Жестокеры

На следующий день, в свой выходной, в поисках вдохновения я вышла на улицы весеннего города… sk. В аптеке я купила кислородный коктейль. Я подсела на него. Я все время его здесь покупала. Мне как будто хотелось восполнить нехватку воздуха в этом душном городе. В этом душном городе мне нечем дышать. Он и не рассчитан на то, что здесь у тебя будет легкое дыхание. Дойдя до газетного киоска, я купила парочку глянцевых журналов. В парке, сидя на лавочке, я быстро пролистала их и поняла, что ничего не изменилось за прошедшие пару лет. К счастью, ушли эти ужасные толстые губы и нарисованные маркером брови – наконец-то они вышли из моды. Но лица тех, кто взирал на нас с экранов и глянцевых страниц, не стали более приятными: из всех журналов, со всех мегащитов на нас смотрела, казалось, одна и та же бледная девица, с волосами невнятного оттенка, веснушчатым, словно испорченное яблоко лицом, и бесцветными, ничего не выражающими глазами. На страницы журналов, на экраны мегащитов по-прежнему не допускали ярких, прекрасных, обаятельных и вдохновляющих людей. Чьи лица и образы оставались бы в памяти. Людей, на которых хотелось бы смотреть. Которых хотелось бы нарисовать… Оставив на скамейке всю эту бесполезную макулатуру, я вышла из парка и направилась в сторону дома.

Я давно поняла, в чем была истинная причина затухания каждой моей безуспешной попытки творчества, к которым я периодически, урывками, возвращалась. Вовсе не в нехватке времени. И не в том, что все эти годы от усталости я чувствовала себя пожухшим пучком зелени, который вялым грустным букетиком стоял на прилавке соседнего магазина. А в том, что тот визуальный опыт, который я ежедневно получала, не способствовал осуществлению моих художественных замыслов. Я возвращалась к этим попыткам рисовать, потому что хотела хоть немного наполнить свое окружение Красотой – той, какой я ее понимала и в какой нуждалась. И в то же время была бессильна ее создать, потому что к тому времени сама успела позабыть, что это такое. Окружающая меня действительность не давала мне нужных образов. Она не давала мне вдохновения.

Вечная тоска о Красоте вновь взяла меня в свои оковы. Но неужели по ней тоскую я одна? Мне вспомнился тот сошедший с ума художник, которого я несколько раз встречала на улицах города. Еще один несчастный безумец, который, как и я, жаждал Красоты и все никак не мог найти ее. Он отчаянно искал ее повсюду, но тщетно. Теперь я поняла его! За несколько лет жизни в городе … sk я и сама им стала – несостоявшимся художником, который не может найти в том, что его окружает, ни капли вдохновения творить. Неспособным вдохновить был и сам этот странный уродливый город, по улицам которого я шла. На изредка попадавшихся на моем пути деревьях распускались первые клейкие листочки. Эти слабые молодые листочки каждую весну давали надежду: все еще будет хорошо. Снова хорошо, как уже было когда-то – так давно и так недолго. Потому что деревья – это победа жизни, это прорыв, несмотря ни на что. А здесь, в городе …sk, их практически не осталось. Здесь их упорно, фанатично уничтожали – я не знаю, зачем. И, казалось, кроме меня нет больше ни одного человека, неравнодушного к участи этих спиленных деревьев. Впрочем, нет. Один такой человек был. Не так давно в газете вышла очередная статья той смелой журналистки, за чьими публикациями я все эти годы следила. Вот отрывок из ее статьи:

