Полная версия
Жестокеры
– Так нужно было, когда умер твой отец. Ты была еще совсем маленькая, вот и не помнишь.
– Да не такая уж маленькая я была. Мне было почти одиннадцать.
Оставив свои оладьи, мать подошла к холодильнику и открыла дверцу. Я дико вскрикнула:
– Убери колбасу! Убери ее немедленно! Ты же знаешь!
С детства не переношу вида колбасы. Все эти жиринки вызывают у меня содрогания и рвотный рефлекс. А еще – безотчетную панику. Я не знаю, почему. Мать засуетилась, быстро убирая в холодильник палку колбасы, которую машинально достала во время нашего разговора.
– Прости… я забыла. Тебя ведь долго не было… Я отвыкла…
– Не доставай ее больше!
– Больше не буду. Я не специально. Я ведь сказала: забыла.
***
Я почему-то совсем не помнила, как умер мой отец. Все, что я знала о его смерти, я знала со слов матери. Сама я ничего не помнила. Разве так бывает? Ведь что-то должно было сохраниться в моей памяти? Но воспоминания как будто прорывались через какую-то не пускающую их преграду. Они были настолько скудные и невнятные, что я не была уверена, что правда, а что лишь плод моего воображения. Все какие-то куски, обрывки… как вот этот старый кусок обоев… Вот я вижу отца – живого, чем-то сильно обеспокоенного… А потом отца больше нет, и я сразу вижу себя с соседкой – мы покупаем венок. Еще я почему-то вижу… Катю… да, я почему-то встречаю ее у нашего подъезда… Но что она там делает?… Это, наверно, не важно… Впрочем, нет, это важно, потому что Катя говорит мне какие-то ужасные слова, не помню какие, но точно злые, жестокие! Она рушит окончательно мой и без того рухнувший мир. Она рушит его вдребезги, и летят осколки!
Я обхватила голову руками. Я помнила Катю в детском саду… мой сломанный самолет… и потом на спортивной площадке… Дим… ревность… Это все я помнила отчетливо… Но ТОГДА? Что же ТОГДА такого сказала мне Катя – у нашего подъезда? Что она ТОГДА сделала? … Этого я не помнила. И это очень странно. Почему так? Что случилось со мной, с моей памятью?
– Мам, а как умер отец?
Я сама не знала, почему внезапно решила вспомнить об этом именно сейчас, и главное, зачем – ведь столько лет прошло, – но чувствовала, что мне очень важно расспросить об этом мать. Она подняла глаза от швейной машинки и посмотрела на меня, изобразив удивление.
– У него был сердечный приступ. Разве ты не помнишь?
Мать сжала губы и продолжила шитье. Я молчала. Я это слышала от нее уже не раз. Эту же самую фразу – слово в слово. Но сама не помнила, чтобы это действительно было так.
– В зале стоял гроб, ты разве не помнишь? – не поднимая глаз, добавила мать.
– В зале?
– Да. И приходили соседи. И все твои ребята из школы.
– Ребята из школы?
– Конечно. Они все приходили. Поддержать тебя. Ты разве не помнишь?
Я нахмурилась. Исходя их того, что я помнила о своем классе, я сильно сомневалась, что кто-то из этих «ребят» мог прийти на похороны моего отца, чтобы поддержать меня. Я хотела заглянуть матери в глаза и спросить ее, зачем она врет, но мать упорно избегала моего взгляда.
Следующие несколько недель я не оставляла попыток вывести ее на откровенный разговор.
– И мы сразу переехали в эту квартиру? Сразу, как не стало отца?
– Конечно. Она была поначалу такая неприглядная, с обшарпанными стенами и грязным потолком. Ох и долго же мы приводили ее в порядок! На это ушел не один месяц! Ты помнишь эти ужасные зеленые стены? Ну как зеленка – один в один! Кому пришло в голову покрасить их в такой цвет?
Мать явно заговаривала мне зубы.
– А тот кусок старых обоев? Как он оказался в моей коробке?
– Опять ты со своим куском! – разозлилась мать. – Выбрось его! Или лучше дай его мне – я сама выброшу.
Я не отдала ей и не выбросила тот обрывок обоев, а вернулась в свою комнату и положила его обратно в коробку – на самое дно.
