S-T-I-K-S. «А» – значит атомиты!

Насколько мне, Арку, было известно из слухов и сплетен, эта самая Катя Ремор добилась всего в этой жизни сама, своим собственным умом и упорным трудом. Никакого блата, никаких влиятельных покровителей, никакого продвижения по службе через постель с вышестоящими коллегами – только упорная, изматывающая работа на результат, только хард-кор, как говорится. Катя была одной из очень немногих здесь дам, кто был действительно достоин искреннего уважения, и в чьих высоких профессиональных качествах и компетенциях сотрудники компании уж точно никогда не сомневались.

– Доброе утро, Аркадий, – первой, как и полагается хозяйке кабинета, поприветствовала она меня, протягивая мне два больших картонных стакана с обжигающе горячим, ароматным кофе на специальной бумажной подставке.

Я заставил себя изобразить на лице ответную, максимально дружелюбную улыбку, широко растягивая губы и обнажая свои крепкие, белые зубы, и произнес с наигранной бодростью:

– Здравствуйте, Катя. Как прошел утренний фитнес? Все рекорды побиты?

Мысленно я поморщился от своего собственного, преувеличенно бодрого и какого-то неестественно веселого голоса. Неужели я уже успел заразиться этой отвратительной манерой поведения от Ремор, что ли? Может быть, пока я сегодня спокойненько пускал слюни на подушку и видел десятый сон, мир поразил какой-то новый, неизвестный науке вирус тотального лицемерия, а эти фальшивые, натянутые улыбки – это только самый первый, безобидный его симптом? А дальше что? Всеобщая деградация и превращение в бездушных офисных зомби? Мрачная перспектива, однако.

09. Маяк

Я очнулся, и несколько долгих, тягучих минут просто слепо, без всякой мысли, смотрел в обшарпанный, покрытый трещинами потолок этого заброшенного цеха. Сны… Опять эти проклятые сны, или, скорее, видения. Такие яркие, такие невероятно подробные и реалистичные, что дух захватывало. Они просто не могли быть обычными снами, порождением уставшего, измученного мозга. Это было даже не воспоминание в чистом виде, а какое-то странное, почти физическое ощущение, словно я действительно был там, в том другом, солнечном мире, рядом с Лией. Присутствовал незримо, как наблюдатель, но все, что происходило, случалось не со мной, а с кем-то другим, с тем Арком, которым я когда-то был, но которого уже почти не помнил. Две личности, два мира, переплетенные в тугой, болезненный узел в моей черепной коробке.

Весь остаток этого бесконечного, серого дня прошел для меня будто в густом, вязком тумане. Я с трудом заставлял себя двигаться, что-то делать, но мысли мои были далеко. Мне все еще отчаянно не верилось в то, что я теперь – один из них. Злобный, кровожадный и, судя по описаниям того трейсера, тупой, как пробка, атомит, который в любой, абсолютно любой момент может окончательно деградировать и полностью утратить способность к осмысленному мышлению. В моем нынешнем положении, это было практически равнозначно неминуемой, и, скорее всего, очень мучительной смерти. Перспектива не из приятных.

С другой, чисто физиологической, стороны, я чувствовал себя на удивление сносно, даже почти нормально, если это слово вообще применимо к моей текущей ситуации. Если, конечно, не брать в расчет тот весьма неприятный факт, что все мои оставшиеся зубы к этому времени начали угрожающе шататься, а добрая половина из них уже бесславно выпала к ночи, оставив после себя кровоточащие, болезненные дыры в деснах. Как и в случае с тем первым, предательски вывалившимся моляром, я осторожно, с некоторой опаской, потрогал языком воспаленные десны и на ощупь, с каким-то смешанным чувством отвращения и любопытства, определил, что намечается очередное, уже привычное, обновление зубного ряда. Вот только на месте старых, человеческих моляров и резцов теперь, похоже, прорастали какие-то новые, острые, как бритва, клыки или резцы, больше подобающие хищному зверю, чем человеку. Что ж, по крайней мере, жевать скоро снова будет чем.