«С недавних пор в нашем городе происходит что-то странное: массово и непонятно зачем вырубаются деревья. Впрочем, чиновники объясняют нам, зачем они это делают: оказывается, деревья кому-то мешают. Но кому? Кто этот загадочный человек, которому вдруг помешали деревья, спокойно растущие в городе? Особенно в маленьких дворах, вдали от дороги и электропроводов? Никто его не знает, этого странного человека. Не знаю его и я. Но, как мне видится, если такой человек и правда существует, то помешать деревья могли только очень плохому человеку. Хотя слово «плохой», по-детски категоричное, наверно, не совсем точно характеризует того, кто решает написать жалобу на дерево. Более точным, как мне видится, будет сказать, что деревья мешаютбольному человеку. Я не психиатр и с этой точки зрения что-то заявлять не возьмусь. Но, возможно, есть какой-то очень редкий вид психического расстройства, о котором мы не знаем. Что-то вроде хлорофобии. Или хербофобии. Другими словами, боязни деревьев. Впрочем, в данном случае, речь, наверно, идет о другой болезни. И болезнь эта страшная, неизлечимая и, судя по всему, заразная – тухлость человеческого нутра. К сожалению, она нередко встречается сегодня. А в последнее время так вообще приобрела характер настоящей эпидемии. И вот очередной прогнивший изнутри человек берет пилу и идет уничтожать деревья. Или пишет заявления, требуя, чтобы это сделал кто-то другой. Слишком грубо сказано, считаете вы? И кто дал вам право, уважаемая Алла Королёва, так обзывать тех, кто занимается благоустройством нашего города? И вообще, вы ничего не понимаете в благоустройстве. Деревья мешали, и они были спилены по заявкам местных жителей. Так мне сказали в администрации, куда я обратилась с просьбой прокомментировать то, что происходит. Может, я действительно ничего не понимаю в благоустройстве, но скажите мне те, кто, в отличие от меня, в этом понимает: о каком «благоустройстве» идет речь, если вместо прекрасных деревьев на улицах города остаются лишь голые трехметровые обрубыши?

«Человеку мешают деревья». Только вдумайтесь, сколько всего страшного таится в этих циничных словах! Да что с нами происходит? Так ли уж далеки мы от того, когда для того чтобы пойти уничтожать – не важно, человека или дерево – даже не нужна будет причина…»

Я в очередной раз удивилась тому, что в печать пропустили такую статью. И в очередной раз была согласна с каждым ее словом. Это странно, но как будто бы автор прав: они действительно ненавидят деревья. И – судя по тому, что они творят – очень сильно их боятся. Всего за несколько лет эти странные люди, с их иррациональными страхами, умудрились практически полностью вырубить все зеленые насаждения, сделав город …sk еще более душным и неуютным. Я видела, я чувствовала это каждый день, когда выходила на улицу. Окружающий мир в целом становился визуально некрасивым. Все более и более уродливым с каждым годом. Они специально делали его таким, с каким-то удивительным ожесточением. Мне не нравилось ничего из того, что я видела и слышала вокруг себя. Я как будто не могла встроить себя в эту созданную ими действительность. Но вот чего я не могла понять: а как же они сами, все эти странные люди? Как они сами могут вот так жить? Неужели им и правда нравится все то, что происходит, все то, что они видят вокруг себя, что они сами создают своими усилиями, своими поступками и своими выборами? Я снова вспомнила о той несчастной девочке, которой ничем не смогла помочь. Как не замечают они страшных результатов своих действий по уродованию визуальной среды, так не замечают и того, что своей черствостью и жестокостью они уродуют психику другого человека. И именно тебя считают сумасшедшим, когда ты пытаешься указать им на то, что они творят.

Что-то ведь влияет на них, на их странные поступки… Наверно, это все мегащиты. Быть тупым и жестоким – вот чему они учат. И люди массово становятся такими… Или мегащиты тут ни при чем и они такие сами по себе? Что-то ведь и правда стало с людьми… В большинстве своем они так грубо сделаны. Их словно выстругали наспех и ничего в них не вложили… Я поняла, что в них больше нет не только потребности в Красоте. Нет и Любви, и Добра, и Сострадания. Нет, я это не придумала: в людях этого действительно больше нет. Словно что-то сломалось в нашей человеческой природе… С недоумением и разочарованием вглядывалась я в одинаково пустые, недобрые лица идущих мне навстречу прохожих. В мире, где нет Любви, Красоты, Добра и Сострадания, мне точно нечего делать. Зачем я здесь – такая странная, неприкаянная, ищущая неведомо чего?

Я поняла, что мое одиночество гораздо глубже и безнадежнее, чем я себе представляла. Мне не просто недоставало близкого человека. Не было нигде – ни рядом со мной, ни в медиапространстве – больше никого, кто думал бы так же, как я… Ну, разве что та смелая журналистка… Но в целом мое видение того, что происходит, моя усталость от этой пошлости и жестокости не находили понимания и поддержки. Это еще больше усиливало мое обреченное одиночество в городе …sk.

