Золотой Ипподром

– Здравствуйте, господин Стратиотис! Я слышал о вашем издании, – вежливо сказал канцлер. – Приятно, что вы знаете немецкий!

– К сожалению, мне далеко до совершенства в нем. – Панайотис скромно потупился.

– Но ваш выговор довольно хорош, – заметил господин Меркель и, с грустью поглядев на тарелку со свиными ушками, предложил: – Не хотите ли прогуляться до бильярдной? Боюсь, сюда нагрянет моя милая супруга со своей тетушкой, и при дамах будет неудобно вести серьезный разговор.

– Сочту за честь, господин канцлер! – ответил журналист, и мужчины отправились в царство зеленых столов.

Бильярдная во время бала представляла своего рода мужской клуб: женщины сюда не допускались, можно было снять пиджак и вообще расслабиться. Но это было не только место отдыха мужчин от прекрасной половины человеческого рода: здесь завязывались узлы многих международных интриг, обсуждались торговые сделки, деловые проекты и брачные планы, давались невыполнимые обещания, и просто велись интеллектуальные беседы и задушевные разговоры, обильно сдобренные хорошими винами или более крепкими напитками в сопровождении изысканных яств. Император проводил здесь гораздо больше времени, чем в танцевальном зале. В этот вечер Константин пребывал в приподнятом настроении: некоторые переговоры прошли на редкость удачно, и император мог себя мысленно поздравить с успехом. Выиграв очередную партию на бильярде, он решил поинтересоваться, что германский канцлер так оживленно обсуждает с журналистом «Синопсиса» возле малахитового стола, уставленного напитками и деликатесными закусками из Сибирского царства. Приблизившись, он разобрал возбужденную речь господина Меркеля, чье обычно бледное лицо сейчас напоминало по цвету соленую семгу, лежавшую перед ним на фарфоровом блюде:

– Ваше беспокойство, герр Стратиотис, совершенно обоснованно! Я сам весьма обеспокоен повсеместным падением нравов! Правда, у нас, в старой доброй Германии, все-таки еще сохраняются какие-то понятия о добродетели и семейных ценностях… Но мог ли я помыслить, что здесь, в столице христианского мира, я окажусь в одном зале с безнравственнейшим человеком, который при этом занимает ответственнейший пост, связанный с воспитанием юношества?!

«Неужели слухи об этом старом ловеласе Папандопулосе из Смирнского Университета доползли уже до целомудренной Германии?» – подумал император и решил подойти еще ближе.

– Да! – распалялся между тем всё более господин Меркель. – Этот ваш Киннам, говорят, принимает экзамены у студенток исключительно в спальне! Он трижды начинал считать своих женщин и все три раза сбивался! И говорят, он может так уложить женщину в постель, что она этого даже не осознает!

– Неужели это правда?! – ужаснулся Стратиотис. – О, теперь я понимаю, почему он был против возобновления уроков христианского воспитания в школах! Ведь это не без его влияния провалился такой полезнейший проект – его интервью об этом было таким кошмарным! Столько сарказма и совершенно антихристианского ехидства! А его перепечатали почти все центральные издания, и в результате дети так и остались без наставления о путях спасения… Но то, что вы говорите, господин канцлер, совершенно немыслимо! Право, я в растерянности… Ведь недавно августейшая заказала нашему «Синопсису» библиографический обзор всех романов Киннама, и я уже поручил написать его одной молодой сотруднице. Боюсь, я допустил страшную ошибку! Ведь подобное чтение может расстроить ее неокрепшее духовное устроение!

Император хмыкнул про себя и, отходя, подумал: «Даже если эта болтовня правдива лишь отчасти, всё же очень странно, как это Киннаму удается так очаровывать женщин…»

* * *

Отец предупредил принцессу перед балом, что ей лучше освежаться соком и коктейлями, а не вином, «а то ноги начнут заплетаться с непривычки», но Катерина была пьяна и без вина. До сих пор она танцевала только на семейных балах, обычно проходивших в Золотом триклине, где присутствовал ограниченный круг лиц: императорские родственники и избранные синклитики с семьями, – а теперь она впервые оказалась в огромном бальном зале Триконха, в гуще самых разнообразных гостей, в центре внимания. В ее первый выход в свет, казалось, все мужчины хотели танцевать с ней, и ее бальная книжка заполнилась именами кавалеров почти моментально. Луиджи Враччи среди них не было, зато три вальса предназначались Василию Феотоки – об этом Катерина условилась с ним заранее. Молодой человек впервые в жизни оказался в высшем свете, и в перерывах между танцами Катерина старалась побольше общаться с ним, чтобы он не стушевался.

