Золотой Ипподром

Евдокия встала и опять принялась терзать ни в чем не повинную герань.

– Знаешь, мне иногда кажется, что эти твои «вопросы» – как осы: чем больше на них машешь, пытаясь отогнать, тем злее они пристают и кусают. А если на них просто не обращать внимания, они бы сами отлетели… Глупо, да?

– Иногда бывает и так, – рассмеялся Константин, – но всё же редко. В большинстве случаев приходится думать о том, как помочь мирозданию.

– О да, ты на то и поставлен, повелитель вселенной, самодержец-август! – воскликнула Евдокия. – Знаешь, я тут читала одну книгу про Империю в девятом веке, и там мне понравилась фраза про Михаила Третьего: «Он полагал, что дело императора – царствовать, а управлением должны заниматься подходящие для этого люди».

– Хорошо сказано, но осуществимо в полной мере разве что для номинальных европейских монархов! Впрочем, ты же моя половинка, вот и царствуй на балах за двоих, тебе-то управлять не нужно.

Император улыбнулся и, поднявшись, подошел к жене, притянул ее к себе, поцеловал и не отпускал до тех пор, пока не ощутил, что легкий всплеск обиды в ней утих.

«Ну да, на балах Ипподрома я почти всегда царствую за нас обоих, – думала августа, сидя в кресле и наблюдая в зеркале, как парикмахер колдует над ее головой, – а Конста незримо соприсутствует…» Да, какие бы изысканные и порой довольно смелые комплименты ей ни расточали поклонники из ее постоянного окружения, которое она тщательно себе подбирала, они в конечном итоге старались обернуть разговор так, чтобы самым почтительным образом помянуть ее августейшего супруга, точно говоря этим: «Я восхищаюсь вами, боготворю вас, но я понимаю, что вы принадлежите другому и ни в коем случае не посягаю на его владения!» В этой манере чудилось нечто почти сакральное: август как «земной бог» узнает о святотатстве, даже если не присутствует рядом физически, и дерзкое посягательство не останется безнаказанным… Но это стремление обезопасить себя иногда втайне раздражало императрицу: оно слишком напоминало трусость того горе-героя ее юности, увлечение которым, минутное, но едва не возымевшее сокрушительные последствия, Евдокия до сих пор вспоминала с долей досады.

– Вы, как всегда, на высоте, Дионисий! – сказала она, глядя, как парикмахер вдохновенно украшает ее прическу шпильками с бриллиантами, и с удовольствием отмечая, что очередное произведение из ее волос удалось на славу.

– Благодарю, ваше величество! – ответил парикмахер. – Работать с вашими волосами – всегда огромное удовольствие! Я вообще больше люблю причесывать брюнеток. Вот этот блеск, тени, мягкие и таинственные переходы, а бриллианты и жемчуг всегда смотрятся великолепно! С блондинками куда сложнее. А у вас еще такие податливые волосы, просто сказка! Словно пишешь поэму… или роман.

– Разве вы пробовали писать романы? – Августа засмеялась.

– Нет, но мне кажется, что любой человек, делающий что-нибудь по вдохновению, испытывает примерно одни и те же чувства. Знаете, как бы такой полет…

– «Полет совы на крыльях ночи», – пробормотала Евдокия.

– Простите, ваше величество?

– Да нет, ничего, это я вспомнила один роман… Вы любите романы, Дионисий?

– Люблю, но предпочитаю с хорошим концом. – Парикмахер улыбнулся. – Или хотя бы таким… неопределенным, но оставляющим надежду.

– А вы читали романы Феодора Киннама?

– Нет, но я о них слышал. Говорят, хорошие.

– Очень, очень хорошие! Почитайте непременно, я уверена, что вам понравится!

– Хорошо, спасибо за совет, ваше величество! Я непременно постараюсь их прочесть.

Пока парикмахер вносил последние штрихи в свое творение, Евдокия слегка задумалась. Она вдруг осознала, что в ее постоянном окружении все-таки был один человек, который, какие бы комплименты ни говорил ей и как бы много ни развлекал ее веселыми и едкими шутками или занимательными рассказами, никогда не делал, в отличие от других, «реверансов» в сторону ее отсутствующего мужа. И этим человеком был великий ритор Киннам.