Добравшись до какой-то относительно чистой бытовки с уцелевшим зеркалом на стене, я разделся догола и придирчиво, с некоторым опасением, оглядел себя со всех сторон. Никаких тебе новомодных тентаклей, лишних пальцев на руках или ногах, дополнительных глаз на затылке, мерзких щупалец или, не дай бог, дополнительных половых органов в каких-нибудь совершенно неожиданных местах, к счастью, не отросло. А все прежние, родные, части тела были на своих законных, природой предусмотренных местах и, кажется, функционировали в пределах нормы. Те странные язвочки, которые так напугали вчера трейсера, за прошедший день практически полностью зажили и почти незаметно отвалились с меня мелкими, сухими чешуйками, пока я кое-как обтирался мокрым, заскорузлым полотенцем, найденным в одном из шкафчиков. Какой-то особой, сверхчеловеческой силы или невероятной выносливости в себе я также пока не чувствовал. Тело все еще ощутимо болело после вчерашней стычки, но особых проблем мне это уже не доставляло. Боль стала какой-то привычной, фоновой, почти незаметной.

Из неожиданных и не слишком приятных открытий – мне постоянно, просто до мути, хотелось есть. Жрать, если называть вещи своими именами. Непрекращающийся, сосущий голод стал моим верным спутником. Но, может быть, это и нормально, ведь значительная часть моих воспоминаний, та, что содержала мое таинственное попадание в этот Улей, или как его там, бесследно исчезла. Я совершенно не помнил, сколько времени я провел без еды до этого. Возможно, мой измученный организм сейчас просто отчаянно пытался восполнить острый недостаток питательных веществ и калорий.

Старый, потрепанный брезентовый туристический рюкзак убитого мной трейсера оказался настоящим кладезем всевозможных полезных для выживания в этих нечеловеческих условиях вещей. В нем я, к своему немалому удивлению и радости, обнаружил теплый спальный мешок, легкий туристический коврик-каремат, несколько совершенно нулевых, еще в заводской упаковке, смен нижнего белья и пар носков, предусмотрительно «запаянных» в плотный полиэтилен, армейскую плащ-палатку, литровую, почти полную, бутылку какой-то подозрительно прозрачной водки, несколько банок добротной говяжьей тушенки, целую палку сырокопченой колбасы и, самое главное, патроны. Много патронов. Нашлись также и весьма специфические вещи: сменный ствол для его пистолета «Сталкер» с уже интегрированным, то есть несъемным, глушителем, полный набор для чистки и ухода за оружием, включая специальное масло и шомполы, и, что меня особенно порадовало, небольшая ручная пулелейка и все необходимые компоненты для самостоятельного снаряжения патронов этого самого четыреста десятого калибра – капсюли, порох, гильзы.

В отдельном прорезиненном пакете, найденном на самом дне рюкзака, россыпью валялись разноцветные дробовые патроны, судя по маркировке, предназначенные для охоты на какую-нибудь мелкую дичь, типа утки или зайца. Они были в дешевых пластиковых гильзах и, очевидно, со скромной, экономичной навеской пороха. В небольшой, плотно закрытой жестяной банке из-под леденцов обнаружился и сам порох – мелкозернистый, темно-серого цвета. Насколько я смог понять, этот запасливый трейсер своими собственными руками мастерил себе из этих дробовых патронов более мощные боеприпасы с цельнолитой свинцовой пулей.

Качеством эти самодельные патроны, конечно, были явно похуже тех заводских «Магнумов», которыми была заряжена его «Сайга», однако трейсер их, судя по всему, и не для «Сайги» мастерил, а для своего архаичного, но, как оказалось, довольно эффективного тяжелого пистолета. С одной стороны, это было вполне разумно и практично – все свое ношу с собой, полная автономность. А с другой… Постоянно таскать при себе пистолет, который весит килограмм, а то и чуть больше… Да и все это его хитроумное рукоделие по переснаряжению патронов тоже имеет свой, и немалый, вес. Хотя, именно эта его невероятная запасливость и стремление к полной независимости от внешних источников снабжения окончательно убедили меня в том, что этот мужик, действительно, был настоящим охотником, профессионалом своего дела. Да, пусть он охотился на весьма специфическую и опасную дичь, однако вся эта его предусмотрительность и дотошность теперь играли мне только на пользу.

