S-T-I-K-S. «А» – значит атомиты!

Ремор сделала еще один небольшой, элегантный глоток, на мгновение задержала на мне пронзительный, изучающий взгляд своих темных, почти черных глаз, и, наконец, коротко кивнула, словно давая долгожданное разрешение.

– Хорошо, Аркадий. Вы правы, не будем тянуть кота за хвост. Некоторые… скажем так, весьма влиятельные люди в нашей компании обеспокоены тем, как в последнее время обстоят дела в вашем отделе. И они очень настоятельно просили меня провести с вами эту… разъяснительную беседу.

Под этими туманными «некоторыми», я это прекрасно понимал, могли скрываться только члены совета директоров или, что более вероятно, сам всемогущий президент компании, Альберт Кузнецов. Но в моем отделе, я был в этом абсолютно уверен, было все более чем нормально. Даже отлично, я бы сказал.

– И что же конкретно не так с моим отделом, Катя? – едва подавляя подкатывающее к горлу раздражение, спросил я, изо всех сил стараясь придать своему голосу ледяное, почти металлическое спокойствие.

Сердце мое, однако, предательски учащенно забилось в груди. Интересно, это тоже какая-то заранее спланированная психологическая уловка с ее стороны? Конечно, уловка, даже не сомневайся, Аркадий. Зачем бы еще ей понадобилось так хитро и витиевато строить свои фразы, чтобы сознательно вынуждать собеседника задавать все новые и новые уточняющие вопросы, заставляя его вытягивать информацию по крупицам? Это был ее излюбленный прием – заставить человека нервничать, оправдываться, выдать свои слабые места.

– Продажи флагманских нейрочипов модели «Н12/Линк – П» за последний квартал сократились почти на двадцать процентов, Аркадий, – ее голос, несмотря на все попытки изображать позитив и жизнерадостность, на этот раз отчетливо лязгнул холодной сталью. – Вы, как непосредственный руководитель отдела «холодных» продаж, можете как-то внятно объяснить это досадное явление? Или, может быть, вы не в курсе?

– Очень просто могу объяснить, Катя, – глубоко набрав в грудь побольше воздуха, чтобы успокоиться, начал я, призывая на помощь все свое самообладание и хладнокровие. – Модель «Н12/Линк – П», как вы, Катя, наверное, прекрасно знаете, является персональным, пользовательским чиплинком последнего поколения. Такие высокотехнологичные приборы изначально ориентированы в первую очередь на розничные, индивидуальные продажи. Так вот, после недавнего обстоятельного совещания с вице-президентом, господином Орловым, и директором департамента маркетинга, госпожой Светловой, мы все вместе пришли к единому, консолидированному выводу, что заниматься вот такими разовыми, мелкими продажами частным лицам – это, мягко говоря, не совсем профильная задача для нашего высококвалифицированного отдела корпоративных продаж. Это все равно, что из пушки по воробьям стрелять.

Я сделал небольшую паузу и отпил из своего стакана немного уже успевшего остыть, но все еще вкусного латте. Катя молчала, не сводя с меня своих внимательных, изучающих глаз, словно пыталась прочитать мои мысли. Я же спокойно продолжил говорить, излагая свою точку зрения:

– Все те, кто действительно хотел приобрести эту разрекламированную новинку и, что немаловажно, имел на нее достаточное количество свободных денежных средств, уже давно ее купили, еще на старте продаж. Рынок розничных продаж этой модели сейчас практически полностью насыщен. Я же твердо уверен, Катя, и всегда на этом настаивал, что основная и единственная реальная эффективность работы любого отдела продаж, в том числе и моего, обусловлена исключительно общей суммой полученной прибыли, а не количеством проданных единиц товара. Вы согласны со мной в этом принципиальном вопросе?

– Да, Аркадий, я, безусловно, согласна с этим вашим утверждением, – довольно энергично, даже слишком, кивнула Ремор, и ее светлые волосы качнулись в такт движению. – Прибыль – это, конечно, очень важно. Однако… коммерческий отдел, по своему определению, должен успешно справляться со всеми без исключения поставленными перед ним задачами, так или иначе касающимися продаж всего ассортимента продукции компании. Включая и розничные продажи, как бы вы к ним ни относились. Такова политика компании.

– Глобальная, стратегическая задача любого отдела продаж, Катя, в первую очередь заключается в формировании максимально возможной, ожидаемой прибыли для компании в целом. Вы ведь согласны со мной и в этом, Катя? – снова предельно вежливо, но уже с нажимом, поинтересовался я.

