Клубника под хреном

Авдюха, ВГИК, «шпагат»

Сидим как-то на террасе флигеля, чаи гоняем. К калитке подкатывает огромнейшая фура. Как она смогла протиснуться вдоль узкой улочки, разделяющей участки, при этом не свалив ни одного забора, уму непостижимо!

Из кабины вылезает Лёха, тащит за собой девицу.

– Вот, на смотрины из Киржача привез племяшку. Авдюха, поздоровайся с деканом. Командир, возьми ее во ВГИК! Артисткой хочет стать. Куплеты Пушкина чешет наизусть, поёт, как Зыкина, на «шпагате» фокусы показывает. А ну, покажь, Авдюха! – Требует Печенкин.

– Да ты чё, дядёк, совсем с катушек съехал? – Упирается Авдюха. – При всех садиться на шпагат?!

– Говорю, покажь! – Командует Печенкин.

– Тогда пусть отвернутся. Я стесняюсь.

Я остановил Авдюху:

– Авдотья, никаких шпагатов! Садитесь с нами чай пить и расскажите о себе.

– Пусть дядя Леша сам расскажет.

– Коза упрямая! – Злится Лёха.– Командир, плесни маленько.

Махнув стакан, Печенкин приступает к рассказу о племяннице.

– Авдюха – сирота. Живет у тетки в Киржаче. В прошлом годе закончила культпросветку. Вот, решил ее во ВГИК пристроить, пусть дальше учится. В сентябре её во ВГИК свезу.

Но во ВГИК Авдюху Лёха так и не привез.

– Понимаешь, – объяснил потом Печенкин. – Тётка выскочила замуж за барыгу…

– За барыгу?

– Ну, за бизнесмена. – Он в Москву её забрал и Авдюху с собою прихватил. Поступать во ВГИК девка расхотела. Пошла работать в цирк: на шпагате фокусы показывать. На кой ей хрен кино?!

Филипп

Увлекшись Лёхой, я допустил бестактность, не вспомнив о Филиппе. А ведь Филипп достоин отдельного рассказа.

Наш беспородный «дворянин» был храбрым малым. Но вот кого панически боялся – так это коммунистов. Филипп не отличался дисциплиной и допускал собачьи вольности. Все попытки призвать его к порядку были тщетными. И я пошел на крайность. Мне, как члену партии и одновременно декану, принудительно оформили подписку журнала «Коммунист».

Естественно, журнал я этот не читал, а стопкой складывал на антресолях. Вот он-то, этот «Коммунист», меня и спас. Как только пёс наглел, я скручивал «Коммуниста» в трубку и, точно палкой, начинал лупить Филиппа по загривку. И кричал при этом: «Коммунист»! Филипп мгновенно затихал и заползал под стол. Этот метод я и на даче применил.

«Коммунист! Коммунист»! – Разносилось по участкам. Истошный вой Филиппа мгновенно обрывался.

– Алик, не трепи всуе слово «коммунист»! – Ругал меня Иосифян. -

Учти, ты навлекаешь на себя большие неприятности! Говорю тебе, как друг и твой сосед…

Доброе слово не только кошке, но и псу приятно. Филипп запомнил, как Иосифян встал на его защиту. И отблагодарил его.

В жаркий полдень, прихватив с собой Филиппа, мы с двоюродными братьями, которые строили для нас «Сказку», приезжаем на Шерну купаться. На берегу лежит Иосифян и, прикрыв лицо своим знаменитым соломенным «сомбреро», сладко дремлет.

И тут мы видим, как из кустов появляется змея и ползет к профессору. Мы от страха деревенеем.

Филипп, сорвавшись с места, бесстрашно бросается к змее.

На пляже – паника. Купальщики, сверкая пятками, бегут к реке, ныряют в воду.

Змея шипит и задирает голову. Филипп клыками вонзается в змею и треплет, точно курицу.

Мы, испытывая ужас не столько за судьбу Иосифяна, сколько за судьбу Филиппа, не смеем шелохнуться.

