S-T-I-K-S. «А» – значит атомиты!

– Нет… – покачал я головой.

Откровенно говоря, мне сейчас было совершенно не до алкоголя. Мир мой, тот, который я смутно помнил, или тот, который мне только казался моим, сломался, рассыпался на миллион осколков. Я не понимал, где я нахожусь, да еще и не помнил толком, кто я такой. Вчера меня чуть не съели какие-то обезумевшие каннибалы. Сегодня мне угрожали автоматом и заставили пить какую-то сомнительную дрянь. Что еще меня ждет в этом проклятом месте? Ах да! Снаружи, совсем рядом, бродит чудовище, которое играючи раздирает металл легковых автомобилей, как будто это оберточная бумага. Для полного, так сказать, «счастья» мне еще осталось накатить литровый снаряд коньяка и…

Стоп. Откуда это слово – «снаряд»? Я только что в своем внутреннем монологе назвал обычную бутылку коньяка «снарядом». Странно. Хотя, какая, к бесам, разница? Не до таких мелочей сейчас.

– Зачем? – неожиданно даже для самого себя спросил я, нарушая тишину.

– Что «зачем»? – он опустил бутылку и посмотрел на меня с недоумением.

– Ты помог мне, – пояснил я. – Дал это… лекарство. Привел сюда. Зачем тебе это надо? Ведь мог просто пристрелить и забрать мои припасы.

Он усмехнулся, и в его глазах снова появился тот самый оценивающий огонек.

– Здесь, в этих краях, считается хорошей приметой помочь свежаку, такому, как ты, – сказал он после небольшой паузы. – Если, конечно, он не свихнулся и не превратился в очередного зараженного. Ты, судя по всему, времени на этом кластере провел уже солидно, раз до сих пор жив и относительно вменяем, и при этом не переродился. А что это значит, а?

– Что? – снова, как попугай, переспросил я, чувствуя себя полным идиотом.

– То, что ты, скорее всего, иммунный, – опять сыграл в Капитана Очевидность мужик, отхлебнув еще коньяка. – Вот что. А иммунные здесь – на вес золота. Ну, или почти.

У меня чуть не вырвался очередной вопрос: «И что с того?», но я вовремя придержал язык за зубами. У него «Калашников» и загадочный «Дар», а у меня – только острый язык и топор за поясом, который против автомата – что зубочистка против лома. Неравноценный обмен.

Мы помолчали некоторое время. Он пил коньяк, я пытался переварить услышанное. Потом он снова хлебнул из бутылки и сообщил, как нечто само собой разумеющееся:

– Этот кластер, где мы сейчас находимся, скоро пойдет на перезагрузку. Так что у нас не так много времени. Спим три-четыре часа, восстанавливаем силы, и уходим отсюда. Дальше будет видно. Усёк?

– Я… я ничего не понимаю, – признался я. – Кластеры, перезагрузки… Не понимаю.

– Сейчас… – мужик поставил бутылку на стол, порылся в многочисленных кармашках своего туристического рюкзака и вытащил из него небольшую, потрепанную брошюрку. – Вот, держи.

– Я спать, – сказал он, зевнув. – Устал, как собака. А ты, если хочешь разобраться, что к чему, почитай пока. Может, что и прояснится в твоей голове.

– Дай, пожалуйста, еще своего лекарства хлебнуть, – попросил я.

Живун, или как он там его назвал, действительно придал мне сил, и головная боль почти прошла.

– Держи, – он без колебаний протянул мне флягу. – Но частить с живуном не советую. Могут быть побочки не самые приятные, если переборщить. Всего хорошего в меру. Усёк?

– Спасибо, – я сделал еще пару глотков и вернул ему флягу. – Я буду в бытовке, если что.

– Давай… Отдыхай, – он снова приложился к коньяку и откинулся в кресле, прикрыв глаза.

Мои тихие шаги отдавались гулким эхом под высоким потолком цеха. Бытовку для сотрудников, где я провел предыдущую ночь, я, честно говоря, знатно загадил. Меня там стошнило после неудачной попытки поесть из холодильника, да еще на полу валялся мой бывший деловой костюм, превратившийся в вонючие лохмотья, и он ощутимо добавлял своих «ароматов» в общее амбре помещения. Потоптавшись пару секунд на пороге, я брезгливо посмотрел на продавленный, воняющий всеми запахами мира диван, сгреб на него все тряпки, чтобы не спотыкаться о них в темноте, и отправился в небольшую каморку механика, которую обнаружил ранее. Там стояло вполне сносное, хоть и старое, кожаное кресло, на котором можно было немного подремать, не рискуя подцепить какую-нибудь заразу.