Я вернулась домой ни с чем. Я понимала, что не смогу приступить к работе над портретом: без модели я лишь растеряю свой запал в бесполезных попытках передать на холсте то, чего я сама не вижу… Я поняла, что не нарисую такие глаза. Потому что вокруг себя я вижу совсем другие глаза, а те я давно не видела и забыла, какие они. Придумать их из головы и потом изобразить их на холсте у меня не хватит фантазии и мастерства. Да и не в глазах дело… Не просто внешне подходящую модель я не могу найти, а такого человека, Личность. Те, кого нам показывают, – ярких, умных, честных, смелых нет среди них. Как будто кто-то с маниакальной страстью выявляет и забраковывает все уникальные человеческие элементы. Словно против них существует какой-то тайный заговор. Словно их выследили и всех до единого уничтожили.

Я убрала кисти и краски в складной мольберт.

«Вот когда я увижу умного, достойного и прекрасного человека, хотя бы одного такого человека, вот тогда – не раньше – я и напишу этот портрет. В принципе начну снова писать портреты. Потому что пока мне этого совсем не хочется. Потому что у меня нет ни капли вдохновения и мне неоткуда его взять. Потому, что все это, в конце концов, бесполезно…»

2

Правило № 5: Именно женский коллектив считается наиболее неблагополучным с точки зрения нездоровой атмосферы, способствующей появлению моббинга. Типичные формы травли в таком коллективе – насмешки и сплетни. Часто их предметом становится внешность и физические особенности жертвы.

ПОДКОВЫРКА ПЯТАЯ: КРАШЕНЫЕ ВОЛОСЫ, ИЛИ ОНА НЕ УМЕЕТ РАБОТАТЬ!

Итак, к тому времени я поняла: в мире есть люди, которые разительно отличаются от меня. Они другие, они странные. Если у меня жестокие поступки вызывают отторжение и внутренний протест, и мне невыносимо смотреть, как кто-то их совершает, даже если это не затрагивает меня лично, то странных людей жестокие поступки не то что не возмущают, а наоборот – как будто даже нравятся им. Им нравится издеваться и унижать – это доставляет им какое-то извращенное, садистское, непонятное мне удовольствие. И у этих людей почему-то нет внутренних барьеров, которые не позволили бы им такие поступки совершать. Они делают это легко, играючи.

Второе, что я поняла (и это особенно страшно): сегодня быть таким – это что-то вроде нормы. Те, кто виделись мне сущими монстрами, считались вполне себе нормальными, обычными людьми. Казалось, сам факт их существования не удивлял и не возмущал никого, кроме меня. Моя отчаянная попытка вступиться за маленькую девочку, над которой издевательски посмеялась равнодушная директриса… Наверно, со стороны это действительно выглядело как поступок умалишенного, потому что не только директриса той школы, но, казалось, никто больше в целом мире не видел возмутительное в этой возмутительной ситуации. «Ничего такого», как говорится. А все потому, что жестокеры – это не какие-то единичные исключения, нет. Их много. Очень много. Сегодня именно они доминируют и задают тон всему, что происходит вокруг. Они очень активно и агрессивно насаждают свои взгляды. Я, с этими взглядами не согласная, чувствовала, как они давят, давят, давят на меня. Пытаются задавить, навалившись всей своей массой.

Раньше я не понимала, почему все всегда складывалось для меня именно так. Теперь я поняла, что нет, это никакая не случайность. Это закономерность. Все просто: я нашла себя в мире, созданном жестокерами, для жестокеров, по меркам, вкусам и стандартам жестокеров. Мне этот мир абсолютно чужд. Зато сами жестокеры чувствуют себя в нем уютно и вольготно. Они хорошо устроились. Они знают, что им ничего не будет – твори что хочешь. Вот еще одно страшное открытие, которое меня ждало, третья горькая истина, которая мне открылась: жестокеров никто не останавливает. И высшие силы не наказывают их за то, что они творят. Теперь я знаю: никакая пропасть не разверзается под их ногами, нет! Они продолжают жить. Да, именно так! Сотворив зло, жестокеры продолжают спокойненько жить! И творить все новое и новое зло.

