Страшнее смерти

– Мы так не договаривались. Я этим не занимаюсь, – похоже, девица начала оправляться от шока.

Мориарти лишь улыбнулся в ответ. Достал из кармана бумажник. Вынул сотенную долларовую купюру, зажал её между двух пальцев, и поднёс её прямо к лицу девицы. – А так, Вика, мы договоримся?

– Не договоримся. – Девчонка мотнула головой.

Мориарти извлёк вторую купюру такого же достоинства. – А так?

Девчонка молчала.

Савицкий достал третью купюру. – А так?

– Я сделаю, – раздался женский голос с другой стороны комнаты.

– Великолепно, Люба!

Работница коммерческого секса, расставив длинные ноги расположилась над головой Клифа. Савицкий командовал: «Комод, отойди. В кадр не лезь. Серёга, сдай назад – руку видно».

– Жека, постой! – вдруг подал голос Сахар. – А вдруг он, того, извращенец. И это ему даже понравится.

– Извращенец, говоришь? – Мориарти опустил телефон. – Это мы сейчас проверим. Эй, Ботан! Так ты будешь роль исполнять, или золотого дождя желаешь?

Клиф молчал.

– Хе-хе! Похоже, что извращенец, – усмехнулся Савицкий. – Люба, отбой!

Девица опустила платье и отступила к стене.

– Может он и извращенец, но не голубой. – Произнёс Мориарти задумчиво. – А ну, Толян, давай-ка, встань сзади засранца.

Комод повиновался.

– А теперь расстёгивай штаны!

– Чьи? – не понял Комод.

– Сначала, засранца.

– А потом?

– Потом свои.

– Я чего-то не врубился, Жека. Ты что, хочешь, чтобы я… – Комод начал допирать до того, что задумал предводитель.

– Ты очень догадлив, Толик.

– Эй, Мориарти! Я не педик! – возмутился жирдяй.

– Толян, расслабься. Педик – не тот, кто, а тот, кого. – Это Могила пришёл на помощь своему вожаку.

– Да? – Простоватый толстяк недоверчиво покосился на Могильного.

– Правильно он тебе сказал, – подтвердил Качок, продолжающий фиксировать в заломе руку Ботана, – Не веришь, у моего пахана спроси. Он по малолетке зону топтал – знает.

Жирняк облегчённо вздохнул. – Ладно. Но, это… как же я? У меня ж не встанет!

Все дружно захохотали, даже девчонки у стены. Не смешно было лишь Хмырю, если не говорить о Ботане.

– Ну, Толян, не боись. Эту проблему мы решим, – весело заявил вожак. – Вика сейчас снимет платьице, снимет трусики, и начнёт крутить задницей прямо перед твоим носом. Это тебя возбудит?

Комод смерил взглядом девицу. – Пойдёт.

– Так, Вика, готовься. – Мориарти, недобро прищурившись, поглядел на девчонку. – Или этим ты тоже не занимаешься? И оплату отрабатывать не собираешься? – он просто протыкал её взглядом. – Давай сюда! На точку! – рявкнул он, и указал на место перед стоящим на четвереньках Ботаном.

Та, что называлась Викой, нехотя подчинилась.

– Что скажешь, Толян? – спросил Мориарти.

– Нормально. Встаёт, – ответил толстяк, облизнув губы.

– Эй, Ботан! Сейчас ты станешь девочкой, а я запечатлею это событие на видео, – Савицкий в третий раз включил камеру на айфоне. – Давай, Комод, стягивай с него штаны, заголяй задницу!

Туша склонилась над Клифом, медвежьи лапы грубо расстегнули ремень, едва не порвали ширинку, потянули штаны вниз, к полу. Нагая девица извивалась змеёй, демонстрируя все свои прелести. Мориарти наводил камеру.

– Стой, Комод! Стой! – вдруг закричал Ботан. – Мориарти! Я согласен!

– Ну, слава тебе, господи! – выдохнул Савицкий, опуская телефон.

Мориарти распорядился, чтобы перед началом съёмки «актёрам» дали виски. Снимали в несколько «дублей» – режиссёр Савицкий добивался «натуральности и естественности», что трудно было ожидать от морально раздавленных и насмерть перепуганных лицедеев. Наконец, он вынес вердикт: «Сойдёт!», и стая разродилась аплодисментами.

Мориарти, дурачась раскланялся. И тут взгляд его упал на девок, скучающих у той же стены. Он поглядел на них, потом на Хмыря, сидящего в кресле, опустив голову и сжавши её руками.

– Слышь, Хмырь! Ты извращенец?

– Кто? Я? – он поднял голову. – Нет.

– Очень жаль.

– Почему, жаль? – испуганно спросил Хмырь.

– Видишь ли, мой дорогой, Любе уже заплачено за услугу «золотой дождь». Ей надо отработать. Был бы извращенцем – получил удовольствие.

– Женя… Женя! – задрожал Хмырь. – Как же так? Я же не отказывался. За что?

– А мне плевать, что ты не отказывался, – на устах Мориарти кривилась улыбка пренебрежения, – девочке надо отработать.

– Женя! Не надо… Пожалуйста, не надо! – жалобно взмолился, понадеявшийся было, что кошмар окочен, Хмырь.

– Не блей! На точку! – Савицкий показал на то место, где двадцатью минутами назад подвергался глумлению Ботан. – Сам пойдёшь, или тебе помочь?

Хмырь тяжело поднялся и понуро побрёл на свой эшафот.

– На колени! – приказал палач. – На карачки становись, урод!

Хмырь опустился на пол, и зарыдал.

– Женя, пожалуйста… Ну, не надо, Женя… Ну, пожалуйста…

Мориарти встал перед ним. – Не хочешь золотого дождя? Не уважаешь золотой дождь? – спросил он с фальшивым сочувствием.

Всхлипывающий, вздрагивающий от рыданий Хмырь, судорожно покачал головой.

– Бедня-я-яжечка, – печально-сладеньким голоском пропел Мориарти. – Хорошо. Я избавлю тебя от этого удовольствия. – По измученному лицу Вольдемара пробежала тень надежды. – Но только, в том случае, если… – он замолчал и испытующе посмотрел на несчастного. – Знаешь, Хмырь, что-то туфельки мои запылились. Почисти. Языком.

Вольт застонал, плечи его вновь затряслись от плача, – Ну, Женя… Ну, что я тебе сделал?

– Не хочешь? Тогда будет тебе и золотой дождь, и то, чего удалось избежать твоему дружку. Комод! Скидай штаны!

С этими словами он выставил ногу вперёд, так что его туфель оказался почти у колен Хмыря. Тот склонился до самого пола, и всхлипывая, принялся вылизывать покрытый шипами носок.

– Сахар, снимай! – отдал распоряжение маэстро кошмаров. – Давай, давай, Хмырёк, хорошо старайся, работай на совесть! Молодец! Теперь подошву. Не чванься! Качественней вылизывай! Хорошо. Теперь другой туфель…

По окончании экзекуции, Мориарти поднял за подбородок его перемазанное лицо. – Испачкался, мальчик! Помыть тебя надо. Люба! За работу! Сахар! Снимай!

После того, как всё это, в самом деле, закончилось, режиссёр беспредела отдал последние распоряжения. – Все вниз, к девчонкам. Качок! Веди мерзавцев в ванную. Пусть помоются хорошо. Особенно, Хмырь, чтоб не воняло. Бошки пусть феном высушат. Заставь их вискаря ещё выпить, чтобы в себя пришли. Пятнадцать минут на все процедуры, и тащи их вниз. Вперёд!

Как только Качок привёл двух, на скорую руку приведённых в порядок горемык в зал, Мориарти распорядился остановить музыку.

– Дамы и господа! Братья и сёстры! Уважаемые однокашники! Следующим номером нашей программы – классное собрание! – громко возвестил устроитель банкета. – Обслуживающий персонал, я прошу временно покинуть помещение.

Мориарти дождался пока три официантки, важный бармен и ди-джей с кургузой бородкой уйдут на веранду и кухню.

– Девушки из агентства! Вас это тоже касается.

Когда в зале остались лишь представители бывшего «А» класса, господин Савицкий-младший объявил собрание открытым.

– На повестке дня, друзья и подруги, всего лишь один вопрос. Разбор поведения двух наших товарищей – Кирилла Пыльникова и Вольдемара Черных.

Мориарти встал у стены, на которой висел невероятных размеров домашний кинотеатр. Подсоединил к нему свой мобильный, немного повозился с настройками, и вновь развернулся лицом к заинтригованной аудитории.

– Кирилл! Вольдемар! Прошу вас сюда, к доске. – Мориарти постучал пальцами по экрану телевизора.

Качок придал им ускорение, незаметно подтолкнув в спины. Они встали у стены, по правую руку от председателя.

– Господа, – продолжил Мориарти, – сначала я хотел бы продемонстрировать вам случайно попавший мне в руки небольшой, но весьма интересный видеоролик. После чего, мы начнём обсуждение.

На большом экране появились Хмырь и Ботан, сидящие в глубоких, презентабельных креслах.

«Слышь, Вольт! Да эта твоя Молния – шалава из шалав, понял?..»

У кого-то из бывших школьниц вырвался вздох возмущения, кто-то недоумённо хлопал ресницами, кто-то из них захихикал, кто-то глядел с непонятно кому адресованным отвращением… Полные красивые губы Молнии превратились в ниточку, они стали похожими на губы Ботана, руки мёртвым узлом сплелись на груди. Она поднялась с софы и решительным шагом вышла вперёд.

«Мне плевать, что обо мне подумают», – сказала она ледяным тоном, не сводя горящего гневом взгляда с Мориарти.

– Мариночка, – Савицкий раскрыл ладони, – в этой комнате нет ни одного человека, который бы даже на миг мог подумать, что в том, что мы слышали сейчас от Пыльникова, есть хоть слово правды. Этот ролик говорит, не о тебе Мара, а лишь о моральных качествах некоторых из наших товарищей.

– Не делай из меня дуру, Савицкий! – она продолжала убивать его взглядом, – это ты их заставил.

– Да ну! – брови Мориарти взлетели вверх. – Кирилл! Вольдемар! Принуждал ли я вас к чему-нибудь?

Оба отрицательно покачали головами.

– Вот видишь!

– Не делай из меня идиотку, Савицкий. Ты их запугал. Ты их заставил, мразь!

– Но-но-но, Мариночка, – Мориарти погрозил пальцем, – давай-ка обойдёмся без оскорблений. Мы же культурные люди! Вот ты говоришь, запугал, – он сложил руки на груди, как будто копируя позу Молнии. – А хоть бы и так! Но ты попробуй, запугай меня! Как думаешь, выйдет ли что из этого?

– К чему ты клонишь, Савицкий?

– Я тебе напомню кое о чём, Марина. – он начал расхаживать перед экраном взад и вперёд, периодически останавливаясь и бросая на Мару пристальные взгляды своих колючих глаз. – Не далее, как две недели назад мы имели с тобой случайную встречу, в том самом скверике у бывшего парка. И так как неслучайных встреч между нами не бывает, я решил исправить это недоразумение. Я имел честь тогда, пригласить тебя не на свидание, нет! Просто на дружескую встречу наедине. И что же ты мне ответила?

– Попросила тебя расслабиться.

– Вот именно! И я спросил тебя: почему? Помнишь, что ты ответила мне?

– Не помню.

– А я помню. Ты сказала мне, что у меня нет души.

– Я тебе это и сейчас скажу. С ещё большим основанием.

– А что было потом, помнишь?

– Савицкий! Не разводи демагогию. Говори напрямую.

– Как раз в то время, когда мы с тобой беседовали, как раз в тот момент, когда ты сказала мне о душе, там, в стороне, мимо нас проходили эти два господина, – он показал на Хмыря и Ботана. – И я спросил тебя: значит, у меня души нет, а у них есть? И ты ответила: у них – есть. И спросила меня, за что я так презираю их, за то, что они из бедных? Ты помнишь, что я тебе ответил на это?

– Не помню, и помнить не хочу.

– Я ответил тебе, что презирал и презираю их не за то, что они батраки. Я презираю их за то, что у них нет духа. Да! Если у меня нет души, то у них нет духа! А отсутствие духа – это диагноз. И диагноз этот звучит так – лузер.

– Отсутствие души тоже диагноз. И звучит он так – негодяй.

– А потом ты мне сказала, что лучше бы пошла на дружескую встречу с кем-нибудь из них, чем со мной. Я понимаю, что это была шутка, но, не скрою, что она несколько задела меня.

– Савицкий! Зачем я тебе нужна? Столько лет прошло. Ты до сих пор не можешь забыть? Не можешь смириться, да? Думаешь, всегда должен получать, что хочешь? И ты решил отомстить, и мне, и этим двум, которые уж точно ни в чём не виноваты, так? Браво!

– Не отомстить, а доказать. Доказать тебе, что отсутствие духа – диагноз более тяжкий, чем отсутствие души.

– Ты самовлюблённый псих, Савицкий.

– Сейчас докажу. Не тронувшись с этого места. – Мориарти встал, как вкопанный. – Как по-твоему мне удалось заставить их сыграть свои роли? Ты думаешь я их бил, ломал, шантажировал?

– Не сомневаюсь.

– Я всего лишь предложил им работу. Хорошую работу, с хорошим для них окладом. А потом я и попросил их об этой услуге. Объяснил им, что ты нанесла мне обиду, и я хочу отомстить тебе, опустить тебя. И знаешь, они долго не размышляли.

Руки Молнии, стянутые на груди, разжались, упали. Она подошла к Хмырю и Ботану почти вплотную.

– Кирилл, это правда?

Два десятка пар глаз сверлили вмятого в стену Ботана. Стоящий позади всех, и потому невидимый никому, кроме «подсудимых» Качок, показал в этот момент свой огромный кулак, и провёл большим пальцем по горлу.

– Прости, Мара… – Ботан кивнул головой.

– Прости… Так хотелось вылезти из нищеты. Такой шанс… – добавил понурившийся Хмырь.

Маринкины губы задрожали, верхняя поползла вверх, выдавая презрение.

– Вот и доказательство! – торжествующе провозгласил Мориарти. – Отсутствие духа – это не только диагноз – «лузер», но ещё и диагноз –«подонок».

Публика зашумела. Триумфатор жестом призвал её к тишине.

– Дорогие одноклассники! Через пять минут подадут сладкое. А после десерта, каждую из наших милых дам, ожидают подарки, которые мы, мальчишки, приготовили для вас с любовью и уважением. Господ же Пыльникова и Черных, мы больше здесь не задерживаем. Мерзавцы подлежат исключению из нашего класса.

В ночи, быстрым шагом, почти бегом, заложив руки в карманы, по дорожке, через тёмный страшный сад, сгорбившись, спотыкаясь, они уносили свои тела прочь от этого места. Хмырь громко всхлипывал. Ботан плакал молча.

У самых ворот Хмырь резко остановился. Как безумный схватил Ботана за плечи. Его пальцы давили так, что Клиф чуть не закричал.

– Ты знаешь почему они сильнее? – спросил он сквозь слёзы, срывающимся голосом. – Потому что зло всегда сильнее. Зло – это сила!

Вдали, сквозь мерцающие щели в чёрной завесе сада, ещё виднелись огоньки окон снятого Мориарти особняка. Порывы ветра ещё доносили обрывки звуков музыки. Вечеринка продолжалась.

Хмырь отпустил плечи Ботана. Как заворожённый уставился на прорывающиеся сквозь черноту всполохи. Его челюсти сжались так, что казалось, будто слышится треск зубов. Спустя мгновение, из горла его вырвался непередаваемо страшный, невоспроизводимый звук, который напоминал и шипение гремучей змеи, и вой матёрого волка, и надрывный рык раненного льва…

– Проклинаю!!!

– Так что я тогда сказал? – Вольт не мигая глядел на Клифа. Под кожей катались нервные желваки.

– Истерил ты. Проклинал.

– Ещё, идиот! Что ещё я сказал?

– Да не помню я! Заколебал! Что-то там про зло.

– Вот! – Вольт потряс указательным пальцем. – Вот! – он откинулся на спинку стула. – Наконец-то! Зло! – Вольт снова подался вперёд, снова навис над Клифом. – Зло – это сила. Зло – это добро.

– Эй, чувак. Да ты в натуре, взбрендил по полной. – На этот раз Клиф не отстранился. На этот раз он привстал и придвинул свою физиономию к физиономии Вольта, так что его нос едва не касался Вольтового веснушчатого крючка. – Ты для того меня вытащил, чтобы бред нести? У меня, что, других дел нет?

Вольт опустился на стул. – Да какие у тебя могут быть дела? – он махнул на Клифа рукой. – Вместе с папочкой редиску на огороде дёргать? Таким же ничтожеством, как ты.

– Э! Ты отца-то моего не трожь, козлина! – теперь Клиф сам нависал над Вольтом.

– Что? Правда глаза колет? – Вольт, на всякий случай, отодвинулся подальше. – А правда в том, что твой отец – ничтожество. И мой – ничтожество. И ты ничтожество! И я. А всё почему? Потому что, добро… добро, твою мать!

– Что ты несёшь, придурок?

– Я несу вещи известные каждому, даже такому дебилу, как ты. Кто отец Мориарти? Акула. Хищник. Монстр. И Мориарти такой же. Поэтому у них есть всё. А у наших родителей, с их слюнявой добротой, с их, блин, совестью, интеллигентностью – ни хера. И мы с тобой такие же, чувак. Борьбу за выживание никто не отменял. Закон природы. Сильный жрёт слабого, и точка.

– Ну?

– Баранки гну! Добро приносит зло. Добро претит природе. Понял, болван?

– Да на фига мне твоя философия, Ницше комнатный?

– Ты хочешь быть, как Мориарти? – Вольт направил указательный палец на Клифа. – Хочешь быть круче, чем Мориарти? Хочешь в жопу затолкать Мориарти, его папашу и всех им подобных?

– Не хочу я быть, как Мориарти.

– Врёшь, гад! Хочешь, не меньше моего.

– Ну, допустим. И что?

– Тогда, сядь. Не висни надо мной, как сопля.

Клиф сел.

– «Тополиный пух, жара, июль», – вдруг пропел Вольт. – Знаешь, как моё старичьё любит эту песню! Задолбали.

– Это ты меня задолбал. Хватит мне мозги пудрить. Я ухожу.

– Я не пудрю. Прошлый июль помнишь? Такая же жара. Ни ветерочка…

– Допустим, помню. И что?

– Что с тобой приключилось, помнишь?

– А-а! Ты об этом.

– Об этом.

– Просто глюк.

– Просто?

– На почве внушаемости, там… Впечатлительности.

– А растяжение на пальце?

– Просто упал.

– А синяки на горле?

– Знаешь, я где-то читал, что одному человеку завязали глаза. Провели чем-то острым по руке. Не порезали, только провели. Потом стали капать на это место тёплую воду. Ему сказали, что вены его вскрыты. Что он истекает кровью. И этот тип через пол часа помер. Сила внушения. А тут, всего лишь два синячка…

Вольт тихо рассмеялся.

– Эй, Клиф. Он снова появился. Он написал мне.

– Чёрный блогер?

Вольт кивнул головой.

– После того, что с тобой приключилось, я ему верю. И мне плевать, что ты думаешь, что я псих.

– Конечно, псих. И ты псих. И он псих. – Клиф теребил пальцами мочку уха. – А что он тебе написал?

– Он написал, что нам с тобой делать, чтобы иметь всё и сразу. – Вольт призадумался на секунду. – Ну, почти всё, и почти сразу…

Глава 2 Сделка

«…Всё кончено, и я твоя добыча

И мне спасенья нет из западни.

Тогда вступает в силу наша сделка,

Тогда ты волен, – я закабалён».

                                                Гёте. «Фауст».

«Ты – не кошка. У тебя не будет в запасе ещё восемь жизней».

                               Стейси Крамер. «50 дней до моего самоубийства».

Клифу часто хотелось умереть.

Когда ругались родители. Когда материл дед. Когда долго не забирали из детского сада. Когда дворовые мальчишки валяли его в грязи.

Умереть хочется.

Когда чувствуешь, что никому не нужен – просто путаешься под ногами. Когда знаешь, что боишься любого, кто хоть чем-то сильнее тебя.

Когда понимаешь, что выхода нет. Когда веришь, что это никогда не закончится.

Осень – мерзкое время. Позапрошлогодняя осень – особенно.

Казалось, солнце покинуло этот город навечно, и небо над головой – серое ватное одеяло. Ветхое. Опостылевшее. Ударивший на пару дней в конце сентября бесснежный мороз, вмиг сбил всю листву с деревьев. Кто сказал, что осень – золотая? Она безликая. Она голая. И пахнет она сыростью из могилы. И прохожие, как мертвецы.

Кофе не бодрит. Куртка не греет. Закуришь – кашель.

Он ждал окончания школы. Верил – всё изменится. Оказалось, зря.

Институт. Когда Клиф отвечал перед аудиторией, начинался цирк. Он смущался, боялся, сбивался, выходила полная ерунда. Все смеялись.

Студенческая вечеринка. Если Клиф трезв, он сидит молча в сторонке. Это с Хмырём, он может быть смелым, без комплексов. Только с ним. Если он напивался – опять начинался цирк. На следующий день, хотелось умереть. Уже от стыда. Все смеялись.

22 года. Девственник. Проблема решается легко. Купи проститутку, и твоё дело в шляпе. Проблема решается очень легко. Но не для таких, как Клиф. В это трудно поверить, но он был убеждён, что даже проститутка с ним не станет. Понимал, что бред, но всё равно был убеждён. Как-то попробовал. Руки дрожали, как у запойного алкаша при жутком похмелье. Девица возьми и брякни: «если у тебя не встанет, я не виновата». Он сказал ей: «я, пожалуй, пойду». Она сказала ему: «Иди, но деньги всё равно заплати – ты занял моё время». Он заплатил и ушёл.

Через день случилась студенческая попойка. Он снова напился. Он напился и ляпнул про этот случай. Все смеялись.

На следующее утро не хотелось жить. Так, как никогда раньше.

Родители снова расходятся. Они всё время, то сходятся, то расходятся.

Ты – объект насмешек. Ты – мишень для приколов. Ты никогда не сможешь с женщиной. Ты никогда не пойдёшь к психологу. Ты – притча во языцех. Ты – Ботан.

Но проходит неделя-другая, и ты начинаешь думать, что всё когда-нибудь переменится. Что всё когда-нибудь у тебя ещё будет. Не верить, только думать. Но и от этого становится легче.

В ту злосчастную осень всё затянулось. Может, это она виновата? Уже месяц, а спасительных мыслей не появлялось. Заблудились в дороге? Забыли о нём? Сдохли? Вместо них появлялась другая мысль. Всё чаще и чаще. Знакомая мысль. Та, о которой Ницше сказал: «Мысль о самоубийстве – могучее утешение, с ней проживаешь много трудных ночей».

Но он знал, что никогда не решится. Что он не сможет и этого. Он слишком слаб и труслив для жизни. Он слишком слаб и труслив для смерти.

Синий кит приди.

В сказку уведи.

Смоет кровь вода.

Всё – не навсегда.

Киты – удивительные животные. Они убивают себя. Или помогают убить себя своим сородичам. Когда заболевший, или попавший в беду кит оказывается на мелководье, он испускает сигнал тревоги. На этот сигнал плывут другие. Плывут, чтобы спасти. Приходит отлив и погибают все…

«Тинкербелл! Тинкербелл!»

– Алло.

– Как дела?

– Сдохнуть хочу.

– Это не ново. И?

– Группы смерти. Слыхал?

– Типа «Синий кит»?

– Да.

– И чего? Решил поиграть?

– Да. Сам не смогу. В смысле, убить себя не смогу.

– Дебил. Это ж для детей!

– Ну и что?

– Тебе ж третий десяток уже!

– Ну и что?

– Да несерьёзно всё это. Знаешь, мне самому часто сдохнуть охота. Вот были бы группы смерти для взрослых, может быть, и я б поиграл.

– Ты знаешь такие группы?

– Да говорю же тебе: нет таких.

– И что же мне делать?

– Во-первых, не дури, Клиф. Жизнь, она, конечно, – дерьмо, но убивать себя, это уж слишком. Хотя… Можешь поиграть с детишками в Синего кита. Может, это тебя отвлечёт от мрачных дум. Только сначала фейковый аккаунт в ВК создай, и напиши там, что тебе четырнадцать лет. А то не примут тебя в игру, дурень.

Сеть ВКонтакте. Он вбивает хэштег #синийкит.

Ничто не вечно под луной. Ничто не вечно под солнцем.

Разбуди меня в 4.20.

Кураторы пунктуальны. Ровно в 4.20:

Привет! Готов поиграть?

Да.

Правила.

Никому не говорить об этой игре.

Всегда выполнять задания.

За невыполненное задание тебя исключат из игры.

В этом случае тебя ждут плохие последствия.

Ты всё понял?

Всё

Начинаем?

Ок.

Перейди по этой ссылке ………………………..

Клиф перешёл.

Ты в игре.

Первое задание.

На руке ты должен вырезать бритвой f57

А как ты узнаешь, что я его выполнил?

Выложишь фотографии в сеть.

Как ты узнаешь, что это мои руки?

Обмануть не пытайся.

Мы следим за тобой.

До встречи в 4.20.

«Маразм! Хмырь был прав – это для детей, – Клиф с размаху бросил телефон на кресло. – Но… блин! Сам хотел. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я не способен на то, что способен даже ребёнок? Куда отец засовал свою старую бритву?»

День второй. Задание №2.

Проснуться в 4.20 и смотреть страшные видео.

«Легко! Вся жизнь моя – страшное видео».

День третий. Задание №3.

Порезать руку вдоль вен (неглубоко).

«Вот это уже ближе к теме». Отцова бритва спрятана под матрацем.

День четвёртый. Задание №4.

Нарисовать кита на листочке.

Клиф – дерьмовый художник. Кит получился похожим на гиппопотама.

День пятый. Задание №5.

Если ты готов стать китом, пишешь лезвием на ноге слово «да».

«Снова идиотизм!». Но резать себя Клиф уже почти-что привык.

………………..

День девятый. Задание №9.

Сделать себе больно.

«Придурок! Мне и так всегда больно», – Клиф ударил себя рукой по лицу.

День десятый. Задание №10.

Перебороть свой самый большой страх.

Стоп. «Что сделать? Пойти ночью на кладбище? Нет, этого я уже не боюсь. Попытаться ещё разок с проституткой? Хе-хе! Есть куча страхов покруче. Найти Молнию, и сказать: я хочу тебя с детства? Встретить Комода, и плюнуть ему в лицо? Дать Мориарти по роже? Ни фига не получится. Что же тогда говорить о Самом Большом моём страхе!»