С лица спящего Иосифяна слетает шляпа. Перед его глазами – страшные змеиные глазницы. Филька оттаскивает змею в кусты и там с ней расправляется…

P.S. Дальнейшие события, связанные с Дачей, находятся в процессе написания.

Из журналистского блокнота

Рассказ НИКОЛАЯ КУЗЬМИЧА БОДЯГИНА (Конец шестидесятых)

(Интернат для инвалидов Великой Отечественной Войны. Жиздринский район Калужской области)

От нашего комбата поступил приказ: взять безымянную высотку посреди степи. На кой хрен она ему сдалась, эта высотка? Торчит, как чирь на жопе. Ну и пусть себе торчит. Но приказ начальства обсуждать не велено. Пошли на штурм. Ну, оседлали мы эту высотку. Мне мизинец сковырнуло на ноге. Отвезли меня в санбат. Лежу на койке, вся ступня в кровище, стону и матюгаюсь. Тут заявляется комбат:

– Ну что, Бодягин, жив?

– Пока не помер, – говорю, – вот только без мизинца на ноге.

– И без мизинца проживешь. Невелика потеря. Ты женатый?

– Женатый. Только на кой теперь я сдался своей крякве – селезень подранок без мизинца?

– Женатый ты, Бодягин, а дурак! – сказал комбат. – Зачем ей твой мизинец на ноге? Ей твой другой мизинец нужен.

– Обижаете, товарищ капитан. Другой мизинец у меня поболе черенка сапёрки!

– Вот и береги его, Бодягин. – Комбат достал пачку «Беломора». – Победим, домой вернешься, пригодится. Куришь?

– Ежели угощают, то курю.

Затянулись.

– Товарищ капитан, у меня вопрос к вам. Разрешите?

– Задавай.

– На кой сдалась нам эта чёртова высотка?

– Да не на кой! – Признался капитан. – Из дивизии пришел приказ. Ну и полезли. Наших восьмерых поубивало. А потом опять приказ: «Слезайте, хлопцы. Операцию отставить!». Ну, мы с неё опять сползать. Семерых еще скосило.

– А пятнадцати зазря погибших вам не жалко?

– Жалко у осы в заднице. Не тужи, Бодягин. Россия без них не обеднеет. Бабы снова нарожают.

От этих слов меня перекосило.

– Комбат, ты рассуждаешь, как фашист.

У капитана побелели скулы, глаза налились кровью.

– Да как ты смеешь, гнида?! Да я в штрафбат тебя сошлю! – Он вскочил со стула и со всего размаха запустил его в меня. Вдобавок к искалеченному пальцу на ноге я лишился трех зубов.

…Спустя неделю я был уже в шрафбате, и в первой же атаке немецкая граната мне вдребезги разворотила ногу. Левую, ту самую, с мизинцем. А вслед за ней и правую. В результате остался без обеих ног.

Бодягин потянулся за баяном, растянул меха, запел:

Дымилась роща под горою,

И вместе с ней горел закат…

Нас оставалось только трое

Из восемнадцати ребят.

Как много их, друзей хороших,

Лежать осталось в темноте –

У незнакомого посёлка

Бодягин отложил баян, спросил меня:

– Браток, ты, случаем, не прихватил с собой бутылку?

– Прихватил.

– Наш человек, хоть и журналист! – И достал из-под подушки кружку. – Плесни глоток. В горле пересохло и в душе горит.

Выпил, крякнул.

– И себе налей.

Отказать старому солдату инвалиду я не мог…

Из рассказа ЕГОРА ВОЛОБУЕВА (город Вязьма Смоленской области)

Ночью выхожу из кабака. Естественно, поддатый. Вижу молодую бабу.

– Ты чья?

– А вот ничья! – Отвечает баба.

– Тогда будешь моей, – и развернул ее к себе.

– Ты как хотишь? – Спрашивает баба. – С боем, аль без боя? Без боя не отдамся. Ты мне не муж.

– Согласен, – говорю. – Но учти, у меня кулак литой.

– Не стращай. Стращали.

