Жестокеры

– Я помогу тебе их донести. Я тебя знаю – мы с тобой живем в соседних домах.

Паренек весело подмигнул мне. Кудрявая прядь пушистых каштановых волос выбилась из-под его бейсболки. Эта прядь, а также огромные голубые глаза в пол-лица, маленький аккуратный носик и высокие скулы вдруг навели меня на странную мысль…

– Ты девушка?!

– Тише! Пойдем скорее! Мы сидим на дороге и всем мешаем.

Она взяла меня за руку и вывела из супермаркета. По дороге мы весело болтали. Моя новая знакомая проводила меня до самого подъезда.

– Ну вот, ты и дома. А я живу вон там. Видишь серую двухэтажку? Квартира 3. Заходи в гости! – девушка сделала смешную гримаску и закатила глаза. – Здесь мало адекватных людей, буду тебе рада. Ну пока!

– Подожди. Это не мое дело, но можно тебя спросить: зачем ты так одеваешься? Ну, просто можно подумать, как будто ты…

– Парень?

– Ну да.

Моя новая знакомая снова состроила ту же гримаску.

– Так просто безопасней. Разве ты сама этого еще не поняла?

Она хитро мне подмигнула, помахала на прощание рукой и побежала к своему дому.

– Ты правда заходи! – обернувшись, крикнула она. – Если что-то будет нужно. Или просто так!

В гости я к ней почему-то так и не зашла. Но мы часто встречались на улице. Моя новая знакомая каждый раз махала мне издалека рукой и приветливо улыбалась. На душе становилось тепло от ее дружеской улыбки.

Кроме этой добродушной соседской девушки у меня в городе …sk не было никого – ни одного близкого человека. А я даже не спросила, как ее зовут. Мучительно желая найти настоящих друзей, я, видимо, безнадежно разучилась это делать – открываться и верить.

***

Когда-то, в прошлой жизни, я любила петь. Когда-то у меня был голос, и у меня неплохо получалось. Пытаясь напомнить себе, что я не всегда была вот этим, я тихонько затянула песенку. В стену тут же постучали. Да что ж такое! Ни жить, ни петь здесь нельзя!

Да, я по-прежнему жила в крохотной комнатушке бабушки Фриды, в этом жутком старом доме, откуда мне захотелось сбежать в первые же дни. За эти годы у меня так и не появились деньги на «улучшение своих жилищных условий». Странно, не правда ли? Если из меня высасывают все мои силы, если забирают все мое время, все, без остатка, то почему я не получаю за это более достойную компенсацию? Но где бы я ни работала – а за эти несколько лет я сменила уже столько контор – обязанностей и внеурочного труда было неизменно много, а заработная плата всегда была маленькая. Просто смешная.

Мне часто приходилось менять работу. Я сама не понимала, почему, но после того злополучного салона дверей как будто все пошло наперекосяк. Те варианты, которые на собеседовании представлялись так себе, на деле оказывались еще хуже. Но от безысходности и безденежья я соглашалась и на них – на должности в каких-то непонятных конторах, без перспектив и финансовых выгод. Там из меня выжимали всё, все соки. Превращали меня в отжатый чайный пакетик. С работы я приползала уже поздно вечером, совершенно измотанная и ничего не соображающая. Сил хватало только на то, чтобы раздеться и завалиться спать. Иногда я просто падала на диван животом вниз и засыпала прямо в одежде. И лишь часа через два вставала, чтобы переодеться и поужинать. Были года, которых я не помню. Они стерлись из моей памяти. Помню только, что мне постоянно хотелось спать. Больше ничего.

Все это время я жила от зарплаты до зарплаты. Денег едва хватало на существование, взамен же у меня забирали не только все мои силы, но и все мое время. Довольно циничным образом мои хитрые работодатели умудрялись похищать его все – в том числе и то, которое я не собиралась им предоставлять. Ведь даже придя домой, я в каком-то смысле оставалась там, в офисе. О, сколько ночей я мысленно провела «на работе» – не в силах успокоиться, пытаясь переварить то, что произошло за день! Раньше рабов заковывали в цепи, лишали свободы физически… Сейчас они полонят нас психологически, не только покупая за гроши наше рабочее время, но и похищая (нагло, вероломно и, разумеется, бесплатно) наше личное время. Когда ты не освобождаешься от рабочих вопросов ни на минуту. Когда, даже придя домой, ты мыслями остаешься там, в ненавистном офисе…

