Жестокеры

– Это именно то, чего хотел заказчик, – сказала я вслух. – Он сам выбрал этот артикул.

Элла нетерпеливо вздохнула:

– «Кошелькам» не полагается хотеть и выбирать! Они должны брать то, что мы им предлагаем. И платить. Ясно?

Я с улыбкой взглянула на нее. Интересно, когда Элла предлагает людям какую-нибудь очередную безвкусную цветастую хрень, она что, и правда каждый раз надеется, что они просто возьмут и заплатят за нее?

Кира, та грузная женщина с черными усиками над губой, которая в мой первый рабочий день сказала, что я здесь ненадолго, смотрела на меня, как на безнадежную, и авторитетно буркала:

– Нет. В продажах у нее никогда ничего не получится. Я это с самого начала говорила.

– Конечно, – тут же подтверждала Полина. – Она непрофессионал. Я вообще не понимаю, почему она здесь работает.

Это я не понимала, почему здесь работают все они! Довольно быстро я пришла к выводу, что при всем своем напускном «профессионализме» сами девицы были поразительно некомпетентны – едва ли не все, кроме Даши. Да они и не считали нужным стараться, даже не пытались работать лучше. Они могли нагрубить клиенту, вовремя не выполнить свои обязанности, невнимательно считать и в итоге допустить серьезные ошибки с количеством материала. Большую часть рабочего дня девицы проводили за курением, распитием кофе и сплетнями. И при этом они, по их мнению, работали хорошо. А я – плохо.

Выразителем этого общего мнения часто становилась Полина. Она охотно брала на себя эту миссию и выполняла ее с огромным удовольствием. Она медленно подплывала ко мне и, скрестив руки на груди, заводила свою старую нудную пластинку о непрофессионализме, с явными, прозрачными, оскорбительными намеками. Я уже давно поняла: говоря о непрофессионалах, Полина имеет в виду меня и только меня. По каким критериям девицы оценивали профессионализм? И это я к тому времени поняла: профессионалы – это сами девицы, а непрофессионал – всего лишь тот, чье поведение и методы работы отличаются от их собственных.

Полина стояла надо мной и сканировала мое лицо своими неморгающими глазами. Я проклинала себя за то, что мои эмоции наверняка сейчас написаны на нем – к удовольствию этой костлявой ведьмы. Из всех странных девиц «Искуства жить», пожалуй, именно она доставляла мне больше всего неприятных эмоций. Мы проработали вместе уже больше трех лет, но Полина до сих пор считала нормальным разговаривать со мной свысока, как с неопытной дурочкой. Я с раздражением смотрела в ее холодные глаза, на ее издевающуюся ухмылку, на ее неторопливые ленивые жесты. Как же она достала меня за эти годы! Мысленно я дала волю гневу:

«Постная, тощая, как скелет, немигающая стерва. Сухая, как сушеная вобла к пиву. При этом с таким тяжелым характером, что, собственно, без пива ты и не годишься. Хотя нет: пиво не поможет тебя переварить, тут нужна водка. Когда я тебя впервые увидела, то подумала, что тебе лет пятьдесят. А ведь ты всего на год старше меня! Скелетора!»

Я с трудом сдержалась, чтобы не назвать ее Скелеторой в лицо. Кстати, это действительно было так – насчет возраста Полины. Примерно через полгода после моего прихода в «Искуство жить», в середине марта мы отмечали ее день рождения. Слово взяла Элла:

– Полиночка, дорогая моя! Поздравляю тебя с новым годом твоей жизни! Милая, двадцать семь – это еще самое начало пути, тот возраст, когда все еще может начаться заново…

Дальше я не слушала. Я уставилась на это болезненное лицо, туго обтянутое сухой желтоватой кожей, с сеткой заметных морщин. Как двадцать семь?… Ведь это же получается, что «пятидесятилетняя» Полина всего на год старше меня… Вот уж действительно: злость и высокомерие никого не красят… Но мне быстро расхотелось язвить и насмехаться. Я почувствовала острую жалость к Полине: если она так выглядит в свои двадцать семь, наверно, дело в серьезных проблемах со здоровьем. Я тут же забыла про все ее ежедневные придирки ко мне. Помню, как я с сочувствием смотрела на ее острые костлявые плечики, на ее шейку, на которой выступал каждый позвонок, на выпирающие крыльца лопаток. Мне хотелось подойти к Полине и по-дружески ее обнять. Смешно, но тогда мне действительно было ее жаль. Это сейчас, зная, что произойдет дальше, я хочу сказать, я хочу крикнуть себе:

– Не жалей их, АЕК! Они тебя не пожалеют.

