Стальное сердце под угольной пылью

На небе истаяли последние оттенки красного. Подростки один за другим уходили из парка, возвращаясь в родительские дома. Последние из них шагали под тёмно-голубым небом с единственной белой звездой.

В парке зажглись фонари. Их свет привлек влюбленные пары и одиночек. Аттракционы молчали. На летней сцене кипела жизнь. Лавочки превратились в островки уединения.

Темнело. Свет фонарей всё жестче резал тени. На небе загорались самые упрямые звёзды. Парк пустел, наполняясь тишиной. К двум часам ночи парк затих окончательно. Исчезла суета и с прилегающих улиц. Горожане спрятались за стенами домов.

Из-за жестяной крыши робко выглянула луна. Из травы парка, асфальтовых дорожек, песочниц поднялись белые отливающие перламутром бесформенные тени. Из окон редких автомобилей они казались клочьями тумана. Тени медленно переплывали с места на место, собирались в небольшие компании и перешептывались.

Когда луна оторвалась от жестяной крыши, в парк вошло существо в облике молодого мужчины – ёжик чёрных волос, высокие скулы, дымчато-серые глаза. У него было имя, как и у всех подобных ему, но он не любил его. Длинное, с дурацкой приставкой. Раньше у него были другие имена, короче и благозвучнее. Особенно он любил одно из них, звонкое, как удар молота по наковальне. Но это имя осталось в прошлом.

Он никогда не видел подобных себе, зная об их существовании и именах лишь по обрывкам эмоций и вырванным из общего гула фразам на перронах.

Он остановился в центре парка. Белые перламутровые тени потянулись к нему со всех сторон, заключая в кольцо. Мужчина протянул руку и коснулся одной из теней. Тень обрела плотность и налилась яркими красками.

– Давно тебя не было, – невнятный шепот превратился в звонкий женский голос.

– Я был занят, – мужчина достал из воздуха сигарету и закурил.

Женщина вышла из круга теней и заплясала на траве.

Мужчина одной рукой подносил ко рту сигарету, а другой прикасался к теням. Они обретали человеческий облик – женщины, старики, юноши, мужчины, дети. Они выходили из редеющего круга теней, смеясь, а потом играли в салочки, гуляли под ручку, о чём-то спорили, собравшись в кружок. Некоторые просто сидели или лежали на траве. Мужчина с дымчато-серыми глазами задумчиво ходил среди них, то и дело поднося ко рту сигарету.

– И давно ты дымишь? – рядом с мужчиной возник высокий безбородый старик.

– Лет семьдесят, – мужчина с усилием выдохнул большое облако чёрного дыма, через пару мгновений растаявшее в воздухе. Откуда-то сбоку послышался удивленно-восторженный мальчишеский возглас. Старик толи уважительно, толи осуждающе покачал головой и отошёл.

Мужчина курил и смотрел в начинающее светлеть небо. Люди вокруг него притихли, ощущая, как близится к концу дарованное им время. Дети бродили по газонам, подбирая сосновые шишки, монетки, забытые игрушки. Пары молча обнимались. Старики спешили закончить разговоры. По парку расползалась тишина. Небо светлело. Мужчина бросил окурок в траву и прошёл в центр парка. Со всех сторон к нему потянулись люди. Он ощутил, как внутри сжимается холодная пружина боли.

– Я вернусь, – слова упали хрипло, с усилием.

Они стояли вокруг и смотрели на него. Июньские ночи слишком коротки.

Порыв предрассветного ветра разметал тела людей в клочья тумана, которые через несколько мгновений растаяли без следа. Их шепот остался в шелесте листьев.

6 глава

Она сидела на кровати и смотрела на оклеенную обоями стену. Дымчато-серые глаза. Они преследовали её. Они были везде, на каждом лице, в отражениях, тенях. Они смотрели с лиц кассира гипермаркета и сварливой соседки, попутчика в маршрутке и лаборанта на факультете, девочки с ярко-красным мячом.

