S-T-I-K-S. «А» – значит атомиты!

Алексей Елисеев

S-T-I-K-S. «А» – значит атомиты!

Название: S-T-I-K-S. «А» – значит атомиты!

Автор: Алексей Елисеев

01. Хищник

Бежать, бежать, бежать! Эта мысль… Не мысль даже… Побуждение, словно молот, стучало в висках, вытесняя всё остальное из разума. Ноги горели огнём, мышцы дрожали от напряжения, грозя отказать в любой момент. Сколько я уже мчусь, не разбирая дороги? Час? Два? Или всего несколько минут, которые растянулись в вечность под гнётом страха? В голове крутился лишь один панический вопль, не мысль даже, а звериный импульс: «Спасайте меня, ноги! Вытаскивайте!» Ещё этой ночью я чувствовал себя прекрасно. Я был сыт, я грелся в тепле, я был охотником. Я рвал плоть, вгрызаясь в неё с жадностью дикого зверя, и кровь стекала по подбородку горячими струями. Но всё изменилось в единый миг. То, что было уютным фоном, превратилось в угрозу, в стену ядовитого ужаса, гнавшего меня сейчас прочь. Мой инстинкт самосохранения, точно раненый зверь, выл на грани сознания: «Беги! Спасайся! Не оглядывайся!»

Я выскочил из зоны, где воздух был пропитан невидимой, но ощутимой опасностью, и тут же рухнул на потрескавшийся асфальт. Дыхание вырывалось из груди хриплыми рывками, лёгкие жгло. Я лежал, точно загнанный волк, не в силах пошевелиться. Но долго так валяться нельзя. Найдут. Сожрут. Если не такие, как я, то другие твари, что рыщут в этом проклятом месте. С трудом отполз за угол ближайшего здания, укрывшись в тени облезлой стены. Холодный бетон под спиной казался единственным приятным ощущением за последние часы.

Солнце ещё не показалось над крышами заброшенных домов, но я уже чувствовал, как его грядущие лучи обожгут мою кожу. Что со мной? Кем я стал? Я поднёс руки к лицу, вглядываясь в них с нарастающим ужасом. Кожа выглядела больной, сморщенной, покрытой мелкими язвочками, словно после сильной аллергической реакции или ожога. Хотелось завопить, завыть в голос от отвращения и страха перед самим собой, но я сжал зубы, чтобы не выдать своё местоположение.«Что со мной?!» – кричало всё внутри. Я ведь не такой… или такой? Каким я был раньше? Каким должен быть? Философские размышления о своей природе были беспощадно прерваны первыми лучами рассвета. Они полоснули по глазам, точно ножи, и я инстинктивно вжался в стену, озираясь по сторонам в поисках укрытия.

В узком переулке, где я укрывался, громоздились старые металлические мусорные баки, источающие вонь гниющих отходов. Забраться в один из них? Зарыться в кучу отбросов, чтобы смертоносный свет не добрался до моей чувствительной кожи? Нет. Я ещё не скатился в такую пучину отчаяния, чтобы прятаться среди мусора, как крыса. Взгляд метнулся к противоположной стене. Там виднелась задняя дверь какого-то здания – массивная, металлическая, выглядящая неприступной. Но, приглядевшись, я заметил, что она чуть приоткрыта, на ширину пары пальцев. Не раздумывая, я рванул к ней, чувствуя, как сердце колотится в груди. Дёрнул за ручку. Заперто!

Однако створка слегка поддалась под натиском, и изнутри донёсся слабый звон цепи. Цепь? Это был шанс! Я снова оглянулся. Солнце неумолимо поднималось, его свет уже золотил края переулка. Кажется, это называлось «рассветом» – слово всплыло из глубин памяти, как обломок прошлого. Не теряя времени, я просунул руку в щель и нащупал крюк, державший цепь, которая не позволяла двери полностью открыться. Несколько минут лихорадочной возни – пальцы скользили, пот заливал глаза, – и крюк наконец поддался. Цепь с громким лязгом упала на пол, а створка с душераздирающим скрипом распахнулась. Я замер, парализованный страхом, не в силах сделать шаг внутрь.Я не знал, что ждёт меня за порогом, но внутренний голос, тот самый инстинкт самосохранения, орал во всю мощь: «Бойся! Здесь опасно!»