Мне начинала надоедать эта игра в кошки-мышки.

– Да, с этим я также, пожалуй, согласна… – чуть помедлив, нехотя признала она.

– Ну, тогда давайте просто посмотрим на реальные показатели общей прибыли моего отдела за последние полгода, – я демонстративно достал из кармана свой коммуникатор, поместил его на прозрачную поверхность стола и одним движением пальца активировал большой, яркий голографический экран, который тут же завис в воздухе между нами. Я быстро вывел на него подробные помесячные графики и таблицы с цифрами, сопроводив это сухими комментариями:

– Чтобы не быть голословным, Катя, и не тратить наше с вами драгоценное время на пустые препирательства… Смотрите сами. Вот это февраль. Я тогда только-только пришел в компанию, еще толком не успел войти в курс дела. И тем не менее, рост общей прибыли отдела составил почти десять процентов в сравнении с аналогичным периодом прошлого года. Март – уже двенадцать процентов. Апрель – сорок. Май – тридцать восемь. Июнь, внимание, – двести семь процентов роста! Июль – триста один процент! За август окончательных, сведенных показателей пока еще нет, бухгалтерия тормозит, как всегда, но будьте уверены, Катя, общая положительная тенденция стремительного роста никуда не делась. Она сохраняется.

Катя даже не взглянула на впечатляющие цифры на голограмме. Она внимательно, не мигая, изучала мое лицо, сквозь полупрозрачную, мерцающую поверхность экрана. Сухие показатели ее, похоже, не очень-то интересовали. Она искала что-то другое.

– И весь этот впечатляющий рост показателей вы, Аркадий, целиком и полностью относите исключительно на свой счет, я правильно вас понимаю? – с легкой, едва заметной иронией в голосе уточнила Ремор.

Я одним жестом погасил голографический экран, убрал коммуникатор обратно в карман брюк, картинно пожал плечами, а после довольно резко, уже не сдерживая своего раздражения, парировал:

– Ну, конечно, Катя! А на чей же еще? Цифры, как говорится, упрямая вещь, они говорят сами за себя, не так ли? Или, может быть, вы относите этот феноменальный рост продаж на счет каких-нибудь мифических зеленых рептилоидов с планеты Нибиру, которые тайно скупили всю нашу продукцию?

Внезапно Катя широко, почти по-детски, улыбнулась, и на ее щеках появились милые ямочки. Но ее глаза, ее темные, глубокие глаза, при этом остались на удивление грустными, почти печальными.

– Нет, Аркадий, я лично так не считаю, я вижу вашу работу, – тихо сказала она. – Но, к сожалению, многие в руководстве нашей компании уверены, что этот значительный рост продаж и ваше недавнее появление в «Адамосе» – это простое совпадение, никак не связанные между собой события. Им так удобнее думать.

– То есть, как это «не связаны»? – на этот раз пришла моя, Арка, пора искренне удивиться. – Но ведь это же полный абсурд! Самое значительное, просто взрывное увеличение объемов продаж у нас случилось именно в июле. А мы как раз именно в этом месяце практически полностью прекратили заниматься этими мелкими, невыгодными розничными продажами модели «Н12/Линк – П» и вплотную, со всей энергией, занялись активным продвижением на рынок наших новых корпоративных продуктов – «эмок», «ишек» и «вешек». Насколько успешно мы этим занялись, вы можете судить сами. Показатели вы только что видели своими глазами.

– Боюсь, что судить об этом не мне, Аркадий, как бы мне этого ни хотелось, – сухо, почти официально, ответила Ремор, и ее лицо снова стало непроницаемым, как маска. – Совет директоров и лично президент компании, господин Кузнецов, считают, что вы, к сожалению, недостаточно хорошо справляетесь с возложенной на вас ответственной задачей. И они приняли решение…

– Я… я не понимаю, Катя… Что происходит? Это какая-то ошибка? – пролепетал я, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног.

Она с силой, почти со злостью, хлопнула своей изящной ладошкой по стеклянной поверхности стола. Надетое на ее безымянный палец правой руки массивное обручальное кольцо из белого золота с крупным бриллиантом звонко, отчетливо щелкнуло по гладкому покрытию столешницы, словно ставя жирную, окончательную точку в конце нашего короткого, но такого драматичного обсуждения.