* * *

Бал был в разгаре, гости вовсю веселились, а у Мари на душе становилось всё грустнее, несмотря на то, что многие танцы у нее уже разобрали и кавалеры были молодыми людьми из самого высшего света. Но именно это и не нравилось девушке. Она знала: на нее теперь «охотятся» как на богатую невесту, тем более что она еще и красива… ну, по крайней мере, недурна собой. Однако, видно, недостаточно красива и не так умна, чтобы обратить на себя внимание серьезных людей, а не одних искателей выгодной партии: большинство самых умных и красивых мужчин собирала вокруг себя августа – ученых, писателей, поэтов… Там был Феодор Киннам, который поздоровался с Мари и ее отцом, но на этот раз не пригласил девушку на танец; там были знаменитый юморист Афанасий Цец, известный писатель-фантаст Сергий Лукарис, великий доместик генштаба Александр Кавасила, дипломат Евдоким Комнин и многие другие именитые лица. Августа была снова в таком наряде, что у любой женщины при виде него захватывало дух: пурпурный шелк с отливом в синеву; юбка, украшенная легкой драпировкой, как будто незамысловатой, но придававшей платью неповторимый шарм; глубоко вырезанный лиф с прихотливым узором из сверкающих бриллиантов; тончайшие кружевные перчатки в цвет платья на божественной формы руках; обнаженные плечи, покрытые теплым золотистым загаром; бриллиантовые шпильки в темных волосах, синие глаза, блестевшие еще ярче алмазов, и улыбающиеся губы, за поцелуй которых, наверное, не один мужчина продал бы душу дьяволу… Разве с ней можно соперничать?!

Император протанцевал с женой открывавшую бал африсму и следовавший за ним вальс, а потом совсем исчез из зала – видимо, в бильярдную, куда чуть позже ретировался и Омер Никос, заповедав дочери «развлекаться от души». А она рассеянно слушала комплименты очередного кавалера и, косясь в сторону большой ложи, где императрица блистала в окружении своих поклонников, думала: «Нет, я никогда, никогда не выйду замуж ни за кого из этих искателей богатых невест!.. Как это пошло! Интересно, кто из них посмотрел бы на меня тогда, когда я была просто Мириам и жила в Скутари? А теперь и не узнаешь, кто любит тебя саму по себе, а кто – только в приложение к твоим деньгам…»

– Послушайте, Александр, – раздраженно прервала она своего собеседника, – вы мне этот анекдот уже на прошлом балу рассказывали! Неужели за три месяца вы не могли придумать ничего нового? Как это скучно, в самом деле! Предлагаю вам найти даму с более короткой памятью, а мне разрешите вас покинуть! – Мари резко повернулась и, оставив незадачливого кавалера в остолбенении, быстро пошла в противоположный конец зала.

Дворец, где давались торжественные балы, походил на фантастический каменный трилистник. Он был построен в середине роскошного восемнадцатого века. Архитектор, несомненно, вдохновлялся европейскими бальными залами, но сохранил план исторического Триконха, стоявшего на этом месте почти тысячу двести лет назад. Три просторные округлые абсиды завершались резными полукуполами-раковинами, переходившими в общий свод, под которым и совершалось бальное действо. Огромные «лепестки» дворца – высокие полуцилиндры, соединенные наподобие листьев клевера – были разделены на ярусы. В среднем располагались гостевые ложи в два уровня – в том числе ложи императора и императрицы. В боковых помещались оркестры, буфеты, уборные и большая бильярдная. Изрядно помучившись с компоновкой столь сложного помещения, зодчий дал полную свободу фантазии, украсив дворец лепниной, позолотой и витражами. За реконструкцию здания брались уже не однажды, но всякий раз оставляли это занятие, ограничиваясь небольшим ремонтом. А в последние годы доходы от туристов, посещавших Триконх в непраздничное время, вполне оправдывали его содержание.

Ложа августы, как обычно, была наполнена народом, тогда как императорская выглядела пустой. Евдокия восседала в пышном старинном кресле, окруженная целой толпой мужчин. Лучшие умы Империи – а пожалуй, и мира – старались обратить на себя внимание коронованной красавицы, которая, казалось, пребывала на вершине блаженства. Из ложи доносились взрывы смеха, вокруг сновали официанты с подносами. Мари, проходя перед ложей, мысленно скривилась. Чего ожидать от этого сборища и от всех этих бесконечных разговоров? Как вообще Константин позволяет такое вольное обращение? И что хорошего можно подумать об этих умниках, снующих вокруг замужней женщины?

– «Лучше одиночество, чем дурное общество», – пробормотала Мари, подходя к столикам с напитками и фруктами, стоявшим в одной из полукруглых ниш, и вдруг почти нос к носу столкнулась с Панайотисом.