Она уже неделю не смотрела в зеркало, боясь увидеть… дымчато-серые глаза были везде, они следили за ней. Даже сейчас. Даже сейчас они смотрели из зеркальной глубины, из-под потолка, через окно.

Мысли и чувства толкались в тесном пространстве черепа. Голова начинала болеть. Она медленно помассировала глаза. Дымчато-серые. Она ударила затылком о стену. Голова до краёв наполнилась болью. Несколько секунд божественного безмыслия. Она ударилась ещё раз. Сильнее. Что-то хрустнуло, толи в шее, толи изнутри черепа.

Она вскочила с кровати, достала с полки цветные карандаши, фломастеры, набор гелевых ручек. Ладонь внезапно свела судорога. Карандаши, ручки, фломастеры рассыпались по ковру. Она, шипя и ругаясь, размяла затвердевшую мышцу, опустилась на колени и взяла в руки фломастер. По обоям проползла толстая оранжевая линия.

Она рисовала, тщательно выводя каждый штрих. Рисование помогло отвлечься, переключиться, забыться.

Шло время. Обои в комнате покрылись узорами, цветами и лицами. Яркими, сочными. Руки устали, ноги затекли.

Она отложила карандаш, с трудом встала и немного попрыгала на цыпочках, разгоняя застоявшуюся кровь. Взгляд упал на одно из нарисованных лиц, задержался на несколько мгновений и переполз на другое разноцветное лицо. С внезапной ясностью она представила, как все эти лица смотрят на неё в темноте дымчато-серыми глазами.

Она взвизгнула, подцепила ногтями стык обоев и дернула. От стены с тихим треском отделилась неровная полоса. За первым куском последовал второй, за ним третий. Она остервенело рвала обои. На полу росли бумажные горы.

Приступ панической ярости миновал столь же внезапно, как и начался. Она выпустила из рук кусок обоев и огляделась. Её окружал серый бетон местами стыдливо прикрытый белыми клочками. Бетон подавлял, его цвет напоминал о глазах… Она выскочила из комнаты, торопливо оделась и выбежала из квартиры. Непривычно медленный лифт, домофонная дверь, улица.

На улице ей немного полегчало. Серые давящие стены исчезли. Серое давящее небо находилось слишком высоко. Стоять было невыносимо, вернувшиеся мысли гнали вперёд. Она рванулась.

Она летела по трамвайным путям мимо промышленного депо, частного сектора, осиновых зарослей. Серое небо бурлило. Тёмные крутобокие облака сталкивались, боролись, щетинились и огрызались громовыми раскатами. Горячий липкий воздух забивал лёгкие. Она чувствовала, что через сотню метров ей придётся сбавить темп. Позади загрохотал трамвай. Она отошла в сторону. Трамвай взобрался на речную террасу и скрылся за кромкой.

В спину ударил порыв горячего влажного ветра. Одежда прилипла к телу. Она устало подумала: «Скорей бы уже ливень».

Вслед за трамваем она поднялась на речную террасу. Справа возникла автобаза, впереди – старая трамвайная остановка.

Остановка и рельсы появились здесь одновременно несколько десятилетий назад. А лет двадцать назад остановку в последний раз красили. Сваренная из стальных листов и труб она не поддавалась ни времени, ни вандалам, лишь выцветала и покрывалась угольной пылью. Кто-то, видимо не вынеся серости, раскрасил остановку разными граффити. Однако разноцветные надписи и рисунки только подчеркнули исходный цвет.

Наибольшее внимание привлекал белый угловатый кролик, улыбающийся с одной из боковых стен. Въевшиеся в белую шкуру чёрные точки говорили, что серость уже начала поглощать его. Кролик пока держался, но чёрных точек на белой шкуре становилось всё больше.