Находиться в этих офисах по большей части было не то что некомфортно, а просто невыносимо. Наши бережливые работодатели экономили не только на нас, но и на всем остальном, не считая нужным хоть как-то улучшить условия труда. Да что там: сделать хотя бы температуру воздуха в офисе пригодной для обитания! Зимой нам приходилось сучить коленками в плохо отапливаемых помещениях, а летом, наоборот, изнывать от жары и духоты из-за проблем с вентиляцией, которые никто не решал годами. Когда единственный на весь офис кондиционер был давно сломан, и в нем даже поселилась плесень!

И если бы только это! Нет, кроме нашего времени и нашего здоровья нашим работодателям зачем-то нужны были еще и наши нервы – все, без остатка! До последней нервной клеточки! Руководству зачастую было глубоко плевать на то, что творится в коллективе. Ненормальная, нездоровая обстановка, когда одни съедают других, была в порядке вещей. Моббинг и боссинг… Сейчас этому поведению даны названия. Аля уверяет, что скоро ему будет дана и соответствующая оценка с точки зрения закона (впрочем, в этом я сомневаюсь). А тогда мы и слов-то таких не знали. Не знали их и те, кто производил над нами все эти психологические «эксперименты». Которые, к сожалению, нередко оказывались успешными – для самих «экспериментаторов». Часто основанием для увольнения человека становились сплетни и козни его коллег. Опыт и профессионализм сотрудника, качество его работы, отзывы его клиентов в расчет не принимались. Поиском правых и виноватых никто не занимался, все решали очень быстро. «Уволить на месте», как любила повторять самодурка Кантур – такой принцип действовал в большинстве компаний, в которых мне довелось поработать. «Уволить на месте» было гораздо проще и быстрее, чем попытаться во всем разобраться.

Постоянно думать о том, что малейшей твоей ошибкой кто-то обязательно воспользуется. Постоянно думать о том, что тебя могут подставить – в любой момент. И если ты споткнешься, тебе помогут упасть – одним конкурентом меньше! А еще адский график, без времени не то что на обеденный перерыв, даже на стакан воды! Наспех засунутые в себя бутерброды всухомятку, от которых портится твой желудок. А потом еще бессонные ночи, когда ты ворочаешься с боку на бок, не в силах забыть события прошедшего дня… И зная, что завтра будет точно такой же день… Представьте, в каких условиях нам приходилось трудиться! И выхода не было: даже если ты уйдешь из этого офиса, на новом месте будет ровно то же самое. Ничего другого тебе нигде не предложат.

Впрочем, вынужденно соглашаясь на очередную работу, я каждый раз наивно верила, что вот в этот раз все будет по-другому, и сделка между мной и работодателем будет такой:

«Любезный! На время действия трудового договора я соглашаюсь добросовестно выполнять свои трудовые обязанности. То есть от меня – мой труд и часы моей жизни, которые я буду на него затрачивать. От вас прошу сущую мелочь: регулярную заработную плату в том размере, о котором мы договорились на собеседовании, сносные условия труда и наличие свободного времени после работы, чтобы я могла отдохнуть и на время забыть о вас».

Но каждый раз выходило так, что эта сделка получалась какой-то нечестной, однобокой, невыгодной для меня. В те времена много говорили о том, что мы должны уметь продавать себя. Это почему-то никого не коробило. Считалось даже в порядке вещей – вы можете себе такое представить? Продавать себя… Если именно так на все это смотреть, то я совершенно не умела этого делать. Себя я продавала без всякой для себя выгоды. Каждый раз все происходило по одному и тому же навязанному мне сценарию. Я проводила в офисе большую часть своего времени, не оставляя практически ничего для себя. Я работала добросовестно и знала, что приношу своим работодателям неплохие деньги. Но что я получала взамен? Было ли то, что я получала, равноценным тому, что наши боссы у меня – и у всех нас – нагло забирали? Однозначно нет. На этих работах они просто использовали наш ресурс, не предоставляя нам за это никакой достойной компенсации. За наш труд, за наше время, здоровье, нервы нам платили сущие копейки… Моя зарплата… она была заплатой на вечной дыре моего бюджета… Получив эту «заплату», я шла в магазин и покупала то, что к тому времени успевало закончиться (а заканчивалось обычно все), вынося оттуда толстенные пакеты и изрядно похудевший кошелек. Иногда, в особо тяжелые периоды, после увольнения из очередного офиса, мне снова приходилось довольствоваться солеными семечками и ватрушками с творогом.