Он стоял в компании Фомы Амиридиса и несколько неодобрительно поглядывал на веселую круговерть. Стратиотис явно чувствовал себя неуютно, но «Синопсис» требовал отчетов о балах, положение обязывало. Журналист крепко держал высокий стакан с апельсиновым соком. Археолог же небрежно поигрывал бокалом, где над томатной толщей явственно угадывалась прозрачная жидкость.

– О, привет всем! – воскликнула Мари. – Веселитесь? А что, – она весело посмотрела на Фому, – внештатникам теперь тоже дают приглашения на бал?

– Конечно! И всегда давали, стоило только попросить!

– Как поживаете, Мария? – вежливо поинтересовался Панайотис.

– Да ничего так. А вы?

Журналист пожал плечами.

– Да вот, как-то… не знаю, что и писать про всё это. Я ведь не любитель таких развлечений. Да и на душе тяжело…

– Так давайте я напишу! – предложила Мари. – Напишу, что было весело и красиво. Я-то как раз любительница, – добавила она и очаровательно улыбнулась.

Фома издал невнятный стон и, неожиданно оживившись, поддержал девушку:

– А и правда, напиши! Это будет здорово – новая струя, новый взгляд. Правда ведь? – обратился он к Панайотису.

– Ну что ж, попробуйте, – солидно согласился тот. – Вдруг у вас и получится? А то я тут, – он беспомощно развел руками, – чужой, совсем чужой!

– Ну, отчего ж вы так грустны? – Мари засмеялась. – Выпейте вина, потанцуйте, послушайте музыку. Познакомьтесь с красивой девушкой, наконец!

– Какая же из красавиц сравнится с вами, Мария? – неожиданно изрек Стратиотис, – Разве что августа?

Мари с Фомой посмотрели на него в изумлении, но каждый по-своему. Мари подумала, что, как бы ей ни льстил ставший вдруг не в меру любезным журналист, именно с августой ей никогда не потягаться – и как же глупо, что она одна на всем балу не может смириться с этим! Амиридис же подумал, что если б он сейчас достал из кармана длинный шарф и начал, виток за витком, сдавливать им шею добродушного великана, тот, наверное, долго смотрел бы на него молча и удивленно, постепенно наливаясь кровью. Впрочем, Фома отогнал видение прежде, чем его воображаемый соперник, захрипев, свалился на пол.

– Э… – начал Фома.

– Да-да, – отозвался Панайотис, – ощущение какой-то безысходной бездуховности. Как будто тебя душат. И куда-то пропадают идеалы. Скрываются во мраке…

– В чем же они заключаются? – осторожно полюбопытствовала девушка.

– А вот вы почитайте «Добротолюбие», больше я вам сейчас ничего не могу сказать. Просто почитайте, а потом спрашивайте.

– Ну, дружок, не можем же мы все начать жить по «Добротолюбию»! – возразил Фома.

– Это почему же?

– Да потому что оно, как говорит один мой знакомый ученый, всего лишь сборник советов, а не всеобщий закон! – ответил Амиридис.

– Ну конечно, всеобщий закон у нас только один – Всемирная Энергетическая Хартия!

– О небо, ты опять про свою нефть! – вскричал археолог и закрыл руками уши.

Содержимое бокала при этом едва не разлилось, и Фома поспешил допить коктейль.

– Забудьте, забудьте о ней немедленно! – со смехом воскликнула Мари.

– Нет, друзья мои, не могу, – печально промолвил Панайотис. – Это же не просто нефть, это, можно сказать, символ! Питательная среда для апостасии – жидкая, черная и маслянистая… Это бензин, противные выхлопы, всякие полимеры, искусственные краски, фальшивые ткани… Фальшивые чувства, фальшивое веселье, за которое нам Евангелием обещано горе! Вон, посмотрите туда, – он махнул рукой в сторону танцующих, – почти все они одеты в сделанное из нефти. И, заметьте, одеты по большей части весьма нескромно и производят нескромные телодвижения…

– Вы ошибаетесь! – выдохнула Мари.

– Да, конечно, ты прав! – воскликнул Фома. – Гораздо правильнее было бы, если бы здесь шаркали деревянными башмаками такие стройные ряды монахов и монашек в серых дерюгах.

– Но друг друга бы не касались, а только издали махали руками и шептали «прости-прощай», – поддержала его девушка.

Стратиотис нахмурился.