Она подошла к остановке и погладила кончиками пальцев пока ещё белого кролика. Мимо прогрохотал служебный трамвай. С неба ему ответил гром. Она села на стальную лавочку. Лавочка оказалась горячей и шершавой, словно язык больного. Она посмотрела в серое небо, ожидая, желая, что вот прямо сейчас упадут первые большие капли, превращая асфальт в пятнистую шкуру хищного зверя. Небо продолжало бесплодно клокотать.

Она встала, ощущая, как отдирается от скамейки и прилипает к ягодицам ткань, и пошла дальше. Рельсы заложили поворот и начали плавный спуск. Внизу, по левую руку, дымил Сантехлит, впереди через трамвайные пути мостом перешагивала железнодорожная ветка.

Сквозь заросли она продралась к насыпи. Одни рельсы сменились другими. Мысли, отчаянно ищущие выход, продолжали гнать её вперёд.

Она шла между успокаивающе-ржавых рельс. Шпалы заросли густой травой, и если бы не блестящие пятна свежего мазута, ветка казалась бы совсем заброшенной.

Она шла вперед, и с каждой оставленной за спиной шпалой из расплава мыслей выкристаллизовывался главный вопрос: «Стоит ли обращаться к врачам?».

– «Придти к доброму дяде психиатру и рассказать ему всё: о голосах, о человеке, меняющем внешность, о глазах. О глазах особенно».

Железнодорожная ветка вошла в дикую тополиную рощу. Деревья подступили к рельсам.

– «Придти и рассказать. Добрый доктор пропишет лекарства, и никто ни о чём не узнает. Добрый-добрый доктор. А если больница и палата с вечно открытой дверью?».

Густые кроны деревьев поглотили крохи света сумевшие прорваться сквозь толстый слой облаков. Она шла между ржавых рельс в тёмно-сером липком сумраке. Где-то наверху медленно и лениво проворчал гром. Девушка подняла глаза и увидела чёрные силуэты высоких, не менее двадцати метров, столбов с двумя перекладинами. Пара столбов стояла по бокам рельс. Остальные терялись в тополиной роще. Пунктирная линия столбов наводила на мысли о гигантской проволочной ограде под напряжением. Она представила орды зомби, штурмующие переплетение стальных тросов. Искры, вой, запах паленого мяса… Из глубины рощи раздался смех. Она ускорила шаг.

– «Добрый доктор… Палата… Посещения родственниками. Брезгливые взгляды. Деланное сочувствие».

Роща кончилась. Справа потянулись огороды и частные дома.

– «Постановка на учет. Клеймо на всю жизнь. Бумажка на спину „пни меня“».

Между огородами и железнодорожной веткой, на ничейной земле, безнаказанно росли свалки. В них гнило всё от бытовой техники и мебели до банальных картофельных очистков. Свалки росли, сливались и жили своей, ведомой только им, жизнью.

Она шла сквозь липкий воздух под беснующимся бесплодным небом. За деревянными заборами лаяли собаки, почуявшие чужака.

– «Соседи по палате. Чужие неизвестные люди. Двадцать четыре часа в окружении чужих людей. Без возможности уединиться».

Шаг. Ещё шаг. Ржавые рельсы свернули от домов и огородов в дикие луга. Впереди показался кирпичный забор очередного завода. Рельсы ныряли под глухие ворота из стали. Она шагала по рельсам. Время истекало.

– «Добрый доктор поможет. Клеймо. Избавление. Женщины в палате. Свобода. Таблетки. Стыд. Помощь. Глаза. Страх. Гнев».

Две стальные створки отсекли путеводную нить рельс. Она стояла у серых ворот в тёмно-рыжей кирпичной стене и смотрела на последние шпалы.

– «Тупик. Поезд дальше не идёт. Конечная. Просьба покинуть вагон».

Она шагнула в сторону, сошла с рельс. Она уже знала, что никому и никогда не расскажет о человеке с дымчато-серыми глазами. На рельс упала большая холодная капля.

