Полная версия
Золотой Ипподром
Золотой Ипподром
Кассия Сенина
Сергей Суворов
Серия «ВИЗАНТИЯ XXI»
Дизайнер обложки Юлия Меньшикова
© Кассия Сенина, 2019
© Сергей Суворов, 2019
© Юлия Меньшикова, дизайн обложки, 2019
ISBN 978-5-4496-6406-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Византия XXI» – серия романов в жанре альтернативной истории, рассказывающих о мире, где Византийская Империя не пала в 1453 году, но существует до нашего времени – как и прежде, на зависть всем.
Сайт серии в Интернете: http://byzantium-21.blogspot.ru
Сообщество серии в Фейсбуке:
www.facebook.com/groups/Byzantium. XXI
Кассия Сенина
Сергей Суворов
ЗОЛОТОЙ ИППОДРОМ
Кассия Сенина
Сергей Суворов
Золотой Ипподром: роман / Т. А. Сенина (монахиня Кассия), С. А. Суворов. – Издание 2-е. – 2019. – Серия «Византия XXI».
Византийская Империя, 2010 год. Император Константин XXI хочет вернуть сокровища, награбленные крестоносцами, и устроить помолвку дочери. Для этого пришло удобное время: мировая элита съехалась в Константинополь на семидневный Золотой Ипподром – знаменитые колесничные бега. Но пока император плетет политические интриги, его жена внезапно увлекается ректором Афинской Академии, а митрополит Ираклийский, недовольный падением авторитета церкви в обществе, строит козни, чтобы сорвать Ипподром…
Я еду, я еду, подобная стрелке
Скорее отведать с нездешней тарелки
Скорее пригубить из тамошней кружки
Навстречу бессменной двухмерной подружке
В невиданных мною досель зеркалах
Неси меня, Будда, Исусе, Аллах
В цветном колесе Твоего ипподрома —
Я дома.
(Анна Герасимова)День накануне
Императрица никак не могла решить, какие серьги и ожерелье больше подойдут к ее платью из серебристого шелка. Белое золото с бриллиантами или сапфиры, темно-синие, как ее глаза?.. За спиной Евдокии в зеркале отражалась широкая арка, за которой начиналась терраса. Платаны, едва дотягиваясь верхушками до перил балкона, приветливо шевелили темной листвой.
Августа медленно отвернулась от зеркала и в задумчивости сделала несколько шагов в сторону террасы. Открывавшийся отсюда вид никогда не мог наскучить. Серебристо-голубая искрящаяся морская поверхность, усеянная рыбацкими лодками и кораблями, размытый в утреннем мареве Халкидон, далекие белесые холмы с гребенками небоскребов, иглами труб и телевышек… Деревья сбегали вниз по холму древнего Акрополя к буроватым морским стенам, что отделяли дворцовый парк от сверкавшей на солнце Пропонтиды. В воздухе носились крики чаек и пряные ароматы сада, с которыми спорил морской бриз, пахнувший водорослями, свежей рыбой и, едва уловимо, пароходными дымками.
Наверное, если бы не эта картина, Евдокии трудно было бы привыкнуть к белому дворцу, построенному почти столетие назад. Он выглядел достаточно старомодно со своей лепниной на высоченных потолках, темноватыми альковами и бронзовыми люстрами. Но что делать! Прошли времена, когда каждая августа могла себе позволить перестроить жилище по собственному вкусу. Впрочем, труднее всего было выносить тишину этого уединенного уголка, куда почти не проникал шум огромного Города – за исключением, конечно, вездесущих чаек и сирен громадных кораблей, входящих в Босфор. Покой Евдокия не особенно любила, в отличие от мужа. Но, хвала Создателю, супруга василевса имела много способов делать свою жизнь интересной и насыщенной событиями.
Она бросила взгляд на часы в углу, и опять шагнула к зеркалу. Тень досады скользнула по ее лицу: осталось полчаса до встречи с синклитиками и прибывшими гостями, а она все еще не готова! Конечно, без божественной августы прием не начнут, но ей и самой не терпится увидеть всех – осталось лишь полдня, чтобы сделать ставки и заключить пари. Проэдр Синклита точно будет за зеленых: на этот раз возница – его племянник. Молодой Нотарас, безусловно, уже достаточно опытен, но точно ли можно надеяться на его успех? Дочь в последнее время твердит о Феотоки, но это, скорее, от увлечения. Вряд ли Василий выиграет, он ведь позже всех подал заявку на участие и был допущен к тренировкам. Хотя с лошадьми он и правда управляется отлично! Пожалуй, Нотарасу не уступит… Но, в любом случае, выиграть в заездах одного или двух дней это одно, а получить Великий приз Ипподрома – совсем другое.