Несколько месяцев спустя, уже по весне, во время прогулки я как-то неосознанно, задумавшись, впервые за много лет вышла к нашему старому дому. Я вспомнила его сразу, как увидела. Сколько раз, гуляя раньше по городу, зная и любя здесь каждое деревце, каждый цветок и каждый камень, я тем не менее, сама не отдавая себе в этом отчета, избегала ходить в наш старый двор. И сейчас я стояла перед серой пятиэтажкой с выцветшими розовато-оранжевыми балконами.
«Та дверная ручка в форме львиной морды – она до сих пор там?»
Я не стала это проверять. Я повернулась и пошла в другую сторону. Все дороги Города Высоких Деревьев были мне открыты, кроме той, которая вела к нашему старому дому.
***
Кроме куска старых выцветших обоев, который почему-то так взволновал меня, породив целую волну смутных и тревожных воспоминаний, лежали в «коробке памяти» и другие вещицы, весьма дорогие моему сердцу. Я держала в руках ту самую кассету, на которую Дим записал свою поздравительную песню, написанную им специально для меня. «Мою» песню. За все эти годы я так и не сочинила к ней слова… Теперь я даже мелодию толком не помнила. Кто мне теперь ее наиграет? Я бросила взгляд на гитару бабушки Фриды, одиноко стоявшую в углу. Дим был последним, кто на ней играл, и забытый с тех пор инструмент за эти годы покрылся толстым слоем пыли. Я взяла гитару, смахнула с нее пыль и начала перебирать струны, пытаясь вспомнить мотив. Дим немного научил меня играть. Припев я вспомнила быстро. Но с куплетом оказалось сложнее: я тихонько напевала себе под нос, но все это было совсем не то…
– Нет, он играл как-то по-другому…
Я отложила гитару.
«Ну ничего, Дим. Я вспомню. А вообще должен был остаться старый магнитофон, на котором мы с Нелей слушали кассеты. Интересно, куда мать его запихнула? Надо найти и прослушать запись. Дим, ведь это все, что у меня от тебя осталось. У меня даже нет ни одной твоей фотографии. И портрет твой я почему-то не догадалась нарисовать – как я сейчас об этом жалею!»
Я ошибалась: все же еще кое-что мне осталось от моего Красивого. Я достала из коробки небольшую открытку, которую не сразу там увидела – она прижалась к стенке, словно прячась от меня. Дим подарил мне ее на день рождения, вместе с этой кассетой. Из открытки выпал помятый, свернутый вчетверо листок. Я подняла его, развернула и прочла:
«Ребенку-котенку:
Послушай меня. Прости. Я сейчас уйду. Я могу быть очень далеко, но ты должна знать, что я есть и что я тебя люблю. Я буду думать о тебе каждый день».
Я свернула записку. Бедное сердце сжалось и замерло, а потом надсадно заколотилось в груди. Как и тогда, стало до дикости обидно, что все это произошло именно с нами. Да, мы не первые и не последние влюбленные, которых развела судьба. Но все равно было так грустно за нас, так горько! Ведь как мало хорошего я видела без него… Моя настоящая жизнь – всего лишь тот маленький кусочек короткого летнего клубнично-пломбирного счастья, который был у меня с Димом. То, что было потом, без него, было совсем другим…
«Дим… Эти несколько месяцев вместе с тобой – наперсток счастья в этом море беспросветного одиночества. Наперсток счастья…»
Меня снова охватило это невыносимое чувство, что я могла бы жить жизнью совершенно другого человека – счастливого, радостного, любимого … А вместо этого… Я даже не пыталась смахивать слезы – они, ничем не сдерживаемые, струились по моим щекам. А я и не подозревала, что эта боль до сих пор жива… Что я как была «мешком, наполненным слезами – только тронь», так им и осталась. Словно и не прошло всех этих лет… Я выросла, но внутри я кто? Я все та же несчастная плачущая девочка, похоронившая отца и потерявшая возлюбленного.
Я нежно поглаживала пальцами записку, словно руку написавшего ее Дима. Теплый привет из моей светлой юности, нежные и грустные слова от человека, который меня любил, воспоминания о тех счастливых днях, которые больше не вернутся, сейчас – в этой взрослой и страшной жизни – выбили почву у меня из-под ног.
Открытка Дима, его записка, кассета с его песней показали всю пустоту и ущербность моего нынешнего одинокого существования, одновременно с этим став моей отдушиной, моим тайным успокоением. Тем, что трепетно, украдкой, прижимают к сердцу – пока никто не видит. Кусочками добра, искренности и нормальности в мире, который стал – а мы даже не заметили когда – жестоким и сумасшедшим.
