Жестокеры

Я посмотрела: это действительно было так. Вестовой не уходил, очевидно, ожидая моего ответа. Я не знала, что ему сказать. Внезапно меня осенила догадка.

– Это как-то связано с тем, что я рисую, да? Ну, с моими портретами? Они увидели рекламу в журнале? Мне хотят сделать заказ?

– Да! – Вестовой радостно ухватился за мою мысль. – В точку!

При этом он ткнул в мою сторону пальцем. Было что-то неприятно фамильярное в этом его жесте. Что-то в этом подозрительном типе и во всей этой ситуации меня настораживало. И потом: откуда эти люди узнали мой адрес? Его-то в журнале не было…

– Если вам нужно передать от меня ответ… Вы знаете, скажите, что я не приду.

Я протянула Вестовому так и не вскрытый конверт, но он отвел мою руку и мерзко рассмеялся.

– Да вы прочитайте, девушка! Прочитайте сначала, что там написано. Что ж вы сразу «не приду»? Поверьте: вам нужно там быть. Придите хотя бы из любопытства. Всего доброго!

Манерно раскланявшись и продолжая премерзко посмеиваться, Вестовой удалился в сторону лестницы.

Здание клуба X/Y внешне напоминало гигантскую металлическую коробку – как будто это был огромный гараж. Или склад. Внутри оказалось теснее, чем предполагали наружные размеры этого строения. Меня сразу поразила на редкость неприятная, гнетущая атмосфера. Я не могла понять, что ее создавало: грубые кирпичные стены или единичные светильники-прожекторы, которых было слишком мало, чтобы осветить весь зал. Было темно, душно и очень шумно. Пьяные люди прижимались друг к другу на танцполе, образуя какую-то единую копошащуюся массу. В зале стояло несколько столов для бильярда, но никто не играл. Вместо этого на зеленом сукне сидели и даже лежали в развязных позах особо подвыпившие посетители.

Было видно, что клуб, несмотря на всю неказистость его интерьера, пользуется успехом – все столики были заняты. Они были расставлены не в выделенной для них зоне, а по всему залу, как попало, хаотично, слишком близко друг к другу. Было неудобно пробираться между ними. Я то и дело задевала кого-то из сидящих и неловко извинялась. Внезапно лежащая на одном из бильярдных столов женщина громко расхохоталась и бросила шар об стену. Я вздрогнула. Мой испуг, казалось, позабавил стоящих вокруг стола мужчин. Они заинтересованно уставились на меня. Я поспешила скрыться в темноте.

В приглашении не было указано, с кем у меня назначена встреча. Я подумала об этом только сейчас, оказавшись в клубе. Собственно, в том весьма вычурно и пафосно составленном послании не было никакой конкретной информации, кроме места и времени – клуб X/Y, вторник, 22.00. Еще я отметила, что в таком коротком и простом тексте было слишком много орфографических ошибок.

Скрестив руки на груди, я стояла возле барной стойки, надеясь, что тот, кто адресовал мне это анонимное приглашение, увидит меня сам. Мне хотелось, чтобы это произошло как можно быстрее: мне было крайне неуютно здесь. Еще я все время чувствовала на себе чей-то настойчивый взгляд. Я искала в толпе обладателя этого взгляда, но не находила того, кто мог бы следить за мной. От сигаретного дыма, духоты и оглушительно громкой музыки кружилась голова. За неимением другой одежды для выхода я надела свое бархатное бордовое платье и теперь чувствовала себя в нем неловко – слишком торжественное и закрытое, оно явно не вписывалось в формат заведения. Я понимала, что выделяюсь на фоне всей этой полуголой лоснящейся публики. Странно, но при этом мне казалось, что голая здесь я – и это в таком-то закрытом платье. По-крайней мере, так я себя почему-то ощущала. Я всматривалась в лица посетителей, по глазам пытаясь понять, кто их них мог назначить мне встречу, а теперь сидит и смотрит на меня. Но когда я встречалась с кем-то из них взглядом, в их пьяных глазах загоралось лишь что-то похожее на похотливое любопытство. Я спешила отвернуться. Было не похоже, чтобы кто-то из этих людей ждал меня здесь. Но кто же из них отправил мне это странное послание?