Я перевела взгляд на Полину, которая все еще стояла надо мной и, скрестив руки на груди (на своей отсутствующей груди), выжидающе на меня смотрела. Я вскинула подбородок и улыбнулась:

– Полина, пожалуйста, научи, как надо работать. Ты ведь старший менеджер.

Вот что смешно: при моих попытках уточнить, как же именно надо работать, и просьбе научить меня это делать, мне неизменно ничего не могли ответить, а лишь раздраженно поджимали губы. Так было и на этот раз: Полина сделала оскорбленное лицо и плотно сомкнула свои уста. Я улыбнулась. Я была уверена, что отшила ее. Но, выдержав свою фирменную театральную паузу, Полина выдала:

– Если ты все-таки вдруг не поняла: этот заказ будет вести Элла.

Ничего больше не сказав, Полина развернулась и медленно поплыла на свое место. Там она царственно присела на свой стул, тщательно расправив складки своей юбочки. Она считала разговор оконченным, а меня – побежденной.

– Хорошо, Полин, – громко сказала я со своего места. – Если мы теперь работаем на таких условиях, так тому и быть. Но тогда и я в следующий раз поступлю так же: когда придет твой клиент, я просто возьму его себе, хорошо? Только вот жаль, что это будет нескоро: ты ведь у нас не снисходишь до простых заказов.

Пробегавшая мимо швея украдкой хмыкнула и, взяв с полки отрез материи, скрылась в своей каморке. Круглые совиные глаза округлились еще больше. Полина медленно встала и яростно расправила складки своей юбочки. Несколько угрожающих шагов в мою сторону сделала и здоровенная Элла.

– Какое право ты имеешь критиковать нашу Полину? Ее все любят и уважают. А ты здесь всего лишь изгой. Ты здесь работаешь только потому, что нравишься директрисе.

У меня внутри что-то опустилось. Я поискала глазами Дашу – свою единственную поддержку. Ну куда она запропастилась? Она ведь только что сидела за своим столом! В последнее время она каждый раз вот так исчезает, когда она мне так нужна…

Элла и Полина больше ничего мне не сказали. Но долго еще сидели, тихонько перетявкиваясь, как вредные собачки, злобно поглядывая в мою сторону.

***

Правило № 6: Инициаторам моббинга не нужен внешний повод. Не всегда есть причинно-следственная связь между тем, как повела себя жертва, и ответной реакцией на ее поведение. Зачастую травители и сами не знают, за что они травят человека. Тем более не знает этого жертва. Это заставляет ее терзаться от непонимания, заниматься самокопанием. Человек испытывает тревогу, стыд и смутное чувство вины. Все чаще он думает: «Выходит, я действительно плохой человек, иначе мои коллеги относились бы ко мне по-другому». Подобные мысли очень негативно действуют на его самооценку и самоощущение. Человек начинает думать, что и все остальные люди будут к нему относиться точно так же.

ПОДКОВЫРКА ШЕСТАЯ: ДОГАДАЙСЯ, ЧТО С ТОБОЙ НЕ ТАК! А МЫ ТЕБЕ НЕ СКАЖЕМ! (МЫ САМИ ЭТОГО НЕ ЗНАЕМ)

Если в мужском мире более или менее логичны и объяснимы истоки симпатии и антипатии, то в мире женщин этим правят причудливые, иррациональные мотивы. Я не понимала, почему они ко мне прицепились. Их парадоксальные реакции, их странное враждебное отношение ко мне – все это как будто совсем не соотносилось с тем, какая я и как я себя веду. Я точно знала, что никому из них не сделала ничего плохого. Я ни разу никому из них не отказала в помощи, когда эта помощь была им нужна. Мне казалось, что я хорошая коллега и неплохой человек. Разве за эти годы они не должны были в этом убедиться? Но тогда почему ко мне относятся так плохо? В этом не было никакой логики и никакой справедливости. Было очевидно одно: девицы сразу, с самого первого дня, по какой-то необъяснимой причине приняли меня в штыки, все дружно, причем совершенно не зная, что я за человек. Казалось, они договорились обо всем еще до моего прихода в «Искуство жить». Но и потом, когда они узнали меня, все равно ничего не изменилось в их отношении ко мне.