Евдокия чуть нахмурилась. Похоже, дочь не на шутку увлеклась Феотоки, а это совсем некстати! Впрочем, скорее всего, просто блажь, которая скоро пройдет! Они с ним так отличаются по воспитанию и устремлениям… Разве что у Феотоки зажигательный нрав? Тогда, конечно, увлечение Катерины понятно – кое-какими чертами характера она слишком напоминала мать… В очередной раз застегнув на шее бриллиантовое ожерелье, императрица опустила руки и несколько мгновений смотрела в зеркало невидящим взглядом. По ее губам промелькнула печально-ироническая улыбка: хотя выходка ее юности, когда она, неудачно пошутив на балу, едва не лишилась царского венца, была страшной глупостью, плодом минутного увлечения, августа подозревала, что муж долго не мог забыть тот случай. Хорошо бы все-таки, если б у Катерины обошлось без подобных проделок!
Снова оглянувшись на сверкающее море, императрица, наконец, остановила выбор на алмазах. Подойдя совсем близко к зеркалу, она пристально всмотрелась в свое отражение. Тридцать пять лет! Времени почти не удалось оставить следов на «августейшем теле», как шутливо выражался царственный супруг: любая девушка могла бы позавидовать гладкой коже, покрывшейся за лето ровным персиковым загаром, свежему румянцу, розовым губам, чудесным густым волосам шоколадного оттенка… Но все же дочь уже почти взрослая! А давно ли восемнадцатилетняя эфесянка прилетела в этот Город, чтобы участвовать в смотринах, устроенных для выбора невесты императорскому сыну?..
Августа вздохнула и, в последний раз оглядев себя в зеркале со всех сторон, чуть вздернула подбородок и вышла из покоев. До начала приема оставалось всего несколько минут, и она рисковала опоздать, даже несмотря на бегущие дорожки.
Она обожала лошадиные бега, особенно Золотой Ипподром, который устраивался трижды в год – на день основания Константинополя, на праздник Спаса Нерукотворного и на Рождество Христово. На эти бега съезжался весь мировой бомонд, «Византий-аэро» пускал дополнительные рейсы, но и тогда самолетам порой случалось ожидать разрешения на посадку, кружа над Пропонтидой. Помимо самих колесничных бегов, публику ожидали цирковые представления, званые обеды, балы, круиз по Босфору, театральные постановки, ночные фейерверки и еще много всего веселого и интересного.
Несмотря на неформальную атмосферу, во время этих празднеств происходило множество деловых знакомств, нередко приводивших к выгодным контрактам. Но этим занимались в основном мужчины, а женщины развлекались – и, к счастью, для них хватало кавалеров, которым не нужно было решать слишком много серьезных вопросов: Ипподром собирал самых умных, самых блестящих и остроумных людей со всего света – знаменитых ученых и писателей, ректоров университетов и академий, лауреатов Константиновской премии… Здесь всегда было, с кем поговорить, кого послушать, с кем посостязаться в острословии – и августа расцветала в дни Ипподрома, как никогда.
«Феодор уже должен быть здесь», – подходя к большой приемной зале Магнавры, подумала Евдокия: постоянно обновляющийся список прибывших гостей в ее ноутбуке еще час назад показал, что великий ритор получил ключ от номера в гостевом дворце Кариан. Как жаль, что она так долго ничего не знала о творчестве Киннама и едва не пропустила такие прекрасные романы! Даже неудобно перед автором – они общаются на каждом Ипподроме, он всегда так блестяще развлекает ее… Поистине, в искусстве слова с ним мало кто сравнится даже из самых красноречивых здешних гостей! А он, оказывается, по-своему скромен – ни разу не обмолвился о своем творчестве. Но уж теперь она непременно поговорит с ним о его романах и попросит в подарок новый!