С наступлением прозрачных сумерек я снова, соблюдая все возможные меры предосторожности, посетил тот самый продуктовый магазин, в котором уже успел побывать накануне. Провизия, добытая у трейсера, у меня, конечно, еще оставалась, но она убывала с какой-то прямо-таки пугающей скоростью. Мой организм, похоже, решил наверстать все упущенное за время голодовки. На этот раз предпочтение я отдал мясным и рыбным консервам, как наиболее калорийным и питательным. Напихав их почти под самую завязку в свой трофейный рюкзак, я, наконец, отправился на поиски выхода на другой, более безопасный кластер. По неосторожной обмолвке того самого трейсера, этот кластер, в котором я сейчас находился, должен был в самое ближайшее время пойти на так называемую «перезагрузку». А в той самой брошюрке, которую я теперь знал почти наизусть, попадать под эту самую «перезагрузку» категорически не рекомендовалось, если, конечно, ты не горишь желанием безвременно погибнуть или, в лучшем случае, превратиться в безмозглый, слюнявый овощ.

Наличие при себе оружия, безусловно, придавало мне некоторой уверенности в своих силах, но из довольно подробного описания различных видов местных зараженных, которое я нашел в той же брошюрке, я вынес только одно, но очень важное правило: с ними вообще лучше никогда не встречаться, особенно с теми из них, кто уже успел эволюционировать и развиться выше примитивного уровня «бегуна» или «маятника».

Я повесил тяжелый автомат на шею, а на «Сталкер» установил тот самый сменный ствол с интегрированным глушителем. В такой необычной сборке у этого пистолета, правда, выявился один существенный недостаток – он перестал помещаться в свою штатную, формованную кобуру. Поразмыслив немного, я просто плюнул на это досадное неудобство и закинул бесполезную теперь кобуру в рюкзак. Сам же «Сталкер» я повесил себе через плечо на обычную ременную петлю, так, чтобы он всегда был под рукой. В какой-то момент я с неприятным удивлением осознал, что мне просто страшно идти дальше, в неизвестность. Я неосознанно, всеми силами, оттягивал момент своего отправления в этот опасный путь. Сделав над собой огромное усилие воли, я крепко стиснул зубы, проклиная свою трусость, и решительно шагнул за порог разрушенного цеха, словно выходя в открытый, враждебный космос.

Характерным запахом кислятины, который, по словам трейсера, обычно появляется в кластере перед самой его «перезагрузкой», здесь еще даже не пахло. Может быть, этот трейсер мне попросту соврал, чтобы запугать? Или время еще не пришло? Я с трудом задавил в себе предательское желание вернуться обратно, в относительную безопасность заброшенного цеха, и упрямо, как баран, побрел вперед, стараясь не отсвечивать на открытых, хорошо просматриваемых участках местности и двигаться как можно тише и незаметнее. Этот новый, чужой мир был населен такими монстрами, встречаться с которыми я не горел ни малейшим желанием. Да, оружие у меня теперь было, и даже с некоторым запасом патронов, но это была далеко не панацея от всех бед. И да… встреча с этими самыми монстрами мне, так или иначе, была практически уготована, рано или поздно. Но уж лучше поздно, чем рано. Внутри меня жила какая-то иррациональная, но очень стойкая уверенность в том, что я еще совершенно не готов к таким серьезным испытаниям. Нужно было время, чтобы прийти в себя, освоиться, приспособиться, научиться выживать.

Мертвые городские улицы, по которым я теперь медленно и осторожно двигался, выглядели именно так, как и положено выглядеть улицам типичного постапокалиптического города из какого-нибудь фильма ужасов. О недавней, страшной трагедии здесь все даже не кричало – оно буквально вопило на каждом шагу: выбитые, почерневшие от копоти окна домов, зияющие пустыми глазницами; свежие следы недавних пожаров на стенах зданий; вскрытые, словно гигантские консервные банки, искореженные автомобили на дорогах; бурые, уже запекшиеся, следы крови на асфальте и стенах; разбросанные повсюду обрывки одежды и жуткие, обглоданные добела человеческие кости и их осколки. Вроде бы никакого особого шока от увиденного я не испытал, психика моя, закаленная, видимо, предыдущими потрясениями, выдержала и это. Однако вся эта гнетущая, давящая обстановка непрерывно, хоть и несильно, давила на психику, заставляя то и дело останавливаться, тревожно оглядываться по сторонам и вздрагивать от каждого подозрительного шороха или звука.