***
– Ты столько лет прожила в большом городе, где столько людей, столько возможностей познакомиться… Как так получилось, что ты никого себе там не нашла? – допытывалась мать.
Я молчала, отвернувшись от нее. Каждый раз, когда мне говорили о необходимости «кого-нибудь себе найти», перед моим мысленным взором до сих пор возникало прекрасное лицо, зеленые глаза и светлая улыбка, такая милая и одновременно дерзкая. Удивительно, но это так: я, уже взрослая, столько лет спустя, до сих пор вспоминала Дима – настолько яркой звездой просиял он на мрачном небосводе моей несчастливой одинокой жизни.
А здесь, в этой комнате, просто невозможно было не вспоминать о нем! Мой взгляд то и дело останавливался на стоявшей в углу гитаре. После Дима ее так никто и не брал в руки – мои неумелые руки не в счет. Я вспоминала мелодии, которые он сочинял и наигрывал, и какой у него был красивый бархатный голос.
«Дим, а интересно: ты меня еще помнишь? Думаешь ли ты обо мне? Екает ли у тебя вот так же сердце, когда ты обо мне вспоминаешь?»
Много лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз. Но сейчас, когда я снова оказалась в этой самой комнате, в которой словно закапсулировались наши признания и объятия, наши детские поцелуи и клятвы, на меня нахлынул поток воспоминаний и сожалений. Я вспоминала, как мы гуляли, катались на «байке», мечтали, целовались, валялись в траве среди одуванчиков. Даже хотели стать рок-звездами. Как с трепетом и надеждой всматривались в ночное звездное небо… И звезды предрекали нам необыкновенное счастье… Вышло по-другому.
Тоска по моему Красивому вновь взяла меня в плен. Я думала о том, какой он сейчас. Тогда мы считали, что мы оба жутко взрослые, но, по сути, Дим был еще совсем мальчишка! Мальчишка, но с такими правильными установками. Он поддерживал и защищал. Он верил в меня и желал мне добра. В какого мужчину он бы вырос!
Мать догадывалась, что я до сих пор сожалею о своей давно потерянной любви. И из-за этого «теряю время». Она часто, как бы невзначай, заводила разговор о женитьбе кого-нибудь из наших знакомых. Каждый день я слушала, как очередная «дочь тети Люси» выходит замуж за того, с кем еще полгода назад не была знакома и все потому, что им обоим уже по двадцать восемь.
– Не терпится им!
– А что в этом плохого?
– А что хорошего? Они женятся, потому что «так надо»! «Так положено». Чтобы на них не показывали пальцем. Это просто сделка. Они не любят друг друга. В отличие от нас с Димом.
Последние слова сорвались у меня с языка, прежде чем я успела остановить их. Мать обеспокоенно на меня посмотрела. Ничего больше не сказав, я встала из-за стола и ушла в свою комнату. Мать пошла за мной следом.
– Господи, только не говори, что ты все еще его любишь! Только не это… Говорила я тебе – не влюбляйся в красавчиков. И вот что с тобой стало из-за него! Ты на нем зациклилась!
Да, это так. Мое помешательство на Диме никуда не делось даже с исчезновением самого объекта моей подростковой любви. И прошедшие годы, как выяснилось, этой любви не помеха.
Мать как-то сказала:
– Ты должна быть благодарна судьбе, что вы расстались. Такая юношеская любовь быстро проходит и никогда не доводит до добра.
Она уверяла, что мои сожаления напрасны: ведь неизвестно, во что бы вылились наши отношения в дальнейшем. Вполне могло случиться и так, что наша совместная жизнь явилась бы таким адом и кошмаром, что я прокляла бы тот день, когда мы познакомились. Мать говорила, что такое бывает. Я вспомнила ее слова, и перед глазами снова возникла та ужасающая картина: соседка, истошно визжа, выбегает в коридор. Она опускается на пол, руками пытаясь закрыть голову. А сосед, выбежавший за ней следом, с остервенением пинает ее по ногам. Женщина отчаянно молит о помощи, но никто не выходит. Пьяные ссоры и драки в этой семье, к сожалению, повторялись с завидной регулярностью. Это страшно, но в доме бабушки Фриды все к этому привыкли…
«”Ты должна быть благодарна судьбе, что вы расстались. Такая юношеская любовь быстро проходит и никогда не доводит до добра”… А вдруг у них тоже была такая любовь? Чистая и светлая… В какую грязь и ужас это может с годами превратиться! Но у нас этого не будет, Дим: мы расстались детьми. Может, оно и к лучшему».