Что не давало мне покоя во всей этой ситуации, полной какого-то скрытого противостояния, так это отсутствие причин для такой загадочной и упорной неприязни. Ведь чтобы тебя вот так невзлюбили, надо чем-то серьезно провиниться, так? Ведь такого не бывает просто так, на ровном месте? Ненависть к человеку на ровном месте лишена всякой логики – а значит, она невозможна. Но тем не менее именно так они ко мне и относились! Я точно знала, что мне не в чем себя винить. Не было ни одного поступка с моей стороны, который мог бы вызвать подобное ко мне отношение. Сколько я ни погружалась в размышления, я приходила к одному и тому же странному выводу: я им просто не нравлюсь. Просто так, без всякой на то причины.

Впрочем, странных людей почему-то всегда что-то не устраивало во мне – сколько себя помню. Они постоянно ко мне цеплялись, вот только я все никак не могла понять, чем именно я им так «интересна». Хотя, судя по тому, как они себя вели, как на меня смотрели, а точнее, возмущенно разглядывали, одно я уяснила точно: для них странной была именно я. Девиц, казалось, удивляло и возмущало во мне все: мой голос, мое поведение, мои движения. То, как я выгляжу и как одеваюсь. То, как я живу, где я живу и с кем (точнее, без кого) – все, казалось, было не так, как им надо. Им не нравились мои волосы и моя жизнь. Да что там: даже мое лицо было какое-то не такое!

Им не нравилось мое лицо… Им не нравилась я… Каждый день мне указывали на то, что я какая-то не такая, и выдвигали категоричное требование – стать «такой». Но вот только какой именно я должна была стать – да фиг его знает! Мне кажется, они и сами этого не знали. Я не видела логики в их поведении и их требованиях ко мне – да ее там и не было, никакой. Их придирки ко мне, все вот эти придирки на ровном месте – это была просто какая-то капризная, придурошная прихоть!

Мне было интересно, когда им самим это надоест – вот эта бессмысленная тупая игра. Но игра не прекращалась. Я напрасно надеялась, что рано или поздно девицы успокоятся. Отрезвление пришло в то самое утро, когда я случайно услышала, как они обсуждают меня на кухне, так едко и беспощадно. Они перемыли все мои косточки – до последнего позвоночка! Они обсудили все: как я работаю с клиентами, где и с кем я живу, как я выгляжу и сколько мне лет. И даже цвет моих волос! С самого моего первого дня в «Искустве жить» они едко обсуждали меня – это не было для меня секретом. Когда прошел год, они не перестали меня обсуждать – вот это уже было удивительно. Но и когда прошло без малого три года, им все еще не надоело меня обсуждать – три года спустя! Я не могла понять: ну вот что во мне такого, что можно обсуждать целых три года? Любые темы за это время уже можно порядочно обсосать. Но, казалось, девицы и не собирались успокаиваться!

Поначалу я думала, что справлюсь. Смогу выжить среди таких, как они. Но сейчас я понимала – я не выдерживаю. Я с трудом возвращала себе спокойствие и рабочий настрой после таких ситуаций, как та, что произошла накануне с участием Эллы и Полины. В салоне я держалась изо всех сил, стараясь не показывать своих чувств. Но дома я срывалась. Только с матерью я могла поделиться тем, что творится у меня на работе. Но мать не верила, что такое возможно. Она с недоумением восклицала:

– Но такого не может быть! Так ведут себя только глупые школьники. Им же не по тринадцать лет! Ты, наверное, все сочиняешь.

Я съежилась от обиды.

– По-твоему, я вру?

– Ты всегда была фантазерка! Каких только чудиков ни придумывала себе. Вспомнить хотя бы этого твоего – с гвоздями в голове… Ну не могут все люди быть плохими, а ты одна хорошей! Как ты этого не понимаешь?

– Мама, скажи, что именно во мне не так?

Мать, так же как и мои коллеги, замолчала и раздраженно поджала губы (мы разговаривали по телефону, и я не могла этого видеть, но была уверена, что она это сделала). На самом деле она тоже не знала ответа на этот вопрос – что во мне не так. Впрочем, она нашла, что сказать:

– Ты не умеешь находить общий язык с людьми. Никогда не умела.