На одном из перекрестков, примерно через два условных кластера пути, я увидел впереди два медленно раскачивающихся, как огромные, зловещие маятники, человеческих силуэта. То, что встречаться с ними лицом к лицу мне категорически не рекомендуется, я для себя решил еще заранее, изучив брошюрку. Поэтому, посидев минут десять в укрытии за брошенным автобусом и убедившись, что поблизости нет других «гостей», я осторожно обошел их по смежной, более темной улице.

Мое новое, недавно приобретенное ночное зрение, которое оказалось на удивление эффективным, очень помогало мне вовремя замечать и обходить различные препятствия, а также двигаться практически неслышно и незаметно даже в полной темноте. Примерно через два или три квартала я снова наткнулся на такого же одиночного «маятника», но на этот раз никакой группы поддержки поблизости я не заметил. И тут во мне проснулся какой-то азарт, или, может быть, просто желание проверить свое новое оружие в деле. Я решил испытать «Сталкер» с глушителем в реальном бою. Кое-как уняв предательское волнение и дрожь в руках, я тщательно прицелился в голову медленно приближающейся твари и плавно нажал на спуск.

Выстрел, к моему некоторому разочарованию, оказался далеко не таким тихим, как я ожидал, начитавшись шпионских романов… Во-первых, раздался вполне себе отчетливо слышимый, хоть и приглушенный, хлопок, а во-вторых, автоматика пистолета лягнула ещё громче, с характерным металлическим клацаньем. В довершение ко всему, из экстрактора сбоку выскочила легкая пластиковая гильза веселенькой такой, ярко-красной расцветки и довольно бодро запрыгала по щербатому асфальту. По погруженной в мертвую, ночную тишину округе разнесся предательски звонкий, отчетливый стук пластика о камень.

И, конечно же, как и следовало ожидать от такого неопытного стрелка, как я, первый выстрел завершился промахом. Оружие было для меня еще совершенно новым, незнакомым, чужим и абсолютно непристрелянным. Да и стрелять из пистолета с таким длинным стволом и глушителем было довольно неудобно. Не растерявшись, я быстро произвел еще два выстрела, один за другим, почти не целясь, и, наконец, одна из тяжелых, десятимиллиметровых свинцовых пуль все-таки нашла свою цель и проделала аккуратную, темную дыру в черепе уродливого зараженного. Он как-то странно дернулся, взмахнул руками и мешком рухнул на землю.

С замиранием сердца, все еще не веря в свою удачу, я осторожно подошел к неподвижному телу и несколько раз сильно пнул его носком своего тяжелого ботинка. Никакой реакции. Мертв. Превозмогая острое чувство брезгливости и первобытного отвращения, я с трудом перевернул труп на спину и обнаружил на его затылке, у основания черепа, странный, мясистый нарост, очень похожий чесночную луковицу. Аккуратно, стараясь не испачкаться, я вскрыл этот нарост лезвием своего тесака. В нос тут же ударил резкий, острый, но на удивление не неприятный запах свежих грибов. Я сунул два пальца в этот так называемый «споровый мешок», о котором читал в брошюрке, и выгреб из него все его немногочисленное содержимое.

На моих пальцах оказался целый ворох каких-то странных, серо-черных, тонких нитей, похожих на паутину, о которых в брошюре, кстати, не было сказано ни слова. Но, кроме них, там, к моей несказанной радости, обнаружился и один-единственный «споран», очень похожий на мелкую, чуть недозрелую виноградину серо-зеленого цвета. Я сразу же его узнал, он был точь-в-точь таким же, как те, что я получил в качестве добычи от убитого трейсера. Он не отличался от них ровным счетом ничем: такой же вес, такой же размер и такая же характерная расцветка.

Испытав внезапный, почти детский прилив гордости за то, какой я теперь крутой и удачливый добытчик, тем не менее, поспешил как можно быстрее убраться с этого места. Мало ли кто мог услышать звуки выстрелов, даже таких приглушенных. По моим самым приблизительным ощущениям, я прошел по этим мертвым, разрушенным городским улицам уже не меньше десяти километров.

