Клубника под хреном

Так я стал деканом.

Но, как говорится, нет худа без добра. Я убедился в этом уже на третий день деканства.

Запыхавшись, вбегает в деканат мой секретарь Лидия Викторовна и сообщает:

– Вас домогается какой-то итальянец. Просит, чтобы вам его представили.

Я привстал из-за стола:

– Впустите.

Дверь осторожно открывается:

– Permetti? (Разрешите? – итальянский) – робко спрашивает гость.

– Come in! (Войдите! – английский).

В кабинете появляется невысокого росточка человек, с усиками, в кепке. Проходит к моему столу и протягивает руку:

– Тонино Гуэрра.

Я валюсь на стул и раззеваю рот. Передо мной, действительно, Гуэрра, знакомый мне по сотням фотографий. Классик итальянского кино, мировая знаменитость: писатель, драматург, поэт, художник, соратник Антониони, Феллини, Де Сантиса, Де Сики, Дамиано Дамиани, Тарковского….

Вместе с Тонино в кабинет входит Лора, его русская жена, муза, переводчик. Они гостят в Москве, в Госкино ведут переговоры о совместном советско-итальянском фильме. Приехали во ВГИК. Первым делом Тонино решил познакомиться со сценарным факультетом и начать с посещения декана.

Мы говорили о кино, о советской школе сценаристов. Он спросил, какие фильмы сняты по моим сценариям. Я их назвал. Среди них – двухсерийный фильм «Долгие дни, короткие недели» (Киев, киностудия имени Довженко). Гуэрра встрепенулся:

– Ну, как же, как же! Отлично знаю этот фильм. Прекраснейшая лента. Поздравляю вас, коллега! А не могли бы вы приехать с этой лентой к нам в Италию? Я был бы счастлив вас представить итальянской публике. Познакомлю вас с Феллини и Антониони.

Я потупил взор:

– Спасибо, Тони…

С этим приглашением посетить Италию я познакомил ректора.

– Никакой Италии! – отрезал ректор. – Поедете в Подольск на фестиваль вгиковских студенческих работ.

Так, по сей день, в Италии я не был, по воле ректора лишив итальянских зрителей возможности увидеть мой двухсерийный фильм. (Кстати, хочу заметить, что «Долгие дни, короткие недели» на Украине был отмечен призом «За лучший фильм о рабочем классе». Этот приз на самом видном месте я поставил в деканате).

Особенно был рад моей деканской должности Валентин Ежов. Известный советский киносценарист, Лауреат Ленинской премии, автор «Баллады о солдате», «Белого солнца пустыни», соавтор фильма «Тридцать три» и еще сорока семи картин, вошедших в историю советского кино. Несмотря на значительную разность в возрасте (Валентин Иванович был фронтовиком),

мы с ним подружились, и я был с ним на «ты».

– Ну, теперь другое дело! – сказал мне Валя, как только я занял деканский кабинет. Он принес бутылку коньяка и велел, чтобы я всегда держал её в своем столе.

Дело в том, что аудитория, в которой он проводил занятия, находилась наискосок от деканата. Каждые полчаса он исправно навещал меня. Я был готов к его приходу. Его уже ждала налитая рюмашка и мятная конфетка. Лихо опрокинув рюмку и зажевав конфеткой, он убегал в аудиторию к студентам.

Ежов был удивительным рассказчиком и юмористом. Из аудитории постоянно доносился смех. И после каждого визита в деканат смех в аудитории взрывался с новой силой.

Когда Ежову присвоили звание профессора, он поручил мне составить список вгиковцев, приглашенных на банкет в ресторане ЦДЛ:

– Я тут никого не знаю, а ты знаком со всеми.

– А ты чаще появляйся в институте! – Тоном строгого декана попенял я классику.

– Мне некогда, я сценарии пишу.

– Хорошо, ты клепай сценарии, а я займусь подбором контингента. На сколько человек рассчитывать?

– Насколько хочешь. Я денег не считаю.

– Счастливый… И все-таки?

– Саня, даю тебе карт-бланш, – сказал Ежов. – Полностью полагаюсь на тебя. Пригласи, кого захочешь.

