Живописный труп

Мария Санти

Живописный труп

© Санти М., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Но он, Эркюль Пуаро, не даст ему совершиться. Предотвратит, если своевременно успеет… Ведь это он, мститель за обиды невинных. Он часто повторяет фразу, которая кое-кого смешит: «Я не одобряю убийства».

Агата Кристи. Третья девушка

Жанна

Платон Степанович не услышал, как она вошла. У нее была грация кошки, которую только вчера принесли из приюта, и вот она, отдрожав сутки под диваном, осторожно идет к блюдечку с молоком.

– Смородина?

– Да.

– Пэ Эс? Как постскриптум?

– Платон Степанович. Очень приятно. А вы?

Смородина сообразил, что это он сам отключил и электрозамок, и домофон. А ассистентка Юлия Греч придет только через час. Господи, дома жена ключи не дает ему в руки, потому что однажды дала, так потом их полдня искали и нашли в сахарнице. Что именно ключи могли там делать, до сих пор никто не понимает. Сотрудников тоже еще нет, он специально пришел пораньше, чтобы перечитать на свежую голову кое-какие документы. Тут-то она и проскользнула.

В ее облике было что-то болезненное и опасное одновременно, чем ему хотелось бы залюбоваться, если бы не драгоценные минуты, еще не притупленного рутиной дел внимания, которые он хотел потратить на работу.

– Я Жанна.

Она посмотрела на него в упор. Ее лицо было завораживающе некрасивым. Крупные губы, большая квадратная челюсть и дрожащий взгляд раненой львицы. А еще у нее был редкий фиалковый цвет глаз, адвокат подумал, что она носит линзы. Густые, как парик, черные волосы, постриженные в длинное асимметричное каре, вызывали ощущение, что она из другой эпохи. Если Платон Степанович видел такую женщину на экране, он понимал, что это героиня с историей.

– Очень приятно, Жанна. Чем я могу вам помочь?

Известный в узких кругах московский адвокат начинал раздражаться. Вполне могло оказаться, что девушка нездорова душевно или просто любит поиграть в драму. А он даже перенес утренний круассан, чтобы выгадать час работы на свежую голову, который она так безответственно пожирает. Сейчас хрустел бы круассаном, добираясь до мягкого, как блин, теста. Накладывал бы на еще теплый круассан масло… Иногда он злился за свое воспитание, которое при всем желании не мог изменить.

– Вы какой-то не такой. Похожи на филина. Мне не надо было приходить, – сказала она и резко вышла.

Актриса. Или участница какого-нибудь тренинга по раскрепощению, выполняющая задание «соверши неожиданный поступок». Такие не думают, когда воруют чужое время. Впрочем, она молода, а в таком возрасте человек всегда прав.

Платон Степанович прошел к рабочему месту секретаря, включил электрозамок с домофоном, вернулся на свое место и углубился в изучение документов.

Менее чем через час, в 10:01 заиграл его мобильный. Звонила Раиса Федоровна Ягужинская, директор камерного московского музея, набитого пылью веков и картинами XIX века.

– Платон Степанович, я вдогонку к моему письму…

– Какому письму?

– Ну, я вчера вечером поговорила с Жанной, потом еще девочки заходили, от одной из них муж ушел и теперь прописал в ее квартиру свою новую жену с ее детьми. Та пришла с милицией, сменила замки…

Смородина подумал, что, наверное, за свою полувековую жизнь эта женщина с локонами во вкусе XIX века ни разу не удержалась от того, чтобы не посплетничать. Какой-то вид душевного расстройства! Бороться с этим было бессмысленно, можно было только пресекать.

– Письмо? Какое письмо?

– Пока мы все это обсудили, уже было поздно вам звонить. Вы же знаете, что это неприлично, писать в вотцап в нерабочее время. Этикет эволюционирует на наших глазах. Казалось бы, сообщение, текст. А ведь звоночек может обеспокоить.

– И вы отправили голубиной почтой?

– Почему голубиной? Электронной. – Электронную почту проверяла помощница Юлия Греч, которая, разумеется, только пришла. – Я встретила чудесную девушку Жанну. И вспомнила, что вы искали переводчика, который перевел бы для вас нечто непереводимое.

– Да, статью по философии права.

– Я помню, что вы были недовольны специалистом, который оказался для нее дремуч. А Жанночка училась в Англии. И она такая же как вы – все время задумывается. У нее и лоб такой большой, вы увидите. Она мечтает стать правозащитницей, так я и посоветовала ей попроситься к вам на стажировку.

– Она не вежлива.

– Ну что вы? Мы точно говорим об одной и той же Жанне? То есть она у вас уже была?

– Позвоните ей, пожалуйста, прямо сейчас и скажите, чтобы она вернулась. Я дам ей статью, объясню, что к чему, и посмотрим, справится ли она. Это будет тестовое задание, и оно будет оплачено.

Посмотрев по диагонали текст, Жанна трезво оценила фронт работ. Адвоката подкупило то, как тонко она чувствовала нюансы, оттенки смысла. Девушка рассказала, что как раз выбирает, на кого идти учиться. Еще она массировала виски так, как будто у нее болела голова.

– У вас бывает такое, что вам кажется, что вы убили человека?

О, королева драмы. Нет, подруга, с этими богачествами тебе в театральную студию, а не к известному московскому адвокату. Ничего не скажешь, подложила кислую ягоду госпожа Ягужинская. Сбагрила со своих здоровых плеч.

– Нет.

Жанна задумчиво произнесла:

– А ведь можно убить и забыть. Если психика… У нас в городе женщина погибла. В парке. А до этого она что-то хотела мне сказать, хотя я ее не знаю.

– Так или иначе, вам нужна работа, а у меня она есть. Работа поможет вам собраться, сконцентрироваться, – произнося это, Смородина одновременно прикидывал, какого психиатра он может пригласить посмотреть на будущую адвокатессу.

– Вы и правда похожи на филина, – хихикнула Жанна, соскользнула со стула и, зажав в руках сумку, быстро вышла из его кабинета.

Хотя похожий на филина Смородина больше удивился бы тому, если бы девушка назвала его Аполлоном Бельведерским, что-то озадачило его в искренности ее слов. Что это? Расстройство, которое не позволяет человеку вести себя вежливо? Непонимание субординации? Плохое настроение? Сложная игра? Но если да, то зачем?

Он позвонил Ягужинской.

– Раиса Федоровна, почему вы заинтересовались этой девушкой? И почему отправили ее именно ко мне? Она же очевидно, кхм, не подходит для работы с юридическими документами. Перевод – да, пожалуй. Но в письме вы пишете про стажировку или даже временную работу. Такого сотрудника брать если только для того, чтобы внедрить в конкурирующую фирму.

И он рассказал про их короткий диалог.

– Очень странно. Интеллигентная девочка. И не простая. Мы писали в газетах, что у музея протекает крыша, так они с матерью откликнулись и помогли. Клубом нашим заинтересовались. Я рассказала ей, как вы спасли одну женщину! Как сняли с нее обвинение в убийстве! Совершили чудо! У Жанны аж лицо посветлело, я думаю, она заочно влюбилась в вас. Другое дело, что в восемнадцать…

– Восемнадцать? Я не дал бы ей меньше двадцати восьми. Она говорит, как уставшая от жизни женщина.

– Платон Степанович, сразу видно, что вы не общаетесь с молодежью. Молодые все сейчас выглядят старше своих лет. Да и точно ли мы говорим про одного и того же человека? У моей Жанны тонкие запястья, густое черное каре с челкой и трагедия во взгляде. Внешность во вкусе декаданса.

Смородина отметил, что Ягужинская, верховное божество всех московских сплетниц, человек внимательный и добрый. От другой директрисы он услышал бы, что Жанна редкостный урод.

– В точности так. Поэтическая внешность.

– Она в Москве почти никого не знает, не знает, как ее ищут, эту работу. Правда…

Тут Ягужинская замялась.

– Что?

– Только перед вами мне позвонила ее мама. Ой, у нее такая история жизни – в кино такое снимешь, не поверят. Там тайны и преступления. В семнадцать лет…

Раиса вздохнула. Вечно у этих законоведов не хватает времени для самого главного. Она ценила связь со Смородиной, но ее расстраивало, что он никогда не рассказывал ей секретов своих доверителей. А ведь наверняка он знал много интересного.

– Один из ее вопросов так и засел у меня в голове: «А вы не заметили у моей дочери каких-то отклонений в психическом развитии?» Я предложила показать ее врачу, но у Эльвиры началась истерика. Я подумала, что я в этом не специалист. А вы самый здравомыслящий человек на свете.

Вечером после работы Смородину ждал сюрприз – его преследовали навязчивые мысли о чем-то связанном с его утренней гостьей. Раздражала неестественность ее поведения, одновременно было жаль, что он не дал ей высказаться. Он задумчиво ходил взад-вперед по гостиной, держа чашку чая, грыз шоколадные конфеты из набора, который принесла очередная благодарная клиентка, и разговаривал сам с собой. Корги Виктория Олеговна лежала у стены и неотступно следила за его перемещениями, ожидая, что ее позовут, чтобы почесать, или хотя бы дадут хрустик. Перед глазами адвоката стояли глаза раненой львицы.

– Что же это, черт возьми, такое. Я не могу удочерять каждую девушку, которой трудно найти себя в жизни.

У него было это противное чувство, как будто он что-то забыл. Подсознание требовало обратить на что-то внимание, но он не понимал, на что именно. Его любимая жена Алена, она же муза, спарринг-партнер по жизни и лучший друг, была в командировке. Перед тем как лечь спать, он позвонил ей.

– Я сегодня почувствовал себя старым.

– Из-за девушки с черным каре? Помнишь, когда мы познакомились, ты расстраивался, что в аспирантуре тебя считают слишком молодым?

Платон Степанович улыбнулся. Это Алена вырастила в нем рядом с его философской частью еще одну – внутреннего бизнесмена. До встречи с ней он расстраивался от каждой неудачи. Анализировал, рассматривал контекст. А она сказала: «Тысяча отказов, одна продажа – это очень хороший результат». И через несколько лет он переключался на эту мысль автоматически. Когда один из клиентов предложил ему войти в его сверхприбыльное предприятие, Алена, изучив предложение, сказала, что предпочитает быть бедной женой, нежели богатой вдовой. И, как обычно, оказалась права, поскольку, войди он в то предприятие, неизвестно еще, смог бы остаться в живых или нет.

На следующий день Жанна на службу не вышла и на звонок не ответила. Поэтому так неохотно трудоустраивают новичков – человека сначала приходится учить работать. В любой другой ситуации Смородина махнул бы на Жанну рукой. Но ему было скучно. Хотелось своими соображениями поделиться с Аленой, а ее не было. Где-то на окраинах разума жужжали остатки вчерашнего беспокойства о девушке. Так или иначе, он позвонил Ягужинской, чтобы узнать, где живет ее протеже. Оказалось – в Подмосковье.

– И кстати, Раиса Федоровна, вы говорили, что у вас работает книжный клуб и есть система для новеньких. Я хотел бы ею воспользоваться и посетить ближайшее заседание. Если я правильно помню, вы читаете роман Агаты Кристи «Третья девушка»?

Раиса Федоровна замялась.

– Я боюсь, вам не понравится.

– Ну что вы! Я в детстве запоем читал Агату Кристи, у родителей были такие черные томики с желтыми надписями. Цветовая гамма настраивала на мысли об убийствах. Жду возможности поделиться впечатлением.

Он хотел еще добавить «столько лет копил!», но сдержался.

– Но интеллектуальный уровень участников ниже вашего. Один менеджер, другая косметолог.

– А я не боюсь менеджеров. Сам в некотором роде не чужд менеджмента, жизнь заставила. А косметология это очень интересно. Ученые советуют изучать новое. Это отличная профилактика Альцгеймера!

Когда ему было нужно, он умел забалтывать собеседника не хуже Ягужинской.

– Диана бывает резкой. Она вдова бандита.

– Многообразие лучше унификации.

Ягужинская метнула последний козырь.

– Это все такое женское! Вы же не любите, когда с вами делятся… женским.

– Если вы о сплетнях, то вы даже близко не сплетница, моя дорогая Раиса Федоровна. Знали бы вы российскую бизнес-среду! Все друг за другом следят, собирают информацию, уязвимые места у товарищей коллекционируют. Иной предприниматель может четыре часа без перерыва рассказывать чужие секреты! И такие, за каждый из которых объект сняли бы в шоу Антея Салахова, перед тем как отправить в тюрьму. Вот это я понимаю!

Он прямо почувствовал, как на другом конце беспроводной линии изменилось дыхание директрисы. Она чувствовала себя, как голодный гепард перед мясным магазином.

– Жизель, жена замминистра, иногда рассказывает про свои сексуальные подвиги…

– Когда и во сколько?

Турист в собственном городе

Платон Степанович с детства любил ездить на электричках. Погода стояла чудесная. Вот он и решил отправиться в Подмосковье в рамках придуманной им программы «Турист в собственном городе». Он подышит воздухом, съест шашлык, понаблюдает за жизнью людей в частных домах, а заодно отыщет дом Жанны. Сунув Викторию Олеговну в переноску, он вызвал такси и отправился на вокзал.

Собака вела себя хорошо. Под стук колес она мирно дышала, высунув язык. А как только ее отпустили на травку, начала знакомиться с окружением и другими четвероногими. За пару часов Платон Степанович обсудил с другими собачниками здоровье шерстяных друзей, шумность в районе, наличие догхантеров и других опасностей. Потом он сходил в кафе и с удовольствием пообедал. Тем, кто интересовался, что он забыл в Подмосковье, Смородина отвечал, что думает приобрести недвижимость в этом районе и приехал осмотреться.

Район с загородными домами располагался недалеко от вокзала. С виду это были чеховские дачи, утопающие в зелени и цветах. Казалось, что в такой обстановке не может произойти ничего плохого. Прямо перед Смородиной шел худенький молодой человек в пижаме с капюшоном. Он разговаривал по телефону.

– Мне нужен покой! Свежий воздух и простые люди. Я пью яйца и распеваюсь, так что кувыркайтесь там со всем этим без меня, – донесся до адвоката голос парня.

Когда Смородина обогнал юношу, они переглянулись. Молодой человек оказался значительно старше, чем выглядел со спины. У него были ангельские глаза с длинными пушистыми ресницами. Главным на его лице были огромные, скульптурные, похожие на цветок губы, которые, кажется, не смыкались полностью. У Смородины возникло ощущение, что он их где-то видел.

Херувим свернул к одному из домов. Платон Степанович обратил внимание, что на этом участке у самого забора стояла желтая свежесрубленная постройка, из которой доносилось кудахтанье. От этого дома с курятником исходило ощущение уюта и благополучия. Он присел на скамейку поблизости, чтобы отдохнуть.

Виктория Олеговна подняла бунт и отказалась продолжать путешествие. Она попыталась на своих коротких ногах впрыгнуть в переноску, лежавшую на скамейке.

– Виктория Олеговна, ну просто полежи на траве. Ты пойми, мы с тобой на охоте. Ты же охотница на лис? Обратись к своей генетической памяти.

Псина не унималась. Младший Смородина, Порфирий, после часовых прогулок нес ее домой на руках, а тут такой марафон. Она хотела домой и есть. Она всегда была согласна поесть. Увлекшись бесполезными объяснениями, Платон Степанович не заметил, как рядом с ним села бабуля с мелкой химической завивкой на голове.

– Какая уродливая собака. Зачем вы отрезали ей ноги?

Редкого обаяния женщина.

– Это порода такая, называется корги. Она здорова, просто устала.

Бабка посмотрела куда-то за его спину и зашипела:

– О, идет…

Как вовремя! Подобно мастеру кунг-фу Платон Степанович только глянул налево и сразу же низко наклонился к Виктории Олеговне лысиной вверх. Впрочем, Жанна не смотрела по сторонам. Платон Степанович поправил ошейник, погладил собаку и медленно распрямился. Бабка с химической завивкой нарочито крестилась.

– Эта проклятая. Из во-о-он того дома. Отца прибила.

– Да вы что? Расскажите!

– Он на электроскутере рассекал, жирный такой. Так она его подтолкнула, он и того. Ненормальная. Наркоманка. Люди слышали, как он на нее орал.

– И не посадили?

– Так она взятку дала, – сказала старушонка с такой интонацией, как если бы давала взятки госорганам дважды в день. – Они и записали, что он сам. Неповоротливый такой был. Шею свернул.

– Пил?

– Пил. И людьми питался. А ей теперь досталась половина дома. На второй-то половине дядька. Но она и его на лестницу вытряхнет.

Вытряхнет? Проследовавшую за этим речь про современных детей, в частности бабкиного сына, который «когда не пьет, добрый», Смородина слушал вполуха.

– Давно это было?

– Год назад, может, полтора. Нет, год! Тоже сиренью пахло, у меня в такую погоду меньше суставы ноют. А потом ее мать вернулась.

– То есть до этого матери не было?

– Да вы что! – В бабусе как будто жили несколько человек, каждый со своей интонацией. – Ее муж выгнал. За блуд.

Последнее она сказала безо всякого осуждения. В ее картине мира блудить, живя с таким мужчиной, было естественно и даже похвально. «Я бы с таким жить не стала», – договорила она, когда поднялась и, кряхтя, пошла дальше.

– Подождите! – Смородина ринулся за своей случайной собеседницей. Вся боль собачьего племени отразилась в глазах Виктории Олеговны, но потянувший поводок хозяин не дал ей времени на рефлексию. – А вы точно это знаете? Люди-то говорить могут разное.

– Я у них убирала три раза в неделю. А мать ихняя выжила меня. Противная баба! Жадная. А все блуд, – экспертно заключила бабка.

Сделав круглые глаза, Смородина взял у нее «на всякий случай» телефон, пообещав позвонить, если ему потребуется домработница.

Рывок

Как человек мечтательный, Смородина, задумавшись, пару раз едва не попадал под машину. Мозг отъедал всю мощь оперативной памяти, и тело в такие минуты вполне могло попасть в неприятности. Но бывало и так, что чувственная часть его существа брала управление на себя. Так однажды в студенческие годы он выбрался из болотистой местности, куда по ошибке забрел, не будучи от природы ни ловким, ни прытким. Все голоса внутри стихли, и он скок-поскок, не узнавая собственных движений, перебирался на чуть более устойчивые островки и спасся. Тем вечером, с учетом его плохого зрения и полного отсутствия мобильной связи, чутье спасло ему жизнь.

Он взял собаку на руки и позвонил в калитку дома, в который вошла Жанна. Это был капитальный дом с большими окнами. С левой стороны к нему была прилеплена тонкая белая колонна со сложной капителью, больше никакого декора не было. Жанна вышла из двери. Вид у нее был удивленный.

– Здравствуйте, Жанна. А я, вы знаете, присматриваю недвижимость в этом районе. И тут вы! Я даже не поверил своим глазам. Вот и решил спросить, почему вы не вышли на работу. Что случилось?

– Вам же мама должна была позвонить? – Она пожала плечами. – Я отравилась.

Девушка была бледной. На этот раз она выглядела совершенно иначе: испуганной и уставшей. Как если бы ее ударили по голове пыльным мешком, а потом окатили холодной водой, чтобы привести в сознание. Волосы висели по обе стороны от лица, как будто это был засаленный парик.

– Нет, мне никто не звонил. Впрочем, может быть, я пропустил звонок, было много работы.

Виктория Олеговна смотрела на Жанну с интересом и быстро дышала, высунув язык. Она была самым дружелюбным существом на свете.

– Как неловко. Может, вы зайдете?

– С удовольствием.

Внутри дома все было несколько старомодно – мебель, цвета обивки. Гостиная переходила в просторную столовую-кухню.

– Я упала в обморок. Было безответственно с моей стороны устраиваться на работу. – Жанна крикнула в сторону кухни: – Дядя, у нас гости!

В гостиной висели парные портреты родителей Жанны кисти знаменитого художника Мылова. Слева висел портрет сидевшего на стуле пышнотелого отца. Глаза его были выпучены так, как будто он неожиданно сел на чужой палец и теперь боялся пошевелиться. Сосисочные пальцы указывали на ключи от «Мерседеса», брелок был повернут логотипом к зрителю. На заднем фоне были изображены две книги, ваза и подножие колонны. Нога родителя была артистично отставлена вбок, лакированный ботинок сверкал. Смородина подумал, что блик на ботинке Мылов слямзил у какого-нибудь серебряного кубка с картины голландского мастера. Художник намекал, что модель присела попозировать с брелком, но тут же, влекомая возвышенной страстью к собирательству ваз, полетит дальше.

Точно такие же, как на портрете, огромные синие фарфоровые вазы стояли по обе стороны от дивана, стоящего под портретами. Их ампирный декор смотрелся посреди советской роскоши, как придворная дама эпохи рококо среди гопников. К картинам подъехал сидевший в инвалидном кресле щеголеватый мужчина около шестидесяти лет.

– Кто? Твои красивые подруги?

– Нет. Мой начальник. С собакой.

Виктория Олеговна, которой протерли лапы влажной салфеткой, уже стучала когтями по направлению к кухне.

– Начальник? Пусть проходит, мы побеседуем.