Но, конечно, она не могла находиться рядом с возницей постоянно: к ней всё время кто-то подходил, поздравлял с первым выходом, говорил комплименты, она смеялась, шутила и ощущала, как в ней начинает пениться и играть внутреннее шампанское – хотелось танцевать, блистать, шутить или кого-нибудь уязвить острым словом… Последнее желание даже заставило ее немного пожалеть о своем решении не общаться с молодым Враччи: вот кого можно было бы колоть без всякой жалости! Но Катерина решила выдержать тактику и не подходить к Луиджи, зато продолжала опекать Василия.

Она рассказывала ему о гостях, кое с кем познакомила – многих тут принцесса уже знала, встречаясь с ними на театральных представлениях, литературных вечерах и других, менее помпезных, чем большие балы, мероприятиях. Но вскоре Катерина ощутила некий внутренний диссонанс: хотя она общалась с возницей как более опытная и искушенная в великосветской жизни – всячески ободряла его, представляла гостям и посвящала в тонкости придворного этикета, – это почему-то выглядело так, будто девочка рассказывает взрослому дяде о правилах игры в куклы… Хотя Василий и был поначалу смущен, попав в столь блистательное общество, это продолжалось недолго: вскоре он совершенно успокоился и освоился, но при этом смотрел на окружающее скорее как наблюдатель, а не как полноценный участник. Он ощущал себя чужим в этой среде, однако не стремился стать в ней своим и как будто не испытывал в этом потребности; глядя на него со стороны, можно было даже подумать, что, появившись на этом балу, он отбывает повинность, пусть и приятную. Танцевал Феотоки мало: кроме танцев с Катериной, он станцевал еще раза два, потом заглянул в бильярдную и пропал там на время, а вернувшись, уже не отходил от столов с яствами, беседуя с гостями – многие подходили поздравить его с успехом на бегах. Принцесса не могла не отметить, что Василий танцует не особенно хорошо, и это ее раздосадовало. Умение танцевать было не обязательным, но желательным для претендентов на Великий приз Ипподрома, и все, кого допустили до предварительных тренировок, могли брать заодно и уроки танцев. Феотоки ходил на эти уроки, и Катерина была уверена, что при усердии он мог бы научиться танцевать достаточно хорошо, если же этого не случилось, то, значит, он не очень-то старался учиться… Не потому ли, что умение танцевать казалось ему не особенно нужным в жизни? В этом тоже ощущалась позиция всего лишь «наблюдателя», который, хотя по случаю и попал в большой свет, не имеет желания тут задерживаться.

Принцесса уже собиралась отчитать Василия за «глупую робость», как она мысленно называла его поведение, но тут внутреннее шампанское ударило ей в голову и заставило забыть о Феотоки: объявили Венский вальс, на который она была приглашена ректором Афинской Академии, и этот танец напрочь унес ее из реальности и заставил забыть обо всех замыслах и тревогах. Из всех кавалеров, что были у Катерины за ее жизнь – а их было немало, – считанные единицы танцевали так потрясающе, как Киннам. На большом балу принцесса впервые оказалась в паре с мужчиной, танцевавшим настолько прекрасно, что она могла совсем не думать о том, как именно двигаться: ноги сами несли ее по залу, и казалось, ошибиться, танцуя с великим ритором, невозможно. Принцесса в глубине души побаивалась этого вальса, такого быстрого и непростого, и смутно догадывалась, что Киннам нарочно пригласил ее на на него, чтобы избавить от боязни, – и танец превратился в волшебный полет: летели ноги в пурпурных с золотым шитьем туфельках, едва касаясь пола, летело вокруг ног шелковым облаком золотистое с пурпурными вставками платье, летели завитые пряди волос у ее висков, летели брови великого ритора над его улыбающимися глазами… Когда вальс окончился, Катерина, совершенно ошеломленная, только и могла прошептать:

– Спасибо!

– Рад, что вам понравилось, ваше высочество! – Великий ритор с улыбкой поклонился.

– Понравилось? Не то слово! – Принцесса перевела дух и уже могла говорить внятно. – Мне казалось, я не танцую, а летаю!