Карт-бланш, полученный от классика, придал энергию в поисках участников банкета. Когда еще, подумал я, многие из моих вгиковских друзей, смогут побывать в ресторане ЦДЛ?! Лично я никогда там не был. Для выпивок с друзьями скитался по пельменным и закусочным, прятался от зорких глаз буфетчиц в столовке гостиницы «Турист», в кустах на ВДНХ…

Уже к вечеру список на 100 персон был написан. В нем было представлено все руководство ВГИКа, доцентура, профессура, все заведующие кафедрами, рядовые педагоги. Кроме того, я пригласил буфетчицу с братом, приехавшим к ней в гости из Воронежа, начальницу отдела кадров, двух сотрудниц из бухгалтерии, костюмершу из учебной киностудии, двух киномехаников, библиотекаршу, трех машинисток, физрука и тётю Нюру – повариху студенческой столовой. Вот только ректора в список я не внес. «Почему»? – спросил Ежов. «Он язвенник, не пьет. Испортит всю обедню».

На банкете машинистка Таня настойчиво пытала классика:

– Валентин Иванович, а это, правда, что Восток – дело тонкое?

– Гульчатай, рот закрой! – Прикрикнул на нее киномеханик Николай.

Брат буфетчицы Светланы приписал Ежову авторство «Семнадцати мгновений весны».

– Валентин Иванович, у нас в Воронеже мужики толкуют, что роль Штирлица была поручена Евгению Леонову. Это так?

– Так, – подтвердил Ежов. – Но Леонов отказался, и роль отдали Вячеславу Тихонову.

– Жаль… – расстроился Светланин брат. – Леонов был бы в самый раз.

… В заключении банкета в честь Ежова все хором запели песню из фильма «Тридцать три»:

На речке, на речке, на том бережочке

Мыла Марусенька белые ножки. Мыла Марусенька белые ножки,

Белые ноги, лазоревы очи. Плыли по реченьке белые гуси.

Ой, вы плывите, воды не мутите…

К нам подошел сидевший за соседним столиком Евгений Евтушенко. Классики обнялись.

Песня о Марусеньке резко оборвалась и зазвучала песня Евтушенко «Хотят ли русские войны».

Помню, как будучи студентом ВГИКа, я увидел, как за барной стойкой в Доме журналистов в обнимку стояли Евтушенко и Ежов. Подойти к классикам я, конечно, не решился. И вот сейчас прославленный поэт Евгений Евтушенко стоял в шаге от меня! Я набрался храбрости и сказал ему: «Как жаль, что у меня с собой нет ни одной из ваших книг. Я попросил бы вас подписать ее». На что Евгений Александрович с готовностью ответил, что одна из книг случайно лежит в его кармане, и он готов сейчас же мне ее подарить. Он вынул из кармана книгу и надписал: «Декану Александру Бизяку с поклоном от поэта Евтушенко». Этот сборник до сих пор стоит на почетной полке моей библиотеки.

А еще помню приключившийся со мной конфузный случай. Как-то я важно шествовал по коридорам ВГИКа. Ко мне подошел студент и на ухо шепнул:

– Александр Григорьевич, извините, у вас сзади на брюках разошелся шов, и видны трусы.

Что делать?! Я бросился в кабинет своего товарища, доцента операторского факультета Олега Родионова, у которого в костюмерной на учебной киностудии имелся блат.

– Олежек, выручай!

– Снимай штаны и жди меня! – Скомандовал Олег и помчался с ними в костюмерную, чтобы ликвидировать прореху.

Я послушно сел на стул, дожидаясь друга.

Он так спешил, что забыл запереть на ключ дверь кабинета. А нужно заметить, что в этот злополучный день Родионов проводил экзамен, и поминутно двери открывались.

Увидев в кабинете сидящего на стуле в трусах декана сценарно-киноведческого, они растерянно пятились назад.

Через пять минут эта весть разнеслась по институту. От студентов не было отбоя, каждому хотелось поглядеть на полураздетого декана. Смотрины продолжались не меньше получаса, пока Родионов вернулся в кабинет и возвратил мои зашитые штаны…

Став деканом, мне посчастливилось впервые побывать за рубежом. Я возглавил студенческую группу для поездки в ГДР. Хоть какая-никая, а все-таки Германия. Отлично помню дату, когда мы приехали в Берлин – аккурат 7-го ноября 1989-го.

Поселились мы в Берлине. Нас разбросали по квартирам гэдээровских студентов. Мне достался Курт, прекрасно владеющий русским языком. Шесть лет он провел в Москве, где его отец работал собственным корреспондентом газеты немецких коммунистов «Нойес Дойчланд».

Ночью 8-го ноября мы с Куртом перед сном вышли на прогулку. На узкой улочке тускло светились фонари. Рядом с домом Курта поперек улицы высилась ограда из бетона.

– Ремонтные работы? – Спросил я Курта.