В конце концов, я присела за столик в самом дальнем и темном углу, где меня никто не мог увидеть. Я быстро провела взглядом по залу, чтобы в этом убедиться. Публика, казалось, была занята своими беседами, курением, поглощением алкоголя и ленивыми развязными танцами. Никто не обращал на меня внимания. Но я по-прежнему чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, от которого по моей спине пробегали мурашки. Я чувствовала его даже здесь – в том темном углу, в котором я спряталась. От неловкости я стала собирать пылинки со своего бархатного платья. Я понимала, что выгляжу глупо. Вдруг передо мной возник официант с бутылкой и бокалом.

– Это вам.

Я удивленно подняла глаза.

– От кого?

Официант, хитро улыбаясь, опустил глаза, наполнил бокал и отошел, ничего не ответив. Не притронувшись к алкоголю, я встала и снова прошла к барной стойке.

– Мне назначили здесь встречу, но… – я смутилась, – не знаю, кто. Может, кто-нибудь вас предупреждал, что-то просил передать?

Не отрывая глаз от тщательно протираемого им бокала, огромный бородатый бармен отрицательно покачал головой. Я отошла от стойки. И зачем я только сюда пришла? И с чего я взяла, что меня пригласили ради моих рисунков? Какая же я наивная! Это просто чья-то дурацкая шутка. Сквозь толпу я продвигалась к выходу. Тот самый взгляд, невидимого хозяина которого мне так и не удалось вычислить, напоследок больно резанул мне голени. Открыв дверь, я вырвалась на ночную улицу. Отойдя на несколько шагов, я обернулась и посмотрела на здание клуба.

– Жуткое место!

Я почти побежала в сторону дома. Мне не терпелось поскорее укрыться, а также – почему-то – непременно встать под душ.

***

Странности продолжились на следующий день необычным телефонным звонком. Я как раз была в фотоателье, получала очередной заказ. От неожиданного звонка я вздрогнула. И очень удивилась, когда администратор, удивленная не меньше меня, передала мне трубку.

– Я слушаю.

В ответ меня поприветствовал хриплый вкрадчивый голос. Женщина на том конце провода представилась директором салона «Искусство жить».

– Вы наверняка про нас слышали!

«Искусство жить»? Я точно никогда не слышала этого смешного претенциозного названия. Не дожидаясь моего ответа, женщина перешла к делу:

– Я хочу пригласить вас на собеседование.

Я посмотрела на администратора, которая стояла рядом. Встретив мой взгляд, она отошла и занялась разбором конвертов.

– Простите, но у меня уже есть работа.

Хриплоголосая женщина усмехнулась.

– Такая девушка и хватает редкие заказы в захудалом фотосалоне… Что ждет вас там?

– Что, простите?

– Я говорю, что фотоателье, наверно, не самое подходящее место для столь перспективного работника. Молчите. Вы меня слушаете? – насмешливо поинтересовался голос.

– Да.

– Так вы придете ко мне на собеседование?

– Простите, нет.

Насмешливый тон внезапно сменился обиженным:

– Вот странная! Вы могли бы сверкать в золоте, а вы! Одинокая, нереализованная…

Я вновь не поверила своим ушам.

– Простите, что вы сейчас сказали?

Администратор обернулась и посмотрела на меня.

– Я говорю, что прискорбно, когда талантливый работник не реализует свой потенциал, – невозмутимо ответила трубка.

Мне снова показалось, что вначале моя собеседница сказала что-то другое, а потом быстро исправилась. Я отвела трубку от уха и зачем-то посмотрела на нее: словно трубка могла дать мне объяснения. Этот странный разговор нужно было прекращать.

– Извините, я больше не могу с вами разговаривать.

– Когда мне перезвонить? – не отцеплялся от меня этот прилипчивый голос.

Я положила трубку. Бесцеремонность незнакомки, ее непонятные двусмысленные фразы вызвали во мне раздражение и какое-то странное беспокойство. Подошедшая девушка-администратор всматривалась в мое лицо.

– С кем это ты?

Я попыталась беззаботно улыбнуться.

– Да сумасшедшая какая-то!

В следующий раз «сумасшедшая» позвонила на мой личный номер (и где она только его достала?).

– Простите мою назойливость, но это опять я – директор салона «Искусство жить».

«Интересно, кто дал ей мой телефон?» – подумала я.

Незнакомка сама ответила на мой незаданный вопрос:

– Мне дали ваш номер наши с вами… общие знакомые, – в ее голосе мне послышалась насмешка. – Вот я вам и позвонила.