– Меня попросили… вернее, мне приказали, Аркадий, принять от тебя сегодня же заявление об уходе по собственному желанию, – ее голос звучал глухо и как-то отстранённо, словно она говорила не со мной, а с пустым местом. – Если ты откажешься его подписывать, то тебя просто уволят по статье, за несоответствие занимаемой должности. Со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями для твоей дальнейшей карьеры. Выбор за тобой, но я бы на твоем месте не стала упрямиться.

Кровь мгновенно прилила к моему лицу, опалив его жаром. Брови непроизвольно поползли вверх, на лоб, выражая крайнюю степень изумления и возмущения. Первым, почти рефлекторным, побуждением было немедленно вскочить, опрокинув стул, и сломя голову пойти разбираться в кабинет самого Альберта Кузнецова, президента «Адамоса», этого старого друга моего отца. Потребовать объяснений, справедливости, в конце концов! Но я, досчитав про себя до десяти и немного остыв, лишь молча попросил у нее чистый лист бумаги и обычную шариковую ручку. И по старинке, размашистым, чуть нервным почерком, быстро написал короткое заявление об увольнении.

В данный, конкретный момент жгучее, всепоглощающее раздражение и горькое, душащее огорчение от несправедливости взяли главную, солирующую скрипку в сложном, многоголосом оркестре моих смятенных эмоций. Да, черт возьми, я был хорошим, очень хорошим руководителем отдела продаж! Да что там хорошим, я был просто прекрасен в этом деле! И работу с такими выдающимися навыками и таким послужным списком я, без сомнения, найду себе очень быстро, и, возможно, даже на более выгодных условиях. А вот компания «Адамос»… она останется без такого ценного, чертовски перспективного и талантливого кадра. И это будет их самой большой ошибкой.

*****

Вопреки моим собственным ожиданиям, с Катей Ремор я увиделся снова, и на удивление очень скоро. Собрав под откровенно ошарашенными, сочувствующими, а местами и злорадными взглядами своих теперь уже бывших подчиненных немногочисленные личные вещи, в большой, черный мусорный пакет, который я без тени смущения попросил у пробегавшего мимо труженика клининговой компании. Коротко и без лишних сантиментов, попрощался со всеми и решительно направился на подземную, всегда сумрачную и гулкую парковку, где утром оставил свою машину.

Я никогда не курил и не переносил табачного дыма, поэтому этот едкий, неприятный запах, отчетливо витавший в большом, гулком, полутемном помещении парковки, почувствовал сразу, едва спустившись по лестнице. А чуть позже, пройдя несколько рядов машин, я увидел и ее – стройную, элегантную женскую фигуру, неподвижно стоящую у серой бетонной стены, рядом с моим автомобилем.

Катя. Это была она. Она ждала меня здесь. В ее тонких, ухоженных пальцах дымилась тонкая сигарета.

Молча, не говоря ни слова, я прошел мимо нее, открыл багажник своего автомобиля и небрежно закинул туда пакет с вещами.

– Аркадий! – ее голос прозвучал как-то неуверенно, почти виновато.

Я захлопнул багажник, сел за руль и молча положил руки на холодный пластик рулевого колеса, глядя прямо перед собой.

– Арк… пожалуйста, подожди…

– Я думал, Катя, мы уже все обсудили и все решили там, наверху, – не поворачивая головы, холодно бросил я. – Или что-то еще? Какие-то новые инструкции от руководства?

Я не без некоторого удивления все же повернулся и посмотрел на Ремор. Она выглядела какой-то растерянной и очень уставшей.

– Ты сейчас, конечно, очень расстроен, Аркадий, я все понимаю, – быстро заговорила она, сделав шаг к моей машине. – Но я бы очень хотела сказать тебе еще пару слов, если ты, конечно, позволишь… Это важно. Для меня важно.

Приглашать ее сейчас в салон моей машины мне совершенно не хотелось. Хоть этот специфический запах дорогого табачного дыма, смешанный с ее изысканным парфюмом, и был мне, как ни странно, даже немного приятен, но вот ездить потом в насквозь прокуренной машине… Нет уж, увольте. Поэтому я сам молча вылез из машины. Говорить с ней через опущенное стекло почему-то казалось мне сейчас совершенно неправильным.

– Зачем? – спокойно, почти равнодушно глядя ей прямо в глаза, задал я, Арк, единственный вопрос, который действительно волновал меня сейчас больше всего на свете.