Молчаливое несогласие с происходящим, с тем, что мир устроен именно так – постоянный фон всей моей жизни. Мне оставалось лишь бессильно смотреть на то, как прекрасно чувствуют себя сегодня эти странные люди, насколько они в себе уверены и насколько свободны в своих действиях. Смотреть и недоумевать: как же так вышло? Как вышло так, что такие понятия, как «добро», «сострадание», «честь», «совесть», совершенно не вписываются в сегодняшнюю действительность? Как жестокеры смогли все так вывернуть и устроить? Как им это удалось?

Разумеется, я задавалась и другим вопросом: кто из нас прав? Ведь если я в меньшинстве, логично предположить, что неправа именно я – их-то ведь больше? Намного больше. Но что-то внутри меня упорно отказывалось признавать свою неправоту, несмотря на численное превосходство окружающих меня жестокеров. Я понимала: они сами определили, что они правы. И только лишь потому, что их, людей подобного психологического склада, численно больше. Да, я знала, что сильны они не своей правотой, а своей многочисленностью. И они только кажутся нормальными, но они таковыми не являются. Просто их становится все больше и больше – до такой степени много, что они перестают казаться чем-то исключительным. Становятся чем-то вроде нормы.

Именно такие сегодня задают систему ценностей, которую они пытаются навязать и всем остальным – как единственно верную для всех. Собственная система ценностей этих странных людей, ими усиленно насаждаемая, не менее странная, чем они сами. Эта система ценностей основана на торжестве грубости и жестокости, безразличия к чьим-то страданиям, нетерпимости ко всему прекрасному и доброму и желании все это опошлить и цинично высмеять. А также на безусловно данном себе праве травить и уничтожать тех, кто не такой, как они сами. Кто им не нравится. Моя личность определенно не вписывалась в созданную ими систему. Не вписывалась с самого детства. Из-за этого я всю жизнь ощущала себя одиноким десантником, который заброшен во враждебную для него среду и теперь вынужден в ней выживать – один, среди всего этого множества странных жестоких безумцев. Но за что? Я не понимала этого изощренного «замысла» со стороны высших сил: создавать такие чужеродные и непохожие на других элементы, таких рецессивных человеков, как я. Зачем? Чтобы мучить нас всю нашу жизнь? Чтобы издеваться над нами силами того доминантного большинства, которое так усердно старается нас переделать или попросту задавить? Чтобы поставить перед нами эту бессмысленную непосильную задачу: ломая себя, стать такими, как все они? Задачу, в решении которой мы заранее обречены на провал: ведь такими мы никогда не станем?

Еще в детстве я поняла, что я не такая, как другие. И что в силу своей чувствительности и своих реакций я невероятно уязвима перед теми, кто захочет меня ранить. И это никуда не делось с годами – перешло и в мою взрослую жизнь. Новый болезненный опыт только усугублял мою уязвимость, делая меня идеальной мишенью для новых нападок и издевательств. В одной из «умных» книг по психологии я когда-то вычитала про виктимное поведение – поведение жертвы. Выходит, это и правда так: если жизнь один раз сделала из тебя мишень, именно по тебе и будут бить – снова и снова. Потому что это поведение незаметно для тебя самого закрепляется за тобой, и ты даже не будешь осознавать, что ты именно так себя и ведешь… И ты никогда не выйдешь из этой роли…

Я часто думала о том, каким стал Саша. Нарастил мускулы, чтобы давать сдачи? Нарастил ту самую «носорожью броню» – чтобы не проткнуть? Сам стал жестокером? Я так не могла. И никогда не смогу – я это знала. Тогда я пришла к единственному, как мне казалось, возможному для меня решению: изо всех сил стараться скрывать свою непохожесть и уязвимость. Вести себя так, чтобы жестокеры меня не вычислили. Долгие годы я отчаянно пыталась это делать. Но, кажется, мне это плохо удавалось. Они, эти «психологические хищники», все равно чуяли меня, безошибочно угадывали каким-то мистическим образом – с первого взгляда (интересно, как?). Что-то во мне, очевидно, выдавало меня. Наверно, это мое разбитое сердце, отражаясь где-то в самой глубине моих зрачков, словно магнит притягивало ко мне очередных желающих попить сердечную кровь из этой не до конца затянувшейся раны. О, жестокеры любят чужие разбитые сердца! Ведь если уже появилась трещина, из которой сочится кровь, пить эту кровь намного легче – не придется даже прогрызать!