В общем-то, никаких особых, заслуживающих внимания приключений со мной в эту ночь больше не произошло. Я по-прежнему предпочитал избегать любой, даже потенциальной опасности. Если мне на пути встречались какие-нибудь низшие, не слишком опасные зараженные, я, не раздумывая, их обходил стороной. Пока обходил. Мне все еще нужно было время, чтобы как следует освоиться в этом новом, враждебном мире, а тактика максимальной незаметности и скрытности для этой цели подходила как нельзя лучше.

Границу кластера, как оказалось, не пропустил бы даже пьяный в дым идиот – на небольшом пригорке, гордо возвышаясь над окружающим ландшафтом, стоял самый настоящий маяк. Высоченная такая, круглая башня из серого камня, с огромным прожектором наверху. Ясно, что сейчас этот прожектор не светил, не указывал путь заблудившимся в море кораблям. Обычный, самый что ни на есть натуральный маяк. Вроде бы ничего особенно необычного, вот только никакого моря или даже небольшого озера вокруг, насколько хватало глаз, видно не было. К этому странному кластеру с одиноким маяком посредине вплотную, как приклеенный, примыкал другой, абсолютно антрацитово-черный, мертвый кластер, который уходил куда-то вдаль, за горизонт, насколько хватало моего обостренного зрения. Про такие «черные» кластеры я, к сожалению, ничего конкретного не читал в брошюре, так как об этом там ничего подробно не было сказано. Просто в общем говорилось о существовании черных, серых, обычных и стабильных участках этого мира. Вот этот небольшой, почти правильный треугольник суши, с торчащим посреди него одиноким маяком, я и определил для себя как тот самый, искомый «стабильный» кластер. То есть, по идее, не перезагружающийся вообще. Или перезагружающийся, но очень и очень медленно, например, один раз в сто лет, а может быть, и гораздо реже. К маяку я пришел со стороны кластера с мёртвоым городом, а с третьей, противоположной стороны, к нему прилегало то, что я про себя условно назвал «пригородом» – какие-то полуразрушенные фермы, поля и небольшие рощицы. Границы всех этих кластеров были на удивление четко обозначены, словно кто-то отрезал их по гигантской линейке. Я бы, наверное, продолжил свое путешествие и дальше, так как мне совсем не нравилось это близкое соседство с мертвой, зловещей «чернотой», но уже начало светать, и я, здраво рассудив, решил остановиться на дневку в этом старом, заброшенном маяке, который почему-то показался мне довольно надежным и безопасным убежищем. По крайней мере, на одну ночь.

10. Увольнение

С характерным, чуть дребезжащим звуком, погремев связкой ключей, наконец, отворила массивную, но абсолютно прозрачную дверь в свой кабинет и широким, приглашающим жестом пригласила пройти внутрь. Через какую-то минуту, показавшуюся мне вечностью неловкого молчания, мы с Катей уже сидели друг напротив друга за ее таким же стеклянным, минималистичным столом. Сквозь прозрачную, идеально отполированную столешницу было прекрасно видно, как женщина, устроившись поудобнее в своем эргономичном кресле, грациозно закинула одну свою стройную, обтянутую тонким нейлоном ногу на другую. Стены ее просторного кабинета, выходившие в общий опенспейс, также были выполнены из этого же самого прозрачного стекла. У меня, к слову, был точно такой же, абсолютно прозрачный, но гораздо более скромный по размерам кабинет, больше напоминавший аквариум для редких, но не слишком ценных рыбок.

Я прекрасно понимал, для чего вся эта архитектурная вакханалия была так хитроумно сделана. Мол, смотрите, дорогие сотрудники, ваш босс вот он, всегда на виду, всегда начеку. Ваш босс неусыпно бдит за вами. Ваш босс видит каждого из вас, как на ладони. Поэтому не могите отлынивать от работы, не смейте распивать чаи на рабочем месте, не смейте подолгу толпиться возле кулера с водой, обсуждая последние сплетни, и в туалетную комнату, будьте так любезны, ходите как можно реже, а лучше вообще не ходите. Иначе… Иначе всевидящее око вашего босса вас непременно увидит, а его могучая, карающая длань неминуемо настигнет и жестоко покарает за малейшее проявление нелояльности или расхлябанности. Эта философия «прозрачности» и «открытости» была краеугольным камнем корпоративной культуры «Адамоса», но на деле оборачивалась тотальной слежкой и создавала атмосферу недоверия.