– У вас не закружилась голова?

– Нет, и это просто удивительно! Но думаю, это благодаря вам, господин Киннам! У вас в Афинах все так божественно танцуют?

– Приезжайте в гости, проверьте, я готов нарочно ради вас устроить внеочередной академический бал. Но если серьезно, то я танцевал гораздо хуже, когда впервые приехал на Ипподром, многому я научился уже здесь. Да и где учиться всяческому совершенству, как не в столице мира?

– Подозреваю, вы прибедняетесь! Даже в столице мира немногие танцуют так, как вы, а значит, у вас талант! А что, у вас в Академии часто бывают балы?

– Я слышу в вашем голосе вожделение, ваше высочество, но вынужден вас разочаровать: нечасто, только под новый год, на Светлой седмице и выпускной. Ученые мужи и жены предпочитают танцевать в обнимку с книгами, вы понимаете.

Принцесса рассмеялась.

– Где же в таком случае вы могли так выучиться танцевать? Ведь вы же явно отлично танцевали еще до того, как стали ездить сюда!

– Я танцую с десяти лет, ваше высочество. Мой отец частенько устраивал домашние балы, и у меня был хороший учитель. Видите, никакой алхимии, всё просто и банально. Но вы и сами прекрасно танцуете, я получил истинное удовольствие!

Они весело проболтали весь перерыв, и принцесса отчаянно жалела, что все танцы у нее уже расписаны, – она не остановилась бы перед тем, чтобы попросить Киннама еще раз пригласить ее. Протанцевав кадриль с Михаилом Нотарасом и постаравшись отвлечь его шутками от печальных мыслей: не выиграв ни одного заезда в первый же день скачек, он теперь не мог рассчитывать на Великий приз, – Катерина поискала глазами Феотоки и обнаружила его в компании журналиста Стратиотиса, который вел с Василием очень обстоятельную беседу: это читалось издалека по исполненному значительной серьезности лицу журналиста и по вежливо-заинтересованной выражению лица возницы… Принцесса вознамерилась спасти Василия от «этого зануды», но Панайотис при ее появлении даже не подумал ретироваться – напротив, он обратился к ней чрезвычайно почтительно и с весьма серьезным видом:

– Вы оказали нам великую честь, ваше высочество, соблаговолив присоединиться к нашему разговору! Позвольте мне узнать ваше мнение по важному вопросу, который мы с господином Феотоки как раз обсуждаем: как вы полагаете, нанесет ли предполагаемое строительство нефтепровода ущерб духовной жизни киликийских отшельников?

Катерина ошарашено посмотрела на журналиста. Ее душа всё еще пребывала в состоянии полета после Венского вальса, в сердце пенилось веселье от бесед с кавалерами – а тут какой-то нефтепровод, отшельники… Бог знает, что такое!

– Простите, какая духовная жизнь? – спросила принцесса, слегка встряхнув головой.

– Ну, духовная жизнь, которая… возрастает… в жизни духа, – Стратиотис понял, что запутался, и смутился.

– А, ну так этот вопрос надо поставить перед духовным начальством, радушно правящим страждущими душами в душных ущельях.

– Я рад, что ваше высочество меня понимает. – Журналист широко улыбнулся. – Но почему ущелья душные? Там дуют ветры, и зимой даже довольно холодно, и…

– Ну да, ну да, те духовные ветры духовности, от которых происходит благорастворение воздухов, я их имела в виду.

Василий потихоньку отвернулся, не в силах скрыть улыбку.

– Спасибо, ваше высочество! – Обрадованный Панайотис даже слегка поклонился. – Но вопрос в том, как донести этот вопрос вопросов до иерархии?

– Очень просто: надо поговорить со святейшим патриархом, – быстро отозвалась принцесса.

– Гм… Об этом я не подумал, – проговорил Стратиотис. – Но ведь святейший многолетен, и немощен, и истомлен напряженной литургической жизнью, которая…

– Так поговорите с его духовником! Скажите, что вас к нему послал… владыка Кирик!

– Премного, премного благодарен! – Панайотис закивал в легкой задумчивости, после чего наградил слушателей длинной и многозначительной фразой, в которой можно было понять только ключевые слова.

– О! – воскликнула вдруг Катерина, глянув куда-то вдаль. – А вот и он сам!

– Кто? – одновременно спросили журналист с возницей.