Трудно быть ребенком среди маленьких жестокеров. Но оказалось, что и взрослеть не легче: все эти подросшие жестокие дети начинают попадаться тебе в геометрической прогрессии. И ты по-прежнему вызываешь их нездоровый интерес. И они все так же легко узнают тебя … В моей жизни никогда не было недостатка в таких людях. С годами они стали встречаться мне все чаще и чаще, уже не поодиночке, а «пачками», словно их и правда становилось все больше и больше. Но, казалось, нигде и никогда еще их концентрация на один квадратный метр не достигала таких зашкаливающих значений, как в салоне каминов, радиаторов и домашнего текстиля под названием «Искуство жить».

Они невзлюбили меня сразу, с первого взгляда. Дружно и словно по команде. Правда, всю глубину этой необъяснимой неприязни и то, что эта команда, возможно, была командой «фас», я осознаю гораздо позже – с подачи неугомонной Али. Именно она с журналистской настойчивостью позаботится выяснить, как так получилось, что сразу столько гадких людишек собрались под одной крышей… Пока же я думала, что мне просто в очередной раз не повезло с работой. Мне всегда с ней не везло. А все потому, что у меня какой-то особый «талант» – оказываться не в то время и не в том месте. И не с теми людьми. Я обреченно осознавала, что снова встретила очередную в своей жизни порцию странных людей и что я снова им не нравлюсь.

Это невозможно не заметить! Вот я захожу утром в салон, и меня своим фирменным неморгающим взглядом осматривает с ног до головы круглоглазая Полина. Осматривает так возмущенно и осуждающе, словно на мне не офисное платье, а одно только нижнее белье. При этом взгляд Полины неизменно фокусируется на моей груди. Чего она хочет? Оторвать эту грудь и прицепить на свое плоское туловище? Я уже сама готова подарить ее Полине, лишь бы избавить себя от этого ежедневного разглядывания.

Чувствуя себя раздетой, прохожу за свой стол. Настенька в очередном цветастом сарафане (интересно, сколько их у нее?) быстро отворачивается, как будто меня здесь нет. Не дай бог кто-то заметит, что она со мной поздоровалась – еще подумают, что мы подружки. И вообще ей неловко сидеть за одним столом с таким «чудом». После такого «радушного» приема я уже порядком деморализована – хотя еще только начало рабочего дня. Но что это? Вот идет моя клиентка, но, не дойдя до моего стола, почему-то присаживается к Элле… Странно: может, она не видела, что я сегодня тоже работаю? Ну ничего, у меня есть и другие заказы… Хотя, конечно, я столько времени провела с этой клиенткой, подбирая ей шторы… Вот Элла идет с ней к стойке с образцами тканей. Обе делают вид, что не замечают меня. Я тоже стараюсь на них не смотреть и делаю вид, что погружена в расчеты для другого клиента. Но не могу сосредоточиться. В конце концов, мы получаем проценты с продаж, и Элла сейчас нагло ворует мои деньги, причем делает это с совершенно невозмутимой миной, как будто так и должно быть.

Работая в «Искустве жить», я в очередной раз убедилась в том, что существуют люди, чьих действий, образа мышления и хищнического способа существования по отношению к другим людям я просто не в состоянии понять. Словно эти люди проходили свою школу воспитания, совершенно отличную от моей. Играли в какой-то другой песочнице. Впрочем, меня не особо удивила наглая выходка Эллы. В последнее время они частенько пытались провернуть что-то подобное. Дело в том, что в наш затерянный в дебрях старого парка салон редко кто-то заходил – разве что постоянные клиенты-комплектовщики, когда у них появлялись новые заказы. Большую часть дня девицы маялись от безделья и скуки. Конечно, изредка случались и авралы: одновременно приходили несколько человек. Тогда весь салон оживлялся и начинал гудеть, словно потревоженный улей. Мы носились, сбивая друг друга с ног, таща в руках разноцветные отрезы ткани и кипы шнурков. Мы прикладывали их друг к другу для демонстрации клиентам всего многообразия нашего прекрасного ассортимента. В такие моменты просыпалась даже вялая Полина, широко, как сова, распахнув свои круглые глаза под низкой густой челкой. Она покидала свой «трон» и снисходила до нужд простых покупателей. Но такое случалось нечасто. По большей части девицы откровенно скучали. И, конечно, ревностно относились к тому, что у кого-то из них вдруг намечался мало-мальски серьезный заказ.