Мать подливала масла в огонь моей и без того уязвленной гордости:

– Что? Кем ты работаешь? Магазин канцелярских товаров? Моя дочь вполне заслуживает места получше! Там тебя никогда никто не высмотрит, потому что богатые мужики в такие места не ходят. Нет, надо приехать и взяться за тебя! А не то еще пара таких пустых годков, и твою жизнь можно будет смело выкидывать на помойку!

Она думала, что все так просто в городе …sk! Наслушавшись матери, я и правда пыталась претендовать на более высокие и перспективные должности, в том числе, в тех компаниях, в которых на тот момент работала. Но всегда выбирали кого-то другого. Когда я узнавала, кому в итоге доставалась должность, я каждый раз недоумевала: предпочтение тому или иному человеку отдавалось не по его достоинствам, не по личным и деловым качествам, а словно по чьей-то прихоти. Необъяснимо. Непредсказуемо.

«Чем же они руководствуются в своих решениях?» – недоумевала я.

Я, наверно, никогда не пойму, что не так с жителями города …sk.

Ясно было одно: никогда я ничего не добьюсь в этом странном городе … Странные люди вырываются здесь вперед. А для меня годами все оставалось таким, каким было. Упахиваться в жутких условиях за мизерную плату, когда тебе к тому же постоянно внушают, что ты никудышная и что тебе оказывают милость, позволяя здесь работать – постепенно это стало чем-то вроде привычки. Частью обмена веществ. Жить так было невыносимо, но я так жила. Я и представить себе не могла, что можно жить как-то по-другому. Точнее, что именно я это могу. Я вынужденно терпела все. Я не знала, как из этого выбраться.

***

Следующему поколению повезло больше, потому что они не такие, как мы. Они умные. Они целеустремленные. Они с юного возраста знают, чего хотят и как к этому прийти. Мы были совсем другими. В отличие от них у нас не было цели. Не было какого-то четкого плана, как добиться в жизни того, чего ты хочешь. Мы не задумывались о будущем. Нам внушили, что наша жизнь сложится как-то сама, без нашего участия. Достаточно просто не быть глупым, не быть упрямым и послушно плыть по течению. Для парня главное – выучиться в институте на кого-нибудь типа юриста. А для девушки – выйти замуж.

Вот и я всегда надеялась, что из меня как-нибудь что-нибудь получится. И хотя у меня, как и многих моих ровесников, не было никакого продуманного плана, никакой дорожной карты и я просто куда-то шла, тем не менее я всегда надеялась, что куда-нибудь я выйду. И я совершенно точно не была готова к тому, что зайду туда, где я нашла себя сейчас. Моя жизнь почему-то не сложилась сама собой, как нам обещали в детстве. Как она сложилась едва ли не у всех, кроме меня. В таком-то году эти «все» устроились на хорошую работу и теперь получают за нее не «заплату», как я, а неплохие деньги. В таком-то году они встретили того, с кем теперь счастливо живут вместе.

Это был общий универсальный план А, который должен был реализоваться у каждого из нас, по умолчанию, без каких-либо особых усилий. С большинством из нас так и происходило.

Но никто никогда не говорил нам, что делать, если ты видишь, что этот план не работает в твоей жизни, что что-то не получается, идет не так. У нас не было плана Б. Нас просто не учили его готовить.

Мы не готовились к взрослой жизни. Мы собирались умчаться от нее на Димином «байке». Но взрослая жизнь настигла нас, и она оказалась такой:

«Ты вынужденно занимаешься совсем не тем, что тебе нравится и чем ты когда-то хотел заниматься. На то, что тебе нравится, у тебя нет либо времени, либо денег. Чаще и того, и другого. Тебя окружают чужие и чуждые тебе люди, среди которых нет ни одной родственной души. Миф о родственных душах вообще разбился вдребезги! Ты либо живешь один, либо затыкаешь дыру одиночества одним из этих чужих и чуждых тебе людей. И ваши отношения даже отдаленно не смахивают на любовь, о которой ты мечтал когда-то. Не только эта, но и никакая другая твоя мечта не сбылась. Ты как будто действительно умер молодым, каким-то чудесным образом продолжая свое существование в своей физической оболочке. Но тебя словно нет. Ты никто.

