антон как раз шагал к одному из них. Группа притихла, ожидая развязки. Столб приближался.

– «Стой!» – она не разжала губ, но видимо, как всегда её мысли оказались слишком громкими. Антон замер и убрал от лица телефон. В пяти сантиметрах о его носа торчал бетонный столб. Группа откровенно ржала.

– И хоть бы одна сволочь предупредила. – Антон спрятал телефон в карман и обошёл столб.

Спустились в осколок частного сектора. Краеведы считали, что именно здесь на берегу бывшей Ивановской протоки поставили избы первые славянские поселенцы.

Она огляделась. Дома вокруг не выглядели древними. Они вообще ничем не отличались от других домов в других частных секторах.

– Где-то в этих краях, – один из одногрупников неопределенно махнул рукой к верхним террасам, – очень давно был смешанный монастырь.

– А не дальше?

– Кажется, вообще на другом берегу.

– Да какая разница, главное, что он был смешанным. Понимаете?

Вышли к железной дороге. Шли вдоль неё до самого Водопадного ручья. Здесь у невысокого водопада уходил вверх полосатый геологический разрез. Ещё выше, под самым небом, чернел стальной Чёртов мост.

Чёртов, потому что именно здесь, на лугах над ущельем роговцы расстреливали горожан. Говорят, ручей тогда стал алым.

Группа разложила оборудование и личные вещи на вкопанном в землю тёмном деревянном столе.

– Разделитесь на две бригады. – Преподавательница сняла со спины рюкзачок. – Первая бригада завершит работу с геологическим разрезом. Вторая соберёт образцы аллювиальных пород. Гравий не подбирать. Только гальку.

Сразу же начали решать, кто чем займётся. Она хотела, как и вчера полазить по разрезу с горным компасом, выкрикивая писцам данные, но думать о чём-либо кроме открывшегося ночью она была не в состоянии. Да и зря она что ли тащила молоток?

Группа разделилась. Одни пошли к водопаду, другие к железной дороге. Она выбрала плосковерхий булыжник для наковальни. Зашумел и прогрохотал мимо поезд. Она проводила его взглядом. Представила, как с вершины утеса летит к нему похожее на большую ворону тело.

– Этот подойдёт?

Она вздрогнула и повернула голову. Кажется Маша протягивала ей розовато-бежевый камень с кулак величиной.

– В самый раз. – Она взяла камень из рук одногруппницы, присела, положила его на наковальню, ударила. Над рельсами промелькнул короткий звон. Ей показалось, что она увидела его крохотный заячий хвостик.

Камень раскололся, показав полупрозрачное шершавое нутро. Она взяла обе половины и внимательно осмотрела. Кварцит. Отложила.

Рядом уже выросла горка из гальки, принесенной другими одногруппниками. Таскать было легче, чем разбивать. Она сняла с вершины горки камень, похожий на большой кусок церковного воска. Положила. Ударила. Халцедон. Взяла следующий.

Мысли исчезли. Остался только звон в ушах и невидимая методичка перед глазами. Руки сами рассортировывали: вулканические, осадочные, минералы, метаморфические. Звон отражался от утеса и прыгал обратно.

– Дай воды. Жарит, сил нет.

– А? – Она подняла голову и не сразу узнала… как же её?.. одногруппницу. Рядом улыбался одногруппник, тот самый.

– «И что я в нём тогда нашла?».

– Воду твою особенную, со льдом.

– А! Я сегодня без воды. Извините. – Она действительно почувствовала себя виноватой в том, что не позаботилась о них. – Я не дома ночевала.

– И где это тебя носило?

Ей показалось или в глазах того самого мелькнуло беспокойство?

– У друзей.

– У тебя есть друзья? – одногруппник дёрнулся от вонзившегося в бок острого локтя. – Ладно, нам работать надо.

Они ушли. Она вытащила из горки следующий камень. От утеса отразился звон.

Никто не заметил, как на рельсах появилась дрезина. С неё сошли два человека в ярких оранжевых безрукавках.