И я боялся. Как оказалось, не зря.

За спиной раздалось урчание. Нет, не то уютное мурлыканье, которое издают домашние коты. Это был низкий, гортанный звук, рождённый не в горле, а где-то глубже, в недрах того, что едва ли можно назвать человеком. Такого я не слышал никогда в жизни. Если люди говорят на выдохе, то это урчание раздавалось на вдохе, и голосовые связки тут явно ни при чём – звук казался чисто механическим, почти неживым. Я медленно обернулся, чувствуя, как ледяной пот стекает по спине.

Передо мной стоял мужчина – или то, что когда-то было мужчиной. Не богатырского телосложения, обычного, даже щуплого. Но кожа его была неестественного мертвенно-серого цвета, а голые ноги переплетали узлы асимметричных, вздувшихся мышц, словно вылепленных из сырой глины. На первый взгляд, он походил на бомжа – из тех, что роются в помойках. Ниже пояса одежды не было вовсе, а верхнюю часть тела прикрывала замызганная, истрепавшаяся до состояния тряпки майка-алкоголичка, больше напоминающая рваный топ.

Но глаза… Глаза не принадлежали человеку. Ни радужки, ни белков – только чёрная, блестящая пустота, как у насекомого. И всё же, несмотря на мутацию, в этом взгляде читались две вещи: неутолимый голод и полное отсутствие разума. На осознание этого ушла секунда. А в следующую понял, что охотник уже не я – это за мной охотились.

Тварь, лишь отдалённо напоминающая человека, бросилась ко мне с нечеловеческой скоростью. Единственное, что я успел, – нырнуть внутрь помещения. Но захлопнуть дверь не получилось. В щель просунулась рука – грубая, с грязными, заскорузлыми ногтями, больше похожими на когти. Пальцы вцепились в воротник моего пиджака и с неимоверной силой потянули на себя. Я, ошалевший от ужаса, полуобернулся, вцепился в ручку двери и изо всех сил дёрнул её обратно. Урчание повторилось, на этот раз громче, как раскат грома, заставив меня вздрогнуть. Но теперь это был не соло – это был жуткий дуэт. Где-то неподалёку отвечали другие твари, их зов был сигналом к охоте, обещанием боли и смерти.

Минута – и я заметил, что рядом с дверью притулилась метла. Обычная, из связанных прутьев, с потёртой деревянной ручкой. Кто такими сейчас вообще пользуется? А за ней, за оцинкованным ведром, притаился ржавый топор. Грязный, с выщербленным лезвием, но всё же это оружие. Продолжая удерживать дверь одной рукой, я потянулся к топору. Это оказалось не так просто – голодная тварь снаружи дёргала меня за воротник, не давая дотянуться. Один раз пальцы соскользнули, второй – тоже. Но на третий я всё-таки ухватил тяжёлое орудие. Не раздумывая, рубанул по запястью мертвяка изо всех сил.

Первый удар, смазанный и неуверенный, ожидаемого результата не принёс. Рука твари даже не дрогнула, продолжая цепко держать меня. Но внезапно страх, который сковывал меня с того момента, как я осознал себя бегущим по этим мёртвым улицам, отступил. На его место хлынул гнев – чистый, обжигающий, придающий решимости.

Второй удар я нанёс с яростью, вложив в него всю накопившуюся злость. Но и это не заставило мертвяка отпустить. Хотя рана, судя по всему, была серьёзной – из неё тут же хлынула тёмная, густая, почти чёрная кровь, заливая дверной косяк. Третий удар оказался решающим. Я саданул так, что по пустому помещению разнёсся гулкий звук, будто топор врезался в сырую кость. Цель была достигнута – рука твари отлетела, а я вытолкнул её обладателя наружу и захлопнул дверь. Тут же, тяжело дыша, зафиксировал створку цепью, как было до того.