Я подняла брови: общие знакомые?

– Я все же приглашаю вас на собеседование. Мне очень нужны работницы. А найти путнего человека так трудно…

Мне еще больше захотелось от нее отделаться, но я не могла придумать, как. Я отвечала совсем не то, что хотела.

– А чем занимается ваша фирма? – зачем-то спросила я, хотя мне это было совершенно не интересно.

– Об этом давайте поговорим при встрече.

– А нужно ли нам встречаться? Вы же ничего обо мне не знаете. И о себе ничего не говорите.

Женщина рассмеялась.

– О, я знаю о вас все! – И быстро добавила: – Ведь передо мной лежит ваше резюме.

Сказать, что я была удивлена еще больше – это ничего не сказать. Я молчала, пытаясь вспомнить, как давно и кому я рассылала свое резюме.

«Кадровое агентство, – внезапно осенило меня. – Только зачем: я ведь уже нашла работу?»

– Вы знаете, у меня уже есть работа, и менять ее я пока не собираюсь.

– Временная, как всегда, – услышала я презрительный голос. – Что, неужели нравится скакать с одной работы на другую? Не надоело еще?

Кровь бросилась мне в лицо.

– Что?

– Я говорю, текучка кадров сейчас огромная! – невозмутимо заметила женщина.

И опять мне послышалось, что сначала она сказала что-то другое.

– Жаль, что такая девушка и не может найти себе подходящее место, на котором ее достоинства были бы оценены в полной мере. В том числе и размером заработной платы.

– Простите, но моя нынешняя работа меня вполне устраивает.

– Ваш фотосалон все равно скоро закроется… А наша фирма перспективная. Мы крепко стоим на ногах. Подумайте!

Я положила трубку. Об этом странном звонке я думала всю ночь. А потом еще и весь следующий день. Откуда у этой женщины мой номер? Кто она такая? Зачем она мне названивает?

Пришел директор. В тот день он был каким-то грустным и удрученным. Он словно избегал встречаться взглядом с кем-либо из сотрудников. Спросить его, в чем дело, я не решилась.

***

Через несколько дней весть о закрытии фотоателье прозвучала как гром среди ясного неба. Для всех, но не для меня.

Каким непривычно поникшим был наш обычно такой жизнерадостный, румяный и оптимистичный начальник. Казалось, от переживаний он сдулся, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Я смотрела на него с грустью и сочувствием. Он сам не понимал, почему закрывается его маленький бизнес. Понимал только, что сделать ничего не может. И кому он перешел дорогу?

– Я сам не могу взять в толк, как это произошло. Как им это удалось? Вот, – он протянул мне какую-то измятую записку, – на днях прислали. Не знаю, кто и зачем. А потом прислали и официальный документ. Предельно ясный и понятный.

Я развернула листок и прочла:

«Это будит забавно».

И все – ни подписи, ни объяснений.

– Как думаешь, что все это значит? – спросил директор. – Я ничего не понимаю.

Я пожала плечами и отрицательно помотала головой. Я тоже ничего не понимала. Но сердце сжалось от какого-то неприятного предчувствия.

Той ночью мне в очередной раз приснился этот мучительный, повторяющийся сон: про раненого, которого я таскаю по улицам города …sk, но ничем не могу ему помочь. К тому времени я уже глубоко ненавидела этот чертов город. Лишившись с таким трудом найденной подработки, я совсем пала духом. Мне казалось, что все мои начинания терпят крах и так будет всегда. Я снова заперлась в своей тесной комнатушке и в очередной раз погрязла в самокопании. С бутылкой пива и пакетиком чипсов сидела я на диване, укутавшись в старый бабушкин плед и вспоминая все, что со мной произошло за последние годы. Думала я и том, что ждет меня дальше. Я понимала, что вскоре мне придется снова включиться в эту до смерти надоевшую мне игру: на очередном собеседовании притворяться, что я всю жизнь мечтала продавать пластиковые плинтуса или садовые фигуры, получать в ответ лживое заверение, что ко мне будут относиться по-человечески и вознаградят мои усилия достойной зарплатой и хорошими условиями труда. Мне придется вновь пойти на эту сделку по невыгодной продаже себя и всего своего времени, и меня вновь поглотит та же суета и тягомотина. Снова начнется жизнь, растрачиваемая на то, чтобы зарабатывать деньги на то, чтобы просто питаться.