А Институт искусств – не более чем красивое здание с колоннами».

Моя жизнь представлялась мне чередой разочарований и неудач. Я жила совсем не так, как сама хотела. Меня мотало, как щепку в бурном водовороте, и я ничего не могла с этим поделать. И это настолько меня вымотало, что в какой-то момент мне стало совершенно безразлично, что происходит с этой щепкой и что с ней будет дальше. С такой же глупой и виноватой улыбкой, как у того перевернутого Повешенного на одной из карт, я шла на очередное собеседование и ввязывалась в очередную сделку по невыгодной продаже себя.

Весь год до увольнения, за которым последовала затяжная депрессия, когда под несмолкающий лай собак я серию за серией просматривала свою неудавшуюся жизнь, я проработала в цветочном салоне. Об этом не знала моя мать – иначе она стала бы презирать меня еще больше. Коллектив снова был женский, если не считать работника, который занимался доставкой букетов. Девушки в глаза говорили друг с другом прохладно и настороженно, за глаза же проявляя нездоровый интерес к личной жизни своих товарок. В вопросах интимных, которые их совершенно не касаются, некоторые люди умудряются быть чрезвычайно любопытными и настырными. Почему я до сих пор одна? Почему не выхожу замуж? Но у меня ведь кто-то был? Почему ничего не получилось? В ответ я пыталась объяснить, что как творческая личность я нахожусь в постоянных творческих поисках, а не в поисках мужа. Коллеги-цветочницы смотрели на меня, как на умалишенную. Думать так было не принято. Да такого и не может быть: ну какая девчонка не мечтает поскорее выскочить замуж? Чтобы можно было жить на содержании мужа, не работать и ни о чем не думать. Ведь это единственное, чего ты должна хотеть. Девицы не верили, что у кого-то это может быть иначе. Меня считали хитрюгой и лицемерной лгуньей.

– Ну вот почему у тебя всегда такое лицо? – в раздражении спрашивала одна из цветочниц, с которой я часто оказывалась в смене.

– Да с лицом-то моим что не так? – в ответ смеялась я.

Напарница не отвечала, лишь неодобрительно косилась на меня. Я знала, что я ей не нравлюсь. Просто не нравлюсь и все. Без всякой причины. Признаться, и я была не в восторге от этой докучливой особы. Она задолбала меня своими бестактными вопросами, которые, поначалу редкие и сдержанные, с каждым днем становились все более и более бесцеремонными. Они назойливо повторялись изо дня в день: не спросив моего разрешения, напарница методично брала каждый год моей жизни, начиная со средних классов школы, и пыталась выяснить, чем именно я занималась в том или ином году и что конкретно помешало мне тогда выйти замуж.

– Вот лично я вышла замуж в двадцать один год, – заявила она, с остервенением затягивая бант на готовом букете, словно пытаясь задушить его. – А что тебе помешало выйти замуж в двадцать один год? Вот что ты делала?

Я подумала о том, что зря я тогда побоялась играть в мюзикле и учиться вокалу. Если бы мне повезло, гастролировала бы сейчас по миру, и не пришлось бы все это выслушивать. Ну вот что отвечать на подобные пошлые глупости? К тому же я прекрасно знала, как плохо напарница живет со своим мужем. Ее поучительные интонации были просто смешны. С сочувствием смотрела я в ее ожесточенное лицо, раньше времени покрывшееся морщинками разочарования.

«Нет. Так, как вы, я не хочу».

Напарница не унималась. Изо дня в день с занудством электродрели заводила она свои докучливые расспросы, изо дня в день я получала новую порцию неуместных и совершенно ненужных мне оценок и советов.

– Да, ты хорошо выглядишь. Пока. Но я-то видела твой паспорт, когда тебя оформляли сюда.

«В чем дело? Что она хочет этим сказать?»

Меня осенило не сразу. Потерявшаяся среди кипы цветов и ворохов пестрой оберточной бумаги, заваленная разноцветными атласными лентами и бумажными бабочками, я и не заметила, как подошла к тому критическому возрасту, когда просто «положено быть замужем»: мне исполнилось двадцать пять лет. Вот так! Оказывается, прошло уже почти четыре года моей жизни в городе…sk. А казалось, я окончила педколледж и уехала из дома только вчера. Как летит время! Нет, оно не летит, оно утекает сквозь пальцы, как песок!