Вот так! Как всегда – с детства – виноватой в странном поведении странных людей назначили меня. И я, внезапно сгорбившись и как-то сникнув, в очередной раз, по привычке, покорно согласилась с этим «обвинением». Единственный близкий человек – и тот не поверил мне, лишил так нужной мне поддержки. Я снова осталась одна – с этой необъяснимой, непонятной, давящей на меня нелюбовью.

Мы не нравимся. Сначала мы не нравимся в детском саду, потом в школе, потом в институте, потом на работе. Но почему именно мы?

Наверно, и правда есть люди с каким-то врожденным проклятьем Нелюбви. Они отзывчивы, дружелюбны, добры, неглупы и даже иногда весьма симпатичны. Но через всю их жизнь, начиная с детства, черной нитью тянется это загадочное проклятье – их почему-то не любят везде, где бы они ни оказались. Что бы они ни сделали и как бы себя ни повели, они всегда недостаточно хороши в глазах окружающих. Их как будто не любят просто по факту их существования.

Наверно, я из таких людей.

Впрочем, это не важно. Я никогда не считала личную неприязнь к человеку хоть сколько-то значимым основанием для подобных выходок по отношению к нему. И вот мой главный вопрос, который все это время не давал мне покоя, который с самого детства не давал мне покоя: почему эти люди дали себе право на враждебные действия в мой адрес лишь потому, что я им не нравлюсь? Это же их проблема, ведь так?

Я ошибалась. Это стало моей проблемой.

Ярлык «изгой» был самым обидным из всех когда-либо навешанных на меня ярлыков – за всю мою жизнь. Это я поняла еще в колледже. И не важно, как ты относишься к тем, кто его на тебя навесил, уважаешь ты их или презираешь. Ярлык «изгой» – это всегда обидно. Это поймет лишь тот, кто сам был изгоем. Одного этого было достаточно, чтобы чувствовать себя паршиво. А еще этот ужасный никотиновый запах, которым, казалось, насквозь пропитался весь салон! Они прокурили его до основания! Как они сами им дышат – этим отравленным, испорченным воздухом? Девицы ходили курить каждые пять минут. Иногда парочками, иногда – все вместе. Это был какой-то непрекращающийся табачный конвейер! Только возвращались одни покурившие, тут же шли другие. А когда они проходили мимо моего стола, я задыхалась в облаке никотина, которое они приносили с собой. Никотин, казалось, пропитал не только весь наш салон, но и меня. Он был на моей коже, на моих волосах, в моих легких. Я дышала этим никотином. Я задыхалась!

Я задыхалась в «Искустве жить».

Но не только придирки, сплетни и стойкий запах табака отравляли мое офисное существование. Самым ужасным было, пожалуй, не это.

Каждое наше утро традиционно начиналось с какофонии.

Нет, это был не расстроенный симфонический оркестр, который репетировал где-то поблизости. Никаких музыкальных учреждений в старом парке не располагалось. Это был всего лишь… женский смех. Так совпало, что у каждой из девиц был на редкость неприятный хохот. Какой-то не человеческий, а… я не знаю, чей. Особенно было ужасно, когда они ржали все вместе – а делали они это каждое утро, наверно, вместо зарядки. Утренняя какофония проходила регулярно, без сбоев, и продолжалась до первого клиента. Иногда я даже молилась, чтобы он пришел поскорее…

Физиогномики делают заключение о характере человека по чертам его лица. Хироманты пытаются понять что-то о нас по линиям на нашей руке. Я не знаю, можно ли верить подобным учениям, но я убедилась в одном: многое может сказать о человеке его смех. И когда он крайне неприятный, это знак, предупреждение – перед тобой сволочь. Неоднократно проверяла эту примету, и каждый раз она подтверждалась. Наверно, для меня смех этих девиц был квинтэссенцией их натуры, звуковым выражением самой их сути. И как я отказывалась принять их самих, этих пакостных капризных интриганок, так не могла выносить и эти издаваемые ими звуки.