Усевшись поудобнее, я принялся разглядывать оказавшуюся у меня в руках небольшую книжицу. Она была собрана из обычных листов белой бумаги формата А4, разрезанных пополам и по-простецки, кустарно, скрепленных несколькими скобами из обычного офисного степлера. Как он там сказал? «Другой мир»? Так вот, на какой-нибудь таинственный иномирный артефакт или древний гримуар эта самоделка совершенно не тянула – выглядела она донельзя несолидно и вызывала скорее мысли о чьем-то неумелом розыгрыше или студенческой методичке.

Я открыл ее. Пошелестел тонкими, чуть пожелтевшими по краям страницами. Шрифт был мелкий, убористый, почти без полей, а язык изложения – сухой, казенный, лишенный каких-либо эмоций, как в технической инструкции. Но вся информация, изложенная в этой неказистой брошюре, вошла в меня на удивление быстро, легко, как вода в сухую, иссохшую землю. Я даже забыл о том, что читать в такой темноте должно быть проблематично – мои новые, улучшенные глаза прекрасно видели каждую букву, каждый знак препинания.

Минут двадцать, не больше, у меня ушло на то, чтобы проглотить всю теорию о видах зараженных существ, населяющих этот мир, о структуре и свойствах этих самых «кластеров», о загадочных «Дарах», которые могли проявиться у некоторых выживших, и даже о способе приготовления того самого «живуна», которым меня угостил незнакомец, и какой-то «гороховки» – видимо, еще одного местного «энергетика» или лекарства. Но в этой книжечке, при всей ее информативности, не было главного – ответов на мои личные, самые мучительные вопросы. Что, черт возьми, случилось со мной? Почему я потерял память о своей прошлой жизни? Почему моя кожа стала так болезненно реагировать на солнечный свет? Что это за странная, пульсирующая энергия, которую я иногда чувствую внутри себя? Почему я стал так хорошо видеть в темноте, что с легкостью смог прочесть этот мелкий, убористый шрифт в подсобке без окон, где темно, должно быть, даже в самый ясный солнечный день?

Поверил ли я тому, что было написано в этой самодельной, кустарной книжице? А какой у меня, собственно, был выбор? Отрицать очевидное?

По дороге назад, когда мы шли от магазина к химчистке, я мельком видел ночное небо. И оно действительно отличалось от того, земного неба, которое я смутно помнил. Созвездия были другими, незнакомыми, и луна… лун было две. Монстры, зомби, которых я видел собственными глазами, и этот самый «живун», который действительно помог мне, наполнил мое тело энергией, а мышцы – неожиданной силой. Головная боль окончательно прошла, и меня больше не тошнило. Есть, правда, снова захотелось, но это как раз пока не было проблемой. Я достал из пакета спасенную нарезку бекона и сыра, пошелестел вакуумной упаковкой обезвоженных хлебцев и соорудил себе два десятка импровизированных бутербродов. Запил все это остатками минеральной воды.

Пока я ел, сосредоточенно пережевывая пищу, даже не сразу почувствовал, как у меня изо рта вывалились два зуба. Просто ощутил что-то твердое на языке. Поначалу я, конечно, испугался и порядком опечалился – перспектива остаться беззубым в этом и без того недружелюбном мире не радовала. Но потом, осторожно потрогав языком десны, я нащупал, что на смену выпавшим зубам уже активно растут новые – твердые, острые, как маленькие гребешки. Об один из них я даже больно уколол подушечку пальца. Надо будет обязательно спросить у этого мужика… Странно: он ведь так и не представился, да и моего имени мой незваный гость тоже не спросил. Впрочем, это, наверное, не так уж и важно сейчас. Все равно надо будет у него уточнить, что, черт возьми, со мной происходит. Вдруг он знает больше, чем говорит, или хотя бы сможет что-то предположить.

За всеми этими занятиями – едой, размышлениями и изучением своих новых зубов – я и не заметил, как за окном начал заниматься рассвет. Небо на востоке медленно светлело, окрашиваясь в грязно-розовые и фиолетовые тона. Снова натянул наволочку на голову, просто на всякий случай, чтобы первые, еще слабые солнечные лучи даже случайно не коснулись моей ставшей такой болезненно чувствительной кожи.

