Жестокеры

Задумчиво я размазывала кисточкой багрянец по палитре. Казалось, что я стою на пороге создания чего-то большого, мощного, важного… Но оно почему-то не дается, уходит, ускользает от меня… Выходные закончились быстро. Искомый образ так и не был найден. Творческие поиски в тот раз закончились ничем. Я вновь ничего не успела.

А в начале следующей недели я вышла на новую работу.

3

Я вышла из подъезда. Повыше подняв воротник, чтобы скрыть свое лицо от любопытных взглядов, я быстро пересекла двор. Меня все же заметили и узнали, и я снова услышала гоготки у себя за спиной.

«Ну почему я не умею сжиматься до размера щепки и выскальзывать на улицу незаметно?»

Так не хотелось выходить, но пришлось: дома не было даже хлеба. Я знала, что они снова будут там – на лавочке. А что им еще делать – других-то занятий у них нет! Раньше, когда я уходила рано утром и возвращалась поздно вечером, мы редко попадались друг другу на глаза, чему я была только рада. Но теперь, когда я в очередной раз осталась без работы и вынужденно сидела дома уже второй месяц, они, к несчастью, «разглядели» меня. Особенно я чем-то зацепила двух алкашей из соседней комнаты, которые, казалось, намеренно делали все для того, чтобы мы с ними постоянно сталкивались в общем коридоре. Я старалась выходить из комнаты как можно реже и делать это очень тихо. Но едва открывалась моя дверь, как тут же открывалась и их дверь, и эти двое выскакивали в коридор – словно только этого и ждали. И во дворе они каждый раз возникали как из-под земли. Что-то в моем облике как будто не давало им покоя, заставляя постоянно на меня пялиться. А их женщин, хмурых и злых, больше похожих на мужчин, окатывать меня ледяным душем молчаливой враждебности. Из-за этих людей просто выйти на улицу было испытанием. Каждый раз эти недобрые или похотливые взгляды, эти усмешки или злобное бормотание у меня за спиной…

А ведь я планировала переезд сюда как побег от пошлости… Как вышло так, что здесь, на новом месте, все устроилось еще более пошло, чем было там?

Раньше я имела смутное представление о тех, кто живет по соседству. Сейчас я узнала этих людей получше, и это стало пренеприятным открытием. Чего стоит дед-полупаралитик! Он днями напролет просиживает у окна, и каждый раз, когда я подхожу к дому, буравит меня взглядом, выглядывая из-за шторки. Однажды – всего раз – он выполз на улицу. Я столкнулась с ним нос к носу в темном подъезде, где никогда не горела лампочка, и страшный маньяческий взгляд его глубоко запавших мутных глаз за круглыми стеклами очков заставил меня заледенеть. Мне показалось, что дед хочет схватить меня за руку. Я понеслась наверх по крутым ступеням, так быстро, как только могла! Краем уха я слышала про этого деда совсем жуткие вещи… Поговаривали, что он только притворяется таким слабым и с трудом передвигающимся, а сам украдкой при помощи трубочки выпускает из окна зубочистки, пропитанные каким-то неизвестным паралитическим веществом. Когда жертва – обычно молодая девушка – обездвиживается, дед тихонько выходит во двор и утаскивает ее к себе. Что он там делает со своей «добычей», никому не известно. Но никто из тех, кто побывал у него, уже не выходил оттуда прежним. Вспоминая безумные глаза этого старика, я без труда верила во все эти байки.

«Бежать мне надо куда-нибудь подальше от этого гиблого дома… – думала я. – Да и из этого города».

Но бежать мне было некуда.

Выйдя на центральную улицу и пройдя немного вперед, я увидела растрепанного седовласого старика, с безумным взглядом и каким-то ящиком на ремне, перекинутом через плечо. Он шел мне навстречу, оживленно размахивая руками и подняв взгляд – словно смотрел на что-то поверх моей головы. Странно: я как будто уже видела его где-то. Ну, конечно: это же тот самый чудик, который шел по улице, ничего вокруг не замечая, и разговаривал сам с собой. Да он и сейчас что-то бормочет.