– Штраф заплатите или по-плохому?

Она вздрогнула и поудобнее перехватила молоток, краем глаза отслеживая местоположение остальных. Отрочество на пустырях и болотах дало о себе знать.

– Мы к вам обращаемся, девушка. – Один из оранжевых раздраженно плюнул.

Она медленно, чтобы они не решили, будто она боится, поднялась: «А в чём проблема?». Боковым зрением она видела, что остальные нырнули в ущелье. Двое парней остались наблюдать за развитием ситуации.

– Вандализм на железной дороге. – Оранжевый улыбнулся. – Порча путей.

– Чего? – её глаза открылись чуть шире.

Парни подошли ближе. Из ущелья доносились недоумевающие голоса. Оранжевый повторил: «Вандализм и порча». Она отмерила взглядом каждый из пяти метров, разделяющих её и рельсы, потом посмотрела на оранжевых и уже набрала воздух, чтобы задать вопрос.

– Что здесь происходит? – преподавательница возникла откуда-то сбоку.

– А вы собственно кто? – оранжевый теперь смотрел на преподавательницу.

– Крошина Галина Петровна. Их руководитель. – Преподавательница указала на подтянувшихся к месту конфликта студентов. Девушка продолжала сжимать молоток.

– Так это вы ответственны за порчу железнодорожного полотна?

– Никакой порчи нет. Мы проводим геологическое исследование на участке речной террасы.

– Ну конечно! – оранжевый скорчил непонятную рожу, – Сначала с молотками у путей шастают, а потом гайки пропадают и костыли. Ещё скажите, вы с умом их снимаете, чтоб беды не было.

Преподавательница на несколько секунд растерялась. Молоток в руке девушки подрагивал. Тот самый одногрупник заметил это и едва заметно повёл подбородком из стороны в сторону.

– Вы не понимаете. – Преподавательница не теряла надежды достучаться до сознания оранжевых. – Мы тут каждое лето работаем.

– Так вы ещё и систематически этим занимаетесь? Полиция разберётся и всё поймёт. – Оранжевый достал из кармана телефон, нажал несколько кнопок. – А телевидение им поможет.

Оранжевые отошли. Студенты беспомощно-вопросительно посмотрели на преподавательницу. Она пожала плечами. Девушка положила на наковальню очередной камень. Задание никто не отменял.

– Цирк какой-то, – она услышала голос одногрупника.

– Ты ещё удивляешься? – голос другого.

Полиция и телевизионщики прибыли одновременно. Телевизионщики расчехлили камеру и микрофон. Полиция достала планшеты. Телевизионщики снимали рельсы, Топольники, утесы и растерянных студентов. Полиция выслушивала жалобы оранжевых.

– Кто-то регулярно ворует гайки и костыли с этого участка. Скоро того гляди – рельсу утащат. А тут и электрички ходят, и уголь. Случись чего – нам отвечать. А всё эти! – оранжевый указал на студентов. – Так мало им путей, они ещё и насыпь портят.

Полицейские посмотрели на уже внушительную горку разбитой гальки. Девушка прикрыла её спиной.

– У нас полевая практика. Мы изучаем аллювиальные породы. Это единственное место в черте города, где можно увидеть залегание пластов.

– Студенты естественно-географического факультета на полевой практике разрушают насыпь железнодорожной ветки, соединяющей Кузнецкий и Заводской районы… – слышался от входа в ущелье голос журналистки.

– Мы ничего не разрушаем, – в голосе преподавательницы звучали нотки отчаяния.

Полицейские слушали и записывали. Телевизионщики снимали.

Через полчаса полиция, предварительно связавшись с начальством, и своим и оранжевых, объявила, что в ущелье Водопадного ручья студенты могут заниматься всем чем угодно в рамках уголовного кодекса, а здесь зона отчуждения, и любые работы возможны только с согласия железнодорожников. Оранжевые требовали завести дело. Полицейские не нашли состава преступления и уехали. Телевизионщики остались.