– Ну, тогда гляди!

– Гляжу, – смеется баба и нагло смотрит мне в глаза.

Стянул я оба сапога, размотал портянки, залез в кусты и расстелил их на траве.

– Поди сюда!

Пришла:

– Ну, вота я. Чё дальше?

И тут я слышу треск в кустах. Шмонают дружинники с фонариком.

– Вы чем здесь занимаетесь?!

– Пикник у нас.

–А почему ты без сапог?

– Решил стриптиз устроить для подруги.

– Да ты еще к тому же и бухой! Собирайся в вытрезвитель!

– Портянки брать?

– Поедешь без портянок. Догола разденем, стриптиз покажешь на зассанной клеенке.

– А бабу брать с собой?

– Не надо. Без бабы обойдешься. Вставай, давай, поехали!

Я на прощанье бабу придавил к себе.

– Как тебя зовут?

– Для своих я – Зойка, для чужих – Изодьда.

– Зойка, – говорю я ей, – прихвати портянки, завтра я на них тебе стриптиз продолжу.

Из рассказа Ефима Шварцмана (г.Маалот, Израиль)

Кто бы мог подумать! Софочка Каплан выкинула номер – изменила мужу. Обидно было не за то, что изменила. Молодая неопытная женщина, потеряла голову. А казнить себя потом было уже поздно. Ну, случилось. А за то обидно, что отдалась старому козлу стоматологу Вайнштейну. Да когда и где?! В Суккот, в еврейский светлый Праздник кущей, в шалаше. Скажите мне, как после этого войдет в него приличный человек?

Ефим, порядочный, примерный семьянин, о случившемся узнал от соседа Николая Фомича, который поздней ночью, возвращаясь из гостей, услыхал из шалаша (сукки) подозрительные звуки. (В сукке в течение праздничной недели евреи изучают Тору, молятся, принимают пищу, спят или отдыхают).  Николай Фомич осторожно заглянул в сукку, да так и замер на пороге.

Софочка лежала на пальмовых ветвях и вяло отбивалась от Вайнштейна.

– Да как же так?! – Воскликнул Николай Фомич. – Евреи, а такое позволяете себе?! Побойтесь Бога вашего!

Об измене Софочки Николай Фомич утром сообщил Ефиму. Расстраивать соседа на ночь не решился.

– Где это случилось? – У бедного Ефима плетьми повисли руки.

– В сукке. Ну, не сука после этого твоя жена?!

– Николай, научи, что я должен сделать?

– Выпороть ее, как сидорову кОзу.

– Выпороть?! Софочку я пальцем никогда не тронул.

– Да мужик ты или не мужик? – возмутился Николай Фомич.

И тут Ефим, действительно, как баба, разрыдался.

– Ну, знаешь! Ты и вправду не мужик, а баба!

Софочка клялась супругу, что ему не изменяла. Последовать рекомендации Николая Фомича (чтобы еврей порол супругу?!) Ефим напрочь отказался, и за советом отправился с женой к раввину.

– А что, раввин святой? – Воскликнул Николай Фомич. – Ага, держи ширинку шире! У него стручок хоть и обрезанный, а все равно на чужую бабу шевелИтся.

Согласно Ветхому Завету раввин провел эксперимент: опустил в глиняный сосуд со святой водой цветок скинии, велел женщине произнести молитву и выпить эту воду. Если женщина виновна, то живот ее раздуется, а бедра уменьшатся в объеме. Если не виновна, ничего не произойдет.

Софочка залилась слезами, упала на колени, стала целовать башмаки Ефима и во всем ему призналась.

– Мудрый ребе, скажи, как нам поступить? – Спросил Ефим.

Раввин задумался, печалью оглядел жену-блудницу и ответил так:

– Дочь моя, ничего хорошего от меня не жди. Ибо гласит Второзаконие Ветхого Завета: Если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно предать смерти обоих: и мужчину, лежавшего с женщиною, и женщину, лежащую с чужим мужчиной. Если будет молодая девица обручена мужу, и кто-нибудь встретится с нею в городе и ляжет с нею, то обоих их приведите к воротам того города, и побейте их камнями до смерти: отроковицу за то, что она не кричала в городе, а мужчину за то, что он опорочил жену ближнего своего.