– Что они сделали с истинной Красотой? Той самой, златоволосой, полной добродетели и достоинства, которая когда-то царила на полотнах великих мастеров? Порядком извратили и переврали. Объявили красивым совсем не то. Объявили красивым какую-то мерзость, убожество, уродство. А истинную Красоту – спрятали подальше от наших глаз. С проклятых мегащитов ее совсем убрали. Да и на улицах ее не встретишь. Ууу, проклятые!

Старик погрозил кулаками – неведомо кому. Я улыбнулась. Я уже ничему не удивлялась. Здесь было много городских сумасшедших. Пожалуй, побольше, чем в любом другом городе. Этот чудик тем временем продолжал свой странный монолог:

– Где она сейчас, истинная Красота? Та златоволосая Красота, полная гармонии и внутреннего света, которая веками взирала на нас с портретов великих мастеров, в наши дни лежит попранная, в пыли. Как она чувствует себя сейчас? Нетрудно догадаться… Но что я хочу сказать вам, идиоты! – старик вдруг резко повысил голос до крика. – Крикнуть вам в лицо, презренные глумители: оставьте в покое Красоту! – Он погрозил пальцем. – Не трожьте ее своими грязными руками! Вы ничего не понимаете. Ваша нелепая уродливая мода скоро пройдет, а истинная Красота – вернется. И останется. Она вечна. Да, она неоспорима и вечна! Она…

Тут старик встал как вкопанный, так и не опустив палец, которым грозил всем вокруг. Он словно только сейчас раскрыл глаза. И смотрели они прямо на меня.

– О боги мои! Венера! Она! Та самая! Она вновь родилась из пены! И я вижу ее. Я ее лицезрею. – Старик протер глаза. – Это невероятно! Разве такое возможно? Куда вы? Умоляю вас, постойте! Не убегайте от меня!

Я резким широким шагом шла прочь. Обернувшись, я увидела, что старик бежит следом, протягивая ко мне руки. Я прибавила шагу.

– Умоляю вас, постойте! Да постойте же!

Я остановилась и повернулась к нему.

– Слушайте, что вам от меня нужно?

Подбежавший старик смотрел на меня восторженными глазами. Он приложил ладони к губам и замотал головой, словно сам себе не веря. Он стоял совсем близко от меня, и я заметила на его грязной темно-бирюзовой блузе разноцветные следы засохшей краски.

– Это она! Это точно она! Златоволосая Богиня! Воплощенная Красота! Она не покинула нас. Нет, не покинула… Значит, мы не брошены. Мы еще можем спастись.

«Псих какой-то!»

Я развернулась и пошла прочь. Безумный старик поплелся за мной. Через плечо я крикнула ему:

– Перестаньте меня преследовать! Вы не в себе.

Пройдя метров десять, я остановилась и оглянулась. Я увидела, что старик сидит на земле и плачет, обхватив голову руками.

Зайдя в магазинчик, я поняла, что забыла, что мне нужно было купить. Я походила какое-то время, но так и не вспомнила. Уже направляясь к выходу, краем глаза я увидела, как продавщица вышла из-за стойки. Я обернулась и посмотрела на нее: продавщица стояла, скрестив руки на груди, и мерила меня ненавидящим взглядом. Я развернулась и толкнула входную дверь.

– Не нравишься ты мне, – услышала я себе вслед.

«Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит, в этом сумасшедшем городе?»

Я вышла из магазина и пошла к дому. Мне хотелось укрыться, спрятаться от всего, что меня окружало. Войдя в подъезд, я опрометью понеслась вверх по лестнице, забыв про высокие ступени.

***

Все отнято: и сила, и любовь.

В немилый город брошенное тело

Не радо солнцу.

Анна Ахматова. Все отнято…

На стройке за окном истошным лаем заливались собаки. Скорее всего, это опять на всю ночь. Значит, я снова не сомкну глаз.

Город Бешеных Собак…

Я его просто ненавижу.