Григорий лежал на диване, закинув на его спинку длинные ноги в линялых штанах неопределенного цвета, и смотрел, как сестра вертится перед зеркалом, выясняя, хорошо ли на ней сидит новая ярко-красная блузка. Окна крохотной квартирки смотрели точно на запад, и, хотя дом находился в одном из самых престижных районов – на берегу Босфора и притом на второй линии от моря, – видом на пролив они любоваться не могли. Мало того, дневной свет заслоняла соседняя многоэтажка, поэтому в комнатах почти всегда горели белые лампы. В их свете Елизавета казалась вызывающе ярко одетой.
– Ну, как я тебе? – Она обернулась к брату с довольной улыбкой.
– Великолепна, неотразима, изумительна! Только что это ты такой цвет выбрала?
– Хороший цвет, чем тебе не нравится?!
– Слишком напоминает «Мега-Никс»! На работе насмотришься на эту красноту, аж в глазах рябит, да еще дома ты сверкаешь…
– Ну вот, вечно ты чем-то недоволен! – Елизавета капризно наморщила нос. – Что же мне теперь вообще не носить ничего красного? А если ты перейдешь на работу в «Рыбульку», как хотел, то прикажешь не носить голубое? Мой любимый цвет!
– Не, в «Рыбульку» не пойду. Работы там почти столько же, а платят меньше. Да «Мега» скоро ее забьет тут совсем или к Золотому Рогу вытеснит… во Влахерны куда-нибудь и туда дальше, за стену. Там народу поменьше, да и победнее, а тут у нас бойко, только и успевай подвозить рыбу и все прочее!
– Ну да, бойко, а как Ипподром начнется, так будешь ныть каждый день про толпы понаехавших варваров!
– Издержки производства! – Молодой человек пожал плечами. – Ты тоже ноешь про своих клиентов, что они то торопят, то тупят, и это далеко не три недели в году, как ною я, а раза три еженедельно. Так что будь эээ… снисходительна и все такое. Кстати, ты уже решила, на кого поставишь?
– На красных!
– А, вот почему ты такой цвет выбрала! – Григорий засмеялся. – Ну и глупо! Василь срежется, он же только год тренируется, а у зеленых и синих возницы опытные!
– Он выиграет, спорим?
– Да что с тобой спорить, Лизи? – Он лениво потянулся, одним рывком сел на диване и поглядел на сестру нежно и чуть насмешливо. – Жалко тебя даже, проиграешь…
– Ну, а что тебе-то, Грига? Я проиграю, а не ты! Ну как, спорим?
Лизи была странно возбуждена, и Григорий посмотрел на нее с любопытством.
– На что спорим-то? – спросил он.
– Если я выиграю, ты купишь мне кофемолку… которую мы видели у того старьевщика в Халкидоне, помнишь?
– Ха! Далась тебе эта кофемолка! Ну, ладно, а если проиграешь, тогда купишь мне подсвечник, который мы там же видели, помнишь, с драконами…
– Это с теми страшными мордами? Зачем он тебе?
– Устраивать романтические ужины!
– Романтические?! С поклонницами вампиров?
– Например!
– О-о… И с кем бы это? Погоди, я угадаю…
– Не угадаешь, ты ее не знаешь, мы с ней только недавно познакомились на ипподроме в Мамантовом.
– И ты ничего мне не сказал? Вот хитрец! Познакомишь меня с ней, ага? Посмотрю на твою новую пассию… Надолго ли?
– Отстань!
– Да у тебя ж больше трех месяцев любовь не длится! Ладно, не злись! Твое дело, что уж… Только ты всё равно проиграешь! Кофемолочка моя!
– Размечталась! Не выиграет твой Василь! Зря ты вообще по нему сохнуть вздумала. Подумаешь, пару раз цветы подарил! Я слышал, на него положила глаз сама принцесса, а если он выиграет, тебе же хуже – его пригласят на императорский обед и на бал, и вот там-то она его и заарканит…
– Замолчи! – Лизи чуть покраснела. – Он принцессе не пара, ее сосватают за парня из высшего света, вот увидишь! Помнишь фильм «Все могут короли», как там принцу воспитатель говорил: «Ни один король не может жениться по любви!»
– Это раньше было так, а теперь, вон, в Европе принцессы за кого только не выходят! Одна за тренера, другая за бармена…
– Так это в Европе, а у нас-то!
– А у нас зато бывает выбор невесты! Правда, принцесса – не парень, для нее такого не устроят… Слушай, а было бы прикольно! – Григорий оживился. – Выбор жениха для принцессы, смотрины, самые красивые молодые люди Империи…
– Да, и тебя бы непременно туда взяли! – съязвила Лизи. – Не, я не хочу сказать, что ты лицом не вышел, но, сам понимаешь, кто они и кто мы… Нас туда никогда не позовут!