Я сидел в старом кожаном кресле, погрузившись в полное, почти медитативное безмолвие, и наблюдал за причудливой игрой теней, отбрасываемых на стену колышущимися на легком утреннем ветерке листьями деревьев за окном, которое я, при всем желании, так и не смог закрыть – оно было намертво заклинено.

Вот и всё. Приехали! Конечная станция.

Я в другом мире. В чужом, враждебном, безумном мире. И никакой надежды на возвращение к прежней, нормальной жизни, похоже, нет. От этой мысли стало невыразимо, до тошноты горько, но вместе с тем… вместе с тем, того себя, из прошлой жизни, я с собой нынешним, сидящим здесь, в этой заброшенной каморке, уже почти не ассоциировал. Вот он я. Я здесь. И это – моя новая реальность. Может быть, я и был когда-то тем самым Арком – Аркадием Солнечниковым, преуспевающим молодым человеком, самой большой проблемой которого была невеста не того цвета кожи, как ему казалось. Но теперь… теперь я не чувствую себя им. Я больше не он. Совершенно точно – больше не он.

Под тихий, едва слышный шёпот этих нехитрых, но почему-то приносящих странное успокоение мыслей, мои веки сами собой сомкнулись, отяжелели, и ко мне снова пришла она – его Лия, девушка из чужих, но таких ярких и пронзительных снов… Или всё же воспоминаний?

05. Лия

Бессонная ночь, проведенная в этом промозглом, пахнущем плесенью и отчаянием убежище, оставила после себя тяжелую голову и свинцовую усталость во всем теле. Но сон, тот самый обрывочный, но навязчивый сон, или, скорее, видение, снова вернул меня в прошлое, в чужую жизнь, которая с каждой такой вспышкой становилась все более реальной, почти осязаемой. И снова Лия… Ее смех, ее глаза, ее прикосновения…

Строить из себя кого-то другого, натягивать на лицо тщательно придуманную маску, показывать себя только с лучшей, выигрышной стороны, подстраиваться под какой-то мифический, навязанный обществом «идеал»… Этом бессмыслица и самообман… Ведь рано или поздно, как бы искусно ни была скроена маска, она неизбежно сползет, обнажая истинное лицо, и эта правда, скрывавшаяся под ней, далеко не всегда будет приятной, удобной или «правильной» для окружающих. Чаще всего она оказывается колючей, неудобной, а порой и отталкивающей.

Лия… Моя Лия… Она всей своей солнечной, неукротимой натурой стремилась разорвать этот порочный круг лицемерия и фальши, показать другим, своим соплеменникам, измученным вековыми предрассудками и нищетой, выход из этой тугой, удушающей петли, что веками затягивалась вокруг африканских народов. Она мечтала о свободе, о равенстве, о мире, где цвет кожи не будет определять твою судьбу. Но сейчас… сейчас, в этом ярком, пронзительном воспоминании, она могла лишь улыбаться, как беззаботная, счастливая девчонка, смотря широко раскрытыми, сияющими глазами в глаза любимому человеку – мне. Тому мне, Аркадию Солнечникову, которым я когда-то был.

Мы стояли у подъезда обычного многоквартирного дома, в одном из бесчисленных спальных районов огромного, шумного мегаполиса. И мы, без сомнения, отлично смотрелись вместе – высокий, светловолосый, белокожий парень европейской внешности и стройная, грациозная, как пантера, темнокожая девушка с копной иссиня-черных кудрей. Контраст, который притягивал взгляды, вызывал любопытство, а порой и откровенное осуждение. И сейчас за этой необычной парой, за нашей маленькой, интимной сценой признания, с нескрываемым интересом наблюдали из окон и с балконов немногочисленные жители дома. Люди в нашей необъятной северной стране до сих пор не привыкли к иностранцам на улицах своих городов, тем более к таким ярким, экзотическим, как моя Лия. Их взгляды были смесью любопытства, настороженности и чего-то еще, трудноуловимого, но неприятного.

Но привычную хмурость, почти въевшуюся в лица незнакомцев, словно трещина на льду, ломала ее солнечная, обезоруживающая улыбка. Она улыбалась так искренне, так открыто, что ответная улыбка невольно появлялась даже у самых суровых.

– Отец категорически против нашего брака, – с тяжелым вздохом ответил я, на ее невысказанный вопрос. Голос мой звучал глухо, и я чувствовал, как внутри все сжимается от неприятного предчувствия. – Меня, скорее всего, лишат доступа ко всем ресурсам нашей семьи. Возможно, даже вычеркнут из завещания. Он всегда был человеком старой закалки, консерватором до мозга костей. Но…

Я взял ее тонкие, изящные руки в свои.