А ведь как все начиналось! С какими надеждами, с каким воодушевлением я приехала в этот город, показавшийся мне по наивности самым прекрасным городом на свете! Я верила, что все получится, что все возможно – даже для такой бедолаги, как я. Я с досадой вспоминала свой глупый смешной восторг от этих широких, ярко освещенных улиц, от этих разноцветных витрин и огромных мигающих мегащитов. Переезд сюда был моим отчаянным рывком: от гнетущих обстоятельств, от мучительных воспоминаний, от себя самой. От всего опостылевшего. От Прошлого. Закрыть трагичные страницы прожитого и открыть новые страницы, светлые и счастливые, написать на них все, что я хочу, – вот о чем мечтала. Как все могло устроиться вот так бессмысленно и пусто? Бессмысленно и пусто…

Тогда я часто перечитывала «Северную элегию» Ахматовой:

Меня, как реку,

Суровая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь. В другое русло,

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

И снова чьи-то стихи про меня! Мне действительно казалось, что это какая-то роковая ошибка – то, где я нахожусь, и все, что со мной здесь происходит. Мне подменили жизнь. Повернули ее в другое русло. Закинули меня в этот нелюбимый город. Который не принял меня… В котором мне нет места… Что я здесь делаю? Я достала карты, чтобы сделать очередной расклад – впрочем, без малейшей надежды на утешение. Так и случилось.

– О, снова он!.. Что бы это все-таки значило?

В последнее время во всех раскладах мне выпадал перевернутый Повешенный. И в этот раз он был здесь. На картинке он стоял на одной ноге, словно пойманный в петлю, и глупо, виновато улыбался. Я смешала карты. Все безнадежно. Ничего никогда не изменится. Твои собственные действия бесполезны. А то спасение, о котором глупая девочка когда-то просила свою любимую певицу Бунтарку – оно никогда не придет. Никто нас не спасет. И самим нам не выкарабкаться.

Моя жизнь была как мутное отражение в старом, засиженном мухами зеркале – такой она виделась мне тогда. Тяжелые мысли посещали меня в тот затяжной период безработицы и депрессии. Когда было совсем паршиво, я открывала пакетик с чипсами. Под их хруст становилось немного легче. Легче выносить свое одиночество и неприкаянность. Свою тотальную ненужность. Знаете, что случается с людьми, которые в юности мечтали изменить этот мир? Они, в конце концов, скатываются до того, что коротают вечера с пивом и чипсами. И – в полном одиночестве.

Впрочем, я была не совсем одна. Компанию мне составляли воспоминания. Я доставала из памяти разные временные пласты своей никчемной, неудавшейся жизни. Я прокручивала ее назад, как старую кинопленку. В тот вечер пленка остановилась на серии

«Институтские подружки»

Свое тотальное невезение в дружбе я в полной мере осознала еще в годы студенчества.

Об этой «самой светлой в жизни каждого человека поре» не могу сказать ничего, кроме того, что это были годы одиночества и разочарования. И здесь моя нетипичная жизнь продолжала развиваться по своим законам! А ведь именно на студенчество я возлагала особые надежды. Я даже как-то ожила и воспрянула духом в последние месяцы перед школьными экзаменами: скоро, совсем скоро начнется долгожданная новая жизнь! Годы без Дима, годы боли и одиночества, все эти невыносимые годы остаются позади. Школа, в которой меня никто не понимал, остается позади. А впереди будут новые открытия, новые возможности. Новые люди – в кои-то веки умные и мыслящие! Ведь будут же такие люди в моей жизни, и наверняка кто-то из них, хотя бы один, станет моим другом! Ведь так?

Нет, не так. Впрочем, в колледже у меня действительно появился свой круг общения. Некоторых из этих людей я какое-то время считала своими друзьями. Мы вместе ходили на дискотеки (которые я терпеть не могла, но ради своих новых подруг пошла), в библиотеки, на дополнительные занятия, на какие-то кружки. После лекций и семинаров мы делились друг с другом планами и мечтами – как когда-то с Нелей мы делились книжками и сладкими творожными сырками. Но какой лицемерной и пустой оказалась эта «дружба»! Хитрыми лисами прокрадывались «институтские подружки» в мою жизнь… А потом на тихих лапах мягко уходили, унося с собой выведанные секреты. Чтобы присоединиться к тем, кто…

То, что я знала о веселой и бесшабашной студенческой жизни, полной общения, единения, приключений и романтики, – все оказалось ложью. Потому что и здесь были они – странные люди, которым я не нравлюсь. В моем окружении всегда находилось хотя бы несколько таких человек. Не исключением стал и колледж. Вскоре я поняла, что и здесь меня ждет все то же самое. То же глупое школьное соперничество, только со стороны подросших и, казалось бы, поумневших людей. Но то, что происходило в школе, – это были цветочки, как выяснилось. Несмотря на козни со стороны «троицы», в школе меня, по сути, никто не трогал. Здесь же, в колледже, мне на каждом шагу пытались показать, что со мной что-то не так. Точнее, все со мной не так. Я не так училась – хорошо, в отличие от многих. Не так выглядела, не так одевалась. Не тех поддерживала, не против тех выступала. Все решения, которые я принимала, все мои поступки, каждое мое телодвижение – все было неправильным! Этого мне не прощали. Я получила статус изгоя.