– Вот же как ты всё выворачиваешь сразу! – возмутился Григорий. – Да мне не нужна эта принцесса! Она фу-ты ну-ты какая умная! Лекса же с ней в одном классе учился, так говорит: всегда чувствовал себя туповатым рядом с ней. А я себя рядом с ним туповатым чувствую, так что… Мне с ней, небось, и поговорить не о чем будет!
– Да ладно тебе, никакой ты не туповатый! Нормальный парень… Ну, диссертаций мы с тобой не пишем, да, но не всем же их писать! По-моему научная степень вообще дурно влияет на ее носителя. Вон, у нас в «Гелиосе» Бирсис как защитился, так сразу такой важный стал, и не подходи! «Вы не умеете правильно выразить свою мысль, потому что у вас не развито пространственное мышление, поэтому я не в состоянии вас понять…» Ага-ага, а у него пространственное мышление развито! То-то он на той неделе так напорол со схемами и подключением! И главное, я ему ведь всё объяснила, написала, нормальным греческим языком… А кто виноват оказался? Доктор наук с развитым пространственным мышлением? Ничего подобного – его соседки, которые, оказывается, слишком громко обсуждали «посторонние вопросы» и мешали ему сосредоточиться! Фу, терпеть не могу, когда начинают так раздуваться! Можно подумать, свидетельство о защите это такая волшебная бумажка, которая враз делает ее обладателя на порядок умней простых смертных!
– Да черт с ними, с диссертациями! Я вообще не об этом хотел, а о том, что принцесса, говорят, девчонка еще та, с характером, и если ей что-то в голову втемяшится, она так сразу не отступится. В общем смотри, Лизи, соперница у тебя ого-го какая!
– Ничего, зато у меня есть… – Елизавета взяла со стула сумочку, вытащила оттуда две карточки цвета морской волны, на которых золотисто блеснуло изображение четверки коней, запряженных в колесницу, и помахала перед носом брата. – Два билета, тебе и мне, на все заезды!
– Ничего себе! Откуда?!
– Василь подарил! И сказал, чтоб я за него болела! Ну что, съел? А ты говоришь – принцесса!
– Н-ну… Что ж, неплохо, признаю! Но смотри, этот забег только начинается, повернуться по-всякому может…
– Ничего, вот и поглядим, чья возьмет!
Стоя в освещенной голубоватым светом крипте перед большой мозаичной иконой Богородицы «Живоносный Источник», Благодарья смотрела на золотых рыбок, медленно плавающих по мраморному бассейну, и размышляла. Со дня прилета в Константинополь она вообще только и делала, что удивлялась и размышляла, размышляла и удивлялась. Здесь все настолько отличалось от той жизни, к которой она привыкла на родине, что если б ей до приезда сюда кто-нибудь рассказал о подобном, она бы приняла это за фантастику.
Чудеса начались уже в аэропорту, где ее встретила улыбчивая рыжеволосая девушка, одетая по-светски, хоть и в длинной юбке, к тому же без платка на голове и коротко подстриженная. Благодарья оторопела, когда она представилась послушницей Иларией, «а лучше просто Лари». За рулем автомобиля, куда погрузили саму гостью и ее нехитрый багаж, сидела сероглазая худенькая монашка, которая тоже радостно заулыбалась ей, представилась Амфилохией, спросила, как прошел полет, удивилась:
– Какое имя у вас… интересное. – Она наверняка подумала: «странное». – А можно мы будем звать вас просто Дарьей? или Дари?
– Дари, Дари! – Илария захлопала в ладоши. – Этак удобней и веселей! Матушка Фило всегда хорошо имена сокращает! Ты будешь Дари, а я Лари, вот как здорово!
– А нас не перепутают? – Благодарья несмело улыбнулась, с непривычки медленно выговаривая греческие слова.
– Не-е, я же рыжая! – Илария рассмеялась. – А если и перепутают, так это еще веселее!