– …на практиках по экологии мы иногда собираем лом. Со стихийных свалок или дна малых рек. – Тот самый уверенно смотрел в камеру телевизионщиков. – А потом мы его сдаём, чтобы покрыть расходы на утилизацию остального мусора…

– …мы не извлекаем никакой выгоды. – Преподавательница тряхнула головой, убирая с глаз сползшую прядь. – Мы учимся и приобретаем навыки. Больше нам этого делать попросту негде. Предъявленные нам обвинения нелепы. Мы занимаемся наукой…

– …я живу в общежитии. Стипендии не всегда хватает, но мы вертимся, как можем. Полевые практики – это праздник….

– …они молодые, может и не понимают. Но учительница-то явно с умыслом…

Она разбила продолговатый в белую и чёрную полосу камень.

Телевизионщики зачехлили камеры и уехали. Оранжевые укатили на своей дрезине. Она положила в кучку метаморфических пород ещё один осколок гальки.

В вечерних новостях рассказывали о студентах, из-за бедности собирающих на полевых практиках чермет.

10 глава

Ей предстояли четыре отягощенных свободой дня. Она сидела дома, изнывая от скуки. Он не появлялся уже неделю. Она не знала, радоваться ли этому? Стены в комнате оставались удручающе серыми, но больше не пугали. Надо было развеяться и отвлечься.

За её домом через дорогу раньше было полуосушенное болото с озерцами стоячей воды, неширокой речкой и зарослями вербы и ивы, в которых жили соловьи. Потом построили гипермаркет. Вербы с ивами выкорчевали. Закатали в асфальт траву. Часть речного русла увели под землю в бетонные трубы. Болото вернулось, разлилось, соединяя разрозненные озерца, поглотило тропинки. На смену соловьям пришли лягушки и утки. Теперь гипермаркет с одной стороны граничил с болотом, а с другой – с давно заброшенной промзоной при промышленном депо.

Она пересекла парковку гипермаркета и вышла на грунтовую дорогу. От близости болота дорога, которая раньше была укатана до каменной твёрдости, совсем раскисла. Кеды противно скользили. Она шла медленно и осторожно. Грязь скрывала в себе увесистые крутобокие булыжники. У обочины, в корнях ивы, обнаружилась здоровенная каменюка с тщательно выбитым словом из пяти букв.

– «Направо пойдёшь…»

Дорога, поднимаясь на насыпь, постепенно становилась суше. С болота слышалось кряканье. Она дошла до поворота. Поворот был легендарным местом. В девяностые годы на нём разбирались между собой братки. Всё, что оставалось от проигравшей стороны, принимало в себя болото. Местная ребятня увлечённо искала в траве под насыпью оружейные гильзы. Иногда, очень редко, можно было найти целый патрон.

Позже, на этом повороте хранилось несколько штабелей железобетонных шпал с рельсами. Штабеля эти, как собственно и сам поворот, принадлежали промышленному депо и служили спортивной площадкой всё той же ребятне. До тех самых пор пока однажды ночью их не украли, все, до последней шпалы.

Через несколько лет в бетонном закутке под поворотом подросшая ребятня курила травку, а кое-кто и варил героин. Самодеятельный наркопритон, хотя и не сразу, разогнала милиция. Большинство пойманных до выпуска из школы мурыжили на учёте в детской комнате. Единицы попали в колонию.

Ушла в землю кровь, заросли травой обочины, смолк гомон детских голосов, а поворот незыблемо высился над болотом. Она спустилась по осыпающемуся боку насыпи на узкий бетонный кожух, тянущийся через болотную зыбь. Внутри кожуха прятались тонкие трубы неизвестного назначения. Она прибавила шагу. Кеды оставляли на бетоне грязные следы. Слева тянулась полоса заросшей ряской воды. Раньше, до возвращения болота, здесь были два относительно чистых озерца с берегами из чёрного шлака. Местные дети частенько к ним наведывались тайком от родителей. Летом – искупаться, зимой – покататься на льду. Она вспомнила, как загорала голышом на колючем берегу и пряталась в воде от любопытных глаз.