Для верности я задвинул ещё и мощную самодельную задвижку из листовой стали. И в тот же момент в дверь врезались с неимоверной силой. Створка задрожала, с косяка отвалилась штукатурка, но преграда выдержала. За первым ударом последовал второй, затем третий. Я сжал губы, чтобы не выкрикнуть что-то саркастичное – вроде «стучи головой, может, мозги вернутся». Но решил воздержаться. Хотя, какой ещё провокацией можно считать отрубление конечности ржавым топором?

Я посмотрел на орудие, зажатое в моей руке, и оценил его вес. Тяжёлое. Сначала хотел отбросить, но передумал. Вдруг снова пригодится? В мире, где выживание – это не выбор, а борьба, любое оружие может стать решающим аргументом между жизнью и смертью.

Стало ясно, что я попал на какое-то предприятие. Передо мной открылся просторный тамбур, ведущий в узкий коридор. Стены до уровня плеч были выкрашены ядовито-зелёной краской, той самой, что обычно используется в казённых учреждениях. Выше шла неровная побелка, местами осыпающаяся. Пол устилала шершавая керамическая плитка неприятного светло-коричневого оттенка – цвета, который в народе называют «детской неожиданностью». Всё вокруг кричало о заброшенности: запах сырости, смешанный с чем-то химическим, царапал ноздри. Но внутри никто не урчал, не скрёбся. Если не считать долбящегося в дверь упыря, в помещении царила гробовая тишина, мрачная и тяжёлая, словно саван.

Тело болело – всё, кроме, пожалуй, ногтей и волос. Хотелось упасть прямо здесь, на этот грязный плиточный пол, и притвориться мёртвым, забыв о мире, полном кошмаров. Но здравый смысл толкал меня вперёд. Надо осмотреть здание. Если есть другие входы, их нужно закрыть. Я не собираюсь становиться обедом для зомби, пока сплю. Пусть это существо снаружи не выглядит достаточно умным, чтобы обойти здание и поискать другую дверь, но рисковать не стоило. Упорства и выносливости у этой твари хоть отбавляй – раз за разом она бросалась на металл, не щадя себя и не теряя сил. И, судя по всему, отступать не собиралась.

Первый сюрприз ждал меня сразу за тамбуром, в большом цеху. Это была химчистка – просторное помещение, утыканное старыми машинами и вешалками для одежды. Но пересидеть здесь сколько-нибудь серьёзную осаду или хотя бы дождаться заката не выйдет. Солнечные лучи, обжигающие для моей кожи, пронизывали цех насквозь через высокие окна, заливая его светом, от которого меня начинало мутить.

Или всё же есть шанс? Я заметил собранные жалюзи и, не теряя времени, принялся опускать их одно за другим. На одном из окон механизм заело, но к тому моменту освещённым остался лишь небольшой участок. Этого более чем достаточно, чтобы протянуть до вечера. Я выдохнул с облегчением, чувствуя, как плечи слегка расслабляются. Проверил парадный вход – закрыт. Снаружи опущены рольставни, закрывающие стеклянную входную группу. Не неприступная крепость, конечно, но безопаснее, чем ничего.

Пройдя дальше, я обследовал все уголки предприятия. Клиентская зона с выцветшими вывесками, кабинеты с казёнными табличками – бухгалтерия, администрация. Склад с химией, где в воздухе висел резкий запах моющих средств. Комната, заваленная грудой грязной одежды, от которой разило потом и старыми пятнами. Каморка механика с инструментами, видимо, чинившего стиральные машины. И, наконец, бытовка рабочих – тёмная, душная, но именно здесь было всё, что мне нужно.

Что мне было нужно? Немного. Полтора литра воды из кулера, которая текла по горлу, как спасительный эликсир, смывая привкус страха. А затем – продавленный диван с облезлой обивкой, пахнущий застарелым табаком. Я рухнул на него, не раздеваясь, не раздумывая. Сон накрыл меня, как чёрная волна, погружая в пустоту. Это была не просто дремота – это была потеря сознания, будто кто-то выключил свет в моей голове. И в этот момент я не думал ни о тварях снаружи, ни о своей изувеченной коже, ни о том, кем я стал. Только темнота. Только тишина.