Я бесцельно скиталась по городу, словно не зная, куда себя приткнуть. Сама не помню, как в тот вечер я оказалась в том отдаленном районе. Стоял декабрь, и была дикая стужа. И еще – резкий ледяной ветер, который пронизывал до самых костей. Я долго стояла на остановке, напрасно ожидая автобуса, который потерял совесть и не собирался приезжать. Его все не было и не было, и пальцы моих рук закоченели – согревать их дыханием было бесполезно. Пальцев ног я не чувствовала совсем. В своей тоненькой куртке я замерзла так, что до боли закололо в сердце. Рядом с остановкой был цветочный павильон. Неприятное воспоминание… Впрочем, с этим городом только такие воспоминания у меня и связаны. Потянув за ручку пластиковую дверь, я оказалась в душном помещении, наполненном запахом мертвых цветов. Встав у стеклянной витрины и глядя на ночной город, я разминала замерзшие пальцы. Их ломило, и они не хотели слушаться.

– Девушка, выйдите отсюда!

Я обернулась: за прилавком, скрестив руки на груди, стояла цветочница и недобрым взглядом, в упор смотрела на меня.

– Что?

– Если вы ничего не покупаете, вам незачем здесь находиться.

Я долго смотрела в ее лицо – совершенно непроницаемое. Нет, все-таки что-то серьезно не так с жителями города …sk – и не пытайтесь убедить меня, что с ними все нормально. Ничего не сказав, я вышла из павильона и снова оказалась на пронизывающем ветру. Через десять или пятнадцать минут все-таки пришел автобус.

Я шла к дому, ничего не видя перед собой, даже не замечая задыхающихся от лая собак – я уже к ним привыкла. Собаки нападали каждый раз, как я выходила на улицу. Теперь они поджидали меня у самых дверей подъезда и бежали за мной следом, пока я не сворачивала на оживленную главную улицу. Однажды им даже удалось сдернуть с меня варежку. Две из них, яростно отогнав остальных, тут же проглотили ее, разорвав на части.

«Что они съедят в следующий раз? Мою душу?»

Я пыталась их пожалеть и оправдать:

«Они голодны. Они отчаялись. У них много причин, чтобы кусаться и лаять».

Мне казалось, что сам город …sk вгрызся в меня огромной бешеной собакой. Под его неумолкающий лай выходила я на улицу, чтобы получить очередные неприятные переживания. По пути в магазин за хлебом я проходила мимо мегащита, и тот назойливо предлагал мне купить перфоратор. Зачем мне перфоратор? Бесконечная нецелевая реклама – вот чем наполнено информационное пространство. Им не важно, в чьи уши ее пихать. Лишь бы запихнуть кому-нибудь. Лишь бы нам всем напихать в уши, а через них в голову побольше вот этой бессмысленной ерунды. Засорить ей наш мозг. Чтобы в нем не осталось места для чего-то по-настоящему важного, стоящего…

Целые тонны ненужной информации ежедневно вливались в нас. Мегащиты орали, как невменяемые, пытаясь заглушить наши собственные тихие внутренние голоса. Они трещали денно и нощно, навязывая не только перфораторы и шариковые дезодоранты, но и чуждую мне жизненную философию, вкусы и идеалы, которые я не понимала и не разделяла. Я устала от этого навязывания, от пребывания в обстановке невыносимого звукового и визуального шума. Я не могла укрыться от него даже в тесной замкнутости своей маленькой каморки: стоящий неподалеку от дома мегащит голосил на всю улицу, и его было слышно даже в квартире. Ему вторил непрекращающийся лай собак со стройки. В раздражении я накрывала голову подушкой, но это не помогало.

Я стала какой-то дерганной, нервной. Все, что я видела и слышала вокруг, раздражало и угнетало, окончательно портило мое и без того перманентно испорченное настроение. Я шла мимо зданий со стеклянными фасадами и на меня оттуда, сверху вниз, смотрели уже не те клерки, которых я видела, когда приехала в город …sk несколько лет назад. Тех уже давно уволили и наняли на их место других. Это были новые офисные люди, но смотрели они все так же надменно, свысока. Как и те, предыдущие, они взглядами говорили мне о том, что я неудачница.

«Где мы, а где ты», – злорадствовали их торжествующие взгляды.