– Мы оба уже взрослые люди. У тебя есть работа, у меня – тоже. Мы справимся, слышишь? Обязательно справимся. Вместе. И… И у меня есть еще один небольшой сюрприз для тебя. Идем!

Я осторожно увлек ее за собой, стараясь не замечать любопытных взглядов. Моя машина, послушно пискнув, встала на сигнализацию, подмигнув напоследок оранжевыми габаритами. Приветливо, почти по-дружески, пискнул кодовый замок на тяжелой металлической двери подъезда. Старый, дребезжащий лифт, вздыхая и кряхтя, словно древний, уставший от жизни старик, с натугой поднял нашу пару на тринадцатый этаж. Цифра «13» на кнопке вызова почему-то показалась мне тогда зловещим предзнаменованием, но я отогнал эту мысль.

– Ну вот… Мы на месте, – немного смущенно, но с плохо скрываемой гордостью сообщил я, открывая ключом дверь в квартиру. – Тут мы и будем начинать вить наше маленькое семейное гнездышко.

Я не знал, как моя не избалованная, и не привыкшая к роскоши эфиопская принцесса отреагирует на более чем скромные размеры этой жилплощади, поэтому, чтобы не дать ей опомниться и вставить хоть слово, затараторил, как заведенный:

– Это «двушка», общая площадь – восемьдесят квадратных метров. Небольшая, но уютная лоджия с видом во двор. Раздельные ванна и туалет, что, согласись, очень удобно. Кухня полностью упакована всей необходимой техникой – холодильник, плита, микроволновка, даже посудомоечная машина есть. Остальной мебели, правда, пока нет, только самое необходимое. Аренда – всего тысяча юаней в месяц, по нынешним временам – почти даром.

Мое внешнее, напускное спокойствие не могло обмануть Лию. Она слишком хорошо меня знала. Мои льдисто-голубые глаза, я это чувствовал, смотрели на нее с плохо скрываемым ожиданием, напряженно, почти умоляюще. Понравится ли ей? Примет ли она этот мой скромный дар, этот мой шаг навстречу нашей совместной жизни?

– И еще, – я решил зайти с козырей, зная ее страсть, – отсюда всего пятнадцать минут неспешным шагом до станции метро и каких-то десять минут до набережной. Сможешь там заниматься своей йогой хоть каждое утро, на свежем воздухе, любуясь восходом солнца.

Я замолчал, а потом с отчаянной надеждой в голосе спросил:

– Тебе… тебе нравится, малыш?

Чем для меня, тогда было супружество? Прежде всего, огромной, всепоглощающей ответственностью. Но если до встречи с Лией я всячески избегал этой ответственности, как огня, предпочитая легкие, ни к чему не обязывающие отношения, то сейчас, глядя в ее сияющие глаза, я готов был нести это бремя, эту ношу, с радостью и гордостью. Готов был свернуть горы ради нее.

Внезапно понял, что не дышу уже почти минуту. Как-то незаметно, сам того не осознавая, я затаил дыхание, с замиранием сердца наблюдая, как моя эфиопская принцесса плавной, кошачьей походкой, словно осматривая свои новые владения, пошла по комнатам. Ее бедра изящно, соблазнительно покачивались в такт ее пружинистым, легким шагам. Длинное, облегающее платье подчеркивало каждый изгиб ее совершенного тела.

«Какая же она все-таки славная! Невероятная! Моя!» – волна нежности и какого-то щенячьего восторга поднялась изнутри, когда я поймал в фокус своего зрения точеный, гордый профиль на фоне окна, залитого солнечным светом.

– Ты даже помнишь про мою йогу, Арк? – рассмеялась Лия своим низким, бархатным смехом, который всегда заставлял мое сердце биться чаще.

Она обернулась, и ее глаза, черные, как южная ночь, лучились весельем. Она смотрела на эти, по ее меркам, наверное, «царские хоромы», где ей только что, по сути, предложили руку и сердце.

– Неожиданно, право слово. Ты так всегда скептически на меня смотрел, когда я расстилала свои коврики и принимала эти свои «неудобные» асаны. А в итоге… даже сам вспомнил!

Она подошла ко мне и игриво ткнула тонким пальчиком мне в грудь. Ее улыбка сверкала, как тысячи солнц, освещая все вокруг. Лия внимательно, но без тени снобизма или разочарования, осматривала эту небольшую, по моим, меркам, квартиру и, кажется, изо всех сил старалась не рассмеяться от понимания того, что для абсолютного, подавляющего большинства жителей этого огромного, перенаселенного города эти две скромные комнаты, крошечная кухня и раздельный санузел фактически были бы несбыточной мечтой, верхом всех желаний.