02. Проблеск

Тёплый июньский ветер, пропитанный летним зноем, ласково шелестел за окнами автомобиля, но не мог пробиться в салон. Кондиционированный воздух, охлаждённый до комфортных двадцати одного градуса, приятно холодил кожу, но был безжизненным, стерильным, лишённым запахов трав и асфальта, прогретого солнцем. Так же безжизненна была и надежда на то, что родители Аркадия примут его избранницу. Это не то чтобы причиняло ему невыносимую внутренюю боль, но и душевного равновесия он также не ощущал. В груди пылала злость – не на родных, а на самого себя. Она выжигала нутро, оставляя после себя пустоту, которая разрасталась с пугающей скоростью, словно злокачественная опухоль, пожирающая всё живое на своём пути.

Ведь был тот телефонный разговор с отцом. Валерий Денисович, глава семьи, холодным, металлическим тоном предупредил, что родительского благословения не будет. Никогда. Но Арк, упрямый, как всегда, решил, что увидев Лию воочию, мать растает, как и он сам в своё время. Да и как можно не влюбиться в Лию? Разве такое возможно?

Он помнил тот день, когда впервые увидел её – эту малышку. На пару минут он лишился дара речи, словно громом поражённый. Она даже принесла ему стакан воды, чтобы привести в чувство, а он всё равно ещё полчаса мог выдавливать из себя только односложные ответы. За эту неуклюжесть Лия до сих пор иногда называла его медвежонком, поддразнивая с ласковой улыбкой.

На следующий день он явился к ней с огромным букетом цветов, словно подросток, впервые влюбившийся по уши. Этот роман вспыхнул как обжигающая вспышка коллапсирующей звезды, как выстрел, пронзивший сердце навылет. Всё дальнейшее тонуло в сладкой пелене, будто он шёл по жизни в облаке розовой сахарной ваты. Он не прилагал усилий – само собой получалось так, что они ходили в театры, которые до знакомства с ней он считал скучным пережитком прошлого. Но с подачи Лии внезапно полюбил этот умирающий вид искусства, начал разбираться в тонкостях постановок. Они посещали выставки живописи, куда он раньше не заглядывал даже случайно. А после, держась за руки, бродили до самого утра по влажному асфальту древней Москвы, пропитанной историей. Арк мало знал стихов, поэзия вообще была для него тёмным лесом, но ради Лии выучил с десяток лирических произведений, чтобы удивить её, чтобы увидеть в её глазах восторг. Она была его противоположностью: обожала поэзию, танцы, театр, живопись и, в отличие от многих, кто лишь громко заявляет о таких увлечениях, прекрасно в этом разбиралась, могла часами рассказывать о нюансах.

В голове, опустошённой внутренним раздраем, висел один вопрос: мог ли он поступить иначе? Когда позвонила мать и попросила познакомить её с «новой девочкой», Арк подумал: «Вот он, наш шанс! Она увидит Лию и полюбит её так же, как я». Наивный идиотизм. Родительница организовала «тихий семейный ужин только для самых близких». На деле это означало присутствие всей семьи Солнечниковых – человек двадцать с хвостиком, от двоюродных тётушек до дальних племянников, каждый из которых считал своим долгом иметь мнение о личной жизни наследника.

Когда Арк и Лия вошли в отчий дом под руку, он заметил, как Кира – старшая сестра, зажала рот руками и выскочила прочь, с трудом сдерживая истерический смех. Остальные оказались более сдержанными, чем эта дура, но их улыбки были натянутыми, фальшивыми, как дешёвые маски, а взгляды – холодными, колючими, точно зимний ветер. Арк чувствовал, как внутри всё сжимается от этого молчаливого осуждения, как подкатывает злость. Но он держался, сцепив зубы.