Люди, которых я встречала на улицах, злобно косились на меня. Их не устраивала моя внешность, их не устраивало и мое содержание. То, каким человеком я была. Они вычисляли меня с первого взгляда. Не знаю, как им это удавалось – так быстро меня вычислить и мгновенно проникнуться ненавистью.

Я заходила в магазин, чтобы купить что-то на последние деньги, а недоброжелательные продавщицы во внезапном приступе мизантропии снова отказывались мне это продавать. И им я не нравилась. Впрочем, они мне не нравились тоже.

Весь этот город, показавшийся мне таким красивым в первые дни, теперь – несколько лет спустя – жутко меня раздражал. Мне были ненавистны его длинные, прямые, пустые улицы – без единого деревца. Я возненавидела это засилье стекла и бетона, эту сплошную бездушную, уродливую геометрию.

Да, к тому времени я ненавидела этот город – Город Невоспитанных Собак. И себя – за то, что вынуждена была провести в нем так много лет своей жизни. Но город я все-таки ненавидела больше: за эту безысходность, за то, что другого выхода у меня просто не было – словно бы сам город не оставил мне другого выхода. Я ненавидела его, с каждым днем все больше и больше – за все то, что здесь со мной произошло. Ведь именно здесь, на этих улицах, в стенах этих домов я окончательно потеряла себя. Стала заблудшей собакой-неудачницей, идущей по ложному, кем-то подсунутому мне пути – пути в никуда…

Мне все чаще снился Город Высоких Деревьев. Старый оранжевый автобус, который рано утром летит с характерным ревом и треском, так что ты, еще лежа в своей теплой постели, в сумерках, по звукам за окном понимаешь, что это автобус. А когда он проезжает мимо дома, по стенам детской пробегает свет от его фар. И ты, зная, что тебе можно еще поспать, снова безмятежно засыпаешь… Это воспоминание наполняло меня ощущением давно позабытого счастья, тепла, покоя и уюта… Город Высоких Деревьев… Там даже закатное солнце по-другому золотит окна… Здесь, в городе …sk, таких окон нет… И нет такого солнца…

4

Но он исчез, и никто не знал,

Куда теперь мчит его байк.

Гр. Ария. Беспечный ангел

Подставив лицо суровому декабрьскому ветру, я стояла над могилой отца. Когда-то, в одной замечательной книжке, в героях которой я с каждым прожитым годом все больше и больше узнавала себя, я прочла, что «человек не связан с землей, если в ней не лежит его покойник» *. Это действительно так: теперь я никогда не смогу уехать отсюда окончательно.

Когда мы хоронили отца, его ряд был последним. Но за прошедшие с тех пор годы наумирало столько людей, что новые ряды протянулись и вправо, где раньше был пустырь, и далеко вперед, почти до самого оврага, которым завершалось кладбище с северной стороны. Неподалеку слышался стук вбиваемой в мерзлую землю лопаты: копали очередную могилу. Стоял мороз, и земля промерзла на большую глубину. Помимо того, что кладбище расширялось во все стороны, оно еще и уплотнялось: места на всех решивших умереть уже не хватало, и их подхоранивали вплотную к старым могилкам, пытаясь втиснуть их в узкое пространство дорожек и нарушая когда-то ровные ряды.

– Доченька, рядом с папой еще есть место. Нам бы как-нибудь найти деньги и выкупить его для меня, а то займут. Видишь, как плотно делают…

Мать всегда говорила не то, что следует. В этом она вся.

– И меня давайте тоже здесь зароем, – после долгой паузы мрачно ответила я. – Давай мы все умрем. Умрем и сами друг друга здесь закопаем.

– Да что ты! – испугалась мать.

Мысль о том, что я могу лишиться последнего из немногих близких мне людей, выбила меня из равновесия. За свою недолгую жизнь я так устала терять. Все эти годы я только и делала, что теряла: все и всех. Умолкнувшая мать, опустив голову, грустно смотрела на могилу давно покинувшего ее мужа. Я украдкой бросала взгляды на ее суровое лицо. Сколько тягот она перенесла… Вырастила и поставила меня на ноги, несмотря ни на что. С таким трудом выстояла – одна, против целого мира… Мать сильно постарела за эти годы, что мы провели врозь друг от друга. Она перестала следить за тем, что на ней надето, и теперь стояла, укутанная в какой-то огромный коричневый платок, больше напоминающий одеяло. В очертаниях этого бесформенного и, казалось, бесполого существа трудно было узнать ту некогда царственно красивую женщину, которой я, хотя отношения наши были непростыми, всегда втайне восхищалась.

