Жестокеры

– Молчала, молчала и тут раз – выдала! – насмешливо вставила Элла. – Побирушку пожалела. Лучше б и дальше молчала…

С недавних пор я практически не разговаривала с ними – только если речь не шла о крайней необходимости. Но теперь слова вырывались из моего рта помимо моей воли.

– Посмотрите, до чего вы ее довели? Она же плачет из-за вас! Неужели вам не стыдно?

Слово «стыдно» вызвало кривую усмешку у Киры. Полина, не спеша, как в замедленной съемке, повернулась в мою сторону и подчеркнуто изумленно подняла брови. Всем своим видом она показывала, что ее удивлению нет предела.

– Что? Стыдно? Мне никогда и ни за что не бывает стыдно, – высокомерно заявила она. – Я понятия не имею, кто там плачет. И как-то даже меня не волнует это. Нашла кого защищать! Побирушка сама виновата.

«Побирушка сама виновата». У странных людей очень плохо с чувством вины. Они просто не знают, что это такое. Каждый раз они уверяют, что во всем виновата жертва – в чем сами же полностью уверены. Себя же они умудряются не чувствовать виноватыми никогда и ни за что, при том что порой творят довольно мерзкие вещи. Как им это удается?

–Ты что, думаешь, она тебе подружка? – насмешливо поинтересовалась Полина.

«Нет, она мне не подружка. Я помню, что она была с вами на кухне, когда вы всласть перемывали мне кости. Но я не могу спокойно смотреть на то, как в моем присутствии доводят человека».

Полина глядела на меня и невозмутимо улыбалась.

– Твоя доброта здесь никому не нужна, дурочка! – издевательски добавила она. – Ты разве не понимаешь, что ты выглядишь смешно?

Я смотрела на ее садистскую ухмылку. Мне стало мерзко от того, что я нахожусь тут и слушаю полные яда слова такого хищного ничтожества, как она. После того как «Девушка на обочине» побывала на выставке. После всего остального, такого невероятного и волшебного, что за последнее время со мной произошло и во что я до сих пор не могла поверить, – вот после всего этого мне было еще сложнее, в разы сложнее, чем раньше.

Скелетора продолжала издевательски улыбаться. Я закрыла глаза.

«АЕК! У себя дома, в маленькой каморке, вопреки им всем и вопреки всему, вопреки себе самой ты сотворила свое первое настоящее произведение искусства. То, к которому так долго шла. Вот это важно, а не то, что сейчас здесь происходит».

И все-таки, уже тогда мысленно начиная отвязывать себя от «Искуства жить», я не могла перестать об этом думать. Я шла с работы, перешагивая через лужи, и прокручивала в голове эту неприятную сцену. «Я понятия не имею, кто там плачет. И как-то даже меня не волнует это…» А ведь насколько точно эта фраза выражает жизненную позицию этих странных людей! Ведь чужие слезы и правда их не трогают. Наоборот – вызывают желание поиздеваться и добить. Вспоминая глаза ядовитой змеюки Полины, кривую усмешку Киры, выползшие на макушку брови Эллы, я поняла, почему я так и не влилась в этот коллектив, почему наши отношения сложились именно так. Они и не могли сложиться по-другому. Коренное, непримиримое различие между нами – его можно выразить несколькими простыми словами: просто мне паршиво, если из-за меня кто-то плачет, тогда как они, странные люди, с удовольствием заставляют других проливать слезы. Я горько усмехнулась. Эмоциональная тупость – может, в этом их счастье? Они наверняка гораздо более устойчивы, чем я. Таким, у которых непробиваемая носорожья броня, которые не чувствуют ничего, никакого стыда за свои слова и поступки, жизнь наверняка дается легче.

Но – не знаю, почему – мне было жаль их.