– Монахам не положено танцевать, что вы! Согласно толкованию на правило…

Но номера правила он сообщить не успел, поскольку был прерван вежливым голосом незаметно подошедшего препозита:

– Госпожа Мария Нику? Августейший приглашает вас пройти в его ложу.

Сотрудники «Синопсиса» переглянулись.

– Ишь ты! – пробормотал Фома.

Сердце Мари упало до самого пола, а потом подскочило вверх, точно на резиночке, и бешено забилось. Уходя, она услышала громкий умоляющий шепот Панайотиса:

– Обязательно возьмите интервью для следующего номера…

Император сидел на мягком диванчике в глубине ложи и сразу предложил Мари сесть рядом.

– Здравствуй, девочка. Прости, что оторвал от веселий, – сказал он, глядя на раскрасневшиеся щеки Мари. – Танцевала?

Девушка кивнула. В своей жизни она всего пару раз оказывалась наедине с августейшим, и всегда во время интервью, в почти официальной обстановке. Но для чего ее позвали теперь?

– Мари, у меня к тебе просьба. Ты знаешь, как выглядит Луиджи Враччи? Пожалуйста, пригласи его сегодня на белый вальс и потанцуй с ним. Вообще, постарайся провести с ним побольше времени. Это сложная история, я не буду вдаваться в подробности. Просто помоги нам, хорошо?

– Хорошо, – ответила Мари упавшим голосом. – А когда же будет этот белый танец?

– После перерыва, вслед за Венским вальсом. Ты просто окажись возле него к этому моменту, поговори о чем-нибудь. Сможешь? Ну, тогда беги, не буду задерживать. Да, прости, если отрываю от приятного общества.

Девушка встала с дивана, поклонилась и метнулась к двери, но Константин окликнул ее:

– Мари! – Ему померещилось что-то странное в ее лице и взгляде. – У тебя всё в порядке?

– Да-да, конечно, ваше величество, я всё исполню, – беззаботно пролепетала она и вышла.

Когда она вернулась в компанию Фомы и Панайотиса, лицо археолога озарилось радостью, а журналист с удивлением спросил:

– Как, Мария, вы уже вернулись? Так быстро? Неужели вы уже успели взять интервью у августейшего?

– О, да! Он мне сказал всё, что только мог! – саркастически изрекла Мари. – Но мог он немногое.

При последних словах лицо Фомы заметно вытянулось, но Панайотис не заметил никакого подвоха и сокрушенно вздохнул:

– Как это печально! А я, признаться, уже понадеялся на этот материал…

– Так в чем же дело? – отозвалась девушка. – Пойдите тогда сами и возьмите у него интервью! Может быть, с вами он будет поразговорчивей. А мне сейчас недосуг, я должна выполнить одно важное государственное поручение его величества.

С этими словами она одарила друзей кислой улыбкой и исчезла среди гостей. Стратиотис еще не успел отреагировать на слова Мари, как Амиридис поглядел на часы и пробормотал:

– Прости, Пан, я тоже должен тебя покинуть, у меня назначена одна важная встреча. – С этими словами он удалился в направлении столиков, сервированных более крепкими напитками, нежели соки и коктейли.

Стратиотис грустно поглядел вслед Фоме и побрел в противоположном направлении.

Между тем Мари кружила по залу в поисках юного Враччи и всё больше раздражалась. Она давно не переживала такого сильного разочарования и злилась на императора. «Он обращается со мной как с маленькой девочкой! А я ведь давно уже выросла… Но где мне найти этого итальянца? И почему вообще я должна проводить с ним время? У меня многие танцы уже заняты, а я должна вешаться на шею этому Враччи, когда он, может, и вовсе не захочет со мной общаться? Стоит ли мне вообще этим заниматься? Почему я должна решать чьи-то проблемы? До моих проблем, например, никому нет дела! Если б у него было сердце, он бы никогда не говорил со мной так холодно, таким деловым тоном! Наверное, считает, что, раз он император, все должны бежать сломя голову и исполнять любые его прихоти…»

Она так растравила себя этими мыслями, что решила ради успокоения нервов чего-нибудь выпить и направилась в левую абсиду, где, к своему изумлению, наткнулась на Фому в компании того самого молодого человека, которого ей полагалось найти. Они оживленно беседовали по-итальянски, благо Амиридис никогда не упускал случая продемонстрировать знание доброй половины европейских языков. Мари итальянского не знала, и мысль об этом еще больше раздосадовала ее. «Вот интересно, как же я буду с ним общаться? – подумала она. – Не заговорить ли с ним по-турецки? Не поймет – его проблемы! А я потом скажу августейшему, что не смогла выполнить его задание, поскольку он не дал мне переводчика!» Но тут Фома заметил ее и радостно воскликнул:

– Мари! Как чудесно, что ты здесь оказалась! Надеюсь, ты уже выполнила свое секретное задание и составишь нам компанию! Познакомься пожалуйста: Луиджи Враччи, мой хороший друг, он тоже занимается археологией. Луиджи, знакомься: Мария Нику, моя коллега по «Синопсису».