Это была вторая порция странных людей в моей жизни. Потом их будет много. Меня всегда поражали они, эти странные люди. И как они умеют все устроить так, что нахождение рядом с ними становится для тебя сущим адом? А главное, зачем им все это нужно – вот так себя вести? Откуда это в них – какая-то странная любовь к насмешкам и издевательствам? Помню, как на семинаре по психологии они прикрепили мне на лоб записку с надписью «проблема». Мы играли в игру, в которой, задавая вопросы, нужно было угадать, кто ты: какой термин или понятие. И мне на лоб приклеили бумажку с надписью «проблема». Эта жестокая глупость показалась им забавной… Они хихикали, когда перебирали бумажки и подыскивали ту, что для меня… А потом хихикали, когда я долго не могла угадать, кто я. Внезапная острая жалость к себе больно кольнула меня в сердце. Я тогда провалиться хотела от обиды и унижения. Я вспомнила, как в тот день после учебы ехала домой. Сидя одна на заднем сидении автобуса, я закрыла глаза и подумала: «Господи, а ведь я самый несчастный человек на свете. А все эти люди даже не знают об этом. Им невдомек, кто едет с ними в одном автобусе». И так думала девчонка в восемнадцать лет! Такая молодая, но уже сломанная!

Ежедневно встречая своих обидчиков в коридорах, я задыхалась в молчаливом бессильном возмущении. А что же мои «друзья»? Именно одна из вчерашних подруг и прикрепила мне на лоб записку с надписью «проблема». И засмеялась вместе со всеми. Даже громче и радостней, чем все. Смешно ведь! Так в очередной раз друзья оказались «друзьями» и разлетелись, как шелуха. Как пустые фантики от конфет. Они всегда разлетались, так уж повелось: и в детстве, и в колледже, и потом в течение жизни. Как-то, когда учиться оставалось меньше года, я ехала домой – на том же седьмом автобусе, на котором потом ездила на вокзал покупать билет до города …sk, – и вдруг меня осенило (меня почему-то частенько осеняет, когда я еду в автобусе):

«Какая это будет радость: исчезнуть из их жизни и навсегда вычеркнуть их из своей. Никогда больше не думать о них!»

Помню, мне стало так легко от этой мысли: ведь я и правда никогда их больше не увижу. Уеду, начну все сначала, без них. Так, как будто их никогда и не было. Помню, как билось тогда мое сердце – от радости этого открытия. Иногда это такое счастье – просто знать, что больше никогда кого-то не увидишь. Особенно когда речь идет о странных людях. Впоследствии это и стало моей стратегией психологической защиты – просто забыть о них. Их не было. Я так решила. Но к моей досаде жизнь подбрасывала мне все новых и новых странных людей – тех, кого я не хотела бы помнить. С годами их становилось все больше и больше…

Я с хрустом разжевала тонкий картофельный ломтик. Чипсозависимость. Еще одна дурная привычка, которая у меня появилась в городе …sk. Когда все плохо, все, что я могу – это грызть чипсы. Однообразный механический хруст отвлекает. Позволяет не думать о плохом. Но в тот вечер это почему-то не срабатывало… Сделав глоток пива, я перемотала пленку воспоминаний на следующую главу:

«Офисные подружки»

В городе …sk мне всегда попадались исключительно женские коллективы. Точнее, я в них попадала. В какой-то момент мне даже стало казаться, что они преследуют меня. Как карма. Как проклятие.

Мои новые «офисные подружки» разительно отличались от «институтских» и тем более от моих немногочисленных провинциальных приятельниц из Города Высоких Деревьев. Цели, устремления, амбиции – вот чем жили эти высокомерные энергичные леди. Они были помешаны на достигаторстве. Они хотели неприлично многого. Они вечно куда-то спешили и очень боялись не успеть. Они хотели хорошо устроиться и делали для этого все возможное. Они из кожи вон лезли, чтобы любыми путями прорваться, пробиться к другой жизни – лучшей, чем та, что у них была. Для этого они непрестанно совершенствовали себя, правда, в каком-то странном, очень узком смысле – исключительно внешне, совершенно не думая о том, чтобы стать хоть чуточку умнее и добрее. Например, прочитать какую-нибудь хорошую книжку. Или посмотреть фильм, который заставит задуматься и что-то понять.

«Офисные подружки» все как одна придерживались культа стервозности, столь популярного в те годы. Тогда считалось, что у тебя нет никаких шансов добиться чего-то в жизни и привязать к себе завидную мужскую особь, если ты не стерва. Хотя лично мне стервы никогда не казались хоть сколько-нибудь привлекательными. Я ни за что не хотела бы быть одной из них. Но мои «офисные подружки» старались быть именно такими – и надо сказать, у них это неплохо получалось.

У нас не было никаких шансов подружиться. Мы были слишком разные, из разного теста. «Офисные подружки» постоянно сравнивали меня с собой и неизменно констатировали наше различие. Я действительно была не похожа ни на них самих, ни на кого другого из тех, кого они встречали до меня. Я вызывала недоумение и раздражение. «Офисным подружкам» пришлось не по вкусу, что я не разделяю их любви к сплетням – а это было основное содержание их рабочих бесед. «Офисным подружкам» было не понять, что кому-то может быть совсем не интересна личная жизнь других людей. Равно как и охота на состоятельных мужчин. Они готовы были выпрыгивать из трусов, лишь бы выйти замуж. И соревновались, кто из них сделает это раньше и на более выгодных условиях. Они фыркали, когда я сказала, что меня интересуют не поиски богатого мужика, а живопись и поэзия. И, кажется, мне не поверили.

Другими словами, дружить с такой, как я, было неинтересно и непрестижно – с точки зрения того, что понимали под «дружбой» эти амбициозные и пустые молодые самки. Они презрительно наморщили носики, услышав, в каком доме я живу. Именно от них я и узнала, что этот район города …sk, оказывается, называют «трущобами». Мне, в свою очередь, тоже было неинтересно с ними. Все, что они могли – это обсуждать шмотки, мужиков и других девиц, которые кому-то из них не нравятся. «Офисные подружки», ни одна из них, не могли удовлетворить мой специфический голод – голод по общению с умным, глубоким, близким мне по духу человеком.

Я не помню их имен и лиц – ни одной из них. Все, что я помню, это общее для них всех странное желание зачем-то подкрасться поближе и, под видом дружбы и симпатии, выведать, чем ты живешь, о чем болит твое сердце. Они и «дружили»-то со мной лишь до тех пор, пока им нужно было что-то про меня разузнать, чтобы, узнав это, ударить в то самое место, укусить побольнее (не понимаю только, зачем). А потом – когда навредить мне больше было нечем, – «офисные подружки» просто уходили. Зачем они так делали? Оставалось только гадать. Может, эти хищницы боялись, что другая «хищница» окажется более скорой и удачливой в охоте. Урвет себе добычу пожирнее, будь то лакомая должность или состоятельный муж. Вот и работали на опережение, стараясь заранее тебя «обезвредить» – даже когда ты и не помышляла делать свой «бросок».

Оказалось, что я сама совершенно не способна к такому пустому, поверхностному, лицемерному взаимодействию. В котором люди делают вид, что дружат с тобой, в глаза улыбаются тебе, но ты никогда не можешь знать, что они в действительности думают о тебе и что они в один прекрасный день выкинут. Мое понимание дружбы входило вразрез с тем, как ее себе представляли «офисные подружки». Для меня дружба – это когда ты можешь доверять человеку и можешь на него положиться. Когда он желает тебе добра и никогда тебя не предаст. Именно это я сама готова дать тому, кого назову своим другом. Но взамен я всегда получала что-то иное, совершенно неравноценное. Это были какие-то суррогаты дружбы. Мы куда-то ходили с «офисными подружками», куда-то ездили, где-то развлекались, шлялись по торговым центрам и супермаркетам, покупали себе косметику и наряды. Кто-то из них меня предавал и продавал. Выпытывал мои секреты и использовал это против меня. Доверчиво подпущенные слишком близко, некоторые из них смогли серьезно меня ранить. Но я кое-чему научилась за годы жизни в городе …sk – легко избавляться от этой «дружбы». Отсекать от себя таких «подруг» – быстро и решительно, без сожаления. А самое главное: ЗАБЫВАТЬ их, забывать их лица, забывать окончательно, не оставляя им возможности когда-нибудь вновь воскреснуть в моей памяти. Я регулярно чистила свой круг общения, безжалостно отсеивая тех, кто не прошел проверку. «Офисные подружки» мелькали, как красочные пустые фантики от конфет, и так же легко, как фантики, разлетались, уносимые ветром под названием Время.

Оглядываясь назад, понимаю: именно этот опыт пустой и фальшивой дружбы повлиял на то, что я стала необщительным, замкнутым и недоверчивым человеком. Точнее, я всегда была такой, просто теперь эти черты еще больше обострились. Этот негативный опыт взаимодействия усугубил мою природную тягу к одиночеству. Я стала хронической одиночкой. Не было того, кто мог бы меня понять. Люди, с которыми сводила меня жизнь, – им нельзя было довериться и им нельзя было верить. После «офисных подружек» я больше не пыталась заводить дружбу с кем бы то ни было. Совсем замкнулась в своей раковине – той самой, из которой меня когда-то своими любящими добрыми руками ненадолго сумел достать мой заботливый и терпеливый Дим.

***

Сколько я друзей

Своих ни разу в жизни не встречала…

Анна Ахматова. Северная элегия

И все-таки в глубине души я верила: есть в этом мире люди, предназначенные мне в друзья. Они где-то есть, они непременно где-то есть, но я не знаю, где их искать. Я почему-то никак не могу их встретить. Корень всех моих несчастий в том, что я все время встречаю не тех, а тех почему-то не встречаю. Или встречу – и тут же потеряю, как потеряла Дима… И вот я застряла здесь одна, в этой тесной убогой комнатушке, в этом старом доме, в этом ненавистном городе, где одни не те… Одни не те… Все, что меня окружало, было какое-то пустое и бестолковое. Все мое общение в городе …sk было сплошной лицемерной суетой. Другого общения жаждала моя душа – основанного на родстве душ, на глубокой сердечной привязанности, на притяжении, на честности и взаимном уважении. Это общение должно было стать, как мне виделось, результатом судьбоносных встреч, но… Таких встреч, после Дима, в моей жизни больше не было.

Я, правда, пыталась уверить себя, что все нормально. Что я уже привыкла к такому положению вещей. Привыкла идти по жизни одна…. Но я обманывала себя. Мне так не хватало близкого человека… Чувство тотального одиночества только усугубляло мои бытовые и финансовые проблемы, делая мое существование в городе … sk еще более тяжким, просто невыносимым.

Лишь один человек за все эти годы отнесся ко мне с теплотой и участием.

Мы встретились в супермаркете недалеко от дома. У меня тогда было совсем туго с деньгами, и я взяла только самое необходимое из продуктов. Я старалась не смотреть на все эти разноцветные баночки и пакетики, которые словно специально дразнили меня, соблазнительно выстроившись на полках в идеально ровные ряды. Проходя мимо хозяйственного отдела, я вспомнила, что в доме нет еще и стирального порошка. И средства для мытья посуды.

«Ну почему бытовая химия заканчивается вся одновременно, причем вместе с деньгами?» – сердито пробормотала я себе под нос.

Я открыла кошелек и пересчитала мелочь – точно так же, как когда-то делала моя мать. За все эти годы (а прошло уже несколько лет, как я переехала в город …sk) я ничего не накопила на черный день – такой, как этот.

«Нет, – я вздохнула. – Не сегодня».

Отдав на кассе последние сбережения, я направилась к выходу, но, зацепившись каблуком о резиновый коврик, споткнулась и выронила из рук пакет. Все его содержимое вывалилось на пол. Я присела на корточки и начала собирать свои покупки, но тут же все бросила и опустила руки. Это было последней каплей в череде моих неудач.

– Давай я помогу!

Ко мне подбежал невысокий симпатичный паренек, в джинсах, бейсболке и огромной бесформенной толстовке. Присев на корточки рядом со мной, он начал быстро подбирать с пола мои продукты и ловко складывать их в пакет.