7 глава

Она сидела на Соколухе, Соколиной горе, высшей точке города. Город внизу жил. По артериям и венам улиц ездили автомобили, ходили люди. Заводы выдыхали СО2 и другие оксиды. Далёким сердцебиением звучали с юго-запада взрывы угольных разрезов.

Она сидела надо всем этим и смотрела на город. Солнце горячей ладошкой гладило её по спине и затылку. Трава терлась о бока и плечи. Над речной долиной повис привычный в безветренные дни смог.

Он возник абсолютно бесшумно. Она почувствовала его лёгким холодком от упавшей на спину тени. Он стоял и смотрел. От его взгляда зудели лопатки. Или ей только казалось? Зашуршала трава. От её тени отделилась ещё одна.

– Здравствуй, – спокойный мужской голос, осторожная вежливость.

Она молчала и смотрела на город, стараясь не замечать движение чужой тени. Снова зашуршала трава, и он сел, заслонив скверы, дворы, перекрёстки. Она старательно смотрела сквозь него и всё равно видела тёмные волосы, высокие скулы, тусклые дымчато-серые глаза. Видела, но старательно делала вид, что это не так.

– Да ладно! – мужчина помахал ладонью перед глазами девушки. Её зрачки дрогнули, но взгляд остался образцово пустым.

Он достал сигарету прикурил, затянулся и выдохнул матово-белый дым ей в лицо. Она закашлялась. Взгляд сфокусировался на сидящем напротив.

– Вот, другое дело! – мужчина улыбнулся. Сигарета сползла к углу рта. – Я уже начал сомневаться в собственном существовании.

– Кто ты? – она смотрела ему в глаза. Он сдвинулся, пряча зрачки и освобождая обзор.

– Это я, – мужчина широким жестом охватил всю долину Томи. – И это я, – он ткнул в белевшие на горизонте многоэтажки Ильинки и Запсиба. – И там, – он указал большим пальцем за спину. Я большая часть того, что ты видишь. Уголь и сталь. Я в жилах и костях каждого из них. – Мужчина ткнул в невидимых с такого расстояния людей. – И в твоих тоже.

Его жесты и слова рассказали ей о том, кто он, но это было столь глубоко и масштабно, что её сознание отвергло блеснувшую мысль, предпочтя уютное неведение.

– Это ничего мне не сказало, – в её голосе дрогнула капризная нотка.

Он медленно выдохнул. Дым из лёгких смешался с дымом заводов. Он всё понял. Внизу под сопками тонкой разноцветной змеёй тянулся товарняк. Он вытащил изо рта сигарету: «Позволь мне быть рядом. Не отвергай меня».

Сигарета тлела в пальцах. Пепел сыпался на траву. Она молчала. Он ждал.

– Почему я? – она смотрела на город.

– Потому что ты меня любишь.

– Неправда.

– Правда.

Сигарета дотлела. Мужчина бросил бесполезный фильтр на крутой склон. Фильтр исчез, не долетев до земли.

– Тебя нет. Ты не существуешь. Ты плод моего воображения.

– Неправда.

– Правда.

Город внизу жил. Ему не было дела до двух сидящих над ним.

– Что было написано на сто пятой странице книги о капитане Бладе? Тёмно-зеленая обложка, золоченый кораблик наверху. – Она испытующе смотрела на мужчину.

– Понятия не имею.

– Почему? – в её голосе смешались удивление и возмущение.

– Потому что я не знаю.

– Но я читала эту книгу. Лет в четырнадцать.

– И при чём здесь я?

Она отвела глаза: «Ни при чём».

Они молчали. Он ждал. Терпеливо, боясь в очередной раз спугнуть. В деревьях запела неведомая птица и почти сразу смолкла. Он потянулся было за сигаретой, но передумал и сцепил пальцы в замок. Она украдкой посмотрела в его сторону. Он сидел, скрестив ноги, напряженно ссутулив плечи. От его молчания тянуло холодом обреченности и одиночества. Птица вновь попыталась запеть, но её перебил вороний грай. Она зябко поёжилась.