Вернувшись в тот вечер домой, я впервые за долгие месяцы увидела мольберт Дима. Еще тогда за неимением стола поставленный на стул (сколько – год, два года тому назад?), он так и простоял все это время на стуле! Я, конечно, ничего не написала за эти годы. Да что там: я снова забыла и про мольберт, и про то обещание, которое себе дала. Да, я помнила об этом какое-то время… Но я так уставала… Я совсем закрутилась и замоталась – до такой степени, что перестала видеть у себя под носом этот разложенный мольберт. Он так долго стоял на стуле, что стал для меня предметом мебели, частью привычной обстановки, которую я просто перестала замечать! Я провела рукой по деревянной поверхности – в пыли остался след от пальца. Да и краски уже, наверно, засохли… Когда, сколько лет назад я их купила? Я не смогла вспомнить. Охваченная внезапным щемящим чувством, я вытряхнула из деревянного чемоданчика металлические тюбики, открутила колпачок от тюбика с охрой и слегка надавила на него. На мою ладонь вытекла желтоватая мутная капля масла…

В тот вечер моего очередного болезненного прозрения я в очередной раз задумалась о своей жизни, которую продолжала растрачивать бессмысленно, впустую. Вспомнив тесную подсобку, где я ежедневно собирала и перевязывала атласными ленточками все эти нескончаемые букеты, я почувствовала, как волна горечи поднимается в моей душе. А ведь тогда, после первой подобной ситуации, я давала себе зарок не попасться в эту ловушку… Как же я допустила, чтобы это все меня так затянуло? Я взяла в руки пыльную палитру со следами того давнего багрянца. Я так и не довела те свои наброски до ума, до готовой картины. Или хотя бы до эскиза. А ведь мне казалось, что у меня столько образов и идей. Столько воодушевления! Столько запала! И где это все? Снова перегорело. Почему? Мой взгляд упал на пакет с продуктами, который я, придя домой, поставила на пол и еще не успела разобрать.

– Конечно, – в сердцах крикнула я, – если все мое время уходит на то, чтобы зарабатывать деньги на то, чтобы одеваться и есть, и больше меня ни на что не хватает! Мы продаем за деньги собственную жизнь. Но что я могу поделать? Видимо, это единственная возможная судьба для такой нищебродки, как я!

«Работа – это то место, где зарабатывают деньги на мечту – жить по своему призванию. Работа – это временно». Так я думала когда-то. Очень давно. Сейчас работа была всей моей жизнью. Работа забирала все мои силы и все мое время. Всю меня. Мечта? Да не было уже никакой мечты! Вынужденная думать о деньгах, я позабыла о том, для чего я их зарабатываю. В отупении каждодневной гонки, я смутно помнила, что должна много работать, чтобы накопить на что-то. Но на что и зачем – забыла.

Когда-то я приехала в город …sk, чтобы начать здесь все по-новому. Чтобы заниматься живописью, писать картины. Стать той, кем я хотела стать. Но вовлеченная в борьбу за выживание и измотанная этой борьбой, я забыла о тех высоких целях, которые себе когда-то ставила. Я предала себя и даже этого не заметила. Сколько прошло лет? Два года? Три? Больше? Как много времени прошло и как мало сделано! В моих руках все еще была палитра, на которой я тогда замешивала краски. На многолетнюю пыль упала слезинка, оставив на ней маленькое темное пятнышко. Я безвольно опустила руки, и палитра выпала на пол. Я представлялась себе клубком никчемности и бессилия. Мне было стыдно за себя, такую слабую, стыдно за тот опыт, который я получила и продолжала получать. За то, каким горьким, бессмысленным и безрадостным он оказался. За невозможность этому противостоять. Я опустила голову. Слезы сожаления текли по моим щекам. Покрытый пылью мольберт стал для меня символом моих нереализованных возможностей, творческих и личных. Согнувшись пополам, я рыдала, сидя на холодном полу.