Я не заметила, как пришла на школьный двор. Я присела на скамейку – не хотела в очередной раз нести домой свое душевное смятение. Старенькие обои на стенах комнатки бабушки Фриды и так годами впитывали мои негативные эмоции – скоро отвалятся от тяжести. Я смотрела на здание школы. Уроки давно закончились, дети разошлись по домам. Только в нескольких окнах горел свет. Я подумала о том, что еще в школьные годы определились наши судьбы и то, какими мы вырастем. Все начинается в детстве: кто что пережил, передумал, перечувствовал – то с ним и останется на всю жизнь. Таким он и будет. «Я понятия не имею, кто там плачет. И как-то даже меня не волнует это»… Я вспомнила ту милую девчушку, которая беззаботно и радостно смеялась над тем, что у меня умер отец. Ее тоже совсем не трогали мои слезы. А ведь это и есть та исходная точка, еще в детстве – первое издевательское равнодушие к слезам того, кто плачет по твоей вине. Радостный и беззаботный смех при виде чужой душевной боли… Таким ты и останешься… И ведь таких действительно много сегодня – которым никогда ни за что не стыдно, которые выросли неспособными на это чувство. У моих современников, кажется, совсем нет этой опции… Это поэтому мне так стыдно за них всех, лишенных возможности самим это прочувствовать?

В тот вечер мой стыд за них переливался через край.

«Я понятия не имею, кто там плачет. И как-то даже меня не волнует это»…

«А вот меня, Полина, волнует, если из-за меня кто-то плачет. Это не может не волновать человека, если он – Человек».

И снова я ощутила дичайшее одиночество от этой мысли – что я одна такая в целом мире. «Единственная нормальная девочка в классе»… Нет, все-таки мне хотелось верить, что это не так, что не все вырастают такими, как Полина, Элла и Кира. Я как будто не могла дышать, не могла дальше жить, если бы мне пришлось думать, что все такие, как они.

Внезапно я увидела ее – Девочку с иголками. Еще издалека узнала ее фигурку и походку. Твердыми чеканными шажками, засунув руки в карманы, она приближалась ко мне. Подойдя, Лена приветственно улыбнулась и присела рядом. Помня шок моей первой с ней встречи, я инстинктивно откинулась назад и посмотрела на ее спину, прикрытую старенькой, как будто с чужого плеча, курточкой.

– Что ты тут делаешь в такое позднее время?

Девочка подняла на меня свое бледное личико.

– Ничего. Просто гуляю.

– И я тоже.

Какое-то время мы молчали. Лена продолжала время от времени пытливо на меня поглядывать. А потом опустила голову и, ковыряя прутиком землю, начала свой рассказ:

– Сегодня на большой перемене мы гуляли во дворе. И тут я увидела у себя под ногами – прямо на асфальте – земляного червяка. Утром прошел дождь. Наверно, он выгнал червяка из его подземного домика – вон в той клумбе.

Я улыбнулась. Лена посмотрела на меня серьезно и строго, и мне стало неловко за свою улыбку.

– Мне стало жалко этого земляного червяка – ведь он полз прямо по дороге, где любой мог на него наступить. Я взяла его и отнесла на клумбу. Там, в земле, ему спокойней и безопасней… – Лена запнулась. – А они… девочки… они стали смеяться надо мной… ну.. над тем, что мне жалко какого-то земляного червяка. Они показывали на меня пальцем и говорили, что теперь я грязная, чтобы я к ним не подходила … Что у меня грязные руки – ведь я его трогала… Тетя, – девочка подняла на меня глаза, – это плохо, что мне жалко земляного червяка?

Как оказалось, ее тоже, как и меня, мучили глупые вопросы, которыми большинство так называемых нормальных людей даже и не подумало бы озадачиться. Моя рука сама протянулась и погладила ребенка по голове.

– Я думаю, в этом нет ничего плохого – в том, что тебе жалко земляного червяка.

Какое-то время Лена обдумывала сказанные мной слова. С улыбкой я наблюдала за движениями ее мысли – они были написаны на ее лице.

«Какой хороший ребенок. Чистый и светлый. С большим добрым сердцем. Подумать только, – я снова улыбнулась, – ей жалко даже червяка! – Тут я помрачнела. – А кому-то и человека не жалко».

Я нахмурилась и подняла взгляд на тучи, бегущие по темнеющему небу.

«А ведь мы с ней удивительно похожи – с этой девочкой. Обе жалостливые, чувствительные… Со своей добротой, которая никому не нужна. Обе как ношу несем наше сиротство на земле… нашу удивительную неприкаянность,..»

Я подумала о том, как и чем я могу помочь этому ребенку. Помочь ему стало для меня насущно важным – как исправить какую-то давнюю ошибку…

– Что вам давали сегодня в школе на обед?

Девочка строго и удивленно посмотрела на меня и промолчала. Страшная догадка поразила меня.

– Ты вообще что-нибудь ела сегодня?

Лена улыбнулась.

– Тетя, мы с бабушкой живем бедно – это так. Но мы не нищие. Конечно же, мы едим каждый день. Ведь у бабушки есть ее пенсия.

Я улыбнулась.

– Можно я как-нибудь приду к вам в гости?

Лена ненадолго задумалась.

– Да. Мы с бабушкой будем очень рады. Только вы, наверно, испугаетесь того, как мы живем…

Я вспомнила свой «барак» и своих придурковатых соседей.

– Не думаю, что меня что-то испугает. Только можно тебя еще кое о чем попросить?

Девочка кивнула.

– Пожалуйста, называй меня просто Леной. Без «тети».

Ребенок протянул мне для рукопожатия свою тоненькую белую руку.

– Договорились.

На душе стало легче после разговора с девочкой. Выходя со школьного двора, я несколько раз оборачивалась и каждый раз видела, что Лена стоит и смотрит мне вслед. Я махала ей рукой, и она в ответ тоже.

***

Следующий день был выходным. Утром позвонила моя новая знакомая и предложила продолжить наше так замечательно начавшееся общение: сходить куда-нибудь выпить кофе. Я уже привыкла к тому, что все, кого я встречаю, за редким исключением, разочаровывают меня. Просто давно смирилась с этим и не ждала многого от людей. Но все-таки решила проверить ее – так, на всякий случай. Я ведь не могла ошибиться тогда, в тот вечер, который мы так чудесно провели в уютном кафе возле галереи. Ведь не могло же мне показаться!

– Аля, можно задать тебе неожиданный вопрос? Как ты себя чувствуешь, если из-за тебя кто-то плачет?

Я всю ночь не могла уснуть, обдумывая эту фразу. Про земляного червяка я ее спрашивать не стала.

– Так, стоп! А кто из-за меня плачет? – голосом Али непонимающе поинтересовалась трубка.

– Нет, только предположи, что вдруг кто-то из-за тебя плачет. Как ты будешь себя чувствовать?

Трубка удивленно молчала, правда недолго – всего несколько секунд.

– Конечно, паршиво. Стараюсь этого не допускать – чтобы из-за меня кто-то плакал. Ну, если, конечно, он сам не напросился.

– А если не напросился? Если допустила ты – сама, сознательно, специально? Зная, что обижаешь человека?

– А если все же допустила, то постараюсь это исправить. Объяснюсь, попрошу прощения.

Я была настойчива в своей попытке ее «прощупать»:

– А если это не близкий тебе человек – как ты поступишь? Плюнешь?

Трубка еще несколько секунд помолчала, потом твердый уверенный голос произнес:

– Нет. Потому что иначе я все равно не смогу уснуть.

«Проверку на человечность» Аля прошла.

– Приходи! У меня тут поблизости есть отличное кафе. С очень вкусной выпечкой.

Женская дружба – временный пакт о ненападении. В этом меня прочно убедил опыт общения с «офисными подружками». Я уверилась в том, что все такие, как они. Так я и думала до встречи с Алей.

Да и сама она, как выяснилось, была примерно такого же мнения.

– Ты – моя единственная подруга, – призналась она однажды, где-то на вторую неделю нашего знакомства. – Видишь ли, я практически не дружу с женщинами – опыт слишком печальный. Только с мужчинами. Да и женщинам со мной дружить нелегко. Меня сможет понять только такая, как ты. Я это сразу в тебе угадала. Вот почему я в тебя вцепилась!