Все остальное действительно было уже неважно.

– Зачем я тебя сегодня уволила, ты это хочешь спросить? – она нервно затянулась сигаретой, выпустив в потолок облачко сизого дыма. – Поверь, Аркадий, мне просто сказали это сделать… У меня не было выбора. Распоряжение сверху.

– Нет, Катя. Я хочу спросить другое, – я покачал головой. – Зачем ты начала тогда так издалека? Все эти разговоры про показатели, про продажи, про мою якобы неэффективность… Зачем весь этот спектакль? Можно же просто сказать правду сразу.

11. Орда

Маяк, мой новый временный дом, оказался не просто одиноко стоящей башней, сиротливо взирающей на бескрайние, мертвые просторы. Вокруг него, словно верные стражи, расположилось около десятка разнообразных по размеру и назначению зданий, создавая видимость небольшого, когда-то обжитого хутора. Тут был и вполне себе жилой, крепкий на вид двухэтажный каменный дом под ярко-красной черепичной крышей, с просторным, судя по всему, подвалом, обещавшим прохладу и безопасность. И два приземистых, но вместительных лодочных сарая, стены которых пахли просмоленной древесиной и застарелой рыбой. А также несколько разнокалиберных хозяйственных построек, предназначение которых с первого взгляда определить было сложно. Я не стал тратить драгоценное время на детальное разглядывание заброшенного хлева и покосившихся курятников, или проводить тщательную ревизию в полуразрушенных мастерских и пахнущем плесенью погребе. Я лишь быстро, но внимательно осмотрел их, удовлетворившись тем, что там никто не прячется в засаде, в ожидании жертвы. Любая неосмотрительность могла стоить очень дорого.

Утро уже успело раскрасить далекий горизонт в тревожные, кроваво-красные тона, предвещая восход. Я поспешил укрыться в массивной, надежной, как мне казалось, башне самого маяка. Забравшись по винтовой лестнице на самый верхний этаж, прямо перед входом в огромное, круглое помещение «фонаря», где когда-то были установлены мощные прожекторы, указывающие путь заблудившимся кораблям, раскатал туристический каремат, бросил на него видавший виды, но все еще теплый спальник и, наконец, позволил себе от пуза, до отвала, наесться. Горячая тушенка с гречкой, подогретая на таблетке сухого спирта, запитая остатками «живуна» и кислой «гороховкой», показалась мне сейчас пищей богов. Ноги нещадно гудели и болели от непривычно долгого, многокилометрового перехода, но я был доволен собой, что успел вовремя покинуть тот проклятый кластер, до того, как там произошла перезагрузка.

Проснулся только ближе к обеду, когда солнце уже стояло высоко, от неожиданно пришедших мне в голову ярких, почти осязаемых, то ли обрывков воспоминаний, то ли каких-то странных, кинематографичных видений из чьей-то совершенно чужой, незнакомой мне жизни. Хотя… Почему, собственно, «чьих-то»? Я ведь прекрасно знаю, я почти уверен, чьи это навязчивые, непрошеные воспоминания – это воспоминания того самого Аркадия Солнечникова, человека, чью личность я, похоже, постепенно поглощаю, или который поглощает меня. Вопрос был только в том, я – это все еще он, или уже нет? Или я – это уже кто-то третий, нечто среднее, некий гибрид? Некоторое, довольно продолжительное время я лежал так, без движения, полностью поглощенный этими захватывающими, почти наркотическими впечатлениями и бурными, незнакомыми мне эмоциями от этой чуждой, но такой притягательной для меня жизни. Я размышлял о том, есть ли вообще хоть какой-то смысл продолжать мое нынешнее, такое жалкое и беспросветное существование. Вот зачем, спрашивается, и дальше так бессмысленно трепыхаться, цепляться за эту проклятую жизнь? Ведь уже совершенно ясно, как божий день, что теперь мне, кем бы я ни был, путь назад, в тот, прежний мир, окончательно и бесповоротно заказан. Придется теперь как-то здесь жить – в этом безумном, жестоком мире, называемом местными старожилами не иначе как «Ульем». И что я тут, в этом Улье, испытал с того самого момента, как начал себя хоть как-то смутно помнить? Только бесконечный, изнуряющий голод, постоянные, унизительные лишения, невыносимую физическую и душевную боль, подлое предательство тех, кому я успел довериться, и всепоглощающий, испепеляющий гнев на весь этот проклятый мир… Нужна ли мне такая «жизнь»? Стоит ли она того, чтобы за нее бороться?