– Вот только ты немного врешь, дорогой мой, – лукаво подмигнула она, чуть отстраняясь и делая вид, что обиделась. – Отсюда до метро не пятнадцать, а все семнадцать минут. Я точно знаю, я ходила пешком из этого района, когда жила в студенческой общаге неподалеку, на той стороне проспекта.

Лие было хорошо, легко и спокойно рядом со мной. Это чувствовалось в каждом ее движении, в каждом взгляде, в каждой улыбке. Она еще раз внимательно огляделась по сторонам, словно ища что-то очень важное для нее, что-то, что могло бы сделать это пока еще чужое пространство по-настоящему «своим». Что-то не самое популярное и модное здесь и сейчас, но очень значимое для нее. И кое-что все же нашлось. В углу гостиной, на небольшой тумбочке, стоял старенький, но вполне рабочий музыкальный центр. Она улыбнулась еще шире, и в ее глазах заплясали озорные искорки. С нескрываемым обожанием она посмотрела на меня, парня, который по-прежнему немного неловко стоял посреди комнаты, как истукан, не сводя с нее восторженного взгляда, наблюдая за каждым движением своей ненаглядной.

А та, тем временем, уже хозяйничала у музыкального центра. Легко, словно бабочка, пробежалась тонкими пальчиками по старым, механическим, связанным напрямую с деталями считывающего устройства кнопкам, открывая пыльный лючок для загрузки компакт-дисков – носителей информации, что уже давно, казалось, вышли из моды и повседневного обихода, уступив место цифровым форматам. Но Лия не сдавалась, она продолжала свои поиски. Ведь рядом с музыкальным центром, на полке, стояла целая вереница разноцветных пластиковых коробочек с этими самыми круглыми, переливающимися на свету дисками. И вот, после недолгого перебирания, девушка с победным видом достала один из них, аккуратно вставила его в считывающее устройство, с характерным щелчком закрыла крышку, с какой-то особенной хитринкой в своих черных, как безлунная ночь, глазищах посмотрела на меня и решительно нажала на кнопку «Play».

– Готов? – спросила она шепотом, и в ее голосе слышались нотки предвкушения.

После короткой паузы, наполненной тихим шипением и щелчками, из динамиков полилась музыка. Удивительная, незнакомая мне, но какая-то очень настоящая, цепляющая за душу:

Куда бы ни приплыл моряк,

За золото и серебро

Его везде поднимут флаг,

Ему всегда нальют вино.

Когда моряк на берегу,

Все девушки бегут к нему.

Они сигают из штанов,

Меняя деньги на любовь…

Это был альбом какой-то старой, почти забытой группы, записанный, наверное, лет сорок назад, если не больше. Музыка, которая, казалось, проникала прямо в самую глубину души, затрагивая какие-то потаенные струны. Немного грустная, немного ироничная, но невероятно искренняя. Но возможно ли было танцевать под такую, немного меланхоличную мелодию? Как оказалось – да! Еще как возможно! Ведь именно этим немедленно и занялась моя Лия, плавно, почти гипнотически двигаясь в такт музыке. Ее движения были плавными и тягучими, как мед, полными какой-то первобытной грации и чувственности. Тихий, чуть хрипловатый мужской голос вокалиста, мягкие, обволакивающие звуки гитары и ударных, и невероятная, завораживающая красота ее танца.

Слова песни, простые, но емкие, проникали прямо в самую суть, рассказывая вечную историю о свободе, дороге и мимолетности любви.

– Ну что же ты стоишь, как истукан, Арк? – смеясь и улыбаясь своей самой ослепительной улыбкой, позвала Лия, грациозно протягивая мне руку. – Присоединяйся! Мы же только что, можно сказать, обручились! Почему бы нам и не станцевать наш первый танец в нашем новом доме?

– Какая-то очень уж старая песня, тебе не кажется? – улыбнулся я, подходя вплотную к своей возлюбленной и осторожно беря ее за руку. Ее кожа была горячей и гладкой, как шелк. – Может, поставишь что-нибудь более зажигательное? Музыку, полную африканской страсти и огня, под стать тебе?

Танцевал я, надо признаться, немногим лучше, чем пел. А пел я исключительно в состоянии сильного алкогольного опьянения и только тогда, когда меня очень, ну очень сильно об этом просили. Причем, ни один из тех смельчаков, кто имел неосторожность об этом попросить, больше никогда не повторял своих попыток привлечь меня, к вокальным упражнениям. Даже когда я был безусым кадетом в военном училище, во время исполнения строевых песен на плацу, я всегда старался компенсировать полное отсутствие музыкального слуха и голоса количеством выдаваемых децибел. Проще говоря, я орал строевую песню так, что у меня от натуги надувались жилы не только на шее, но и на заднице.

Оказавшись рядом со своей невестой, я, как и ожидалось, начал довольно нелепо и неуклюже двигать тазом и локтями, пытаясь изобразить некое подобие танца и демонстрируя при этом полное, абсолютное отсутствие какой-либо пластики или чувства ритма. Выглядело это, наверное, комично и жалко.

Именно в такие моменты я особенно остро, почти болезненно, понимал, насколько сильно я отличаюсь от этой экзотической, невероятно одаренной красотки. Мы были как негатив и позитив, как лед и пламень, как север и юг. И наша внешность – это было последнее, что меня волновало в этом сравнении. Лия была очень музыкальной, артистичной и, несомненно, безмерно талантливой во всем, за что бы она ни бралась. А я… Ну, а я, как уже было сказано, в лучшем случае умел только немузыкально орать строевые песни. Лия была невероятно свободолюбива, эмоциональна, импульсивна, как дикий огонь. А я, Солнечников, в первую очередь умел ходить строем и подчиняться приказам. Иногда тяжелые, гнетущие сомнения накрывали меня с головой, заставляя задаваться вопросом: а сможем ли мы быть вместе? Достойен ли я ее? Но стоило мне только увидеть свою эфиопскую принцессу, заглянуть в ее сияющие глаза, как я тут же забывал и обо всех своих сомнениях, и о комплексах, и о… да вообще обо всем на свете. Казалось, что рядом с ней я становлюсь в сотню раз сильнее, увереннее, и даже, как ни странно, чуточку музыкальнее.

Та ночь, наша первая ночь в нашем новом доме, прошла словно в каком-то волшебном, счастливом тумане. Мы долго говорили, смеялись, строили планы на будущее, а потом просто лежали обнявшись, слушая тишину и стук сердец друг друга. Молодые, влюбленные и полные надежд, мы успокоились и уснули только под самое утро, когда первые лучи солнца уже робко заглядывали в окна. Следующий день также, казалось, не обещал никаких особых сюрпризов или потрясений, однако они все-таки случились, и, как это часто бывает в жизни, оказались далеко не самыми приятными…

И вот я здесь, в тёмной каморке механика, с обрывками этих чужих, но таких живых воспоминаний в голове. А за стенами – заражённые и запах смерти. Передо мной на верстаке та самая брошюрка, которая должна была дать ответы, но лишь породила ещё больше вопросов.

Лия…

Была ли она реальна? Или это просто плод моего больного, воспаленного воображения, отчаянная попытка уцепиться за остатки человечности в этом аду? Я не знал. Но одно знал точно: я должен выжить. Хотя бы для того, чтобы попытаться найти ответы.

06. Схватка

Сон, если это поверхностное, тревожное забытье можно было так назвать, был рваным и чутким, как натянутая струна. Я проваливался в него и тут же выныривал, словно боясь упустить что-то важное, какой-то звук, какое-то движение в этом новом враждебном мире. Но те немногие обрывки сновидений, что удавалось ухватить, были на удивление яркими, красочными, почти осязаемыми. Они казались куда более реальными, чем мое нынешнее тусклое, черно-белое, словно выцветшая фотография, существование. В разуме, как назойливые мухи, все еще витали обрывки каких-то планов, смутные тени мыслей и бледные, полупрозрачные призраки надежд того, другого Арка, которым я когда-то был.

Развалившись в старом, продавленном, скрипучем кресле, я откровенно бессмысленно, с какой-то тупой апатией, пялился на покрытые облупившейся, потрескавшейся краской стены цеха, на грязный, истоптанный линолеум главного помещения, залитый косыми, холодными лучами утреннего солнца. Сколько я так «проспал»? Пара часов, не больше. Нет, наверное, все-таки больше, ведь задремал я, когда первые, робкие отблески зари только-только начали окрашивать свинцовый горизонт. Сейчас солнце уже поднялось достаточно высоко, но все еще ощущалась утренняя прохлада. Видимо, мой вынужденный отдых продлился не так уж и долго, но мне, на удивление, хватило и этого.