Живописный труп

Клиенты были самые разные, в том числе симпатичные, обеспеченные. Бесприютных мальчиков, которым не хватало заботы и тепла, Эльвира чуяла сразу. Кого-то из них изнасиловали в детстве, над кем-то издевались, кто-то очень хотел быть нужным, но не везло. Им она рассказывала, какие ее девочки хорошие хозяйки. Один из них был не совсем покупателем. Точнее, клиенты такого рода обслуживались бесплатно, все равно в сауне девочки разводили их на выпивку, с которой получали процент. Это был мужчина сорока семи лет, с будто стекшим вниз лицом, что делало его похожим на собаку породы бассет-хаунд. От девочек Эльвира знала, что секс ему нужен чисто номинально. Она вообще скоро поняла, что секс – это такой вид деятельности, который на самом деле не нравится многим мужчинам и женщинам. По крайней мере, в том количестве, которое предписано обществом. Бассет часто приходил к ней «на точку» посидеть. Первое время он что-то рассказывал, бубня себе под нос. Потом начал просто приносить бутылку виски и молча пил, сидя сбоку от Эли. Однажды он не выдержал.

– Добрая ты баба. Слишком добрая. Нельзя так. Ты ведь наемный работник, администратор, а тебя завтра возьмут как организатора. Это восемь лет.

А потом Эльвира ушла с этой работы. Пока она лечила, утешала и ремонтировала своих девочек, она освоила азы массажа. Ее взяли в салон, и вскоре она уже зарабатывала на еду для себя и мужа. Однажды к ней пришла бывшая начальница. Со слезами на глазах она рассказала, что ничего не знала о готовящемся рейде и никогда не подставила бы Эльвиру. Она дралась бы за нее так же, как Эльвира за девочек, когда тех обижали. Еще она рассказала, что еле-еле откупилась, а сейчас отошла от дел и вышла замуж, но опять неудачно. Подшофе супруг распускает руки. Однако выглядела она респектабельно. Начала приходить постоянно. Их отношения снова стали душевными.

Теперь у бывшей узницы были уважаемая работа, капризный иждивенец и подруга, которая понимала ее, как никто другой. Эльвира полюбила свою службу. Она была счастлива от того, что не дома. Подруга разглядела в ней человеческий талант: супернавык эмпатии, умение подстраиваться под любого человека, доброту, мягкость, а также готовность сражаться за своих. Однажды Эльвира не удержалась и рассказала, что очень хотела бы встретиться с дочерью, которую к тому моменту не видела почти десять лет. Они обнялись, заплакали и начали разрабатывать план встречи с дочерью Эльвиры.

Теперь, когда у нее была мечта, она снова вернулась к чтению. Тогда входили в моду книги по саморазвитию.

Парикмахерская

Перед второй порцией шашлыка Платон Степанович вышел прогуляться в город, пообещав генералу заодно купить местную газету. Атмосфера рабочего дня вдохновляла его. Никаких толп, тихо, спокойно, солнечно. Куда же идти? Он решил положиться на удачу, прошел мимо парикмахерской эконом-класса с «сумасшедшими скидками», а в салон красоты зашел. В одном из кресел сидела дородная женщина.

– Кто вас так ужасно постриг? – сказала она ритуальную фразу всех парикмахеров, адресованную новым клиентам.

Адвокат вздохнул, и она принялась за дело.

– Хорошо у вас здесь. Я приехал в гости, но думаю переехать. Но есть проблема. Вы, например, можете прийти к клиенту домой?

– Конечно.

– У меня родственник. Он не ходячий уже. Но следит за собой. – Смородина совершил в воздухе перед собой руками жест, чтобы показать, как его выдуманный родственник за собой следит.

– Ну конечно. Со свежей стрижкой совсем другая жизнь. И самоощущение, и настроение, когда проходишь мимо зеркала. И энергетически.

– Вот энергетически – это самое главное! У моего родственника есть пунктик. Он совсем не воспринимает людей, которые не служили в армии.

– Еще один!

– А что, бывают такие клиенты?

– Клиенты бывают разные. Вы не смотрите, что у нас город небольшой. Тут при желании о нем роман писать можно. У нас живет один инвалид-колясочник… – она вздохнула, – коллега ходил его стричь. Только что в святой воде не омывался после этого, говорит, даже воздух вокруг него тяжелый. А потом опять от него человек пришел. И к другому уже подходит. Я, говорит, даю три цены, только вы с порога скажите, что во второй чеченской компании участвовали. Да, упаси вас бог, тот отвечает, кто ж в такое поверит. А вы бы видели его – это мальчик-зайчик. Безобидный совершенно. Какая война? А тот мужчина говорит, ну представьте, что это такая театральная постановка. Я вас подучу, а много он все равно спрашивать не будет, когда узнает, что вы ниже его по званию. Уважьте старика, я уже с ног сбился, разыскивая парикмахера, который в армии служил.

– И что?

– Так он, извините, чуть в милиции не оказался. Дед его с порога начал расспрашивать, уличил во лжи. Да как схватит за руку!

Дородная парикмахерша схватила Смородину за плечо, чтобы он прочувствовал, что ощутил мальчик-зайчик. Глаза у нее при этом стали большие и абсолютно круглые, как у Ягужинской, когда она узнавала сплетню.

– И давай орать, что там люди кровь проливали, а этот мошенник себе их подвиг присваивает. Грозился наряд вызвать. А мужчина такой… кажется, чем-то командовал. В нем проснулся зверь! Ох, наш зайчик еле жив остался. Ну завидуешь ты гражданским, их мирной жизни да целой психике. Завидуй молча! Теперь, если кто и заикается о походе в тот дом, каждый парикмахер нашего города отвечает: «За две квартиры – да, а если дешевле – стригите его сами». Он ведь в другой раз утащит в милицию. Что, если у него связи? Или оружие? Он-то сумасшедший, ему ничего не будет.

– Вот это да!

– Не говорите! Там такое оказалось осиное гнездо. Дочь сбросила отца с электроскутера. Но… – Тут парикмахерша осмотрелась и начала говорить на полтона ниже: – Вообще, вы знаете, что говорят люди? Что все это постановка. Да. И на самом деле ту каталочку ему купила любовница. А настоящую дочь она придушила еще раньше и сейчас живет в доме вместо нее. Милиции-то нашей дела ни до чего нет, вы же знаете.

На первой странице местной газеты администрация отчитывалась о своих подвигах, потом шли происшествия и заметки, расписание показа кинофильмов единственного кинотеатра и частные объявления. «В новом году дороги станут еще дороже», «Самая живописная смерть Подмосковья» – по заголовкам трудно было понять, работают в газете ироничные или, наоборот, только пробовавшие себя на литературном поприще журналисты. Особенно Смородину заинтересовала фотография большой торжественной лестницы советского периода. У ее подножия виднелось небольшое темное пятнышко. Речь в заметке шла про пожилую женщину с больными ногами, которая оступилась и погибла в результате падения.

Смородина не мог этого объяснить, но он всегда с первых слов понимал, рекламный это текст или нет. Интуиция? Или по стилистике он определял, что автор, хоть и прикидывался независимым обозревателем или простым потребителем, начинал писать подозрительно гладко. В заметке рассказывалось о том, как опасны советские лестницы и как правильно будет разобрать их и построить на месте парка ЖК и торговый центр. «Сколько еще бабок для этого нужно?» – вопрошал автор в финале заметки.