Лия же, словно не замечая этого ледяного приёма, улыбалась своей неподражаемой, тёплой улыбкой. Она наслаждалась русской кухней, что-то беззаботно рассказывала, даже с удовольствием станцевала под живую музыку. Да, мать зачем-то наняла целый оркестр на этот «тихий семейный ужин». Зачем? Чтобы подчеркнуть разницу, показать, как девушка Арка не вписывается в наш мир? Я видел в этом фарсе лишь насмешку, но молчал, стиснув кулаки под столом.

Под конец вечера отец, Валерий Денисович, отозвал меня в сторону. Его лицо – каменное, непроницаемое, как всегда, – не выражало ничего, кроме холодной решимости. Он фактически повторил своё требование – расстаться с Лией. Арк мог «резвиться» с этой девушкой сколько угодно, но вводить её в семью, делать частью клана – ни за что. Возможно, отцу недоставало такта, но жёсткости и харизмы у него было с избытком. Таким и должен быть глава корпорации «Семаргл Индастрис» – военно-промышленного гиганта, заложенного ещё прадедом Арка. Но как же порой Аркадию хотелось простого человеческого тепла, поддержки, а не этих чёртовых ультиматумов!

Отец смотрел своими стальными глазами, и он чувствовал себя не сыном, а подчинённым, который обязан выполнять приказ. У него всегда было только два мнения: его собственное и неправильное. Сегодня он поставил условие: либо он разрывает отношения с этой, как он выразился, «шлюшкой», либо лишается финансовой помощи, которую привык получать. Это взбесило Арка до дрожи в руках, но он сдержался, не устроил сцены, смолчал. В конце концов, у родителей может быть своё мнение. Он, ведь, и не требовал, чтобы Лию официально приняли в семью. Хотелось просто сделать всё по-человечески, без этого лицемерия, без этого вот всего.

Взяв бокал с минералкой, он отошёл к музыкантам, исполняющим классическую мелодию, так, чтобы оставаться на виду у своей девушки. Лия всё ещё разговаривала с моей матерью один на один. Она была прекрасна – настоящее солнышко, её улыбка сияла, обворожительная, открытая. И даже мать, кажется, о чём-то весело ей рассказывала. На мгновение он поймал себя на мысли, что эти две стильные, красивые женщины нашли общий язык, и всё наладится. Но внутреннее чутьё кричало об обратном. От их пары исходила какая-то неосязаемая напряжённость, словно электрическое поле высокого напряжения, когда стоишь под проводами высоковольтной линии. Вроде и не видно ничего, но волосы встаюст дыбом. В голове всплыла дурацкая шутка: «Сегодня клёво не будет. Клёво было вчера».

Наконец, разговор завершился. Арк глазами показал Лии, что им пора уходить. Простившись со всеми – холодно, формально, – они вышли на улицу и сели в её ярко-жёлтый «Жук». Едва дверь захлопнулась, он не выдержал. Ударил ладонями по рулю, чувствуя, как внутри всё кипит.

– Чёрт! – вырвалось у него, хрипло, злобно.

– Эй, полегче, ковбой, – мягко промурлыкала Лия, касаясь моей руки. – Моему пони может быть больно!

Арк завёл её старенький, но всё ещё бодрый «Фольксваген» и тронулся с места. Доезжая до съезда на трассу, припарковался, наплевав на все правила дорожного движения. Повернулся к Лии. Сердце колотилось, будто после марафона. Порылся в кармане пиджака и достал небольшую коробочку. Протянул её ей, чувствуя, как пальцы слегка дрожат.

– Подарок…

Она автоматически взяла коробочку и замерла, обомлев. Арк видел, как её глаза расширяются, как дыхание становится прерывистым.

– Хотел представить тебя родителям и сделать это, – сказал он, стараясь говорить твёрдо, хотя голос предательски дрогнул. – Выходи за меня.