– «Не отвергай меня».

Она придвинулась и накрыла ладонью его руку. Он улыбнулся.

Они сидели рядом, соприкасаясь плечами, и смотрели на город. Город жил. По улицам ездили автомобили, трамваи, автобусы и троллейбусы. Во дворах играли дети. В парках и скверах любили друг друга вчерашние школьники. Кто-то целомудренно, отводя глаза и едва касаясь пальцами. Кто-то грубо, сжимая мягкую плоть и залезая ладошкой в трусы.

Он щурился, словно солнечный свет внезапно стал слишком ярким, и курил. Город внизу дымил трубами промзон. Она закрыла глаза и упала на спину. Пространство вокруг свивалось спиралью. Вероятности путались.

На лицо легла тень. Она открыла глаза. На голубом фоне неба улыбалась его голова. Голова переходила в шею, а та в свою очередь – в плечи. Где-то высоко над головой парил коршун.

– Хочешь покататься на байке? – в дымчато-серых глазах зажглась озорная искорка.

– Нет.

Голова плавно выплыла из зоны видимости. Послышалось шуршание травы. Она смотрела в бесконечно голубое небо и желала, чтобы так было всегда; чтобы всегда лежать в этой зелёной мягкой траве, чтобы всегда светило это жёлтое солнце и чтобы небо всегда оставалось бесконечным и синим. Как в старой песне. Пусть всегда… Вечность лежать и смотреть.

Что-то мягко толкнуло её в плечо. Она нащупала предмет и поднесла его к лицу. Предмет оказался мотоциклетным шлемом. Она села и обернулась. Мужчина стоял у вышки сотовой связи и придерживал за руль зеленовато-серый спортивный мотоцикл.

– Я же сказала – нет.

– Да, не ломайся! – мужчина смачно плюнул. – По глазам вижу, что хочешь.

Она встала, отбросила шлем и шагнула к огибающей вышку грунтовке. Он в одно мгновенье оказался рядом. Его ладонь сжала её запястье: «Ты обещала. Я был хорошим». Она отпрянула. Ладонь сжалась сильнее.

– Хорошо-хорошо, – она даже не пыталась скрыть страх. – Я поеду с тобой.

Ладонь разжалась. В его руках возник новый шлем. Она медленно растирала запястье. Он подошёл и прикоснулся к запястью подушечками пальцев: «Болит?».

– Останется синяк.

– Надень, – он протянул ей шлем.

Она подняла на него растерянно-возмущенный взгляд, но шлем взяла. Он, не оглядываясь, побрёл к байку.

– Если хочешь – я могу сменить модель и цвет, – трава под его ногами шуршала, но не приминалась.

– Не надо.

У мотоцикла он обернулся и увидел, что она стоит на прежнем месте со шлемом в руках. Он вопросительно вздёрнул брови. Она надела шлем и подошла к мотоциклу. В траве осталась тропинка.

Мотоцикл мчался по залитым солнцем улицам. Она всем телом прижималась к спине парня, сцепив пальцы в замок на его талии, и пыталась представить, как всё это выглядит со стороны. Что происходит на самом деле? Воздух шумел в ушах и тёрся о кожу, навязчиво прося ласки. Мелькали дома и машины. Светофоры мигали зелёным. Он вёз её. Куда? Зачем? Она боялась задавать вопросы.

Через десять минут мотоцикл остановился. Она осмотрелась. Он привёз её к Арт-скверу.

Не так давно на пятачке между цирком и музеем искусств поставили несколько необычных красочных скульптур, построили круг-арену уличного театра, вкопали скамейки и установили под навесом настоящее раскрашенное во все цвета радуги пианино. Получившееся пространство нарекли Арт-сквером и превратили в место культурного отдыха.