«Мама-мама, что с тобой стало? Ты ведь еще не бабка!» – подумала я, с укоризной косясь в ее сторону.

Казалось, мать сознательно хотела сбросить с себя женственность – как тяжкий груз, как непосильную ношу. Как что-то, что ей в жизни не особо-то пригодилось, а только все время мешало. Я подумала о том, как выгляжу я сама. По быстрым оценивающим взглядам матери, которые она то и дело бросала на меня, я поняла, что и я выгляжу не очень. Годы неурядиц и одиночества никого не красят и не молодят. Мне стало обидно за нас. Я еще раз взглянула на мать – на ее профиль, еще сохранивший остатки царственной красоты.

«Почему у нас все так? Почему вместо того, чтобы быть радостными и любимыми, мы с тобой влачим настолько жалкое и серое существование? И кто это для нас придумал и установил?»

– Пошли домой, – я дернула мать за рукав. – Очень холодно.

* Г.Г. Маркес. Сто лет одиночества

***

Купив спасительный билет на поезд до родного города, я купила билет в свое Прошлое.

В моей комнате все было так, как в день отъезда: казалось, что я не покидала ее на эти несколько лет, пролетевшие как один день и в то же время показавшиеся мне бесконечно долгими. Даже портреты Бунтарки остались на стенах – мать их не тронула! Единственное, что она убрала с видного места в шкаф, так это пугавшую ее непонятную инсталляцию «Колледж»: небольшой манекен с гвоздями в голове по числу месяцев, проведенных мною в этом незабываемом учебном заведении.

Я достала с антресоли свою «коробку памяти», в которой хранились дорогие сердцу вещицы: моя детская черно-белая фотография, сделанная отцом; старая куколка с оторванными по неосторожности и неаккуратно приклеенными волосами (как всегда пыталась починить); яркие фантики от конфет и вкладыши от жвачек – из них мы в детстве делали «секретики»; визитка с телефоном Нонны Валерьевны – преподавателя Института искусств, которая одна из первых поверила в то, что я чего-то стою… Визитка так и осталась дома в коробке – я не решилась разыскать Нонну Валерьевну в городе …sk. Поочередно доставала я эти вещицы, подолгу держа каждую из них в руках и отдаваясь связанным с нею воспоминаниям. На самом дне коробки лежал кусок каких-то старых обоев со следами клея и штукатурки на обратной стороне. Их, очевидно, кто-то содрал со стены и зачем-то положил сюда. Я достала этот обрывок: желтоватая выцветшая бумага с полустертыми контурами бабочек. И откуда он здесь взялся? Я задумчиво вертела обрывок в руках, напрасно пытаясь вспомнить.

Мать на кухне жарила оладьи. Кружочки теста шипели и пузырились в масле.

– Мам, откуда это, ты не знаешь?

Мать отвлеклась от сковороды. Едва взглянув на кусок обоев, она вздрогнула и резко отвернулась.

– Где ты это взяла?

– В моей коробке. А как он туда попал – не помню…

Мать обернулась и пристально посмотрела мне в глаза.

– Так откуда эти обои? У нас ведь таких никогда не было?

Мать отвернулась к плите.

– Были. На старой квартире.

Она тут же осеклась и еще раз испуганно оглянулась на меня.

«На старой квартире?» Внезапно, как вспышка, в моей памяти возникло странное, смутное видение: на пятом этаже три двери, наша – посередине, а на соседской, справа – дверная ручка в виде морды льва.

– Ты что, не помнишь? – осторожно спросила мать. В ее глазах я разглядела страх и отчаянную надежду на то, что я действительно не помню.

– Я помню ручку… дверную ручку в форме львиной морды. Я рассматривала и трогала ее, когда была маленькая… Интересно, она все еще там? Как ты думаешь?

Мать молчала, переворачивая оладьи с одной стороны на другую и обратно.

– Расскажи про нашу старую квартиру. Почему мы переехали? Я этого совсем не помню…

Мать молчала. Ей явно не хотелось отвечать. Я видела, что она чем-то напугана, но свой испуг пытается скрыть. Наконец она взяла себя в руки и как можно более беззаботно произнесла, осторожно подбирая слова: