Клубника под хреном

– Гриша, выручай, – просил Арончик. – Из Ангрена я привез на пробу двенадцать пар резиновых галош. Галоши – левые. Хочу загнать их. Мне нужно срочно их где-то перепрятать, пока найду оптового клиента. У себя хранить – опасно, сам понимаешь…

– Но только не у нас! – вскричал отец. – Мы с Симой в эти игры не играем. И ты это прекрасно знаешь.

– Выслушай меня, – настаивал Арончик. – Речь не о вас. Галоши нужно переправить к Готлибу. Я с ним уже договорился. Он вне всяких подозрений. Как-никак, секретарь партийного бюро лакокрасочной артели «Освобождённый труд». Через пару-тройку дней к Готлибам приедет оптовик и галоши заберет. Одним словом, товар нужно срочно переправить к Готлибам.

– Тогда при чем здесь мы?

– При том. Позарез необходим надежный человек, который отнесет галоши к Готлибам. Для этого лучше всего сгодится какой-нибудь пацан. За ним менты следить не станут. Вот я и подумал о твоем мальчишке. Он – свой, не проболтается. Фургон будет находиться на Узбекистанской, рядом с трамвайной остановкой «Рыбсбыт» – в Комсомольском тупичке.

– Когда это нужно сделать? – тяжело вздохнул отец.

– Сегодня ночью, до рассвета. Готлибы не спят и ждут посыльного.

Я пулей соскочил с кровати:

– Арончик, папа, я готов!

От счастья я взлетел то ли на седьмое, то ли на восьмое небо. Вот оно – настоящее мужское дело, полное опасности и риска!

– А не подведешь? – суровым голосом спросил Арончик.

Я произнес клятву Олега Кошевого, которую помнил наизусть. «Торжественно клянусь беспрекословно выполнить любое опасное задание, порученное мне. Клянусь хранить в глубокой тайне все, что с этим связано. Если же я нарушу эту клятву, то пусть меня покарает суровая рука моих товарищей».

Арончик криво усмехнулся:

– Ну, гляди, «молодогвардеец». Как поёт у нас в Ташкенте в ресторане «Шарк» Эдик Калманович: «Ты еврей, а это что-нибудь, да значит». Я надеюсь на тебя. Живо собирайся, пока не рассвело, и дуй в Комсомольский переулок. Там увидишь мой мясной фургон. В кабине тебя будет дожидаться водитель Хуснутдин. Он передаст тебе коробку с макаронами. Под макаронами спрятаны галоши. Адрес Готлиба писать не буду, так запомни.

Я выскочил на улицу. Часы показывали три ночи. Я огляделся, чтобы убедиться в отсутствии «хвоста». «Хвоста» не оказалось, если не считать нашу дворовую собаку Розку. Я прогнал ее. Не хватало, чтобы она навела милицию на квартиру Готлиба.

Я бежал по улице и слышал, как под накладным карманчиком рубашки гулко бьется сердце. Я только одного не мог понять: на кой Арончику сдались левые галоши? Он что, рассчитывал найти двенадцать одноногих инвалидов? Уже потом цеховики мне объяснили, что левые галоши – это «левый» груз.

Операция прошла успешно. После «галошной» акции цеховики меня признали и даже стали уважать. В течение двух месяцев я выполнил еще несколько ответственных заданий. Арончик еще трижды поручал мне операции: «левые» женские плащи, «левые» мужские куртки на байковой подкладке и «левые» детские костюмчики. Пока Арончика не посадили. Вернее, не успели посадить – помог ему всё тот же председатель исполкома Валихон Кадырович Джураев, отмазавший меня от детской исправительно-трудовой колонии.

Теперь пора подробней рассказать и о Джураеве, и о «цеховике» – сапожнике дяде Науме.

Дядю Наума и Джураева свел счастливый случай. На свадьбе сына Петросянца, товароведа «Вторсырья», дядя Наум и Валихон Кадырович Джураев оказались рядом за свадебным столом.

– Где я мог вас видеть? – спросил у соседа по столу Джураев. – На двенадцатой партийной конференции? Сколько лет вы в партии?

– В партии я не состою – признался «цеховик». – И, приглядевшись к сапогам соседа, как полагается еврею, ответил вопросом на вопрос: – Сколько лет вы носите эти сапоги?

– А что?

– Хотите, я пошью вам сапоги? Настоящие, из генеральской кожи. Голенище с жесткими футорами, задний шов украшу прошвой, сверху – ушки из льняной тесьмы. Перёд – с поднарядами, деревянно-шпилечный каблук с резиновой набойкой в два с половиной сантиметра.

– Уважаемый, вы кто? – спросил Джураев.

– Я – закройщик в сапожной мастерской. Зовут меня Наум. – И не дав Джураеву опомниться, тут же, за столом, снял с клиента мерку, а через две недели вручил Джураеву заказ.

Председатель исполкома был вне себя от радости.

– У вас легкая рука, Наум! – сказал Джураев.

– А у вас легкая нога. Пусть она будет счастливой. Носите на здоровье!

У дяди Наума, действительно, оказалась легкая рука. В генеральских сапогах Джураев начал круто продвигаться по партийной линии. Из исполкома был переведен в райком инструктором, затем – завсектором, потом был избран вторым секретарем, а затем стал первым.

Так цеховик дядя Наум приобрел в лице Джураева надежного партийного защитника.

Стремительно бежало время, я повзрослел, поступил на филфак ташкентского университета. Я перестал скрывать свое происхождение и перешел на положение легального еврея. По окончании филфака мы с женой и дочерью переехали в Москву. Там я стал студентом ВГИКа.

И только раз меня открыто попрекнули, что я маскируюсь под еврея, хотя на самом деле – настоящий русский. Упрекнул меня мой мастер сценарной мастерской, в которой я учился, доцент А.Г.Никифоров. Как-то мы сидели с ним в буфете гостиницы «Байкал» и выпивали. (Сейчас могу признаться, что случалось это часто).

Никифоров тогда сказал мне:

– Какой же ты еврей, если пьешь, как настоящий русский!

А еще был случай (и в этом тоже я могу теперь признаться), когда, став сценаристом, поехал в Киев на худсовет киностудии имени Довженко, где запускался двухсерийный фильм по моему сценарию «Долгие дни, короткие недели».

Отношение к евреям и тогда, да и сейчас, скажем мягко, в Украине было не совсем лояльным.

И вот, в перерыве обсуждения, мы с членами худсовета выходим покурить. И они мне говорят:

– Вот мы тут поспорили: ты кто? Судя по твоей физиономии – прибалт, а судя по фамилии – хохол. Так кто же ты на самом деле?

И я позорно смалодушничал. Признаться, что я еврей – значило подставить под сомнение запуск фильма. И я, как последний ренегат, ответил:

– Я по матери прибалт, а по отцу – украинец…

Но такой пассаж, клянусь, я допустил один раз в жизни.

P.S. Свои исповедальные записки я оборву метаморфозой, которую вторично в жизни пережил: прилетев на ПМЖ в Израиль, я снова превратился в «русского» олима.

2017 г.