Лия подняла взгляд – огромные, глубокие глаза, полные смеси чувств. Она открывала рот, словно выброшенная на сушу рыба, не в силах вымолвить ни слова. Верила ли она в происходящее? Слезы, бегущие по её щекам, кричали об этом громче любых слов. Её изящные, длинные пальцы, дрожащие, взяли мою руку, и я ощутил эту дрожь, как ток, пробежавший по телу. Она пыталась подобрать слова, но всё, что выходило из её уст, – это беспомощное бормотание.

– Ты… Ты… Ты… – лепетала она непослушными губами, пока наконец не выдала: – Конечно, я согласна!

Повисла тишина. В её глазах всё ещё блестели слёзы, но губы тронула улыбка – такая тёплая, такая родная.

– Люблю тебя… – прошептала Лия, пытаясь отстраниться, чтобы заглянуть мне в глаза. – Люблю тебя, слышишь? Ты же не обманываешь меня, правда? И что бы ни произошло, мы будем вместе? Что бы ни случилось, обещаешь?

Он кивнул. Это был его план, его выбор, его решение.

– Конечно. Неужели по мне это незаметно? Я тоже люблю тебя, – выдохнул Арк, захлёбываясь эмоциями, едва удерживая себя в рамках приличия.

Он чувствовал себя огромным, неуклюжим, будто медведь, обнимающий хрупкую, нежную фигурку.

– И никогда не оставлю тебя, – добавил он уверенно, целуя в аккуратный, шмыгающий от слёз носик.

В её глубоких карих глазах мелькнуло что-то непонятное, ускользающее. Тогда он не понял, что это было. Но теперь, оглядываясь назад, ясно – она знала. Знала, что нельзя давать такие обещания, нельзя требовать или принимать подобные клятвы. Но ей так хотелось услышать эти слова. И он пообещал. Пообещал то, над чем не имел власти.* * * * *

Я лежал в полной темноте и гробовой тишине, пока не осознал, что уже не сплю. Где я? Что это было – сон или отрывок из моей прошлой жизни, всплывший из глубин памяти? Я был человеком. Мужчиной. Тогда меня звали Аркадий Солнечников, для друзей просто Арк. Теперь же… я не знал, кто я. Но знал, что должен разобраться. Что со мной происходит? Чем я болен – если это вообще болезнь? Разница между тем, как я чувствовал себя тогда, в той жизни, и тем, во что превратился сейчас, была чудовищной, необъяснимой. Я обязан найти помощь, вернуть себе ту жизнь, которая, кажется, у меня была. Работа, любимая женщина, семья… Да, семья не внушала восторгов, но лучше такая, чем полное её отсутствие.

Мои размышления, воспоминания и пока ещё смутные планы на будущее оборвались резким возвращением к реальности. Тишина. Абсолютная, давящая. Я ведь засыпал под ритмичные удары в металлическую дверь – ту, которую таранил тот безумный зверь в человеческом обличье. Ему надоело? Он ушёл? Или… Или он всё-таки сломал преграду и ворвался внутрь? От этой мысли меня прошиб ледяной пот, сердце бешено заколотилось. Вчера я нашёл ржавый топор, которым с трудом отбился от того сумасшедшего, гнавшегося за мной не с дружелюбными намерениями. Больше всего он напоминал… зомби. Да, именно зомби. Но зомби – это мёртвые, а тот был тёплым, даже горячим. Я ощутил это тепло, когда его лапа вцепилась в мой воротник.

Я скосил взгляд в темноту. Топор лежал там же, где я его оставил, – рядом с продавленным диваном в бытовке, где я отключился. Тяжёлое, выщербленное орудие поблёскивало в слабом свете, пробивающемся из-под двери, и я почувствовал, как сжимаю кулаки. Тишина была зловещей, но она же давала надежду. Возможно, тварь действительно ушла. Возможно, у меня есть шанс выбраться из этого кошмара и понять, кем я стал. И ради чего – или ради кого – мне стоит продолжать жить и бороться.