Ведь надо, наконец, честно себе признаться, перспектива моего дальнейшего существования в этом мире вырисовывалась довольно мрачная, если не сказать – абсолютно беспросветная. Что я вообще знаю о том месте, в котором я так неожиданно застрял? Да, в общем-то, немного, почти ничего. Но даже того немногого, что мне уже известно из обрывочных рассказов трейсера и той самой брошюры, вполне достаточно, чтобы сделать один неутешительный, почти смертельный вывод: как минимум один из местных «стабов» – так здесь называют относительно безопасные, укрепленные поселения иммунных – совершенно открыто, не стесняясь, платит немалые деньги за уничтоженных «атомитов» (так они называют таких, как я) профессиональным, хорошо вооруженным охотникам на них… то есть, фактически, на нас… То есть, если называть вещи своими именами, на меня. Вероятно, эти охотники получают солидное вознаграждение в тех самых споранах, которые я научился извлекать, за каждого убитого «атомита». Иначе, зачем бы им было отправляться за триста, а то и больше, километров в такое долгое и невероятно опасное путешествие по кишащим тварями землям, просто чтобы немного поохотиться на таких, как я? Чистый бизнес, ничего личного.

О своих собственных, новоприобретенных бойцовских навыках я, честно говоря, никаких особых иллюзий не питал. Да, мне повезло, я сумел одолеть в том отчаянном рукопашном бою того «трейсера», но ведь таких же, а то и куда более сильных и опытных, головорезов, как он, жаждущих пристрелить меня и получить за мою голову награду, здесь, в Улье, наверняка очень много. А я – один. Совершенно один. И если даже какое-то, пусть и непродолжительное, время я и сумею успешно прятаться от них, то конец все равно немного предсказуем – меня рано или поздно найдут и убьют. Если не эти проклятые зараженные твари, так такие же, как я, но более удачливые и безжалостные, иммунные. А если не заражённые, так иммунные, или внешники, или нолды – таинственные и могущественные обитатели этого мира, о которых я пока почти ничего не знал, но которых все здесь панически боялись.

Неизвестно, как глубоко в эту вязкую, засасывающую пучину беспросветного отчаяния я бы в итоге погрузился, если бы из этого мрачного, затхлого омута моих безрадостных, суицидальных мыслей меня внезапно, как удар хлыста, не выдернул оглушительный, раскатистый удар грома, от которого задрожали стёкла в небольших оконцах в толстых каменных стенах маяка.

Быстро нацепив на нос свои темные, почти непроницаемые очки и тщательно спрятав лицо под капюшоном и шёлком самодельной балаклавы, я осторожно, крадучись, выбрался на узкую, продуваемую всеми ветрами смотровую площадку, опоясывающую вершину башни. То, что я сейчас вижу своими глазами эту самую, таинственную «перезагрузку» кластера, я понял далеко не сразу. Просто в какой-то момент я отчетливо ощутил мощный, упругий, почти физически ощутимый напор ветра, который дул строго в одном направлении – в сторону идеально ровной, словно проведенной по гигантской линейке, четко отрезанной границы кластера. Постепенно начал накапливаться и все больше и больше густеть странный, молочно-белый, непроницаемый туман. Когда его плотная, почти осязаемая пелена поднялась уже на приличную, почти до самых облаков, высоту, внутри этого ограниченного периметра внезапно начало что-то ярко, ослепительно сверкать и вспыхивать, словно сотня каких-то сумасшедших, обезумевших сварщиков одновременно, в каком-то безумном трудовом порыве, принялась работать дуговыми электросварками в сотне разных мест разом. Это совершенно точно не могло быть ничем иным, кроме как неизвестным мне, но явно природным, или, вернее, псевдоприродным, явлением, если так вообще можно назвать все то безумие, что творится в Улье.