Но в то же время я понимала, что с нами бы такого не случилось никогда. Ведь я не встречала другого такого умного, доброго, чуткого, нежного человека, как Дим. Он бы никогда не опустил нас двоих до такого… Что бы кто ни говорил, я знала: с ним – и, наверно, только с ним – я могла быть по-настоящему счастлива.
Да, я до сих пор скучала по Диму и сожалела о своей потере. А с вами разве такого не бывает? Ведь я не одна такая? Впрочем, если в отличие от меня вам чуждо предаваться сладко-горьким воспоминаниям о своей ушедшей юношеской любви и вам надоели все эти розовые сопли, дождитесь главы «Клетка с гиенами». Обещаю: вы не будете разочарованы.
***
Чтобы любить человека, необязательно, чтобы он был рядом. Можно любить и отсутствующего. Можно любить даже умершего. Я поняла это, когда не стало отца. Я поняла это, когда исчез Дим.
Конечно, я понимала, что Дим так надолго «застрял» в моей памяти из-за того, что наша история так резко оборвалась, осталась незавершенной. Ведь я даже не могла спросить у него, что случилось, почему он так со мной поступил. Покоя мне до сих пор не давали все эти вопросы, на которые я так и не получила ответа: почему Дим уехал, почему не искал меня потом? Это я не знала, где он. Но ведь он-то мог в любой момент приехать или написать: мы-то свой адрес не меняли. Почему он не вернулся, почему не забрал меня, как он и обещал? Что стало причиной? Страх? Малодушие? Все это не имело к моему Диму никакого отношения. Чувство вины? А может, были какие-то неизвестные мне непреодолимые обстоятельства? Да, он оставил записку, но из нее понятно следствие и совершенно не ясна причина того, почему он так поступил… Неужели мой дерзкий и отважный Дим… все-таки испугался? Или…
«Он бросил тебя. Разумеется, бросил, – убеждал меня голос разума. – Не захотел с тобой возиться».
«Нет. Это не так», – спорило с ним упрямое сердце.
Что подсказывало мне, что Дим меня не бросал, что такого просто не могло быть? То, что я знала Дима – знала, каким он был. Я не могла осуждать и ненавидеть его, равно как и поверить в его трусость и малодушие. Вместо этого я ругала себя: когда нас разлучали, когда нас с корнями отрывали друг от друга, я не проявила твердость и волю, я просто позволила взрослым его отнять. Нельзя нам было разлучаться, нельзя! С тех пор все в моей жизни пошло наперекосяк! Все, что было после Отчаянного Гонщика, было совсем не то. О своих немногочисленных и недолгих отношениях после Дима могу сказать одно: хорошо, что они закончились. И жаль, что они вообще были. Эти редкие попытки отношений давались мне тяжело, и каждый раз заканчивались разочарованием. Хоть Дим и был со мной так недолго, он успел приучить меня к этому до невозможности острому ощущению счастья. К тому, что мы думаем об одном и том же и понимаем друг друга без слов. Мне не хватало нашей душевной близости, нашей одинаковости, нашего родства, его безусловного обожания и готовности пойти ради меня на все. Я не могла быть с тем, с кем всего этого нет. А больше такого в моей жизни не было.
В мире много несчастных людей и каждый из них несчастен по-своему. Но, по сути, нас всех можно разделить на две большие категории:
1) Потерявшие.
2) Не нашедшие.
Когда-то давно, в детстве, а потом и в юности я узнала, как это невыносимо больно – потерять. Но с годами я поняла, что есть и иная разновидность человеческого несчастья, не менее страшная – не встретить. Вообще или больше, после сокрушающей, опустошающей тебя потери. Эта невстреченность – причина многих наших напрасных поступков. Ведь именно от невстреченности мы и бросаемся в объятия тех, кого по-хорошему бы не должно быть в нашей жизни. Так и случилось у меня со всеми другими, которые не были Димом…
Мне почему-то захотелось все объяснить ему, отсутствующему, как-то перед ним оправдаться за все, что произошло со мной без него.
«Я не любила их, Дим. Никого из них. Я и сама не знаю, зачем все это было. Я любила и люблю только тебя».
Я мысленно посылала Ему это сообщение. Мне было важно, чтобы Он это знал.