03. Первый рейд

Тягучий, словно смола, мрак окутывал просторные, гулкие помещения промышленного назначения, и абсолютная, почти физически ощутимая тишина давила на барабанные перепонки. Собственное дыхание, хриплое и прерывистое, казалось оглушительным ревом в этом царстве безмолвия, отдавалось эхом от бетонных стен, и я невольно задерживал его, боясь привлечь чье-то нежелательное внимание. Пока я валялся на продавленном, скрипучем диване, погруженный в болезненное, рваное забытье, наполненное обрывками кошмаров и тревогой, снаружи успела воцариться ночь. Ее бархатное, непроницаемое покрывало легло на искалеченный мир, скрывая его уродство и тая в себе новые угрозы.

И тут я сделал еще одно открытие, от которого по спине пробежал холодок, смешанный с каким-то странным, почти звериным удовлетворением. Темнота… она мне никак не мешала. Более того, я видел в ней. Видел превосходно, даже лучше, чем при свете дня. Контуры предметов приобретали неестественную четкость, резкость, будто кто-то выкрутил ручку контрастности на максимум. Правда, мир представал передо мной в монохромной, черно-белой гамме, лишенный привычных красок, но зато детализация поражала. Я мог различить каждую трещинку на полу, каждую пылинку, парящую в неподвижном воздухе. Дальность этого ночного зрения, впрочем, была ограничена. Метров на восемьдесят, может, чуть больше, но уж точно не дальше сотни. За этой невидимой чертой все становилось мутным и расплывчатым и чем дальше тем больше это усугублялось.

Я поднялся с дивана, чувствуя, как ноют затекшие мышцы и гудит голова, и принялся методично обходить предприятие. Каждый шаг отдавался глухо отдавался в мёртовой тишине, каждый скрип двери заставлял вздрагивать и напрягаться. Убедившись, что кроме меня здесь нет ни единой живой души, а все входы и выходы надежно заперты или забаррикадированы, я позволил себе немного расслабиться и уделить внимание насущным потребностям. Тело требовало своего.

Вернулся к кулеру с водой. Пластиковая бутыль почти пуста, но несколько живительных глотков прохладной, чуть отдающей пластиком воды показались мне амброзией. Едва утолив мучительную жажду, я тут же, с новой, ошеломляющей силой, почувствовал себя дьявольски, нестерпимо голодным. Желудок свело спазмом, он заурчал так громко, что, казалось, этот звук способен разбудить мертвых.

Пока шарил по ящикам столов и полкам в поисках хоть чего-нибудь съестного, мысли неумолимо возвращались к тому странному, обрывочному видению, что посетило меня во время болезненного забытья. Сон ли это был? Или нечто большее? Он был таким ярким, стремительным, пугающе правдоподобным… Вспышка образов, калейдоскоп эмоций, чужих воспоминаний, ощущений, которые я не мог объяснить, но которые почему-то казались до боли знакомыми. Там был другой мир, другая жизнь, другой я… или не я? Единственное «но», огромный, жирный вопросительный знак, нависший над всем этим – я не был уверен, что это мои воспоминания. Яркая, почти галлюциногенная вспышка, наполненная цветами, звуками, запахами, эмоциями, которые обрушились на меня, как лавина. Если бы не этот зверский, всепоглощающий голод, не знаю, сколько бы я просидел в потертом, скрипучем директорском кресле, уставившись в одну точку, пытаясь собрать осколки этой мозаики, анализируя происходящее и отчаянно ища ответы на роящиеся в голове вопросы. Какие? Да самые что ни на есть фундаментальные! Самый главный, пожалуй, звучал так: если я – это он, тот самый Арк из видения, преуспевающий, уверенный в себе молодой человек из другого, нормального мира, то как, черт возьми, так получилось, что я превратился… в это? В кого? В существо, напоминающее бомжа, изможденного, больного, потерявшего память и оказавшегося в этом кошмаре. И кто, или что, все эти твари снаружи, эти безмозглые, жаждущие плоти зомби? Что вообще, мать его, случилось с этим миром? Но первобытный голод властно погнал меня дальше на поиски пищи, оттеснив на время экзистенциальные терзания.