Это совершенно точно не могло быть делом рук человеческих, так как все известные мне коммуникации, в том числе и все линии энергоснабжения, при такой вот «перезагрузке», как я понял, полностью и необратимо обрываются, превращаясь в бесполезный хлам. Да даже если бы они и не обрывались, тем несчастным, только что перенесшимся сюда, в этот ад, сварщикам, я думаю, сейчас было бы совершенно не до своей работы. По самым грубым, самым приблизительным моим прикидкам, основанным на той самой брошюрке, около девяноста процентов всех «попаданцев» в Улей так никогда и не становятся иммунными, как я. Они стремительно, буквально на глазах, деградируют, их организм претерпевает чудовищные, необратимые изменения, и они очень быстро становятся теми, кого здесь, в Улье, презрительно называют «пустышами» или, чаще, «медляками». Ими они и пополняют многочисленные, постоянно обновляющиеся ряды первой, самой многочисленной, но далеко не низшей ступени в сложной иерархии местных зараженных тварей. Дальше у них есть только два пути: либо им повезет, и они смогут найти себе достаточное количество пропитания и начать постепенно эволюционировать во все более и более крупных, сильных и опасных тварей, либо они так и будут медленно деградировать, превращаясь в отвратительных «ползунов», и в итоге просто погибнут от голода и истощения.

Для всех видов зараженных в Улье питание – это жизненно важный, ключевой аспект их существования. А так как они, по какой-то неизвестной мне причине, ничего, кроме мяса, есть не могут, то основой их ежедневного рациона, их главным источником калорий, становятся несчастные, попавшие в Улей вместе с ними, на одном кластере. Тем же немногим счастливчикам, которые оказались иммунными, если они, конечно, захотят уцелеть в этой мясорубке, придется очень крепко, до скрипа зубов, задуматься о своем собственном выживании. И не только задуматься, но и предпринять в этом направлении самые решительные, самые отчаянные шаги. Иначе их просто сожрут.

Это безумное, хаотичное сверкание, так сильно похожее на мириады вспышек от электросварки, продолжалось еще минут десять, не меньше. Несколько раз где-то совсем рядом, казалось, прямо над моей головой, оглушительно, раскатисто громыхнул гром, от которого закладывало уши, но самих молний при этом видно не было. После этого плотный, молочно-белый туман начал медленно, очень неохотно, рассеиваться. И я не сразу, далеко не сразу понял, что это уже совершенно новый, другой кластер появился на месте того, прежнего, который только что был «перезагружен». Из-за все еще плотного, клубящегося тумана очертания домов и улиц внизу, казалось, остались почти неизменными, такими же, как и раньше. Но вот где-то внизу истошно, надрывно заверещала сирена полицейской машины. Несколько легковых автомобилей, словно очнувшись от долгого сна, принялись отчаянно, испуганно гудеть. Затем раздался пронзительный, режущий слух визг стирающихся об асфальт автомобильных покрышек, потом – глухой, скрежещущий звук удара сминаемого, металла, и сразу за ним – звонкий, перезвон посыпавшегося на землю разбитого вдребезги стекла – это две легковые машины, не успев затормозить, лоб в лоб столкнулись на перекрестке. Через несколько томительных секунд до моих ушей донеслись звуки какой-то неумелой, но очень энергичной и цветистой матерной брани и характерные глухие звуки начавшейся потасовки. Еще пару минут спустя где-то неподалеку отчаянно, разрывая тишину, завыла автомобильная сигнализация.

Где-то там, внизу, в этом все еще клубящемся, обманчивом тумане, все еще на полном ходу мчались по улицам ничего не подозревающие автомобили, они отчаянно сигналили друг другу и слепили встречных ярким светом своих фар. Люди, их водители и пассажиры, пока еще совершенно не поняли, что именно происходит вокруг них. Правила игры в этом мире между тем уже кардинально и бесповоротно поменялись, но этим несчастным, обреченным «попаданцам» об этом, конечно же, никто не удосужился сообщить. Их просто выбросило сюда на съедение местным тварям.

Туман, наконец, окончательно развеялся, унесенный порывами ветра. И люди, высыпавшие из машин и домов, останавливались прямо посреди дороги и с недоверием, глазели на это совершенно невиданное, немыслимое, сюрреалистическое зрелище. Вместо их привычного, знакомого до последней выбоины на асфальте городского района, теперь прямо перед ними, на небольшом холме, высился огромный, старый, заброшенный маяк, за которым, насколько хватало глаз, простиралась до самого горизонта безжизненная, антрацитово–черная, обугленная равнина. Некоторые, наиболее предприимчивые или просто любопытные, горожане останавливали свои машины прямо на проезжей части, создавая заторы, и спешно снимали все это невероятное, пугающее происходящее на камеры своих навороченных коммуникаторов, вероятно, в надежде потом выложить это в сеть и собрать миллионы лайков. Глупцы.