Я окинула ее взглядом и понимающе улыбнулась. Женщинам действительно нелегко дружить с такой, как Аля. Высокая, фигуристая, ослепительно красивая, с гордой посадкой головы, сильными руками и решительными жестами, она каждым своим движением демонстрировала какое-то врожденное царственное превосходство над окружающими. У нее была размашистая походка с акцентированными движениями плеч и бедер и непревзойденная пластика танцовщицы, хотя танцами Аля, по ее признанию, никогда не занималась. Везде, где бы ни появлялась эта красотка, она неизменно становилась центром всеобщего внимания. Она буквально притягивала к себе взгляды. Ее энергетика – светлая, мощная – была физически ощутима, даже на расстоянии. От нее просто невозможно было оторваться: все, кто видел Алю, и мужчины, и женщины, – все чувствовали ее особый магнетизм и сексуальную привлекательность. Но вот только если одни ее за это обожали, то другие – горячо ненавидели.

Это была необыкновенная женщина, как будто все время освещенная лучами солнца. На нее словно падал какой-то невидимый свет, чудесным образом выхватывая ее среди окружающих, делая заметной – буквально светящейся каким-то невероятным сиянием. Светлыми были и непослушные волосы Али. Целая грива густых непослушных волос, с которыми была вечная проблема – их невозможно было укротить.

– Твои волосы отражают твою сущность, – как-то со смехом сказала я, к тому времени хорошо изучившая Алину буйную натуру.

– Если бы ты знала, АЕК, как я с ними мучаюсь! Трачу по часу каждый день, чтобы соорудить на своей голове что-нибудь более-менее приличное, но все без толку, – сетовала она.

Единственное, что у Али получалось сделать – это с трудом, кое-как, шпильками заколоть свои волосы небрежными узелками на макушке. Самые непослушные пряди все же выбивались и светлыми воздушными перышками обрамляли ее лицо – такая прическа ей необыкновенно шла.

Я восхищалась красивой линией ее четко очерченного рта, с упрямыми уголками, ее густыми светлыми бровями вразлет и прямым тонким носиком со слегка вздернутым кончиком. Довершали портрет выразительные зелено-голубые глаза, которые в зависимости от освещения и от эмоционального состояния и настроения их обладательницы казались то мятными, то бирюзовыми, то темно-синими, почти черными. Лицо, волосы, руки, движения – все в ней было красиво. При этом над тем сбивающим с ног эффектом, который производила на людей ее внешность, Аля лишь посмеивалась. Сама она относилась к своим данным с некоторой долей иронии и пренебрежения и вела себя так, словно ей было совершенно наплевать на то, какая она красавица. Более того: она как будто протестовала против своей красоты, сердилась на себя за то, что так хороша. Поведение и манеры этой взбалмошной дикарки, ее бесконечные шуточки и выходки совсем не вязались с образом классической красавицы. Аля дурачилась и смеялась так, словно была не ослепительной красоткой, а задорным сорванцом, с порванными штанишками и вечно разбитой коленкой, смазанной зеленкой. Было в ней что-то от мальчишки, от юнги – смелого, дерзкого, необыкновенно острого на язык. Казалось, два существа, противоположные по своей сути, уживались в одном противоречивом и сложном человеке.

Для красавицы у нее была и слишком богатая мимика. Причем она не боялась, что эта мимика как-то исказит ее милое личико. У Али был целый набор гримасок, которыми она могла выразить весь богатый спектр своих эмоций:

Изогнутая бровь и вертикальная складка на лбу – презрение, скепсис, недоверие, а также напряженные раздумья над очередной сложной проблемой.

Мрачный взгляд исподлобья – враждебность, предупреждение.

Кривая усмешка уголком рта – презрение, снисходительность.

Быстрое моргание и раздувающиеся ноздри – гнев.

У Али была и целая коллекция разных видов смеха, столь же разнообразная, как и коллекция ее гримасок. Глубокий и затаенный – тихое злорадство. Громкий и победоносный, от души, с запрокидыванием головы – экспрессивный и открытый, заразительный донельзя. Кроме незабываемого смеха была у нее и фирменная улыбка, «королёвская»: широкая, ослепительная, обезоруживающая своим обаянием. Но скрывалось за ней нечто иное, чем открытость, дружелюбие или кокетство. Именно такая улыбка обычно служила сигналом, что Аля на взводе и готова нападать. Тому, кто вызвал подобную улыбку, стоило без промедления спасаться бегством.