Тот замялся, помолчал, затем ответил:

– Это Берлинская стена.

– Та самая?! – воскликнул я. – Хочу ее потрогать! Вернусь в Москву, похвастаюсь.

– Александр, – взмолился Курт, – не смейте близко подходить к ней!

– Но почему?

– По кочану! (Вот что значит, парень жил в Москве!).

– Никто и не увидит. Ведь рядом – ни души! – Сказал я Курту. – Александр, я вас предупредил. Вас ждут большие неприятности.

Но находиться рядом со Стеной и не прикоснуться к ней я не мог себе позволить. Когда еще выпадет такая редкая возможность?!

Не послушав Курта, я двинулся к Стене. И тут меня ослепил прожектор, раздался окрик:

– Whoa! Bewegen Sie sich nicht! Hände hoch! (Стоять! Не с места! Руки вверх!).

Из кустов вышел офицер и направил на меня автомат Калашникова.

Я замер.

– Опустите руки, Александр, я сейчас ему всё объясню, – успокоил меня Курт.

Но я настолько был напуган, что рук не опустил. Так и продолжал стоять с воздетыми руками, пока Курт на немецком языке объяснялся с офицером.

Наконец, Курт перевёл мне:

– Офицер требует показать ему ваш паспорт.

Так как паспорт находился в боковом кармане моего костюма, я попросил Курта, чтобы он достал его и представил офицеру.

Курт исполнил мою просьбу.

Офицер придирчиво перелистал мой паспорт, сверил мою личность с фотографией и что-то на немецком произнес.

– Опустите руки, – перевел мне Курт. – В порядке исключения, он разрешил вам подойти к стене.

– А меня он не пристрелит?

– Не пристрелит. Слов на ветер ШТАЗИ не бросает.

Я с опаской подошел к Стене, придирчиво ее ощупал и постучал по бетону кулаком.

– Проверяете ее на прочность? – Засмеялся офицер. Он неожиданно заговорил на русском. – Не сомневайтесь, Стена простоит еще сто лет.

Но офицер ошибся. На следующий день – 9 ноября, Берлинская стена пала. На ее руинах был устроен грандиозный праздник. Я уверен, что мой кулак сыграл решающую роль в падении Стены.

В качестве декана я со студентами еще дважды посещал Германию, и оба раза – не без приключений.

Как-то поздней ночью мы возвращались из ознакомительной поездки в Дрезден. На каком-то полустанке – пересадка. Поезд прибывал на противоположную платформу. Нужно было перейти через перекидной пешеходный мост. Но у меня были натёрты ноги, и перекидной мост я бы не осилил. Я решил спрыгнуть вниз, чтобы перейти по рельсам. Курт меня остановил.

– Александр, перейдите по мосту. Иначе вас ждут большие неприятности.

Я отмахнулся.

– Неприятности твои меня уже достали!

– Какой же вы упрямый! – рассердился Курт. – Я вас предупредил.

Курт и на этот раз оказался прав. Не успел я сделать шага, как из кустов послышался

оглушительный свисток. Передо мной из темноты выросла строгая фигура дежурного по станции, в армейской форменной фуражке и с пистолетом на ремне.

– Bestrafung! – потребовал дежурный.

– Что он сказал? – Спросил я Курта.

– Платите штраф.

– А если я не заплачу, что тогда? Я как раз на двухкассетник отложил.

– Лучше отказаться от магнитофона, чем попасть в кутузку, – посоветовал мне Курт.

– Я могу связаться с нашим консулом? – спросил я Курта.

– О вашем поведении ему в любом случае доложат, – «успокоил» Курт.

Назревал дипломатический скандал. Консул сообщит в Москву, в райком. Из райкома позвонят во ВГИК. И тогда прощайте, зарубежные поездки. Нет, уж лучше откажусь от двухкассетника.

Курт мое решение одобрил…

И, конечно же, Рената! Когда Литвинова входила в деканат, кабинет наполнялся светом. Будущая звезда экрана, заслуженная артистка РФ и лауреат Государственной премии России. А тогда – студентка, чьи учебные работы отличались неповторимым, только ей свойственным сценарным почерком и особым видением мира. Оригинальная, творческая личность!

Не забуду, как несколькими годами позже, будучи признанной звездой, она, окруженная свитой почитателей, царственно вплыла в ресторан Дома кино. Увидев меня за одним из столиков в компании друзей, подошла к нам. Для неосведомленного читателя должен пояснить, что в киношный ресторан музыканты раньше никогда не приглашались. А в этот вечер традиция была нарушена. Небольшой оркестрик исполнял танцевальные мелодии. Рената пригласила меня на танец и сказала: «Дорогой Александр Григорьевич, вы лучший из деканов, кого я знаю».

Признаюсь, услышать это из уст самой Ренаты мне было чрезвычайно лестно.

И еще несколько слов о моем деканстве.

Раньше, пока не стал деканом, 22 апреля я ждал всегда с особым нетерпением. В этот день родился Ленин, а, значит, предстоял коммунистический субботник. Для нас этот день был праздником. Готовились к нему мы загодя, закупая водку и нехитрую закуску. Наш участок уборки территории располагался рядом с памятником Мухиной «Рабочий и колхозница», у Северного входа ВДНХ. Где-то часиков в 12 мы объявляли перерыв, который продолжался до вечерних сумерек. Первый тост провозглашался за великого вождя. А потом и второй, третий, пятый… Домой я возвращался поздним вечером, уставший, но счастливый…

Но как только стал деканом, ситуация резко изменилась. За два – три дня до ленинского праздника мой кабинет стали осаждать ходоки: профессора, доценты, аспиранты, рядовые педагоги, каждый из которых стремился откосить от участия в субботнике. Поочередно входили в кабинет и, плотней закрыв за собою дверь, точно прихожане своему духовнику, поверяли мне интимно-сокровенные секреты.

Так, я узнал, что доцент У. страдает геморроем, у аспирантки Д. в четверг случился выкидыш, у профессора Р. сильные головокружения, от которых он может потерять сознание, старшему преподавателю К.С. врачи строжайше запретили поднимать грузы, тяжелей стакана, и он обещал прислать вместо себя жену, привыкшую к физическим нагрузкам.

Будучи человеком слабохарактерным, я пошел навстречу ходокам и освободил их от субботника. В результате, в празднике труда приняли участие всего лишь двое педагогов. В парткоме института подняли скандал: как я мог поверить на слово всем этим «болезным» и не потрудился лично убедиться в том, что они не врут?!

– Как я мог проверить? Я ведь не проктолог и не гинеколог!

– Ты больше, чем проктолог или гинеколог, – закричал секретарь парткома. – Не забудь, что ты – ДЕКАН!

Инцидент с ленинским субботником окончательно меня подвигнул на решение порвать с деканством. В этом мне помог мой хронический остеохондроз. На одном из заседаний Ученого совета я громко застонал и завалился на бок. Заседание Совета было прервано. Все бросились ко мне.

– Чем можно вам помочь?

Я простонал:

– Отвезти меня домой и освободить от деканской должности. С моим остеохондрозом мне это не под силу…

Члены Ученого Совета единогласно проголосовали «ЗА».

Так закончились мое деканство…

Дача

Эдем в Дубках

Не успел я стать деканом сценарно-киноведческого факультета, как мне тут же предложили в садоводческом товариществе «Дубки», расположенном недалеко от Киржача (райцентра Владимирской губернии) шесть резервных соток, предназначенных исключительно для руководящих кадров ВГИКа.

Я немедленно рванулся на смотрины. Надеялся увидеть красивый особняк, увитый виноградом, утопающий в эдемских кущах. Но, увы, мой участок представлял собой пустырь. Небольшой сарай из ДСП, который украшала фанерная дощечка: «Флигель № 8», на взгорке «на семи ветрах» возвышалась дощатая уборная. Участок был зажат в «Бермудском треугольнике» – между дачами завкафедрой Истории КПСС Ю.И.Горячева, завкафедрой марксистко-ленинской философии С.А.Иосифяна и директора киностудии имени Горького Е.С.Котова. С Юрием Ивановичем Горячевым (а для меня – просто Юрой), мы состояли в тесной дружбе. С Сергеем Александровичем Иосифяном наши отношения поначалу не сложились. Будучи парторгом ВГИКа, на партсобраниях он подвергал меня суровой критике за мою пассивность в общественной работе. Но потом, став соседом по дачному участку, свое отношение ко мне резко изменил. По секрету он как-то мне признавался, что учение Маркса не всесильно, потому как оно неверно.

Стоял тихий солнечный июньский день. Нарушало тишину только хлопанье от ветра распахнутой двери уборной.

Из кустов, разделяющих участки, точно партизан из леса, появился Юрий Иванович Горячев: в шортах, наперевес со штыковой лопатой.

– Привет, декан! Целину приехал поднимать? Давно пора! Как говорила Александра Коллонтай: «Земля без пахаря, что женщина без мужика».

– Развратная была бабёнка! – Откликнулся Иосифян, окучивая грядку (Слышимость в Дубках была такая, что если кто-то на своем участке чихнет, услышит всё садовое товарищество).

– Алик, как думаешь обустраивать участок? – Спросил меня Горячев.

– Хочу шалаш поставить.

– Шалаш?! А вам не тесно будет в нём?

– В тесноте, да не в обиде…

– Доброе решение! – похвалил Горячев. – Будешь жить, как Ленин в шалаше в Разливе.

– Ленин тоже не один скрывался в шалаше, – хихикнул Иосифян. – А напару с проституткой политической Зиновьевым.

– Ленин жил в скромном шалаше из хвойных веток, а мой шалаш будет двухэтажным и под шифером! – Ответил я соседям.

Тут вслед за Горячевым сквозь пограничные кусты продрался парень:

– Иваныч, всё в порядке. Крышу на сарае залатал. С тебя бутылка.

Парень протянул мне руку и представился:

– Печенкин Лёха. Буду нужен, свистни. В Мележах меня каждая собака знает.

Родионов

Мои двоюродные братья Леонид и Виктор, оба инженеры, имеющие опыт в обустройстве загородных дач, по-братски вызвались осуществить мою мечту. За основу взяли чертежи летнего строения, называемого «Сказка». Но при этом обещали «Сказку сделать двухэтажной былью».

И стройка началась. Мы с женой были брошены на подсобные работы – месить бетон, строгать доски на деревообрабатывающем станке, подаренным нам дядей, подавать им молотки и гвозди, сгонять в сельпо за квасом, готовить завтраки и сытные обеды, а на ужин выставлять на стол бутылку. Но главным требованием было – не лезть к ним под руку с советами (особенно это меня касалось, учитывая мои деканские замашки).

Приезжали добровольные помощники: Юра, сводный брат жены, который жил в Ташкенте, но отпуск проводил на нашей стройке; друзья, коллеги, знакомые коллег.

Большую лепту в освоение участка внёс Олег Александрович Родионов.

Доцент ВГИКа, кинооператор, мой давний друг. Вспыльчив, строг, но справедлив. Сколько вёрст мы намотали с ним на его видавшем виды жигулёнке, рыская по пустым складам в поисках стройматериалов!..

Не забуду случай, как мы с Олегом отправились в лесхоз за брёвнами.

Въезжаем в деревеньку Лужино. На крыльце сельмага мужик из кружки пиво цедит.

– Земляк, не подскажешь, как найти начальника?

Мужик сдул с кружки пенку. Промахнувшись, на сапог.

– А на кой он вам такой?

– Какой такой?

– Пахомыч с субботы в несознанке. Намандячился у крестника на свадьбе.

Родионов почесал затылок:

– Невезуха!

– Ладнось, мужики, потопали к Пахомычу! – Сжалился мужик. – Стану ему ухи оттирать, чтобы протрезвел.

– Помогает? – недоверчиво спросил Олег.

– А то! Только уговор: за ухо возьму с вас по две кружке пива.

– А сколько у Пахомыча ушей? – Осведомился Родионов.

– До свадьбы было два… Лады, потопали к Пахомычу. Его изба – на заду деревни.

Метрах в ста от пахомычской избы проводник притормозил. Прислушался.

– Живой, однако!

Из избы начальника лесхоза раздавался богатырский храп.

Проводник выбил сапогом калитку, подошел к окну, локтем выдавил фрамугу. Из окна на нас пахнуло плотным бормотушным перегаром.

– Пахомыч, до тебя – клиенты!

Пахомыч с напрягом приподнял башку (так тяжеловес отрывает штангу от помоста).

– Сведи их на пятую засеку. ДеревА ошкурите в Собачьей балке. Бензопила сломалась, пусть двуручной пилят.

Пришли на пятую засеку. Нашли четыре мачтовых сосны. Проводник вручил нам двуручную пилу.

Мы принялись за дело. Но после первого запила, Олег с размаху отшвырнул пилу.

– Такой пилой комару яйца только обрезать! Командир, а ну, сгоняй за мужиками, пусть помогут!..

– А чё гонять за ними? Вот они!

На поляне появилась волокуша. Печенкин был тут-как тут. Нюх на клиентуру у Лёхи был собачий!

Печёнкин

Печенкин Лёха! Ему бы позировать художнику: красавец, волосы до плеч, голубоглазый, рубаха нараспашку, на груди болтается латунный крестик. Всё бы хорошо, если бы не пил. Но не пить не может. Объясняет это тем, что систематическая выпивка облегчает ему жизнь. А жизнь, по его словам, у него такая выдалась, что и татарину не пожелаешь.

Позапрошлым летом Печенкин остался круглым сиротой. С интервалом в месяц потерял отца и мать. Отец, будучи в крутом подпитии, утоп в Курёхинском болоте. Злые языки трепались, что он и вовсе не утоп, а просто-напросто убёг из дома. Его не раз встречали с какой-то молодухой – то в Суздале, то в Муроме, то в Костроме, то во Владимире, то в Ярославле – в «Золотом Кольце».

Мать скоропостижно умерла в коровнике во время дойки. Скопытилась прямо под бурёнкой. Ухватилась за ее сосок и повалилась на ведро, расплескав парное молоко. Осиротевшую корову Печенкину, со слезами на глазах, по наущению соседей пришлось сдать на Киржачский мясокомбинат. Для Лёхи потеря Зорьки обернулась горем. Ведь он любил её (признаться страшно) больше, чем отца и мать. Привели буренку в дом, когда Печенкин был еще пацаном. Он привязался к ней, как к родному существу. По пять раз на день навещал ее на лугу, где паслось деревенское стадо, поил колодезной водой, на рога одевал веночки. Теперь, в одночасье потеряв и Зорьку, и отца, и мать, Лёха по ночам мучительно ворочался в постели и не мог уснуть. Ему неотвязчиво грезилась убиенная буренка. Отец и мать его не навещали, а вот Зорька объявлялась постоянно. Шершавым языком ласково лизала Лёхе щёки и жалобно мычала…

Не представляю, как без Лёхи я бы смог поднять участок. Печенкин привозил навоз для грядок, гравий для бетонного замеса, горбыль, кусты смородины, малины, черноплодки. За каждую доставку – по бутылке.

Полеты не во сне, а наяву

Вот уж верно говорят в народе: если человек талантлив, то во всём. Вспомним Катерину из «Грозы» Островского: «Отчего люди не летают так, как птицы?». Летают, Катерина! Еще как летают! И Лёха это доказал.

Нужно было на участке столб вкопать под провода. Тут как тут объявляется Печенкин. По пояс голый, с мотком проволоки на шее, точно с траурным венком для похорон, в стоптанных сандалиях на босу ногу, с монтёрскими «когтями», и волочит за собой длинную хилую жердину.

– Командир, лопату! – командует Печенкин.

Я мчусь за лопатой.

Лёха роет яму посреди двора, вкапывает жердь, на сандалии цепляет «когти» и начинает карабкаться наверх.

– А нормального столба ты не нашел?! – Выговариваю Лёхе.

– И такой сойдет!

Жердь под тяжестью Печенкина вихляет, как осина на ветру. В панике сбегаются соседи. Женщин просят разойтись – зрелище не для слабонервных. Силком уводят Инессу Леопольдовну, преподавателя английского. (Она на восьмом месяце беременности, не начались бы преждевременные роды). Галина, супруга сценариста Аркадия Мазильщикова, приехавшая на трехдневную побывку к мужу, хватается за сердце.

Остались какие-то полметра до макушки, но жердь предательски трещит, и Печенкин, точно птица, высоко взмывает над Дубками.

Как не вспомнить здесь легенду об Икаре?! «И просил Дедал сына своего: «Не поднимайся слишком высоко.… Но Икар забыл наставление отца и поднялся очень высоко, приблизившись слишком близко к Солнцу»…

–Бляха-муха, я в улёте! – Истошным голосом кричит Икар Печенкин. С повисшими на босых ногах монтёрскими «когтями» и широко раскинув руки.

С какого-то участка, как по заказу, из транзистора раздается песня: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает»…

На крик Печенкина прибегают мужики из Мележей.

Пролетев над нашим участком, Лёха плашмя приземляется на соседские клубничные посадки. Под животом Печёнкина расползается красное клубничное пятно.

Лёха поднимает голову и стонет:

– Пить… Дайте пить…

Мужики подносят земляку бутылку красного.

Лёха жадно припадает к горлышку.

Я напомнил Лёхе старую загадку: «С когтями, но не птица. Летит и матерится». В ответ Печенкин нецензурно обложил меня. И, по-своему, был прав…

Как-то я спросил Печенкина: чем объяснить, что в Мележах мужики глушат исключительно «Плодовыгодное»? И получил ответ: потому что в Мележи уже пять лет, как не завозят водку.