Я вижу, что Элла пытается всучить моей клиентке какую-то цветастую тряпку с аляповатым рисунком, которая смотрится дешево и безвкусно. О боже! Зачем? Зачем она пошла к Элле? Ведь мы подобрали такие красивые портьеры! Клиентка спрашивает о цене. Элла в замешательстве: закусила губу, брови выгнулись, а водянистые глазки забегали. Еще бы: они ведь оторвали все ценники, когда я только пришла в «Искуство жить». Это было сделано специально, чтобы осложнить мне работу, но вот смешно: Элла сама постоянно путалась из-за отсутствия артикулов и цен!

Однажды я предложила навести порядок и все-таки наклеить новые ценники, чтобы больше не было неопознанных безымянных образцов, над которыми надо с глупым видом зависать, как это сейчас делает Элла, напрасно пытаясь вспомнить, что это за коллекция и сколько это стоит. Но любое мое разумное предложение в «Искустве жить» почему-то с возмущением отвергалось. Девицы принимали в штыки любую попытку внести изменения в давно заведенный странный порядок, несмотря на то что это существенно облегчило бы работу нам всем. И в тот раз мое предложение было высмеяно и раскритиковано. Я попыталась привлечь на помощь Дашу, но та лишь беззаботно улыбнулась и пожала плечами.

Элла все-таки настаивает на том, чтобы всучить моей клиентке эту аляповатую тряпку, цены которой она не знает. Я ставлю локти на стол и опускаю в ладони свою усталую голову.

Отпустив мою клиентку, Элла бросилась перекурить – еле дотерпела, так было невмоготу. Когда, возвращаясь из курилки, она тяжелым одурманенным шмелем летела мимо моего стола, окутав меня удушливым облаком вонючего табачного амбре, я спросила ее, как так произошло, что она снова перехватила мой заказ. Элла резко остановилась и вперила в меня непонимающий взгляд своих замутненных никотином глаз. Боковым зрением я увидела, как со своего «наблюдательного поста» медленно поднялась Полина. Она не спеша направилась в нашу сторону. Полина все делала очень медленно, подчеркнуто медленно, раздражающе медленно – словно ее включили в замедленном режиме, как видео. Она медленно ходила, медленно садилась на стул. Медленно вставала с него. Медленно расправляла складки своей пышной юбочки. Медленно поворачивала голову, чтобы пригвоздить тебя к месту своим убийственно высокомерным взглядом. Единственное, что Полина делала быстро, так это выдавала тебе очередную порцию своих критических замечаний. Задавала их тебе по самое «не хочу»!

– Потому что ты не умеешь работать с клиентами. Мы посовещались и совместно приняли решение, что твой заказ возьмет Элла.

Полина стояла надо мной, скрестив руки на груди и всем своим видом говоря: «А ну-ка, что ты на это скажешь?». Удивительное создание! Казалось, у этой тщедушной девицы едва хватает сил, чтобы просто ходить, передвигать ногами. Но силы на интриги и нападки она откуда-то берет, находит в себе каким-то непостижимым образом. Впрочем, ее слова не стали для меня неожиданностью. Про то, что я не умею работать, в «Искустве жить» мне говорили постоянно. Каждый день меня критиковали за то, как «неправильно» я это делаю.

– У тебя на складе зависла старая партия, а ты продаешь ему заказное полотно! – выпучив свои мутные глаза и выгнув свои и без того выгнутые брови, шипела Элла. – Нам склад надо освобождать под новинки. Разве не видишь, что он захламлен? А ты оформляешь заказной товар!

«Так вспомни, что у тебя есть клиенты, и по ним еще месяц назад пришел материал, который и захламляет склад, потому что ты им не звонишь и не договариваешься о доставке. Просто вспомни о них и позвони им!»