Глаза Фомы подозрительно сильно блестели, и судя по смелости, с какой он обращался к Мари, археолог уже изрядно подогрел свой темперамент. Луиджи галантно поклонился девушке и, к ее немалому удивлению, произнес на вполне сносном греческом языке:

– Очень рад с вами познакомиться, Мария! Вы поистине пришли украсить наше общество! Это платье вам очень идет!

Мари порозовела от удовольствия и ответила:

– Благодарю вас, Луиджи! Мне тоже очень приятно. – И она кокетливо улыбнулась итальянцу.

Фома тут же помрачнел и, кажется, даже немного протрезвел. Луиджи, однако, не обратил на улыбку новой знакомой никакого внимания, но внезапно чуть нахмурился, и его темные глаза гневно сверкнули. Проследив направление его взгляда, девушка увидела принцессу, которая, весело смеясь, разговаривала с элегантным молодым человеком и в этот момент как раз что-то записала в свою бальную книжку – очевидно, принимала приглашение на танец. «Ах, вот оно что! – подумала Мари. – Уж не хочет ли император с моей помощью отвлечь этого Луиджи от принцессы? Какое чудовищное лицемерие! Надо, наверное, еще сказать спасибо, что он не послал меня к кому-нибудь из поклонников августы! А может, ему и дела нет до того, кто там развлекает его жену? Похоже на то! Разве мой папа позволил бы маме так себя вести, даже если б они были христианами?!» Вероятно, Мари бы и дальше погружалась в злые мысли, но тут магистр оффиций объявил Босфорский вальс, и девушка, вздрогнув, растерянно посмотрела на своих собеседников: она вспомнила, что на этот танец ее никто не пригласил.

– Ой, – сказал Луиджи, – прошу прощения, но я должен идти к своей даме. Было очень приятно! – И, поклонившись, он быстро пошел прочь.

«И с этим мужланом я должна провести остаток вечера?! – подумала Мари. – Кажется, меня принимают за дурочку…»

– А ты разве не приглашена на этот танец, Мари? – с надеждой спросил Фома. – Осмелюсь ли я пригласить тебя?

– Конечно, Фома, – Мари обворожительно улыбнулась, – если только ты не будешь наступать мне на ноги!

– Э… Я попытаюсь, – смущенно пробормотал археолог.

* * *

Покинутый друзьями, Стратиотис добрался до столика с соками, вяло раздумывая о том, что и Мари тоже вполне могла бы родить ему парочку румяных карапузов. Опустошив до половины стакан свежевыжатого апельсинового сока, он погрузился в мысли о несостоявшемся интервью с императором: увы, без него следующий номер «Синопсиса» уже безнадежно испорчен!.. Размышления журналиста прервал громкий и несколько визгливый женский голос, который сказал по-немецки:

– Дорогой, ты опять тут нашел этот мерзкий скифский напиток?

Панайотис повернулся и увидел возле соседнего столика странную пару: высокого худого рыжего мужчину лет пятидесяти, с пышными бакенбардами и скептически опущенными уголками тонких бледных губ, в котором журналист узнал канцлера Германского Королевства Генриха Меркеля, и гренадерского роста чрезвычайно дородную даму с круглым румяным лицом и прической, напоминавшей о взбитых сливках, – это была супруга канцлера Ангела. Канцлер держал в одной руке рюмку с прозрачной, как слеза, жидкостью, а в другой – вилку с нацепленным соленым рыжиком.

– Ах, дорогая, ты, право, заблуждаешься, – невозмутимо ответил господин Меркель, – эта штука куда полезней шнапса! К тому же ты должна меня извинить: я так скучал по тебе, мой ангел! Но надеюсь, ты хорошо потанцевала?

Стратиотис живо представил себе соответствующую картину и поспешил проглотить остатки сока. Он подумал, что этот «ангел» в бальном зале наверняка должен напоминать пустившуюся в пляс колонну Юстиниана.

– Ох, дорогой, – отозвалась между тем госпожа Меркель, – разве здешние мужчины умеют танцевать? Мне целых два раза наступили на ногу! Правда, я, кажется, не осталась в долгу…

«Какое счастье – не быть танцором!» – подумал господин Меркель и сказал:

– Современные люди слишком торопятся, особенно здесь, в этой стране бурных страстей и спонтанно принимаемых решений…

Стратиотис навострил уши и подумал: «Как хорошо, что я знаю немецкий!»

– Но говорят, тут попадаются и весьма отменные кавалеры, – добавил канцлер, отправляя в рот рыжик.

– О нет, уволь, дорогой! – воскликнула госпожа Меркель. – Я тут такое узнала о здешних плясунах, что теперь просто не чувствую себя в безопасности!

«Разве что набоб Индии подарил императору вальсирующего слона?» – подумал господин Меркель и постарался изобразить на своем лице беспокойство:

– Неужели всё так ужасно, дорогая?

– Ты просто не представляешь! – Госпожа Меркель перешла на шепот, но такой возбужденный, что Панайотис всё прекрасно слышал. – Анна Тулиату, директор «Амфоры», рассказала мне совершенно ужасные вещи про ректора Афинской Академии! Оказывается он донжуан, каких поискать: у него были внебрачные связи даже при живой жене! А уж о том, как он гулял после ее смерти, можно написать целую книгу! Всё это происходило буквально на глазах у Анны! Она сама едва не стала жертвой необузданных страстей этого ловеласа! Представляешь, какой ужас? Как только император мог допустить подобного человека до такого ответственного поста? Какой пример он подает там юношеству и своим коллегам?! Мало того, его постоянно приглашают сюда! Августа с ним не расстается!

«У августы вообще-то неплохой вкус!» – подумал господин Меркель.

– Что поделать, дорогая, – сказал он меланхолично, – это же Византия! Здесь нравы никогда не блистали чистотой. Вспомнить одного только Льва Седьмого, который обменивался наложницами с тонкими ценителями – турецким султаном и египетским хедивом!

– Нет-нет, это возмутительно! – Госпожа Меркель вошла в раж. – Здесь столько юных неискушенных созданий! Какой опасности подвергается их нравственность! Ведь этот Киннам танцует только с молодыми хорошенькими девушками! Наверняка ищет новую жертву!

«Еще бы с ними не танцевать!» – усмехнулся про себя господин Меркель и сказал:

– Конечно, это ужасно, дорогая! Но я слышал, что в последнее время он предпочитает зрелых дам…

«Почему бы теперь, любимая, тебе не скрыться куда-нибудь в испуге и не оставить меня наедине с этим чудесным напитком?» – подумал канцлер с некоторой тоской глядя на свою рюмку. Но госпожа Меркель вместо испуга проявила живейшее любопытство:

– Да что ты говоришь? Кто же тебе об этом сообщил?

– Ты знаешь, дорогая, – сказал господин Меркель, целомудренно опуская взор, – имена тут, пожалуй, будут излишни, но муж одной пожилой дамы сообщил мне, что после мимолетной беседы с Киннамом она и оглянуться не успела, как в тот же вечер оказалась с ним в постели, и самое ужасное – она совершенно не помнила, как это произошло!

Пока канцлер говорил, глаза Ангелы распахивались всё шире.

– Какой кошмар! – воскликнула она. – Надо немедленно предупредить тетушку Анхен, какой это опасный человек!

– О, да-да, конечно! – живо отозвался канцлер. – Пойди предупреди ее дорогая! Никаких танцев, никаких разговоров с мужчинами, никакого вина! Только лимонад! Лишь так мы можем сохранить свою и чужую нравственность!

Он еще не докончил последнюю фразу, как госпожа Меркель упорхнула, развернувшись столь изящно, что едва не опрокинула столик с напитками и закусками. Господин Меркель облегченно вздохнул, опорожнил, наконец, свою рюмку, крякнул и уже собирался закусить свиным ухом сей «напиток северных богов», как вдруг услышал:

– Добрый вечер, господин канцлер! Простите, что я заговариваю с вами, не будучи представлен, но затронутая вами тема упадка нравственности чрезвычайно близка мне, и я не мог упустить возможность побеседовать со столь близким мне по духу человеком. Разрешите представиться: специальный корреспондент еженедельника «Синопсис» Панайотис Стратиотис.