Среди объявлений Смородине бросилось в глаза одно, набранное большими буквами. «ОНА ОДНА ПОНИМАЕТ МЕНЯ. ВСЕ ВРЕМЯ СПАТЬ ХОЧЕТСЯ, НО ПРИТВОРЯЮСЬ БОДРОЙ. ДЕСЯТЬ ЛЕТ КАК ОДИН ДЕНЬ, ДАЖЕ ВСПОМНИТЬ НЕЧЕГО. ПОМНЮ ВСЕ, ВО ВСЕХ ДЕТАЛЯХ. ВСЕ ЭТИ ГОДЫ БОЛЬ ОДНА И ТА ЖЕ. ПРОСЫПАЮСЬ, ОНА ПОЯВЛЯЕТСЯ. И НА ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ». Под ним была черно-белая фотография – женщина примерно пятидесяти лет сидела на скамейке рядом с худенькой девушкой, а к ним тянулся ребенок. Ниже была просьба тем, кто мог что-нибудь «об этом» рассказать, позвонить по указанному номеру телефона. То ли рекламодатель сам не понимал, о чем идет речь, то ли писал роман, то ли в тихом подмосковном городе зарождался новый вид мошенничества.

Вернувшись в дом с колонной, Смородина положил газету при входе, зашел в ванную помыть руки, потом отвлекся на просьбу Анны сфотографировать ее с вазами. Потом к нему подошел Оскар и передал, что генерал зовет его в библиотеку.

Адвокат стоял рядом с книжными полками, когда Афанасий Аркадьевич катил в своей коляске мимо. Смородина замер. Дядя проехал мимо и, хотя смотрел в его сторону, не остановился, ничего не сказал и вообще никак не отреагировал. С коляской он управлялся ловко.

Библиотека была чем-то вроде пещеры дракона. За нахождение в ней не расстреливали, но как-то все чувствовали, что никому, кроме хозяина дома, в ней не место. Вазочка с шоколадными трюфелями стояла на столе. Оскар следил за фигурой. Эльвира еще во времена царя Гороха исключила из рациона мучное и сахар. Жанна время от времени ела все, что не приколочено к столу, но трюфели не любила. Каждая конфетка была завернута в фольгу. Генерал взял одну, ловко развернул упаковку и отправил лакомство в рот.

– Хотите трюфель? Полностью натуральные. В моем детстве ничего похожего не было. Вкус одновременно горький и свежий, как полет в горах. Они все с разными добавками, их вручную делает одна семья. Для каждого клиента в отдельности. Вроде уловка, чтобы содрать побольше, а все равно приятно.

– С удовольствием попробую.

Платон Степанович смирился со своей пышностью еще в детстве. Он знал, что ему никогда не стать упругим и стройным блондином, даже если он, как коала, будет есть только листики. Кстати, коалы весьма пышные, хоть и едят «правильно».

– С чем вам попалось?

По ощущениям это был сырой карась.

– Кажется… что-то натуральное.

Генерал рассмеялся.

– Не любите все эти гурманские штуки? Там попадаются экспериментальные, да. Возьмите другую.

– Спасибо. Я слежу за сахаром, – дипломатично ответил адвокат.

– Я тоже. Потому они и стоят в библиотеке. Врач сюда не заходит. Если бы он их увидел, был бы бой. Он запретил и шоколад, и виски. Умеет быть жестким, уважаю. Но конфеты ем. – Он помолчал и грустно добавил: – Она справится без меня.

– Кто?

– А?

Генерал и не заметил, что сказал последнее предложение вслух.

– Кондитерская. У них раньше было мало клиентов. Я к праздникам на подарки закупал. А теперь они даже расширились. Все меняется.

Смородина поднялся на второй этаж. Ему ясно сказали, где комната Жанны, но у образа задумчивого очкарика есть свои преимущества. Он постучал в ближайшую дверь. Ответа не было. Он нажал на ручку и вошел. Это была небольшая гостевая комната. Под столом лежали гантели и в большом количестве валялись пакеты из-под чипсов. На столе стоял компьютер. У кровати располагался большой плоский телевизор и подсоединенная к нему игровая приставка. На столе аккуратно в стакане стояли ручка и фломастеры, лежали журналы Men’s Health и учебник «Лечебное дело».

Дверь открылась.

– Что вы здесь делаете?

В голосе Оскара не было агрессии.

– Ищу Жанну.

– Вам дальше, пойдемте покажу.

– Я и удивился. Больше на комнату моего сына похоже. Кстати, это хорошие чипсы?

Оскар улыбнулся.

– Так, ничего.

– Я слышал, вы учитесь?

– Готовлюсь, да, поступать.

– Что-то связанное со спортом? Вы в прекрасной форме, можно позавидовать.

– Это еще с армии. Но я не хочу в сорок лет охранять в магазине сумочки. Хочется приносить пользу. Сейчас медбратьев не хватает, нужны люди. Нормальные деньги платят.

– Вам интересно с дядей?

– Это работа. Он жесткий. Проблемы с памятью. Но за это и платят.

– А какие у вас отношения с другими членами семьи?

– Вежливые. За кого вы меня принимаете? Я не обсуждаю работодателей.

– Мудро. – Тут Смородина вспомнил, как Оскар при первой встрече указал на истеричность Жанны. – А как вы попали к Афанасию Аркадьевичу?

Оскар рассказал, что встретился с дядей случайно. Приехал в Москву, снял комнату неподалеку, потому что дешевле. Как-то на прогулке они разговорились. Дядя был недоволен своей профессиональной медсестрой – она очень много болтала, побуждала его писать мемуары, расспрашивала о сослуживцах. Поэтому он ее уволил, несмотря на ее сопротивление, слезы и даже попытку угроз. И нанял Оскара, поставив жесткое условие – молчать. Никаких разговоров по душам, вопросов не по делу и приторно-вежливых разговоров о погоде.

– Например, недавно мы гуляли втроем. Я вез коляску. Она может и сама ехать, но на улице обычно я ее вожу. Племянница шла рядом. Вдруг какая-то рыжая бабка выросла как из-под земли: «Жанна! Жанна? Ты Жанна или нет?» Та испугалась, до сих пор дрожит. Мы прошли мимо, я начал ее расспрашивать, так он мне чуть ли не увольнением пригрозил. При нем ни одного лишнего слова. Жесткая субординация.

– А когда это было?

– На выходных, кажется. В воскресенье.

– Вы не помните, как звали вашу предшественницу?

– Татьяна. Я мало с ней общался.

– Мне нужна помощница для родственника, он болеет. А тут проверенный человек. Мой родственник как раз любит общаться, судя по тому, что вы описали, она идеально подходит. Вы не могли бы найти номер ее телефона?

Оскар пообещал посмотреть.

Платон Степанович вернулся к мангалу на лужайке перед домом. Жанна сидела рядом с матерью, закутавшись в плед с этническим рисунком. Было ощущение, что ее только что бил озноб либо она две недели просидела в землянке, где смотрела на ноутбуке только фильмы ужасов. Платон Степанович подумал, что то, что он принял за театральный образ при их первой странной встрече, было для нее естественным поведением. Они с матерью были мало похожи. От Эльвиры буквально веяло спокойствием и благополучием. У нее посветлело лицо, когда она обратилась к дочери:

– Жанночка, что же ты не побеспокоишься о шашлыке для Оскара? Надо быть заботливой девочкой.

Дочь поднялась, безо всякого энтузиазма набрала в тарелку мяса, овощей и пошла в дом. Смородина, который слушал этот диалог, опять почувствовал нечто, что он никак не мог сформулировать. В Эльвире буквально пробуждалась жизнь, когда она обращалась к ребенку. Такую любовь невозможно было подделать, потому что сыграть можно мимику, но не химию. А Жанна? Она казалась безразличной.

Платон Степанович думал о том, что в последнее время трудно было определить, сколько лет человеку. Тинейджер на скутере оказывался отцом тинейджера, крупная развитая баба – школьницей. Тридцативосьмилетняя Эльвира была приятной спокойной русской женщиной. Не красавица, не яркая, однако она была гораздо симпатичнее глазастой куклы на портрете Мылова, которой как будто сунули яблоко в зад. Но было видно, что жизнь ее помотала. Особенно ее выдавала шея, из-за нее она казалась старше своих ровесниц. В конце концов, в юности она употребляла наркотики и чуть не села в тюрьму, жила с мужем-тираном, а потом много и тяжело работала, в частности мыла унитазы. В 2010-х сорокалетние женщины выглядели уже не так, как их ровесницы двадцатого века и раньше. В массе своей они разнообразно питались, реже вкалывали на фабрике или везли на себе крестьянское хозяйство. Это было первое поколение, которое выросло не голодая. Они в среднем были выше. Чувствовали себя лучше. Тратили в день в два раза меньше калорий, чем их бабушки. Стиральные машины берегли их руки. И до гормональной перестройки в сорок пять лет трудно было определить точно, сколько им лет. Но для Эльвиры XXI век очень долго не наступал.

Генерал снова укатил, сказав, что будет обедать в своей комнате. Он, как сказочный царь, все время ел так, чтобы этого никто не видел.

– Афанасий Аркадьевич держит здесь все в кулаке, – сказала Эльвира. – Запрещает менять что бы то ни было. Как в старые добрые. А еще он говорит очень громко и сам этого не замечает. Поэтому я слышала ваш разговор обо мне.

Милая девочка, которую жизнь протащила вниз лицом по гравию, сумела выжить, повзрослеть и, главное, сохранить сострадание. Было в ней что-то располагающее. Она была прекраснее, чем на портрете Мылова, хотя сам Мылов ткнул бы кистью в глаз сказавшему такое. Мыловы не умеют подсматривать красоту. Им кажется, что «идеальные» маски, которые они создают, – это красота и есть. А живое, дышащее, привлекательное – это все им непонятно и неудобно. Кажется, дочь не унаследовала обаяния матери.

– А что вы думаете о женихе Жанны Правдорубове? – спросил Смородина.

– Я думаю, она ему безразлична, ему бы только в домике пожить. Я ее рано родила. Сегодня девочки не торопятся обзаводиться семьей. Афанасий Аркадьевич вон вообще, когда узнал, сказал: «Зачем ей замуж, ей что, жить негде?» Но как я сказала, что против, сразу оказался за.

Видно было, что Эльвира старается быть милой. Смородина подумал, что это логично, в силу того что в доме она находится на птичьих правах.

– Вы отговорили ее работать?

– Что вы? Я только за. Пусть пробует себя. Жанночке стало плохо, поэтому она не смогла выйти на работу. Мы с ней не травимся лекарствами, лечимся натуральными средствами. Тело же способно к самовосстановлению. Это недавно ученые открыли.

– Она не просила вас мне позвонить?

– Нет. Странный вопрос. Она уже взрослая, может сама и устроиться на работу, и уволиться. А вот разбираться в людях ей сложно. Но кто слушает родителей в восемнадцать?

– А какие отношения у нее были с отцом?

Эльвира вздохнула. Видно было, что тема ей неприятна.

– Видите ли, я не могу об этом судить, долгое время меня здесь не было.

– Да, я слышал, что господин Абрамов не мог вас за что-то простить, сжег ваши вещи и не разрешал дочери искать вас.

– Мы пытаемся это забыть. Столько пережили обе. Но я сохранила все, что удалось унести: платьица, наши совместные фотографии. Да, он не мог простить мне измену. Я, конечно, сегодня вела бы себя иначе. Я ведь тогда была несмышленой, запуталась. Мне даже казалось, что у меня здесь были друзья – Зоя, вон там через один участок жила, Тоня, Оля. – Эльвира горько усмехнулась. – Но никто из них не приютил, не поддержал, все отвернулись. Неприятно это вспоминать. Были и люди, которые помогали, я ведь не о всех рассказываю. Например, женщина, которая взяла меня на работу без образования и без опыта, увидев, как я нуждаюсь. Очень добрая женщина, на таких мир держится. – Голос Эльвиры задрожал, а глаза заблестели. – Вы не смотрите, что я маленький человек, я на самом деле всегда людям помогала, если была такая возможность. Меня столько раз обманывали. И вот, наконец, мы зажили семьей. Знаете, как говорят, «вся семья вместе, так и душа на месте». Но недавно на шашлыках… мы сделали такой вечер, чтобы Жанночка могла показать дяде этого Правдорубкина или как его там. А потом мне было очень плохо.

– Вы устали?

– Отравилась. И почему-то только я.

– Взяли образцы еды?

– Я не хотела думать… не хотела допускать и мысли, что меня мог отравить Правдорубов. Я до последнего думала, что это я его подозреваю из-за моей материнской ревности, мне ведь очень хочется с ней набыться. Думаю, вы понимаете. Сказала о своих подозрениях Жанне, она и слушать не хочет.

– Я не могу вам не верить. Но при современных методах исследований вот так прийти в дом и отравить человека просто не умно. Или Правдорубов идиот?

Ответа не последовало. Но Эльвира вздохнула так, что Смородина понял, что на это она не надеется.

– Она влюблена, как вы думаете? Или просто хочет поступить вам назло?

– Нет, ну что вы? – Она улыбнулась. – Жанна знает, что я жизнь готова за нее отдать. Может, она и хочет независимости, я это только поощряю. Но не такой ценой. Он опасный. Я таких людей чувствую, столько пережила. В конце концов, забрал бы деньги, только бы ребенка моего не трогал. Но он ведь и ее может отравить.

– Можно написать заявление в милицию.

– И потерять дочь?

– Трудная задача.

– Есть правда вероятность… Жанна как-то видела, что наша домработница плохо промывает посуду. Может, в чашке остался токсин? У нас же все средства натуральные, без красителей и ароматизаторов. Но я не знаю, сколько же это надо оставить в чашке, чтобы отравиться. С Тосей после этого я жестко поговорила. Скажите, а есть ли способ, если они и поженятся, признать потом этот брак недействительным? Однажды она очнется, я думаю. Как-то так показать, что вот он же имел преступные помыслы.

– Нет. Если только выяснится, что она была недееспособной.

– Нет, ну что вы такое говорите! Не становитесь в один ряд с ужасными людьми, которые говорят такое! У Жанны сейчас становление характера, а люди видят в этом подвох. Честное слово. Сами, что ли, родились готовыми? Сразу умными?

– Есть же еще один жених?

– Да, ею интересуется один приятный мужчина. Он заезжал недавно, у нас еще Аня была в гостях. Но Жанночка отвергла его, сказала – некрасивый и жестокий. Она еще не понимает. Главное – обеспеченный, то есть ему, в отличие от Правдорубова, не деньги нужны.

Это Березину не нужны деньги? Да если бы луна упала на его дом, он, волоча раздавленную ногу, поспешил бы оформить ее в свою собственность. Что за странная иллюзия, что если человек богаче тебя, то его интерес бескорыстен? Откуда у него по-твоему деньги? Эльвира была довольно-таки наивна.

– Но нет, ей мил лупоглазый. Должен же быть какой-то способ уберечь ее. Закон должен защищать от мошенников.

Адвокат понял, что жизнь ее ничему не научила. Как говорится, пешеход всегда прав, но не всегда жив. Так и с мошенниками. В ряде случаев да, закон защищает. Но все-таки лучше превентивно самим.

– А когда Анна заезжала?

– В воскресенье.

– Вы давно с нею знакомы?

– Нет, в клубе познакомились. Я уверена, что Правдорубов – имя вымышленное. А эти его непонятные картины? Он даже рисовать не умеет. То ли дело Мылов.

Смородина вспомнил, что на портрете Мылова Эльвира была одета в белый с люрексом костюм с меховым воротником, у нее была осиная талия. Ее не портили ни рыбьи глаза, ни бархатный занавес, который буквально пах нафталином. Мылов нарисовал не молодую симпатичную особу, а куклу с теми атрибутами богатства, которые были распространены в среде его заказчиков.

– Вам нравится ваш портрет?

Эльвира улыбнулась.

– Очень. Я такой никогда не была.

– У вас не просят эти работы на выставки?

Эльвира содрогнулась.

– Будь моя воля, я б вообще убрала портрет Абрамова. Но Жанне нужна здоровая картина семьи, чтобы она чувствовала за своей спиной обоих родителей… Нет, не просят.

– А почему ваш гражданский супруг не уничтожил ваш портрет, если он сжег даже общие с Жанной фотографии?

– Случайность. Оба портрета дочка нашла в чулане, среди хозяйственных вещей, свернутыми в рулончик. Как живопись не осыпалась! Я думаю, это дядя сохранил. – Она улыбнулась. – Знаете, он только выглядит суровым. В детстве во время каникул Жанна просила у него фонарик, чтобы читать под одеялом, и просила папе не говорить. Он так и не сказал.

Она сделала паузу. Платон Степанович отметил, что она говорит о брате своего бывшего мужа подчеркнуто вежливо, отстраненно, как бы боясь обнаружить искреннее отношение.

– Наверняка для Правдорубова его картины – способ скрыть настоящую деятельность. А на самом деле он, например, продает наркотики! Деньги на нее он не тратит. Это очень хорошо, что вы с ним поговорите. Вы мужчина умный, выдержанный, дальновидный.

Близорукому Смородине особенно понравился последний комплимент. Он лишний раз подумал о том, что добрые люди не понимают кровопийц, мысли не допускают, что те совершенно другие и устроены иначе. И иногда, к сожалению, слишком дорого за это платят. Еще одна мысль кружилась у него в голове назойливо, как комар. Комар, кстати, тоже кружил рядом. Вечерело.

«Да ну, бред, – сказал сам себе адвокат. – Такого не может быть. В XXI веке».

Эльвира стала чуть более откровенной.

– Никому не пожелаю оказаться вот так на улице, как я пятнадцать лет назад. У меня были некоторые сложности с законом. Наверное, все на моем месте говорят, что незаслуженные. По форме – за дело. А вот по сути… Вы не представляете, как я росла. Мать на меня так смотрела, как будто у нее дома не дочь появилась, а какая-то чужая неприятная тетка, которую она по закону обязана кормить. Отец был ведомый, во всем ее поддерживал, и в презрении ко мне тоже. Как это не совпадало с тем, что предлагается думать о семье.

Если бы Эльвира только знала, как часто слышал Смородина подобные истории. Дети, которые в крестьянской общине были орудиями производства, в индустриальном обществе по инерции рассматривались как необходимость. Но условия жизни менялись, и теперь это была расходная статья. Больше нельзя было пристраивать их к труду с пяти лет. Наоборот, нужно было вкладывать в них до двадцати. Из предмета первой необходимости дети превратились в атрибут роскоши, но не все это заметили. И, конечно, те, кто, как мать Эльвиры, рожали их, веруя в странную поговорку про лужайку, которую якобы дадут каждому, очень сильно разочаровывались. Хуже всего было и то, что для экономики услуг очень важным было душевное здоровье. Детей теперь рекомендовали не бить и даже не унижать, не сгружать на них недовольство собственной жизнью. С этим, по его наблюдениям, у многих были проблемы. Если на людях родители еще сдерживались, то, что происходило за закрытыми дверьми, Эльвира описала довольно-таки точно.