Он помог ей слезть с мотоцикла и снял с неё шлем. Она вертела головой, пытаясь понять, действительно ли она находится там, где находится. Мотоцикл исчез. Она попыталась придумать правдоподобную историю о том, как она оказалась здесь. Но находилась ли она в этом здесь? И находилась ли вообще хоть где-нибудь?

Он взял её за руку и отвёл к уличному пианино, сел за клавиши. В невысоком амфитеатре арены дети играли в красочки. Он опустил пальцы на клавиши. Возникла мелодия. Чистая, но с каким-то неуловимым изъяном, примесью Мурки к Лунной сонате.

Она опёрлась на пианино и наблюдала, как он играет. Она чувствовала вибрацию корпуса мышцами живота. Дети затихли. Мелодия звучала, поднимаясь вверх и растекаясь невидимым облаком. К Арт-скверу начали стекаться люди. Мелодия набрала силу и вошла в разбег. Люди плотным кольцом окружили пианино и музыканта. Усиливающаяся вибрация щекотала живот изнутри. Мелодия спиралью уходила в небо, ускорялась и усложнялась. Мир вокруг замер в ожидании. Все звуки исчезли. Существовала только мелодия. Простенького уличного пианино.

В ноте от кульминации, когда люди были готовы рассечь воздух стаей нелепых птиц, музыкант обратился в ворону и взмыл в синий зенит.

Мелодия умерла мгновенно, не оставив после себя ни эха, ни отзвука. Люди растерянно ощупывали взглядами окружающие лица, пытаясь вспомнить по какому поводу они все собрались. Пианино молчало. Девушка жалась к раскрашенному боку инструмента. Всё больше взглядов останавливалось на ней.

С неба на крышку пианино упала сероглазая птица.

Дети затеяли игру в салочки. У кого-то из взрослых зазвонил телефон. Кто-то вспомнил, что торопится. Кому-то стало скучно. Через тридцать секунд в Арт-сквере остались только играющие дети, девушка и ворона.

Ворона встряхнулась и посмотрела на девушку дымчато-серым глазом. Та, не мигая, смотрела на птицу. Ворона впорхнула, растёклась в воздухе, и перед пианино возник прежний мужчина.

– Ты в порядке? – он подавил желание прикоснуться к ней.

– Ты и в животных можешь? – её голос был тих.

– Не во всех. Только улично-городских. – он сделал к ней осторожный шаг. – Крысы, вороны, воробьи. Собаки с кошками.

– На дамбе?..

– Да.

Она села на стул у пианино.

– Теперь ты уйдёшь? – он заглянул ей в глаза.

– А я могу?

Они сидели на лавочке в парке. Он баюкал её в объятиях. Она молчала. Она позволяла событиям происходить.

– …в мире столько вещей недоступных стандартному обывателю…

– Отпусти меня.

Он разжал руки. Она встала.

– Я домой.

– Я могу тебя подвезти.

– Не надо.

Он смотрел, как она уходит по аллее в красно-рыжих пятнах солнца.

8 глава

Солнце ушло за горизонт в одиннадцать. К двенадцати окончательно стемнело. Она готовилась ко сну, когда раздался настойчивый стук в стекло. Она посмотрела в окно. На жестяном карнизе сидела ворона. Заметив внимание девушки, птица постучала ещё раз. Девушка открыла створку окна. В комнату проникли влажная прохлада и далёкое соловьиное пение.

– Я не пойду с тобой. Я устала. Мы целый день прыгали по жаре, собирая данные для схемы геологического разреза. И завтра целый день то же самое.

Ворона каркнула и ударила клювом по жестяному карнизу. Тонкий лист металла загудел подобно колоколу. Ворона каркнула ещё раз и снова ударила по карнизу. В квартире сверху зашевелились соседи.

– Прекрати, – девушка махнула на ворону рукой. Громкое «кар» и удар клювом по жести. У соседей сверху открылось окно.

– Прекрати! – девушка сжала воронье горло и тут же ужаснулась сделанному. Птица смотрела на неё с ехидным вопросом в серых глазах.

– Эй, ненормальная! Отпусти животину! – послышался сверху грозный голос соседа.

Девушка разжала пальцы и отпрянула вглубь комнаты. Ворона встряхнулась и спланировала вниз. Окно соседей закрылось.

Она сидела на ковре, обнимая колени, представляя, как прямо сейчас по улицам едет машина с рослыми санитарами, едет за ней. С улицы послышался свист. Она вздрогнула, но осталась сидеть. Свист повторился. Она осторожно подошла к окну. Внизу на асфальтовой дорожке стоял знакомый мужчина и призывно махал рукой. Она кивнула, откуда-то зная, что он её прекрасно видит.

У подъезда ждал порыкивающий мотоцикл и прежний шлем. Не задавая вопросов, она села позади мужчины. Мотоцикл рванул вперед.

– «Интересно, как это выглядит на самом деле?»

Мимо проплыли заводские трубы в красных лампочках. Мотоцикл взрезал темноту белым светом фары. Вскоре заводы сменились домами – сначала двухэтажными, затем типичными хрущевками из кирпича. В некоторых окнах горел свет. У сквера с бетонной стелой мотоцикл свернул на объездную. По прилегающей к дороге насыпи неспешно тянулся товарняк. Светофоры мигали жёлтым.

Он остановился у одного из немногих зданий, оставшихся от старого дореволюционного Кузнецка. Свою жизнь здание начинало купеческим домом, а после революции продолжило жить уездным училищем. Сейчас там располагался филиал краеведческого музея.

– Пошли, – он помог ей спешиться и потянул за собой к калитке.

– Нам туда нельзя. Там сторож. – Она упёрлась ногами в землю.

– Не писай горохом. – Он поднял девушку на руки. – Хозяин я или не хозяин, в конце концов?

Калитка отворилась сама. Он перенёс её через порог и поставил на траву. Над крыльцом белого двухэтажного дома горела стоваттная лампочка. Её света хватало едва ли на четверть двора.

– Нам туда. – Он потянул её в тёмный угол. – Смотри.

Глаза девушки с трудом привыкали к темноте. Постепенно она смогла разглядеть деревянный сруб колодца без ворота или журавля. Он подтолкнул её ближе. От колодца запахло плесенью и тиной. Она, морщась, потёрла нос. Неожиданно зашуршали ветви, и из ближайших кустов вышла маленькая тощая старуха в обтрепанном сарафане. Из всех её черт наиболее выразительными выглядели длинный, крючком, образцово фольклорный нос и светлые волосы до щиколоток.

– Здравствуй, кикимора, – мужчина поклонился в пояс.

Старуха плюнула на землю между собой и гостем: «Чтоб тебя волки по тайге три дня таскали!».

– Вот и поздоровались, – мужчина улыбнулся. – Как ты здесь? Давно у тебя не был.

– Да всё так же, – кикимора одёрнула сарафан. – Скучно при нежилом доме. Вот к домовым форштадтским мотаюсь. А ты кого это притащил? Никак человека.

Мужчина поднял взвизгнувшую от неожиданности девушку за талию и поставил перед собой.

– Бедовая. Ой, бедовая девка. – Кикимора зашла с одного бока, покачала головой, зашла с другого. – Бедовая. Сильная, но глупая. Зачем?

Мужчина вернул девушку на прежнее место.

– Чтоб любила.

Кикимора плюнула на землю и забралась на край колодца. Девушка боком шагнула к калитке. Он поймал её за руку и притянул обратно. Кикимора достала из щели между брёвнами костяной гребень и принялась расчёсывать волосы.

– Полынь горькая в поле трава.

Ни тебе ли да все-то мая ли пола

Располынушка, ты моя.

Йэх, да ли в буйном лесе, ох в поле да разнясло.

Голос у старухи был на удивление чистым и звонким. Гребень медленно полз сверху вниз и снова возвращался наверх, чтобы так же медленно спуститься.