Вот что сразу поражало: здесь веселость совершенно не считалась чем-то греховным, неподобающим монаху – все выглядели радостными, приветливыми, шутили, в том числе сама игуменья мать Феофано, не было ни нарочитой чопорности, ни постоянно опущенных глаз, ни постных лиц. В первые дни Благодарью даже часто спрашивали, не случилось ли у нее чего-нибудь, а когда она отвечала «нет», весело удивлялись: «Прости, Дари, просто я смотрю – ты такая унылая стоишь!» Они называли это унынием, а в той обители под Хабаровском, где она подвизалась, такой настрой считался «спасительной печалью по Боге»… Когда она рассказала об этом Иларии, которая с первого дня стала ее гидом – показывала все в монастыре, рассказывала об их жизни, отвечала на вопросы, – та страшно удивилась:
– Чего ж тут спасительного – ходить дуться на всех и все?! На унылого поглядишь – и самому грустно станет, а с радостным поговоришь и сам духом воспрянешь! Нас матушка учит, что перед Богом надо наедине плакать и печалиться, для того и келейная молитва, а на людях нельзя быть мрачным! А отец Никодим всегда говорит: «Мы такому великому Царю служим, как же нам грустить? Надо радоваться, что Он сподобил нас служить Ему!» У нас мрачных даже и не приняли бы вовсе в монастырь! К нам ведь сюда всякие люди ходят, паломники, интересующиеся монашеством… Если мы все будем угрюмые ходить, так они посмотрят и подумают: ну, монашество это что-то вроде тюрьмы, – да и не придут сюда больше. Это же грех – людей от обители отпугивать!
– Не знаю! – Благодарья вздохнула. – Я тебя слушаю, Лари, и вроде ты права… Но у нас там совсем всё не так! Я вот тут у вас живу, и мне так легко, так радостно… А у нас так не принято! Если бы ты… или вообще любая ваша сестра к нам приехала, вам бы наверняка у нас тяжело показалось. Ты вот все время смеешься, и другие сестры часто, и мать игуменья, а наши бы смутились: как это монахини такие веселые?
– Почему?!
– Ну, путают у нас угрюмость с благочестием… Им кажется, радоваться – это несерьезно, недуховно. А уж смеяться – вообще чуть ли не нарушение обетов!
Лари весело засмеялась, а потом вдруг посерьезнела и спросила:
– Но как это так можно жить без радости?
«А вот так, – думала Благодарья. – Живут и даже не помышляют, что можно жить иначе и спасаться!»
До приезда в Империю она не могла и вообразить, что монастырь может быть таким… демократичным. Послушницы тут ходили в мирской одежде, без головных уборов, только в храме стояли в платках, посильно участвовали в богослужении и в работах, но могли при желании отлучаться домой к родным, а некоторые продолжали учиться в институтах или писать диссертации. По словам Иларии, никто здесь не торопил с постригом и он не являлся наградой за «выслугу лет»: в обители позволялось жить сколь угодно долго, пока окончательно не определишься внутренне, хочешь ли посвятить себя монашеству; если же послушница понимала, что у нее нет твердого настроя на эту жизнь, и уходила, никто не смотрел косо и не осуждал за греховность и недуховность.
– Я вот тут два года уже, – сказала Лари, – но пока не знаю, останусь ли… Я послушания-то всякие люблю и службы тоже очень, а вот молиться по ночам… духу не хватает!
Еженощная келейная молитва, предстояние Богу один на один, была обязанностью каждой постриженной сестры, главным стержнем всей жизни: именно это становилось пробой духовного настроя, а не бесконечные послушания, работа, поклоны и внешнее смиренничанье. Здесь никого не ставили на какое-либо послушание «в наказание», никто не имел особых привилегий. В трапезной, например, все ели одно и то же, хоть игуменья, хоть служащие иеромонахи, хоть епископы: приехавший на Преображение в обитель Никейский владыка ел те же самые рис, овощи и рыбу, что и прочие сестры, а огромный пирог с вишней, принесенный кем-то из паломников, разделили поровну на всех, не исключая самых молодых послушниц. Еду накладывали сами, кому сколько нужно. В качестве питья на трапезе обычно подавался чай, соки или компот, а в пост – только вода; в дни ослабления поста ее разбавляли хорошим вином, но на послушаниях сестры всегда могли сварить себе кофе. Матушки, занимавшиеся переводами, например, пили кофе со сладостями в течение всего рабочего дня, но были и такие, кто ничего не вкушал помимо трапезы – однако при этом никто ни за кем не следил и никто ничему не удивлялся.