Так и передай своему дантисту.

Софочка, лишившись чувств, повисла на мужниных руках.

– Ребе, а что мне прикажешь делать? – Растерянно спросил Ефим.

Раввин ответил так:

– В Послании Коринфянам говорится: Во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа. Муж оказывай жене должное благорасположение. Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержаньем вашим.

– Софочка, ты слышишь? – Растолкал жену Ефим. – Лично я готов принять тебя в постели. А ты готова?

– Готова, милый. Если ты меня простил!

Ефим, не спуская с рук жену, вышел с ней из синагоги и, не дожидаясь ночи, понес ее в постель…

Из рассказа Михаила Хохрякова, поведанный после совместного распития «Московской», как только завершилось интервью (Поселок Красносельский Динского района, Краснодарский край).

– Мой тесть – тот еще ходок на букву «Б»! Я ему в подметки не гожусь. Старый хрен, а гвоздь не заржавел.

Говорю жене:

– Ну и папашка у тебя!

Отвечает:

– Завидно? А у тебя не гвоздь, а сопля висячая.

Ну, не сволочь?! Сколько сил на нее угрохал! А зачем старался? Одни попрёки. И так не так, и так не эдак! Поверишь, я в койку к ней теперь не залезаю. Сплю на раскладушке в кухне. Руку протяну, открою холодильник, достану Жигулёвского. Лежу себе, мечтаю. Планы завтрашние строю. С утрева – рыбалка. С мужиками посидеть на берегу. Костерок, бутылка, трали-вали… Сидим без удочек. На кой они, когда последнюю плотву позапрошлым летом потравили! Зато у баб у наших – праздник. Наконец, мужиков отвадили от рыбалок-пьянок. Не понимают дуры – это рыбу можно потравить, а мужиков от речки никакой потравой не отвадишь. Да и сдалась нам эта полудохлая плотва! Зашел в сельпо, купил бутылку, частика в томате – вот и вся рыбалка. Частика из банки выгреб и кошке бросил. От него керосином прёт. А томат себе оставил на закуску к водке.

ЖЗЛ: «РУВИМ ФАЙНШТЕЙН». Небольшая выдержка из 7-й главы.

«…Чтобы не жег позор за бесцельно прожитые годы» (Николай Островский).

Георгий Суздальцев позора никакого не испытывал, потому как жизньпрожил аккуратную и тихую, и никаких высоких целей себе не ставил. Всю сознательную жизнь трудился скромным слесарем в автомастерских, а когда ушел на пенсию, тихо, незаметно умер. А вот РУВИМ ФАЙНШТЕЙН, его земляк в поселке «Красные кресты», цель высокую имел, от того и плохо кончил.

Мечта Файнштейна – непременно стать ЗАВХОЗОМ (Заведующий хозяйством) местной птицефермы. «ЗАВЕДУЮЩИЙ ХОЗЯЙСТВОМ – ЭТО ЗВУЧИТ ГОРДО!» – Повторял Рувим. И разубедить его было невозможно. Уж так старался, что селезёнку надорвал. Так и жил без селезёнки. Зато в груди билось сердце беспокойного романтика!

Мужики его осаживали: «Ну, куда тебе, Рувим, с твоим пятым пунктом, да еще без селезёнки, лезть в ЗАВХОЗЫ?!». Но безселезёночный Рувим своей высокой цели все-таки добился и завхозом стал!

«Ох, гляди, Наумыч, у нас в посёлке народ завистливый и подлый. Беды бы не накликать!». И точно, как глядели в воду. Кто-то подпустил на ферму красного петуха. Загубили 845 куриных душ. А виноватый кто? Завхоз еврей. К разбирательству подключили областное КГБ. В результате раскрыли еврейскую заговорщицкую группу. Хотя, какая, на хрен группа, когда на весь совхоз – один единственный еврей Файнштейн, да и у того жена хохлушка.

По посёлку слух прошел, что будто бы Рувим обратился с жалобой к самому еврею Кагановичу. Тот письмо Файнштейна Маленкову показал. «Георгий, следует ли на этом факте раздувать антиеврейскую компанию?». «Пока повременим, пожалуй» – ответил Маленков. Срочно позвонил в газету «Правда» и приказал изъять из номера карикатуру Кукрыниксов, на которой был изображен горбоносой пейсатый поджигатель с факелом в руках, подбирающийся к совхозному птичьему курятнику.

Но, так или иначе, Файнштейна с завхозной должности попёрли и перевели в подсобные рабочие. Файнштейн, как и положено подсобному рабочему, по-чёрному запил. Да так, что превратился в алкоголика. На этой почве у Рувима началась белая горячка. Загремел в психиатрический диспансер. Оказался в нем единственным евреем. Доктора бились с ним четыре месяца, но всё безрезультатно. Так и остался в психдиспансере, пока его не схоронили….

ВАНЕЧКИН ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (село Подгузники, Жирятинский район Брянской области

Ох, и падкая была на это дело Клавдия Сергеевна! Дорвётся, из рук не выпустит, пока все соки из тебя не выжмет. А удовлетворится, говорит:

– Ну, поспи, поотдыхай. Устал, поди. Гляжу я, Ваня, на тебя и удивляюсь – откуда в тебе что берется. Худосочный, точно хлыст. А болт работает, как поршень паровозный. Ну, спи, давай. Я тебя хуфаечкой прикрою. Спи, соколик, спи.

Шторку на окне зашторит, рядышком присядет.

– Херувим ты мой. Мне Боженька тебя послал.

Да какой там Боженька?! Райком прислал по комсомольской разнарядке. Картофель убирать. На постой нас по семьям расселили. А мне досталась холостая – Клавдия Сергеевна. Чесальщица на ткацкой фабрике. Не сказать, что молодая. Тридцать с хвостиком. А мне в тот год всего-то двадцать три исполнилось. Ну, друг к дружке присматриваться стали, притираться. А на третий день сошлись. Она намекнула, я не отказался. Стали в общей койке спасть.

Вечером с поля возвращаюсь, а она уж на порожке поджидает. В горнице всё прибрано. На столе – графинчик с водкой, огурчики соленые, селёдочка в луковых колечках, разносолы на тарелках, на печи в глиняном горшке томится мясо. Не жизнь, а рай земной!

– Сыми рубашку-то, я тебе над тазиком из ковшика полью.

Умылся, фыркаю от удовольствия. Она мне полотенце махровое подносит, китайское, с фламингами. Сама в лёгком сарафанчике, грудя почти наружу, налитые, сочные, как астраханские арбузы.

Отвечеряли. В спальню перешли. Клавдия Сергеевна подушки взбила, простыню крахмальную поправила. Халатик скинула.

– А бюстгальтер с меня сымешь сам.

Легла на спину, руки разбросала.

– Ну, ложись, соколик, поласкаемся.

И пошло-поехало!

Как-то в койке я спросил ее:

– У тебя мужчины были до меня?

– Дурачок ты, хоть и городской! А куда без них-то? Ну, конечно, были.

– Сколько?

– А я считала?! Сколько было – все мои. Был один, начальник цеха моего, Николай Кузьмич. Пожилой уже, а как начальнику откажешь? Семейный, детишек трое, жена красивая, на двенадцать лет его моложе. Корю его: «Ну, на что тебе я?».

– А он?

– Чужая баба сахаристей, – отвечает.

– А где сейчас он?

– Прошлым летом на рыбалке утонул. На крючок огромный сом попался. Сом в воду затянул его и за собою утащил. Дружки на помощь. Да куда им? В стельку пьяные. Матюгаться стали, и давай стращать сома. А у того ушей-то нет, не слышит. Из района комиссия приехала и заключение дала: «Несчастный случай». С тем Николая Кузьмича и схоронили. С оркестром, речи говорили. Лучшим чесальщиком назвали.

Как-то в койке я спросил у Клавдии Сергеевны:

– Растолкуй мне про чесальный цех. А то я без понятия.

Отвечает:

– Пряжу чешем – лён, волос, шерсть. А если перебой с продукцией, языками чешем.

…Дальше с Клавдией Сергеевной связь у нас порвалась. Наш отряд стали посылать в другой совхоз. А там свои истории. Еще приедешь, расскажу. Только не забудь бутылку прихватить. Без нее рассказывать не стану.

ВАЛЕНТИНА ЗАГОРУЙКО (Село Молодогварейка Краснодонского района Луганской области, Украина)

– Я вам могу задать вопрос интимного характера?

– Задавайте.

– Если молодой мужчина оказался с молодой особой в одной постели и не проявляет к ней никакого интереса, что можно сказать о нем?

– Я всего лишь журналист, а не сексопатолог. Вы ставите меня в тупик.

– Не только вас, но и самую себя. Дело в том, что этой молодой особой оказалась я. Где-то через месяц я его увидела на рынке, возле ларька «Союзпечать». Он покупал газету «Правда» и журнал с названьем «Коммунист». Узнал меня и говорит: «Мы с вами, кажется, уже встречались? Только вот не вспомню, где». Ну, не сволочь импотентная?! Я его убить была готова, прямо здесь, возле газетного ларька. Вышли с ним на рыночную площадь, он в чайную меня повёл. Сидим под фикусом за столиком. Он меня спросил: кто я?

– Швея на фабрике. А вы кем будете?

– Я завуч школы имени Олега Кошевого из соседнего села. Был к вам приглашен на торжества по случаю слияния вашего совхоза имени Ульяны Громовой и нашего – имени Олега Кошевого. Как оказался в одной постели с вами, извините, я не помню. Бес попутал или горилка виновата. Вообще-то я не пьющий, а тут… Вас как зовут?

– Таисия, а вас?

– Вадим Ксаверьевич. Но для вас, давайте без формальностей, – Вадим.

– Мне, конечно, неудобно, но хочу у вас спросить, Вадим. По какой причине вы тогда не тронули меня? Признаться, я в первый раз столкнулась с таким поведением со стороны мужчины.

– Дело в том, – говорит Вадим, – что я член партии. А у нас в Моральном кодексе записано: «С чужой женщиной не прелюбодействуй».

Я оторопела:

– Вы как белая ворона среди партийцев! Не все у вас такие. Я по собственному опыту сужу.

– В семье не без уродов… Назовите мне этих отщепенцев. Уверяю вас, свои ряды мы постараемся от них очистить!

Я засмеялась:

– У вас метёлок и граблей на них не хватит.

– Вы скептик, – говорит Вадим.

– Такого принципиального и благородного мужчину в своей жизни я встречаю первый раз, – призналась я Вадиму.

Мы вышли из чайной, а расстаться я с ним не в силах. Да, и как мне показалось, – и ему со мной тоже.

И вспыхнул между нами такой роман, что я не знала, куда деть себя от счастья! Мы уже двенадцать лет, как вместе. Он с меня каждую пылиночку сдувает, а я с него. Я ему двоих мальчишек нарожала. Если есть на свете Бог, в ножки ему низко кланяюсь. Начала расти по профессиональной линии. Поднялась до заместителя начальника заготовочного цеха. Вы не поверите: у меня голоса сроду с детства не было, а тут вдруг запела! Да так запела, что меня люди приходили в клуб послушать. «Русланова, как есть Русланова! Ей в Москве бы петь, в оперном театре»! А на кой Москва мне вместе с оперным театром? Правда, в клубе не пою уже. Семейных дел по горло. А вот дома, нет-нет, да и запою. Мою пол или у плиты вожусь, и пою сама себе. С Вадимом мы, не смотря на годы, точно голубки. Вечерами самовар раздуем, на диване рядышком усядемся, и воркуем. Детей во двор спровадим футбол гонять, а сами говорим, не наговоримся. До чего же интересно с ним! Он мне – про международные события, я ему про цех свой говорю. Ой, только б не было войны…

ВЯЧЕСЛАВ ЗАБОРЦЕВ (Алтайский край, Волчихинский район, село Зарядье)

На пикнике отдыхать умаялись. Передышка. Полегли вокруг костра. Задницей – к земле, глазами – к небу. Глядим, как в синем небе табунятся облака. Каждое на свой фасон. Затеяли игру: выбираем облако, которое пофигурестей. Объявляем конкурс на фантазию – каждый предлагает что-нибудь своё. Победителю – персональная бутылка. Идем по кругу. У женщин – домашние животные: овца, коза, корова, лошадь. У мужиков – своя тематика. Бабы в разных позах и конфигурациях. Худые, толстозадые с большими сиськами. С кудряшками на голове, а у другой – на все стороны косы развеваются. Небеса набиты титьками. А то, глядишь, – беременная баба выплывает. Огромная, в пол неба. Облака пластаются на небе и плывут себе, плывут. Только что плыла толстуха, а дунул ветерок, глядишь, скукожилась, да и растаяла. А вслед за ней другая, вся из себя – девица расписная, как сдоба в сахаре. Эх, ма! Глядишь на них, и любопытство разбирает – какая следом выплывет? Бабы наши злятся – ишь, кобели проклятые, губы раскатали! А мы чего, и пофантазировать нельзя? На то он и пикник, чтобы под бутылку водки помечтать…

КОЛТУХИН ИВАН САВЕЛЬЕВИЧ (город Бугуруслан, Оренбургской области)

Кого Иван Савельевич особо не любил – цыган, евреев и татар. Хотя, ходили слухи, что в молодых годах имел любовницу «евреечку» Рахель. Муж ее, от греха подальше, увез распутницу в Израиль. Так она и там, на Святой Земле, спуталась с каким-то горцем. Обрагаченный супруг развелся с ней, купил ей билет на самолет и отправил восвояси, в Бугуруслан Оренбургской области. Почему в Бугуруслан? Посоветовал сосед. Он сам из Бугуруслана, еле выбрался оттуда. Летом засуха, жара. Бывает, что и до сорока зашкалит. Зимой ветра и холода. Одним словом, блудливая коза там не забалует.

Но Рахель никаким Бугурусланом не проймешь. Попался ей Иван Савельевич. Мужик, пусть и в годах, но холостяк и при деньгах. Геолог буровик. Рахель его и совратила. Перебралась к нему. Иван Савельевич втрескался в нее по уши. Одевал ее, как куколку. Справил ей енотовую шубу, полусапожки на шнурках, модные пальто, какие не снились и английской королеве, кружевное нижнее белье, по утрам кормил ее из ложечки в постели.

Через полгода Рахель сорвалась с петель и присмотрела другого ухажера. Помоложе и покруче. Иван Савельевич поклялся больше никогда в евреек не влюбляться. Собрал баул и улетел на вахту в Нижневартовск. Там сошелся с поварихой Ниной. Не баба, а торнадо! Решил на ней жениться. В ЗАГСе обнаружилось, что повариха Нина по отцу татарка, а по матери цыганка. Хорошо, что расписаться не успел. Напился в стельку, как настоящий буровик, а наутро улетел в Бугуруслан. Разыскал Рахель, нашел ее в постели мясника мингрела Акакия Цванидзе, притащил ее к реке и утопил.

В ту же ночь друзья Акакия по законам гор расправились с буровиком, зарезав как курдючного барана, а труп сбросили в Ершанку, приток реки Урал. Вину гибели Колтухина свалили на цыган, чей табор в эти дни кочевал по Оренбуржью. А какой спрос может быть с цыган?..

2016 г.

Пигмей на троне, гренадер в седле

Галине Ойстрах

Не оправдывая и не осуждая Павла Первого, мы можем сделать вывод, что довольно популярная и негативная оценка личности российского монарха исторически верна и документально неопровержима.