Правда, есть во всей этой, казалось бы, безупречной и продуманной до мелочей схеме тотального контроля один маленький, но очень существенный нюанс. Стекло, как известно, абсолютно прозрачно в обе стороны. И в этих постоянно просматриваемых со всех сторон помещениях, так сильно напоминавших террариумы для подопытных животных, я просто физически не мог как следует сосредоточиться на выполнении своих собственных, непосредственных рабочих задач. Постоянное ощущение, что за тобой наблюдают, оценивают каждый твой жест, каждый взгляд, выматывало и не давало расслабиться ни на секунду. Как при этом умудрялись чувствовать себя рядовые сотрудники в этом огромном, гудящем, как потревоженный улей, опенспейсе, пребывая в постоянном, несмолкающем гвалте голосов, телефонных звонков и стука клавиатур, я, конечно, догадывался. Скорее всего, отвратительно. Но вот как им удавалось в таких условиях хоть что-то путное делать, оставалось для меня неразрешимой загадкой, почище тайны Бермудского треугольника.

Вот и сейчас я отчетливо почувствовал на своей собственной персоне несколько любопытных, оценивающих, а может, и злорадных, взглядов со стороны сотрудников ее департамента. Это было не очень-то приятно, мягко говоря. Чтобы хоть чем-то занять себя и не выдать своего нарастающего раздражения, я взял со стола свой стаканчик и демонстративно медленно отпил немного кофе. Латте. На удивление, очень вкусный. Натуральный, с характерной горчинкой и нежным молочным послевкусием. И в меру сладкий, именно так, как я люблю, хоть и предпочитаю чай.

Я с некоторым удивлением поднял взгляд на Катю. Та, заметив мою реакцию, довольно, почти самодовольно, усмехнулась.

– Нормально прошел фитнес, Аркадий, – ответила она на мой невысказанный вопрос, грациозно откидываясь на спинку своего высокого кожаного кресла и тоже делая небольшой глоток из своего стакана. – Тут рядом, буквально за углом, есть одна маленькая, очень уютная кофейня «У Измаила». Я всегда там завтракаю перед работой. Кофе в этом месте всегда просто классный, один из лучших в городе. Настоящий, а не синтетическая бурда.

Я молча кивнул, не зная, что на это ответить. Кофе я, честно говоря, не очень-то любил, всегда предпочитал ему хороший, крепкий черный чай. Чай, в отличие от кофе, почти всегда оставался натуральным, даже в наши непростые времена. А вот кофе… Лет пять назад его плантации по всему миру поразил какой-то новый, неизвестный ранее агрессивный грибок. И с тех пор сначала настоящего кофе на рынке стало заметно меньше, а потом и вовсе – катастрофически, удручающе мало. Цены на него, естественно, стремительно и совершенно неприлично взлетели до небес, делая этот некогда демократичный напиток привилегией очень богатых людей или откровенных гурманов. Я, конечно, вполне мог себе позволить чашечку натурального кофе хоть каждый день, но, по правде говоря, не кайфовал от него так, как многие другие. Не понимал этой всеобщей кофейной истерии.

– Катя, ценю ваше гостеприимство, но не думаю, что вы пригласили меня сюда в такую рань исключительно для того, чтобы разделить со мной этот утренний кофе, каким бы восхитительным он ни был…

Я задумчиво разглядывал яркий, вызывающе алый след от ее помады, оставшийся на белоснежном бумажном стаканчике. Эта затянувшаяся игра в любезности и светские беседы начинала меня откровенно утомлять. Все эти пустые, ничего не значащие разговоры о погоде, о пробках на дорогах, о качестве утреннего кофе – всё это был лишь стандартный, избитый психологический приём, известный под названием «расколоть лёд». То есть, попытаться вызвать у собеседника доверие, расположить его к себе, прежде чем перейти к основной, зачастую неприятной, теме разговора. Меня эти корпоративные условности и ритуалы откровенно раздражали. Не нужная, пустая суета лишь бессмысленно жрущая драгоценное время, которое можно было бы потратить с гораздо большей пользой.

– Мне, правда, очень приятно общаться с вами, Катя, и пить этот замечательный кофе, – я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более искренне, хотя это было нелегко, – но, может быть, мы все-таки перейдём сразу к делу? У меня сегодня еще много планов.