Занятия монахинь еще больше поразили Дари – через неделю пребывания в монастыре Живоносного Источника она уже привыкла к новому варианту имени. Большинство сестер имели высшее образование, многие знали по несколько языков; Лари сказала, что в обители, по установившемуся обычаю, до окончания института никого не постригают. Монастырь имел свое небольшое издательство, несколько сестер занимались переводами святых отцов с древнегреческого на новогреческий и даже на европейские языки. Конечно, при монастыре были и сад, и огород, и небольшая оливковая роща, и овцы с курами – земельный участок, начинавшийся сразу за городской стеной, позволял держать хозяйство, – но на этих послушаниях работали те, кому они нравились, а для тяжелых трудов в обитель приглашали наемных рабочих. Общим правилом было: каждый должен делать ту работу, к какой больше способен, которая ему по душе и где он может быть полезен. Когда же наставала необходимость общих и срочных работ – например, по сбору оливок, – на них шли все сестры без исключения: и игуменья, и ее келейница, и ученые монахини, и иконописицы, и юные послушницы, – все работали весело и дружно, а после возвращались на свои обычные послушания.
«Почему у нас все не так?! – думала Дари. – И почему здесь при всем этом… либеральничанье, как сказали бы наши, ощущается истинная монашеская жизнь, дух радости о Христе, а у нас – какая-то мрачность, натужное благочестие, все эти поклоны, перебирание четок напоказ, „простите-благословите“, выслуживание перед игуменьей и старшими матушками… и при этом так редко ощущается, что действительно служишь Богу?! Скорее, выходит, не Богу, а Великому Завхозу – так набегаешься за день, что уже не до службы – скорей бы отстоять-отчитать – и тем более не до книг, а только бы до подушки добраться!..»
С каждым новым днем жизни в Константинополе ей становилось все обидней за свое отечество – и в то же время все меньше хотелось туда возвращаться…
– Да-ари! Ты здесь? – зазвенел сверху голос Иларии, раздались легкие быстрые шаги по лестнице, и рыжая девушка с улыбкой спустилась в крипту. – А, на рыбок смотришь? Я тоже ужасно люблю на них смотреть, в первый месяц, как сюда поступила, часто тут торчала, – она засмеялась. – Смотри, смотри, видишь, вон плывет такая золотистая, светлая, в белую полоску? Вон теперь какая здоровая выросла, а я ее помню еще ма-ахонькой! Слушай, у меня сногсшибательная новость! Идем наверх, скоро уже вечерня, посидим на скамеечке, я расскажу, что мать Евстолия мне сказала!
Они поднялись из прохладного подземелья на разогретый солнцем двор и сели на скамью в тени развесистого гранатового дерева.
– Ну вот, – с сияющим видом затараторила Лари, – у матушки Евстолии брат есть, Василий, он такой, знаешь, классный! Он тут бывает у нас на службах, может, даже завтра придет… Ну вот, он лошадьми увлекается с детства, и весь этот год тренировался, чтобы в Золотом Ипподроме участвовать…
– Золотом Ипподроме?
– Да, это самые большие тут бега, бывают трижды в год, император устраивает, зимой, весной и вот сейчас после Успения, завтра начнется. «Золотой» – это старинное название, еще в средние века появилось, только в те времена так назывались бега после Пасхи, они один день длились, а теперь три раза в год по целой неделе, о, такая программа всегда, по телевизору показывают, бега каждый день с утра, а потом во Дворце приемы всякие, балы… Приезжают гости со всего мира! Я еще когда в школе училась, бывала с родителями на этих бегах, ужас, как там все интересно! Мы тогда даже денег выигрывали! Ну вот, в общем, Василь на этом Ипподроме тоже выступает, и ему билетов выдали бесплатно, чтобы знакомым раздать, а он в обитель два передал, и мать Феофано решила: раз ты у нас в гостях, то тебя и надо туда сводить, а сопровождать тебя буду я! Представь, как классно! – Лари захлопала в ладоши. – Вот повезло тебе! Да и мне тоже!
Ошеломленная Дари сначала даже не могла ничего произнести. Она уже успела привыкнуть к либеральным порядкам обители Источника, к послушницам в мирской одежде и без платков – и для нее тоже нашли обычное цветное платье, а подрясник с апостольником, в которых она приехала, были убраны в шкафчик в ее келье, – но ходить на такие развлечения как лошадиные бега?!