– Отец Евпсихий, патриарший духовник! Вон он, только что скрылся за колонной!

– Не может быть… – усомнился Стратиотис. – В таком месте?

– Между прочим, нормальное место, – слегка возмутилась принцесса.

Она решительно взяла журналиста за локоть и быстро развернула в направлении колоннады. Несмотря на существенную разницу в росте и физической силе между Катериной и Панайотисом, маневр удался, благодаря растерянности журналиста.

– Догоните же его, вам сегодня везет! – сказала принцесса почти приказным тоном.

Панайотис нерешительно двинулся вперед, что-то бормоча под нос. Когда он отошел, принцесса напустилась на Феотоки:

– Как ты мог поддерживать разговор с этим занудой?! Я не могла дождаться, когда он исчезнет отсюда со своими монахами! Вот, в самом деле, нашел тему для разговора на балу! «Признавая стратегическую важность этого нефтепровода не могу не заметить, что ущерб, который он может нанести соблюдению литургического устава киликийских монастырей…» – передразнила она Панайотиса, надув щеки. – Ну, что за бред?! Подумаешь, день-два они помолятся не в то время, в какое всегда, или меньше псалмов прочтут, чем обычно, от этого что, небо рухнет? Вообще не понимаю, как можно всерьез говорить о таком! Неужели тебе это интересно?

– Не особенно. – Василий улыбнулся. – Но, видишь ли, ему тоже надо с кем-то пообщаться, а большинство людей на него реагируют, наверное, примерно как ты, а ему скучно и вообще… Ну, словом, я решил пожалеть ближнего, с меня ведь не убудет, если я послушаю его разглагольствования, а ему бальзам на душу!

Принцесса хмыкнула и ничего не ответила. Формально возница был прав, но это раздосадовало ее. «Пожалеть ближнего», может, и хорошо, только она бы куда с большим удовольствием поприкалывалась над Стратиотисом! Но Василий ее не поддержал…

– Кстати, если он такой зануда, то как же его держат в официальном издании, опекаемом сама знаешь кем? – с толикой лукавства поинтересовался Феотоки.

– Так говорят, пишет-то он совсем иначе! Я, правда, не читала.

Вдруг рядом, словно из-под земли, возник препозит Евгений и, грациозно поклонившись, сказал:

– Ваше высочество, прошу прощения, что вторгаюсь в вашу беседу с господином Феотоки! Ее величество просила передать, что хочет побеседовать с вами немедленно. Она ждет вас в малахитовой гостиной.

В небольшую гостиную, одно из многих окружавших огромный бальный зал помещений, где стены были облицованы зеленым с белыми прожилками мрамором, а декоративные колонны и потолок малахитом, Катерина вошла с некоторым сердечным трепетом, но готовая к схватке – она догадывалась, о чем мать хочет говорить с ней: конечно, августе не могло понравится то, как дочь игнорировала юного Враччи, несмотря на вчерашние пожелания родителей… Императрица сидела на обтянутом золотой парчой диване, перед ней на столике, отделанном малахитом и позолотой стояли несколько бокалов с соками. Евдокия окинула дочь взглядом и сказала:

– Садись. Соку хочешь?

Принцесса молча села рядом с матерью, взяла бокал гранатового и отпила чуть-чуть.

– Я вижу, твой первый выход в свет проходит успешно, – продолжала августа. – Поздравляю!

– Спасибо! – Катерина улыбнулась.

– Теперь тебе предстоит много общаться с представителями сильной половины рода человеческого, и по этому случаю я хочу кое-что сказать тебе, не как мать дочери, а как женщина женщине. Ты должна иметь в виду, что мужчины тщеславны ничуть не менее, а то и более женщин, и у них обычно очень высокая самооценка. Поэтому, если ты хочешь привлечь внимание мужчины, то постоянно вешаться ему на шею или играть при нем роль опекунши – не слишком удачная тактика.

Катерина вспыхнула и хотела заговорить, но августа чуть прикоснулась к ее руке:

– Подожди, сначала выслушай. Я объясню, почему это так. В первом случае мужчина может счесть тебя легко доступной и перестанет уважать, а во втором ты в конце концов начнешь его раздражать, потому что он почувствует себя униженным. А если ты хочешь дать понять мужчине, что он тебе не нравится, то нарочито избегать его и вести себя невежливо – тоже не самая удачная тактика. Если мужчина глуп, то тонких намеков не поймет, а грубость станет для него поводом пересудить тебя в какой-нибудь компании и даст пищу для сплетен. Если же он умен, то припишет твое поведение не своим недостаткам, а твоим. Например, он вполне может подумать, будто ты избегаешь его потому, что боишься показаться перед ним в невыгодном свете.

Принцесса вздрогнула и, чуть помолчав, проговорила:

– Ты хочешь сказать… что Луиджи Враччи…

– Луиджи, да будет тебе известно, прекрасно танцует. Поэтому смотри, как бы он не подумал, будто ты избегаешь его потому, что сама танцуешь не очень-то хорошо. И, что еще хуже, то же самое он может подумать о твоем уме, образовании и других качествах.

Катерина покраснела и закусила губу.

– Ну, я могла бы с ним станцевать, конечно, – сказала она, – но у меня уже не осталось свободных танцев.

– О, тебя надо отдельно поздравить с таким успешным дебютом! Но эта проблема легко разрешима. – Августа поднялась. – Сейчас я прикажу объявить белый вальс.

Принцесса, которая уже собиралась встать, откинулась на спинку дивана и растерянно посмотрела на мать.

– И что, я должна буду… пригласить его?

– Боишься? – спросила Евдокия, чуть приподняв брови.

– Боюсь?! – Катерина вскочила на ноги. – Нисколечко!

– Тогда вперед!

* * *

Медленно поднимаясь по застланной темно-красным ковром лестнице на площадку, откуда объявлялся очередной танец, императрица ощущала, как в ней закипает досада. Мало того, что Катерина повела себя на балу невозможным образом – надо молить Бога, чтобы заметившие это гости и журналисты списали всё на ее «детский возраст» или наивный восторг перед героем нынешних бегов! – но еще и дочь Никоса вовсе не собиралась затевать интригу с Луиджи, на которую ее собирался подговорить император. По просьбе августы, Евгений показал ей Мари: юная турчанка и не подумала «поиграть» с Луиджи, проводя время совсем в другом обществе. «То ли она совсем глупенькая, то ли он ей так хорошо объяснил? – сердито думала Евдокия. – И хоть бы поинтересовался, как этот „прелестный ребенок“ выполняет его задание!» Но Константин как пропал после Фракийского вальса в бильярдной, так и не выходил больше оттуда. А ведь она сказала ему, что белый вальс будет вскоре после Венского, и муж обещал к этому времени появиться в зале, чтобы она могла пригласить его… И вот, где он?! Нет, ждать его дальше нет никакой возможности, надо немедленно пресечь баловство дочери, которое уже могло кое-кому показаться скандальным! Хорошо бы, Конста все-таки появился в зале, когда она объявит белый танец… А если он не появится? Тогда ей придется приглашать кого-то другого. Но кого?..

Августа внезапно ощутила почти ревность к «бильярдным» собеседникам мужа, к зеленым столам, киям и шарам. Конечно, Константин решает важные деловые вопросы, и она давно смирилась с тем, что на больших балах он проводил рядом с ней мало времени, хотя порой это вызывало у нее досаду; но еще никогда не случалось, чтобы муж забыл о белом вальсе. А разве она хочет от него слишком многого и трудно исполнимого? Всего три-четыре танца за весь долгий бал! Или он, как и ее поклонники, тоже считает, что его «виртуального» присутствия на балу для нее достаточно – стоит обозначить его словесно, и оно тут же материализуется? Всё это, конечно, хорошо, но с одним августейшим именем не станцуешь! Неужели она должна посылать к нему туда препозита с напоминанием о танце?! Все-таки Конста не маленький, и если он не считает нужным вспоминать о том, что обещал ей, то… она сумеет развлечься без него! Евдокия прикусила губу и в этот момент стала очень похожей на свою дочь. Да! Разве она не царица бала? Не вправе ли она пригласить на танец кого угодно? Конечно, она уже много лет танцует белый вальс только с мужем, но… это ведь не какое-то писанное правило, которое непременно надо соблюдать всегда! Тем более, что муж, судя по всему, и сам не рвется танцевать с ней…

Поднявшись на площадку, императрица улыбнулась магистру оффиций, который низко поклонился ей, взяла микрофон и оглядела зал: нет, император не появился. Между тем время на ожидание истекло: оркестр был поставлен в известность о том, что сейчас пойдет вне очереди вальс Муз, и оставалось только объявить его. Евдокия испытала новый прилив досады, и тут ее взгляд наткнулся на великого ритора: Киннам, прислонившись к колонне недалеко от лестницы, переговаривался с ректором Сорбонны-VI. Француз стоял к августе боком, а «самый красивый мужчина Эллады», как его называли за глаза дамы, смотрел на Евдокию, и досада в ней внезапно сменилась приятным возбуждением. Вот кого она пригласит! Один из лучших танцоров на балу и, конечно, развлечет ее: он удивительно тонко ощущал ее настроение и, если она была раздражена или взволнована, всегда умел повернуть разговор так, чтобы успокоить и развеселить, – а вальс будет медленный, подходит для беседы. Как хорошо, что Феодор оказался тут поблизости! И августа с улыбкой поднесла к губам микрофон.

– Дамы и господа! – раздался из громкоговорителя под потолком бильярдной мелодичный голос императрицы. – По традиции наших балов, я вне очереди объявляю белый танец! На этот раз мы будем танцевать всеми вами любимый вальс Муз. Итак, дамы приглашают кавалеров!

«Как, неужели уже белый вальс?» – удивился император и вспомнил, что Венский, действительно, недавно прошел, а он забыл о просьбе августы появиться в танцевальном зале, заговорившись с ирландским королем о судьбах Великой Британии. Но, хотя виной тому была его забывчивость, Константину, тем не менее, стало неприятно, что Евдокия впервые за много лет пошла танцевать белый вальс с кем-то другим. «Она могла бы меня и подождать или хотя бы прислать сюда Евгения с напоминанием, – подумал он. – Кого же она пригласила, интересно?» Вслед за этим его встревожила другая мысль: «Как там Мари с Луиджи? Надо все-таки пойти посмотреть, что там происходит…» Он поспешил закончить исполненную тонких намеков беседу с его величеством Томасом Мак-Донахом и потайным переходом направился в свою ложу.

В левом переднем углу обитой пурпурным шелком ложи были закреплены друг над другом большие мониторы, куда камеры транслировали происходящее во всех залах Триконха. Император взял пульт управления и, поиграв кнопками, немного увеличил изображение на верхнем экране, чтобы лучше разглядеть танцующих. Он почти сразу различил августу, медленно плывшую по залу в объятиях своего кавалера, и, еще увеличив изображение, Константин увидел, что она танцует не с кем иным, как с ректором Афинской Академии. Они беседовали и улыбались друг другу, Евдокия слегка откинула голову, и император прочел на лице августы радость, граничившую с упоением, почти детское удовольствие. Правда, он знал за ней эту склонность безудержно отдаваться танцу, но сейчас в лице Евдокии ему почудилось нечто большее, чем просто наслаждение музыкой и движением. Константин присмотрелся к ее кавалеру, и происходящее не понравилось ему еще больше: на лице Киннама читались такое упоение и восторг, что у императора перехватило дыхание от острого приступа ревности. Ему мгновенно вспомнился подслушанный разговор Меркеля со Стратиотисом, и хотя сплетни о похождениях великого ритора еще так недавно вызвали у Константина лишь усмешку, теперь, при виде собственной жены в объятиях этого «безнравственнейшего человека», ему стало не до смеха. Почему она пригласила именно Киннама? И как смели эти двое так наслаждаться присутствием друг друга?! Как дерзали они почти неотрывно смотреть друг другу в глаза, так улыбаться и разговаривать, словно были одни в целом мире?! Или Евдокия совсем забыла, кто она и где находится? Константин тут же пожалел, что ушли в прошлое времена, когда ромейские августы не танцевали с гостями, а принимали от них поклонение, сидя на троне, в окружении евнухов…

Рука императора дрогнула на кнопке, изображение ушло чуть влево, и на экране крупным планом появилась другая пара: Мари и какой-то бородатый молодой человек, явно посредственный танцор, но девушка, похоже, была им довольна. «Как же это? Кто это? Что они делают? – бессвязно подумал император. – Что вообще тут происходит?! И где Луиджи?» Он немного уменьшил масштаб изображения и вдруг увидел Луиджи, танцующего с Катериной. Хотя этот факт должен был его обрадовать, никакой радости император не ощутил. Всё шло совсем не так, как он себе представлял, и он испытывал неприятное ощущение, что не только потерял всякий контроль за ситуацией, но вообще совершенно не понимает, что делается вокруг.