Я с трудом дорабатывала очередной день, мечтая об одном: побыстрее уйти домой, в спасительное укрытие своей каморки. Да, это так! Тебе только кажется, что тебе удается давать им отпор. В действительности ты даже не замечаешь, что хочешь одного: уползти в уютную замкнутость своего маленького домашнего мирка, чтобы за вечер и ночь смириться со своим очередным унизительным поражением. Дать себе немного тишины и одиночества. Когда не нужно дышать вонючим табаком и слушать этот неприятный хохот. Но и дома я не находила отдыха и успокоения. Бессонница стала моей постоянной спутницей. С ней я проводила свои ночи, а наутро, совершенно разбитая, плелась на работу. Я и забыла, когда у меня был нормальный здоровый сон. Когда я не могла уснуть, я иногда доставала карты. Но и карты не приносили мне успокоения: перевернутый Повешенный упрямо – из расклада в расклад – снова стоял на одной ноге, подогнув вторую, и глупо мне улыбался. Он начал выпадать с того времени, как я устроилась в «Искуство жить». Или еще раньше? Что он хотел сказать мне? Я смешивала карты и, не в силах справиться с какой-то смутной тревогой, долго сидела над ними – пока не начинало светать. После таких бессонных ночей у меня совсем не было сил. Днем на работе я клевала носом.

На следующее утро после стычки с Эллой и Полиной и последовавшей за этим очередной бессонной ночи маленькая швея на кухне подсела ко мне за стол. Какое-то время она внимательно всматривалась в мою бледную невыспавшуюся физиономию.

– Что с твоим лицом?

Я со стуком опустила ложечку. Они постоянно задавали мне этот дурацкий вопрос. То, что с моим лицом что-то не так, я уяснила еще в детстве. Надо сказать, что я никогда не пыталась специально что-то вложить в его выражение. Но мое лицо почему-то неуместно всегда и везде, в любой ситуации. В «Искустве жить» это тоже заметили. Наверно, на моем и без того странном от природы лице со временем невольно проявилось мое отношение к происходящему, сделав это лицо еще более странным.

Я устало смотрела на швею, сидевшую напротив. «”Что с твоим лицом?” – мысленно передразнила я ее. – Мое лицо такое, как моя жизнь! Посмотрите на это лицо, представьте себе, какая у меня жизнь, и порадуйтесь, что вы живете по-другому».

Вслух я сказала:

– Просто не выспалась.

– Опять?

– Не могу спать ночью. А по утрам не хочу вставать. Совсем не хочу. Я почему-то стала физически к этому не способна…

Черные глазки пытливо вглядывались в мое лицо.

– Почему, как ты думаешь?

«Lebensmüde, – подумала я. – Усталость от жизни».

Я пожала плечами.

– Не знаю.

Швея прищурилась и немного откинулась назад, чтобы рассмотреть меня получше.

– Что-то выглядишь ты сегодня неважно…

– Да и чувствую себя так же, если честно.

В последнее время я действительно стала какая-то слабая, вялая… Иногда у меня кружилась голова, и внезапно темнело в глазах. В такие моменты мне казалось, что я словно проваливаюсь куда-то.

– Тяжелый день был вчера?

Я не ответила. Предпочла бы не вспоминать.

– Опять чертова Полина довела? – швея зачем-то огляделась по сторонам и перешла на шепот. – Ууу, стерва! И чего она к тебе придирается?

Я слабо улыбнулась и пожала плечами.

– А ну-ка, выпьем по чашечке кофе! – предложила швея.

– Что-то не хочу. Да и пью я уже – чай.

Швея сунула свой нос в мою желтую кружку и презрительно поморщилась.

– Это не то! Надо кофе! Тебе сразу станет легче! Не переживай, я сама его тебе приготовлю.

Впрочем, она права. Кофе мне нужен. Иначе не включится мой мозг. Я когда-то смеялась над Нелиными ржавыми пружинами, которые с трудом ворочались в ее голове, но, похоже, с моей собственной головой теперь творилось то же самое. Я смотрела, как швея суетится у кофемашины: ставит туда ослепительно белую кружку, нажимает на рычажок, до краев наполняет кружку обжигающе горячим напитком, аромат которого щекочет ноздри и мгновенно проясняет твое спутанное сознание. Мы частенько пили кофе вместе со швеей. Несмотря на неприятные повадки маленького хищного зверька, она была здесь единственной, с кем я могла поговорить. Еще правда была Даша, но она постоянно куда-то пряталась. Швея была не такая, как все эти девахи. Тихо как мышка сидела она в своей каморке, где целыми днями строчила на машинке, подшивая шторы и не участвуя в сплетнях (хотя бы за одно это она заслуживала мою симпатию). Ходить в курилку она бросила.

– С сигаретами пришлось завязать: слишком со здоровьем плохо… Легкие…

Швея грустно вздохнула. Я тоже в последнее время расклеилась, поэтому с сочувствием посмотрела на свою подругу по несчастью и невесело рассмеялась.

– Мы с тобой две калеки.

– Давай кофейку тебе подолью!

Швея схватила мою еще полную кружку и снова юркнула к кофемашине.

За разговорами и распитием кофе мы сблизились, лучше узнали друг друга. Швея все время жаловалась на свою жизнь, тяжелую и беспросветную. На своего мужа, который ей постоянно изменяет, и ей об этом известно, на ребенка, который вошел в трудный возраст и совсем отбился от рук.

– А ты такая молодая, красивая… – черные глазки прощупывали мое лицо, сантиметр за сантиметром. – Ты, наверно, не знаешь, что это такое – когда столько проблем?

«Ошибаешься: знаю, как никто», – каждый раз думала я, с грустной улыбкой глядя на ее пытливое, похожее на крысиную мордочку лицо, со скошенным подбородком и маленьким ротиком, всегда полуоткрытым – так, что видны остренькие неровные зубки.

***

Правило № 7. Жертвы моббинга чаще всего отмечают такие негативные последствия, как тревога, страх, чувство бессилия, ощущение бессмысленности всего происходящего, безучастность, существование по инерции, потеря веры в себя, снижение мотивации, снижение когнитивных способностей, проблемы с концентрацией внимания, ухудшение памяти.

ПОДКОВЫРКА СЕДЬМАЯ: ОДИНОКАЯ НЕМОЛОДАЯ ДЕВУШКА ЖИВЕТ В РАЗВАЛЮХЕ, В РАЙОНЕ ПОД НАЗВАНИЕМ «ТРУЩОБЫ», ХОДИТ НА РАБОТУ, КОТОРУЮ НЕНАВИДИТ. НО ПОЧЕМУ ОНА ВСЕ ЭТО ТЕРПИТ?

«Не-я иду по этим ненавистным улицам. Не-я хожу на эту работу. Конечно, не я. Это какой-то другой, незнакомый мне человек. Потому что со мной такого не могло произойти».

И тем не менее это произошло со мной.

Тогда я не могла знать, что именно эти, на первый взгляд, бессмысленные события и весь этот безрадостный и совершенно не нужный мне опыт произведут переворот в моем сознании, подтолкнут к действиям, которые при других условиях я бы никогда не совершила. Но тогда до невероятной развязки было еще далеко. Перед этим меня ждало еще несколько лет беспросветного прозябания в нелюбимом городе, заложником которого я против своей воли стала. Но все-таки, почему я оказалась здесь? Почему встретила всех этих людей? Я не раз слышала, что мы сами притягиваем то, что с нами происходит: во всем якобы есть какая-то закономерность, и мы получаем лишь то, что заслужили. Но чем больше я ломала голову над вопросом, почему именно это случилось именно со мной, тем больше склонялась к мысли, что это так не работает, что это просто какая-то несчастливая случайность. Как будто кто-то достал из небесной картотеки вариантов карточки, нечаянно уронил, а потом поднял и, перепутав, убрал не туда. Такой мне виделась тогда моя жизнь – карточкой, убранной не в тот ящичек.

«Ненавижу эту работу. Ненавижу этот город!» Но прошло несколько лет, а я по-прежнему жила в этом самом городе, в комнатушке бабушки Фриды. И все так же работала в салоне «Искуство жить», куда пришла на время, но в котором как будто увязла, словно в липкой паутине. И больше не было в моей жизни ничего, кроме этой нелюбимой работы. А ведь я когда-то смеялась над несчастными, сошедшими с ума офисными девчонками. Глупая! Тогда я и не подозревала, что всего через несколько лет и сама превращусь в одну из них, даже в кое-что похуже. И как я до такого докатилась? Как стала заложником не своей жизни? Как оказалась в таком месте, как «Искуство жить»? Почему, с чего вдруг решила, что это место для меня?

К тому времени было совершенно ясно и очевидно: устроившись в «Искуство жить», я в очередной раз сделала очередной свой неправильный выбор (впрочем, его у меня как всегда не было). Все было понятно сразу. Я прекрасно знала, с самого первого дня, что по своим взглядам и по своей сути я не с ними. Вопрос был в другом (и, вероятно, многие читатели мысленно мне его уже давно задали): почему, понимая, что я совершила ошибку, что я не часть этого коллектива и никогда ей не стану, я до сих пор была в нем? Почему на годы застряла в этом второсортном салоне, затерянном в дебрях старого парка? Почему не уходила, если мне было там так плохо, если там я была «изгоем»?