***

Наш главный враг – суета и заботы дня сегодняшнего. Потом, потом, я успею сделать это потом – когда-нибудь в будущем. Сейчас я так устаю, что у меня ни на что не хватает сил. Вот и я постоянно себе это твердила, оправдывая этим свое многолетнее бездействие. Но когда долгожданное будущее становилось настоящим, продолжалась все та же суета. И не было сил из нее выбраться. Тягомотина. Меня взяла в плен ежедневная тягомотина. Когда ты так устаешь, что забываешь, что когда-то к чему-то стремился. Что когда-то у тебя была мечта.

Я часто вспоминала ту женщину из поезда. Которая говорила, что в городе …sk самое главное – не спиться и не повеситься.

Я не спилась и не повесилась. Но я потеряла себя. Моя жизнь превратилась в тупое бессмысленное прозябание вымотанного, измученного существа, вечно желающего спать. Я продолжала перебиваться скудными заработками на случайных работах, в надежде накопить на рывок в новую жизнь, который я, наверно, так никогда и не совершу. Или все-таки сумеет это безвольное существо взять в свои руки свою неудавшуюся жизнь и направить ее, наконец, в нужное русло – пока еще не совсем поздно?

Моей очередной отчаянной попыткой выйти на верную линию своей жизни было то, что я решительно, без объяснения причин, уволилась из цветочного салона, чтобы посвятить себя на ближайшие месяцы – насколько хватит моих скудных сбережений – исключительно занятиям живописью. А попутно искать работу, связанную с тем, что я уже умею – рисовать портреты. Больше никаких цветочных магазинов и мебельных салонов!

Мой пыл быстро охладили в кадровом агентстве.

– Боюсь, в нашем городе это совсем не востребовано. Даже придумать не могу, где и кому могло бы пригодиться ваше умение. Не представляю, кто ваш потенциальный работодатель. – Девушка-рекрутер какое-то время молча меня разглядывала. – И зачем вам в принципе менять сферу и уходить в творчество? Вы столько лет шли в одном направлении, накопили опыт. Вас с охотой возьмут компании с похожей спецификой. Вы легко сможете устроиться менеджером или продавцом. Зачем вот так резко все менять?

– Но я хочу рисовать! Я не хочу больше устраиваться в магазин! Это совсем не мое. Я была вынуждена это делать!

Последние слова я не сказала, а выкрикнула – громко, с надрывом. Получился какой-то дикий отчаянный вопль. Девушка-рекрутер смотрела на меня с каким-то не полагающимся ей по должности сочувствием. Как будто мое отчаяние по-человечески тронуло ее. Она еще раз перелистала мои работы.

– Вот что. Я, конечно, не могу оценить ваши рисунки с профессиональной точки зрения. Но мне кажется, они очень даже неплохи. Правда, я пока не понимаю, где могло бы пригодиться ваше умение рисовать людей – если вести речь о трудоустройстве. Допустим, вы могли бы рисовать иллюстрации для каких-нибудь журналов. Это я так, предполагаю… Это будет, конечно, не полноценная занятость, но какая-никакая подработка в виде разовых заказов. Думаю, в вашей ситуации это уже кое-что.

Наверно, я невольно затронула ее собственные потайные струны. Иначе как можно объяснить то, что она так терпеливо возилась со мной?

– Буду вас помаленьку предлагать. Попробуем устроить вас иллюстратором в какой-нибудь журнал.

Она улыбнулась. Я встала со стула.

– И еще! Чтобы я больше не видела таких потухших глаз! Здесь, в этом городе, очень непросто оставаться собой. Но вы не сдавайтесь, слышите? Боритесь! Если вы хотите рисовать – рисуйте! Пообещайте мне, что вы не смиритесь! Что не смиритесь хотя бы вы!

Я улыбнулась ей благодарной улыбкой.

– Я не смирюсь. Надеюсь, у меня получится.

– А не получится, так снова найдем вам работу продавцом в каком-нибудь цветочном салоне.

Этот аргумент подействовал. Я подняла глаза и твердо сказала:

– Получится.

***

Через пару дней мне позвонила та девушка из кадрового агентства.

– Ну что, будем устраиваться в магазин?

Наверно, я долго не отвечала, потому что она обеспокоенно спросила:

– Эй, вы там?

– Да.

– Про магазин я пошутила. Завтра у вас собеседование. В редакции детского книжного издательства. Они ищут иллюстратора. Правда, не на постоянной основе, временно. Но для вас ведь это лучше, чем ничего, ведь так? У вас есть, куда записать? Я продиктую, куда завтра нужно подъехать.