***
Подростковой любви не принято придавать какое-то значение. Взрослые смеются над чувствами детей, считают их смешными, несерьезными. Они думают, что все это глупости и что это скоро пройдет. И так же скоро забудется.
«Такая юношеская любовь быстро проходит», – говорят те, кто, очевидно, все знают о любви.
У меня вот не прошла.
И так уж получилось, что наша зеленая и такая короткая любовь с Димом стала единственным сильным чувством за всю мою жизнь. Ничего подобного я больше не испытывала. Ни с кем больше не было тех солнечно-розовых волн, в которые мы оба погружались, и тех бирюзовых бабочек, которые порхали вокруг нас, и того особого сердечного трепета, когда мы брались за руки и смотрели друг другу в глаза, а наши взгляды вели друг с другом дразнящую игру, и того волнующего напряжения в воздухе между нами, которое ощущалось физически… Как мне не хватало этих волшебных пульсирующих токов! Только с Димом – больше ни с кем такого не было. Но вот беда – только так я теперь и могла! Ну как они не понимают?
Но это действительно мало кто мог понять – вот что мне открылось. Я давно не злилась на мать и больше не винила ее в том, что она разлучила нас с Димом. Я очень много думала о том, что тогда произошло. И я поняла, почему она так сделала, почему она смогла так с нами поступить. Ни она, ни мать Дима, никто из окружающих, похоже, не допускали и мысли о том, что мы действительно любили.
Они просто ничего не поняли про нас.
Они смотрели на нас и видели двух вчерашних детей, играющих во взрослую игру, играть в которую им пока рано. Они думали о плохом, боясь, что мы вкусим то, что вкушать нам пока нельзя. Я грустно улыбнулась. Напрасно тряслись тогда наши мамы: наши чистые отношения с Димом так и остались «школьными», детскими. Мы ничего не успели «натворить», да нам это и не нужно было. Мы думали, что у нас все впереди – когда мы вырастем.
Мы были просто влюбленными детьми. Чистыми и обреченными.
Мать «успокаивала» меня, когда рана была еще свежая:
– Забудь про него. У тебя будет еще 100 таких, как он!
О, эти легендарные «еще 100 таких»… Никогда не верьте, когда «добрые» люди начнут говорить вам, что вы встретите «еще 100 таких». Вы просто говорите о разных вещах и подразумеваете разное.
Вы слышите примерно вот что: «Вы хотите сказать, что у меня есть шанс еще раз в жизни ощутить это трепетное сердцебиение, которое, раз познав, уже ни на что не променяешь? После того, как у меня это уже один раз было? После того, как я это потеряла? Неужели я могу надеяться?»
Любители давать советы и обещать вам «еще 100 таких» имеют в виду совсем другое: «Какое, к черту, сердцебиение? Глупости! Просто каждой твари по паре – не более того. В мире куча существ противоположного пола, подходящего возраста и уровня достатка. Чего тебе еще надо? При достаточном уме и сноровке можно выбрать одного из них и привязать его к себе – любыми способами. Просто не надо быть глупым сентиментальным упрямцем – вот и все!»
Вот и все. А ты, глупый сентиментальный упрямец, не хочешь «существо противоположного пола». Прагматичным и циничным сторонникам теории «еще 100 таких» никогда этого не понять. К твоим особым потребностям они относятся как к причуде и прихоти. Они спрашивают тебя: «Почему ты не вышла замуж?». Сама подобная постановка этого вопроса говорит о том, что они не понимают ценности чувств и ценности человеческой личности. Им самим все равно, с кем быть. Они исходят из того, что человеку подойдет практически любой человек. Главное – чтобы это были два homo sapiens. «Почему ты не вышла замуж?» На самом деле им следовало бы задать этот вопрос по-другому: «Почему ты не вышла замуж, когда вокруг столько людей?»
Есть такая устойчивая фраза – «сердцу не прикажешь». Но именно это они и делают, все эти странные люди – пытаются приказывать твоему сердцу! Убеждая тебя, что любовь – это пустяки и выдумки. Что ее в принципе не существует. Они сами живут, повинуясь этой странной любвененавистнической идеологии. И всеми силами пытаются навязать ее другим.
Моя мать, судя по всему, тоже из таких. Я больше не спорила с ней – я понимала всю бесполезность этого действия. Она никогда не поймет, что мой прекрасный светловолосый Дим стал для меня не просто красавчиком, который когда-то свел меня с ума и на котором я зациклилась. Он стал для меня символом отношений по любви – в противовес «симбиозу»: взаимовыгодному сожительству от скуки или за неимением других, лучших, вариантов. По-настоящему близких отношений, когда два сердца тянутся друг к другу, и с этим притяжением им не справиться. Когда два человека не могут друг без друга жить – и это не фигура речи, избитая до пошлости. Когда они друг друга выбрали – умом, сердцем, всем, что составляет их суть.
Сидя в нашем с Димом кресле у окна, я смотрела на бескрайние поля, которые простирались далеко впереди. Которые, я знала, через пару месяцев покроются золотой пшеницей. Нескончаемые поля… «Наши» поля. По ним мы когда-то гоняли на «байке», молодые и влюбленные друг в друга.
«Тогда, то, что было у нас, – вот это было правильно. А не то, что они пытаются выставить правильным – расчетливое сожительство двух равнодушных друг к другу людей. И они могут сколько угодно убеждать меня, что этого не было. Или было, но теперь это ничего не значит. В отличие от всех этих странных людей я знаю, что в этой жизни по-настоящему имеет ценность».
Но мне до сих пор было невероятно горько от того, что это, самое ценное, я когда-то потеряла.
***
Как началось мое проклятие Нелюбви? Можно было бы подумать, что именно с потери Дима. Но на самом деле это началось гораздо раньше. Я всегда теряла Любовь – всегда, сколько себя помню. Я, наверно, и правда проклята, обречена на это. Любовь всегда обходила меня стороной. Махала мне ручкой и шла к кому-то другому. А мне оставалось только стоять и смотреть ей вслед.
Мне оставалось одно: болезненно нуждаясь в любви и не получая ее, просто ее ждать. Ждать и жить, пока не встречу, надеясь, что эта встреча все-таки еще раз со мной случится и что до этой встречи я доживу. Так я и жила.
Ждать любви – мужественное решение. Не каждый на такое способен. Большинство сдается – сходится с тем, кто есть. Кто случайно попался под руку. Мало таких глупых стоиков. И все потому, что окружающие бдят. Они тут как тут со своими непрошеными советами, со своим осуждением:
«Как? Она смеет ждать любви? Ишь чего захотела! Мы вот давно смирились с тем, что у нас любви никогда не будет, и как-то живем. Так почему она не хочет смиряться, как это сделали мы? Как это делают все?»
Есть негласные стандарты того, как должна сложиться твоя личная жизнь: все знают, что и в каком возрасте с тобой должно произойти. Твои чувства, твои собственные планы, мечты и желания, твое разбитое сердце – все это как будто не имеет никакого значения, словно ты и не человек вовсе. Ты просто почему-то это должен – сделать то, что делают все. Не важно, как по факту все для тебя складывается – уж будь добр, как-нибудь изловчись! Как-нибудь, с кем-нибудь. Да еще и уложись в строго отведенные для этого временные рамки, весьма и весьма узкие. Везет, если с тобой это все именно так и происходит – четко по плану. Вот тогда ты – правильный человек. Если же нет… нелегко тебе придется.
Моя жизнь определенно складывалась не по плану. Несовпадение возраста и события – вот что преследует меня всю жизнь. В детстве я – старушка под грузом пережитого. Уже уставшая от жизни, хотя жизнь эта только началась. В годы зеленой юности – непозволительно взрослая. Я сама не знаю, почему это так и чем это объяснить. Просто типичная очередность жизненных событий среднестатистического человека в моей конкретной жизни почему-то нарушилась, сломалась, и события перепутались, поменялись местами. Но разве я в этом виновата? Ведь я же не выбирала, чтобы со мной все происходило именно так. Но именно этим – несовпадением возраста и события – меня всю жизнь и попрекали.
Вездесущие кумушки, которые все так же целыми днями дежурили на лавочке у подъезда, словно никуда с нее не сходили все эти годы, провожали меня недоумевающими взглядами каждый раз, когда я выходила на улицу. Они постарели и еще больше обрюзгли за эти несколько лет, но их нездоровый патологический интерес ко мне, казалось, только усилился. Как пережиток ушедшей эпохи, когда все ходили строем, они навсегда сохранили в себе ничем не сокрушаемую уверенность в своем праве совать свой нос в чужую личную жизнь. Как же не по плану складывалась она у меня! Как же они возмущались! Когда по вечерам я выходила на прогулку, кумушки осуждающе кудахтали у меня за спиной: