Страшнее смерти

– А теперь глянь на этого, – Пустота навела свой рукав на другого страдальца. – Этот в ином бытии был женщиной. Красивой женщиной, скажу я тебе! Но сколько не убеждали её в обратном, считала она себя гадкой уродиной. Эта женщина больше всего боялась быть некрасивой. В кубе она предстанет перед зеркалом, и будет видеть в нём страшную ведьму. Беззубую, с огромным расплющенным носом, ослиными ушами, кривыми короткими ножками…

– Вон то же ничтожество, третье от входа, – было когда-то богачом. Состояние его исчислялось миллиардами. Но сильнее всего он боялся стать нищим. В кубе он будет сидеть на помойке в дырявом рубище. Он будет сидеть там, пожирая объедки, продрогший на холодном дожде.

– А какой твой самый великий страх? – чёрный балахон подплыл вплотную к призраку юноши. – Что для тебя страшнее, чем смерть?

Призрак отступил на шаг.

– Можешь не отвечать, – сказала Пустота. – Мне это известно. Погляди-ка лучше туда. – Рукав показал на строй зомби, втекающий в одну из дверей куба.

В том строю была прореха, свободное место между двумя бредущими.

– Догадался, для кого это место? – зловеще спросила Пустота.

Призрак юноши попятился.

– Сам пойдёшь, или помочь тебе?

Плечи дымного призрака опустились. Голова поникла. И тяжело волоча ноги, он обречённо направился к промежутку в колонне.

Когда до того, чтобы встать в этот строй ему остался всего лишь шаг, всё исчезло.

Он открыл глаза и увидел костёр. Поляна зимнего леса. Он сидит у огня. Перед ним не Пустота в балахоне – старик в полушубке, с седой бородою и свирепым лицом. Восседает напротив на кряжистом пне. Ворочает веткой раскалённые угли.

– Здравствуйте, дедушка! Я заснул?

– Заснул, говоришь? – ворчливо сказал старик. – И что ж тебе снилось?

– Да, всякое…

– Тупица! – вдруг старик огрел его по плечу своей палкой. – Не снилось тебе это! Не снилось!

Глаза старика – злые, колючие, страшные, – буравили его перфоратором. – Ты видел одно и другое. Первое и второе. Хочешь второе? Хочешь встать в строй? Прекратит существование вселенная, а ты всё будешь ходить по кругам. Входить в куб – выходить из него. Входить – выходить. Город тьмы существует вне времени. Или же ты хочешь первого? Хочешь, чтобы то, что увидел ты в самом начале, оказалось песчинкой, по сравнению с горой?

– Кто вы? Я не понимаю, о чём вы? – оторопел юноша.

– Всё ты понимаешь, маленький засранец! Ты видел там девок, о которых мечтал пол своей жизни. Ты чуть было не стал мужиком. Хочешь ли ты иметь женщин? Лучших женщин этого мира! Хочешь ли ты силы, власти, могущества? Хочешь ли ты славы и преклонения перед тобою? Желаешь ли ты владеть несметным богатством, купаться в роскоши? Мечтаешь ли ты растереть в пыль всех своих врагов и обидчиков?

– Конечно, хочу, дедушка. Кто же такого не хочет?

– Бывают такие, что не хотят, – буркнул дед. – Почему же тогда не спросишь, что для этого надо?

– Спрашиваю, дедушка: что для этого надо?

– Заключить со мной договор.

– Какой договор?

– Ты получишь всё, что желаешь. Взамен, сделаешь, то, что я попрошу.

– Что ты попросишь?

– Об этом узнаешь потом.

– Ты предлагаешь мне продать душу дьяволу?

– Души не существует, а я не дьявол, – ответствовал дед.

– Тогда я готов. Что для этого нужно?

– Просто сказать одно слово: согласен. Но слово это будет прочнее любых печатей.

– Я согласен.

Старик порылся в кармане потасканного полушубка. Извлёк оттуда фонарь. Старый, серебристый, круглый. С надписью MADE IN USSR. Протянул его юноше. – Пойдёшь по моим следам. Через полчаса будешь на станции.

– А как же…

– Тебя после найдут. Когда придёт время. Ступай!

Клиф Чёрному блогеру:

Прочёл я твой пост. Ну и что?

Чёрный блогер Клифу.

Ничего. Сейчас выключат свет, Кирилл.

В тот же миг торшер у кровати Клифа погас.

– Ё… твою мать! – раздалось из зала. Отец смотрел Лигу Чемпионов.

– Сапожники, ё… твою мать!

Далее следовал многоэтажный мат.

– Заткни поганое хайло, чёртов похабник! – донёсся из кухни истеричный визг матери.

* * *

– Слышь, Вольт. Как думаешь, что за блогер такой?

– Думаю, весьма интересный тип.

– Но откуда он моё настоящее имя узнал?

– Это несложно. Через твоих друзей ВКонтакте нашёл.

– Но он же на липовый аккаунт мне написал. И нет там у меня никого в друзьях. А ник там, не Кирилл Пыльников, а Китёнок.

– Думаю, что для продвинутых людей, это не помеха.

– А как он со светом номер устроил?

– Да, может, он в твоём подъезде стоял, да и пробки выкрутил.

– Так и в других домах свет погас. Я же видел.

– Ну… Может, он на подстанции работает. Вот и отключил.

– Да кто он такой вообще? На фига он мне написал? Зачем ему это устраивать?

– Думаю, тебе предлагают сыграть в Синий кит для взрослых. Помнишь ты говорил месяца три назад?

– Ага. И что делать?

– Забыть.

Клиф забыл. И не вспоминал до прошлой весны. До тех пор, пока не нашёл в своей тумбочке, что стоит у кровати, фонарь. Старый. Серебристый. Советский. С надписью MADE IN USSR.

– Папа! Это твой фонарь?

– Первый раз вижу. Откуда ты эту рухлядь припёр? Таких уже лет двадцать пять не делают.

Сей инцидент рассудительный Вольт объяснить не смог. Он сказал Клифу:

– Ты спроси у своего блогера, может ли он меня в друзья добавить.

– Я бы спросил. Так он на связь не выходит. Вот, как тогда, зимой, написал мне, так и пропал.

– А ты всё равно напиши. Спроси.

Клиф написал.

Чёрный блогер ответил:

Могу.

И исчез до июля месяца.

В июле пришло сообщение:

«Вот и настал твой черёд, мой несчастный друг! Оно нашло тебя. Оно идёт за тобой. Докажи, что ты не самый ничтожный из всех ничтожных лузеров. Докажи, что ты не самый жалкий из самых жалких трусов. Встреть его. Сможешь ли? Будь в том месте, где приняли свою страшную смерть твои пращуры. Оно уже рядом. Именно там. Грядущей ночью. В час Быка…»

После того, как Клиф поведал Вольту о своём приключении на старой квартире, тот надолго задумался, а потом сказал:                                    – Знаешь, Клиф. Если бы он предложил мне сыграть в игру, я бы не отказался.

Но Чёрный блогер исчез. Не писал. На сообщения не отзывался.

* * *

– Так что он ещё тебе написал? Ну? – Клиф забыл о пиве. – Что нужно сделать для того, чтобы всё и сразу?

– Заключить с ним сделку.

– На каких условиях?

– Мы получаем всё, что мы захотим.

– А взамен?

– Взамен сделать то, о чём он попросит.

– А о чём он попросит?

– Написал, что узнаем потом.

– Как заключить договор?

– Написать ему в личку всего одно слово: согласен.

– Ты напишешь, Вольт? Ты напишешь?

– Я уже написал.

– Лихо!

– А ты, Клиф, готов написать?

– Надо подумать.

– Я бы на твоём месте даже не думал.

Глава 3 Дом на пустыре

Хилл-хауз, недремлющий, безумный, стоял на

отшибе, среди холмов, заключая в себя тьму…

Его кирпичи плотно прилегали один к другому,

доски не скрипели, двери не хлопали; на лестницах

и в галереях лежала незыблемая тишь, и то, что

обитало внутри, обитало там в одиночестве.

                                     Ширли Джексон. «Призрак дома на холме».

Вдали, у самой кромки, подёрнутого усталой дымкой горизонта, появилась полуночно-синяя точка. Неприметная точка на дальнем краешке предвечернего неба. Казалось, что всякое движение воздуха остановилось. Стояла вязкая духота. Она, как невидимый и тягучий кисель, пропитала пространство. Она пробралась в каждую щель. Она не давала дышать. Она не давала жить.

Меж тем, синяя точка на востоке помутнела, растянувшись в широкую полосу, будто бы кто-то провёл по линии горизонта кисточкой, которую окунули в густую свинцовую краску. Полоса разрасталась, чернела; полоса пожирала небо. С востока на город шла тьма.

Тьма несла в себе шквалистый ветер, мириады тонн, готовой рухнуть с небес воды, огонь миллионов молний, рвущие барабанные перепонки децибелы громовых взрывов. Тьма уже покрывала пол неба.

Брюхо у тьмы косматое. В её утробе бесятся жёлтые всполохи. Края у тьмы шипящие, пенистые. Раскаты грома всё ближе, всё беспощадней. Тьма нависла над городом. Тьма поглотила его.

Вдруг шарахнуло так, что показалось, что мир вокруг треснул, рассыпался на кусочки. Удар ледяного ветра, согнул тополя и осины, едва не сбил с ног, не успевших укрыться прохожих, яростно рванул кровлю с голов перепуганных насмерть домов.

И раскрылись миллиарды изрыгающих ртов в брюхе тьмы. Струи воды пулемётными очередями ударили по крышам и стёклам домов, по крышам и стёклам машин, по пыльным листьям, по чахлым клумбам, по растрескавшемуся асфальту, по тугому плетенью бурьяна на огромном заброшенном пустыре…

Едва ли кто-нибудь в городе помнил о том, когда появился этот пустырь. Едва ли кто-нибудь мог объяснить, почему годами, десятилетиями, это место обходило строительство. Едва ли кто-нибудь знал о том, что скрывает в себе непролазный бурьян в самой сердцевине этого странного места. Даже вездесущие мальчишки, которые не могут себе позволить не излазать вдоль и поперёк ни одного чердака, ни одного подвала, ни одной свалки, ни одного погоста, отчего-то никогда не заглядывали сюда.

Непролазный бурьян скрывал в себе дом. Вернее, то, что когда-то, возможно сто лет назад, было домом. Его покосившая черепичная крыша покрыта мхом и плесенью. Его три окна на фасаде, и окошко мансарды, давно позабыли о стёклах – пустыми глазницами таращатся на глухую стену чертополоха. Каменная кладка густо увита плющом. Дубовая дверь почернела, растрескалась, полуистлела. Тоскливо скрипит ржавыми петлями, когда над пустырём завывает ветер. Внутри дома темно. Пахнет сыростью и запустением. Здесь не живут даже крысы. Только изъеденные временем остатки мебели. Только пыль. Только обломки камина у ветхой стены…

* * *

Ковёр бескрайнего луга. Изумрудные травы и лазоревые цветы. На стеблях, на лепестках, дрожат чистые слёзы росы. Греет улыбчивое солнышко в глубоком безоблачном небе. Пчёлы собирают нектар.

По лугу идёт девушка в лёгком ситцевым платье. Её ступни мокры от росы. Изумрудные язычки травы приятно щекочут проворные ножки. Воздух наполнен запахом мёда. Медвяный эфир пьянит, и хочется петь.

Девушка напевает: «Васильки, васильки, васильки…»

Чем дальше она идёт, тем выше становятся травы, тем крупнее цветы.

Вот они уже в пояс. А вот, и по грудь.

«Разве васильки бывают такими большими?» – спросила девушка.

«Конечно, бывают!» – ответили чьи-то тоненькие голоски.

«Разве васильки пахнут? Разве они пахнут так? – вновь спросила девушка, – ведь у них запах едва уловимый, лёгкий, с горчинкой»

«Конечно, пахнут! Конечно, они так пахнут! – заверили её голоски, – иди дальше».

«Кто это разговаривает со мной здесь?» – хотела спросить она, но не стала. Девушка догадалась, что с ней говорят цветы. Она пошла дальше, и скоро цветы стали ростом с неё.

Она остановилась у самого большого из них. Этот цветок похож на корону из бирюзы. И если бы девушка решила примерить ту корону себе на голову, то корона бы оказалась ей велика.

«Василёк, василёк, василёк», – пропела девушка.

«Василёк, василёк, василёк», – отозвался цветок чарующим голосом.

«Василёк, василёк, василёк», – снова пропела девушка.

«Василёк, василёк, василёк… василиск!» – голос цветка вдруг сделался грубым, словно собачий лай, и принадлежал уже не цветку. Свирепая змеиная пасть с частоколом акульих зубов разверзлась прямо перед лицом девушки. В краснеющем жерле замелькал отвратительный тонкий язык, двоящийся на конце. С языка стекали пузырящиеся капли жёлтого яда. Из пасти дохнуло холодом и зловонием. Стебель царя васильков превратился в извивающиеся змеиное тело.

Девушка бросилась было бежать, да ей вмиг стало ясно, что уже не спастись…

Все цветы на лугу обратились в змей. Эти были меньших размеров, чем их предводитель, но такие же жуткие, с пастями полными острых зубов, они кровожадно сверкали чёрными, как антрацит, глазами.

Сразу несколько тварей стремительно бросились на жертву в ситцевом платье. Повалили на землю, оплели, скрутили железным клубком. Поволокли, потащили по шершавому дёрну.

Скоро дёрн превратился в сырую землю, сырая земля превратилась в грязь, грязь в смердящую липкую жижу… Солнечный свет померк, стало очень темно, стало холодно.

Ей казалось, что гады волокут её куда-то вниз, очень глубоко вниз, в некую бесконечную бездну. Пространство вокруг содрогалось от звуков. И звуки эти были ужасны.

Пространство выло, стонало, плакало. Оно взрывалось чьими-то рвущими душу криками, как будто тот, кто кричал подвергался нечеловеческим пыткам.

Но то, что порой удавалось ей разглядеть сквозь плотный клубок змеиных тел, представлялось ещё более невыносимым. То там, то тут, попадались ей на глаза существа сколь жалкие, столь ужасные. Большой, размером с собаку, таракан с головой человека; карлики с головами крысы; маленькие, невероятно уродливые женщины со скрюченными конечностями; похожие на гигантских слизней мужчины… Тела существ изъязвлены, истерзаны. На их лицах (если это можно было назвать лицами) застыла невыразимая мука. А крики, эти жуткие крики, несомненно, вырываются из их ртов.

Невозможно сказать, сколько времени длился этот путь в никуда, ибо время в здешних местах теряет свои свойства и смысл. Но вдруг, змеиная хватка ослабла, змеи исчезли, словно растворились во тьме.

Девушка пытается подняться на ноги, но это даётся с трудом – тело не слушается. Тело её тяжёлое, будто бы весит тонну. Всё, чего удалось ей – это встать на колени. Напротив, всего в каких-то десяти шагах от неё – большой, раскалённый докрасна, камень. На нём, безо всякого вреда для себя, сидит старуха в белых одеждах. Старуха отвратительна и страшна. Таких злых глаз, как у этой старухи, девушка не видела никогда. Старуха бледна, словно смерть. Её морщинистая рука сжимает корявый посох.

– Я в аду? – слетело с непослушных губ девушки.

– Ада не существует, – прошипела старуха.

– Тогда зачем я здесь?

– Затем, что кончилось твоё время, маленькая негодница! – старуха поднялась с камня и поковыляла по направлению к девушке. – Затем, что хватит с тебя наслаждаться молодостью и красой. Гляди, – она потрясла своим посохом, – тот, к кому он прикоснётся, превращается в тех, кого видела ты по дороге сюда.

Больше всего на свете девушке хотелось подняться с колен, и броситься прочь отсюда. Пускай в зловещую мглу, полную наводящими ужас уродцами. Пускай в никуда. Пускай в неизвестность. Только подальше от этой лютой старухи и её корявого посоха. Но тело девушки, словно окаменело.

– Сейчас-сейчас, маленькая негодяйка! – Старуха уже совсем близко. Она заносит свой посох, целя девушке в голову. – Сейчас…

Вдруг стало светлее средь мрака. Будто луч фонаря осветил старуху и окружающую её пустоту.

– Проклятье! – прохрипела карга.

Вынырнув из темноты, путь ей преградил рыцарь в лёгких доспехах. Он стал между девушкой и чудовищем с посохом. В руках его сверкнул меч.

Старуха зашипела пуще прежнего, зашипела, как тысяча кобр. Проявив необычайное проворство, отпрыгнула в сторону. Схватила посох двумя руками. Схватила его, как хватают меч. Готовясь к защите. Готовясь к ответному нападению.

Рыцарь нанёс удар. Старуха парировала. Рубанула с плеча в ответ. Рыцарь уклонился. Старуха снова ударила. Воин сделал обманный нырок. Посох старухи поймал пустоту. Блеснувший в свете раскалённого камня меч, на сей раз был точен. Голова страшной старухи слетела с плеч. Из обрубленной шеи вырвался чёрный дым. Тут же запахло копотью. Тело старухи рассыпалось в прах. Тело девушки сразу обрело лёгкость.

Рыцарь развернулся к спасённой лицом. Это лицо показалось ей знакомым.

      «Кто это? Кто? Неужели… Не может быть!»

Вдруг (девушка явственно почувствовала это за своею спиной), что-то огромное, что-то непомерно огромное, вошло сюда. Лик рыцаря исказила гримаса ужаса. И в тот же миг всё вокруг задрожало от громоподобного смеха. А после, голос, рокочущий как сходящая с гор лавина, проговорил:

– Черви! Время подходит к концу. Вашему миру осталось лишь несколько дней.

Вслед за этим раздался чудовищный треск, грохот, разодравший всё сущее на куски…

Молния открыла глаза. Над ней лицо мамы.

– Марина, что тебе снилось? Ты кричала во сне.

Молния приподнялась с подушки. Она продолжала часто дышать. На лбу блестела испарина.

– Марина, что тебе снилось? – повторила мама.

Молния взяла её за руку, крепко сжала её.

– Что-то должно случиться…

– Доча, что с тобой? – мать провела рукой по её волосам. – Что бы там ни было – это всего лишь сон. Что тебе снилось?

– Да, пустое. – Молния махнула ладонью. Она приходила в себя.

– И всё же?

– Я была в твоём платье, в том, в ситцевом, что в горошек.

– Нет у меня такого платья.

– Сейчас нет, а когда-то было. Помнишь, ты в нём на фотографии, вместе с папой.

– А-а! Так ведь уже сто лет прошло!

– Ну, не сто…

– А что ещё снилось?

– Одноклассник мой снился.

– Это который?

– Кирюшка Пыльников. Очкарик такой худой. Тонкогубый.

– Помню-помню. И чем же он тебя напугал?

– Да вовсе не напугал он меня.

– Так чего ж ты тогда кричала?

– А я уж забыла, что мне ещё снилось.

– Марина, не спи на закате. Нехороший сон на закате.

– Не буду.

– А испугалась ты, наверное, грома. Вон гроза-то как разгулялась!

– Ну, конечно же, грома! – согласилась дочь.

– Пойду я, – сказала мама. – А ты, давай-ка, вставай, умывайся, и марш за уроки. У тебя зачёт завтра.

– Угу.

Мама вышла из спальни. Молния проводила её глазами.

– Что-то должно случиться… – шёпотом повторила она.

* * *

– Кажется дождь собирается, – Хмырь пнул носком кроссовка пустой стаканчик из-под мороженного.

– Скорей бы уже собрался. Дышать нечем. – Ботан с надеждой взглянул на почерневшее небо.

Они сидели на скамейке в скверике на перекрёстке миров – мира «коробочных» и «приозёрных».

Пронзительный писк и собачий лай заставили их головы развернуться. Мохнатый бродячий пёс, припадая на передние лапы, яростно гавкал у старого дуба. На широком стволе его, в полутора метрах от земли, отчаянно вцепившись коготками в морщины коры, висел крохотный белый котёнок.

Несколько секунд Ботан размышлял. Потом встал со скамьи, поднял, удачно оказавшуюся под ногами упавшую ветку, и вооружённый ею, двинул на пса.

– Пшёл вон! – он замахнулся палкой.

Гавкающее животное поджало хвост и спешно ретировалось. Пёс оказался трусливым. Трусливее, чем Ботан.

Ботан подошёл к стволу, отцепил котёнка, опустил на траву:

– Беги к маме, дурашка!

Хмырь наблюдал за сценой с застывшей улыбкой. И было в этой улыбке что-то нехорошее, что-то то ли ехидное, то ли презрительное.

– Чего лыбишься? – Ботан сел на скамейку.

– Котёнка спас. Теперь ты у нас герой.

– Ну, герой-не герой, а спас.

– Да герой, герой, – улыбка Хмыря стала шире и ещё неприятней. – Пожалел ты котёнка.

– Ну, пожалел. И что?

– Ты его пожалел. А нас с тобой кто-нибудь пожалеет? – Хмырь перестал улыбаться. – Ты его спас. А нас кто-нибудь спасёт?

– Да, причём здесь мы?

– Притом, что в этом твоя проблема. Да и моя тоже… – Хмырь помолчал секунду, – … была.

– Какая проблема?

– Ты идёшь против правил.

– Тебя опять понесло? Каких таких правил?

– Сильный жрёт слабого. Зло побеждает добро.

– Значит, по твоим правилам, я должен был позволить этому псу сожрать котёнка?

– Не по моим правилам. По правилам жизни.

– Помнишь, Молния сказала Мориарти, что в отличие от него, у нас есть душа. Так вот. Погорячилась она. По крайней мере, в отношении тебя.

– Душа, мой друг, ненужный атавизм. – Неприятная улыбка вновь вернулась на губы Хмыря. – И именно благодаря этому атавизму, ты и влачишь столь жалкое существование.

– Вот как? Атавизм? – Ботан прищурился. – Да ты, чудовище, мой дорогой! Будь у тебя моральных силёнок побольше, да такой папаша, как у Мориарти, ты наворотил бы таких дел…

– Что Мориарти, по сравнению со мной, показался б котёнком, которого ты только что спас, – закончил за него Хмырь.

– Во-во! Ты был бы хуже Гитлера. Только, бодливой корове бог рог не дал!

– Не дал, говоришь? – лицо Хмыря заиграло злорадством.

– А ты знаешь, что у Гитлера было одно яйцо?

– А ты уверен, что не дал? – Хмырь проигнорировал вопрос Ботана.

– И огромный комплекс неполноценности. Чуть меньше, чем у тебя, – Ботан проигнорировал вопрос Хмыря.

– Слушай, – Хмырь пристально глядел на Ботана, – а если бы всё это было правдой, что бы ты попросил в первую очередь?

– Ты о чём?

– О нашей сделке, дурень.

– Да бред, эта наша сделка.

– И фонарь твой в тумбочке бред? Он тоже галлюцинация?

– Ну…

– Баранки гну. Что бы ты попросил в первую очередь?

– А ты?

– Чего зря болтать? – Хмырь сплюнул. – Давай попросим прямо сейчас.

– Хорошо. Хочешь поиграть – давай поиграем. Давай попросим. Хотя… это такой дебилизм!

– Ты знаешь-то, как просить надо?

– Не знаю. Наверное, просто подумать.

– Не фига. Вот, дурень-то!

– А как тогда?

– Написать ему в личку.

– С чего ты взял?

– Сообщение от него получил.

– Во как!

– Ну, что? Пишем?

– А давай!

Они достают мобильники. Они выходят в ВК. Они кликают на «Друзья». Они выбирают «Чёрный блогер» …

Ботан написал:

«Молния меня любит».

Хмырь написал:

«Я отомщён».

В тот же момент, раздался страшный по силе удар грома. От него задрожала земля, затрепыхался воздух. Секунду спустя, словно ударная волна от этого взрыва, шибанул шквалистый порыв ветра. На голову обрушились потоки воды.

– Бежим отсюда! – закричал Хмырь.

* * *

Именно в миг, когда прогремел раскат небывалого грома – грома, которого ещё никогда не слышал этот город; именно в миг, когда очнулась от своего кошмарного сна Молния; именно в миг, когда Хмырь и Ботан, щёлкнули пальцем по птичке, означающей «отправить сообщение», именно в этот миг, в полуразрушенном камине странного дома на пустыре, зажегся огонь.

В том камине не было дров. В том камине не было даже трухи. В том камине не было ничего. Ничего не может гореть. Это противоречит законам природы – но огонь горел. Горел ярко.

Мерцающие отблески этого огня запрыгали на седых от времени стенах. На одной из них, на той, что расположена противоположно камину, появилась размытая тень. Комната оставалась пустой, если не брать в расчёт останки истлевшей мебели. Невидимка не может отбрасывать тени. Это противоречит законам физики – но тень на стене была. Она двигалась.

Ливень забухал по покрытой мхом черепице. И сливаясь с этим буханьем, в пустоте спёртого воздуха странной комнаты странного дома, прозвучали неведомо кем произнесённые фразы. Только две фразы:

«Щель приоткрыта. Мои поздравления!».

Глава 4 Качок, Кастет, Могила

«…а далеко в ночи задыхался и шептал шальной

похоронный поезд с чёрным плюмажем на каждом

вагоне, с лакричного цвета клетками, и угольно-

чёрный калиоп всё вскрикивал, всё вызванивал

мелодии трёх гимнов, каких-то спутанных,

полузабытых, а может, и вообще, не их».

                                    Рей Бредбери. «Надвигается беда».

Из тягучей августовской ночи вырвался огромный грузовик. В сером предрассветном сумраке, урча громадой мотора, по пустой, змеящейся меж оцепенелых холмов дороге, одиноко неслась ядовито-зелёная фура. Дорога называлась «трасса 93». Дорога вела к капризному городу.

Инспектор ГИБДД, лейтенант Колокольчиков, нёс службу в самое мерзкое время. Самое мерзкое время – это с четырёх до семи утра. Голова тупа и пуста, а в глаза хочется вставить спички. «Эх, плюнуть бы на всё, да поспать минуточек шестьсот!», – подумал лейтенант со звенящей фамилией, растёр ладонями красные глаза, и вышел из будки с надписью ДПС.