Жанна тихо сказала Смородине:

– Он иногда плохо видит и еще говорит громко. Я на самом деле начала переводить, вы не думайте. Непредвиденные обстоятельства.

Она представила Платона Степановича дяде и оставила их вдвоем.

Гомер

Генерал Афанасий Аркадьевич Абрамов смотрел на Платона Степановича так пристально, что даже нахмурился. Смородина обратил внимание на очки с дымчатыми темно-голубыми стеклами. У них была тонкая оправа, которая была бы, скорее, к лицу высокопоставленному чиновнику, нежели пожилому инвалиду. Генерал был одет в брюки и рубашку, одежду совсем не домашнюю, и хорошо пострижен. Инвалидное кресло у него было современное, с мотором и управлением кнопками.

– То есть вы адвокат. И что моя племянница должна была для вас делать?

– Переводить статьи с английского на русский. Пока мы договорились на тестовое задание.

– Вы служили?

– К сожалению, нет. Из-за зрения. С детства мечтал о военной карьере, но, увы. Я говорил об этом однажды с генералом Бочарниковым.

– Кхе! Это рыжий такой?

– Игорь Иванович лыс как колено, но по молодости, насколько я помню, он был шатен. Его сын Артем – брюнет, в маму.

Дядя Жанны одобрительно крякнул. Поэкзаменовав Смородину еще немного, он пришел к выводу, что перед ним «нормальный адвокат», и они разговорились.

– А как она училась в школе?

– Какая разница, если вы ее уже взяли? Плохо.

– Вы не пытались ее как-то направить? Заинтересовать?

– Мне было не до того. Я, пока не заболел, здесь не жил. Сначала ноги отнялись, потом почти оглох. Но я все вижу!

– Это важно. У меня минус одиннадцать, я берегу зрение.

– Правильно. Но вы за ее школьные отметки не беспокойтесь, при ее деньгах это не имеет значения. А вообще я не чадолюбив.

– Вы поддерживаете ее выбор профессии?

– Не знаю, что уж за профессию она себе выбрала. Жених у нее – нереализованное ничто. Не то что не служил – его не взяли бы. Даже мать ее, самое бессмысленное существо на свете, против него. Пятнадцать лет фестивалила где-то, а теперь против.

– Жанна ее слушает?

– Мать ее бросила. Хотя… конечно, не представляю, как она могла договориться с моим братом. С ним невозможно было договориться. Не знаю, как их вообще растят, этих девочек. Но, по всей видимости, прав был мой психоаналитик, чем сильнее родитель отвергает ребенка, тем сильнее ребенок обожествляет родителя.

Хорошо, что Смородина сидел. Он никогда ранее не видел боевого генерала, который обращался бы к психоаналитику. Денди в полутемных очках интересовал его все сильнее.

– Но сейчас она взрослая женщина.

– Как у вас у адвокатов все просто, даже завидно. Восемнадцать лет исполнилось – получи здоровый новый мозг взамен съеденного. Я вам скажу, как бывший бонвиван, а сейчас разбитый жизнью неудачник: травматик не понимает здорового человека, не может. Чахоточный больной, глядя через окно со своей кровати на бегуна, никак не разделит его мышечную радость после пробежки. Чувственный аппарат не позволит. Но и здоровый не понимает травматика. Ему не дано, поскольку не чувствует боли. Это очень хорошо, что не понимает, ничего в них нет хорошего, в этих травмах. Отнимают силы и время. Но когда вы говорите «взрослая женщина»… – Дядя покачал головой. – В вашем случае это просто непонимание.

Этот мужчина, выправка которого чувствовалась даже сейчас, когда он сидел в инвалидном кресле, говорил о терапии абсолютно серьезно, в то время как даже модные гуманитарии в два раза моложе его нередко относились к ней иронично, как к какому-то баловству.

Афанасий Аркадьевич выдерживал паузы и был не суетлив. Чувствовалось, что он командир по призванию.

– Брат мой был сложным человеком. А ребенок не может взять собрать вещи в пакетик и уйти. Когда мне рассказывают, что дети бывают такими и сякими, я всегда говорю, что, конечно, да, но все равно у взрослых несоизмеримо больше возможностей распоряжаться своей жизнью. А когда больше возможностей, ответственность больше. Если Жанна смотрела бы на жизнь трезво, она повесилась бы. Она выдумала маму, которая ее любит и обязательно за ней придет. Живя в этом мире грез, она выжила. Только благодаря ему. Изо дня в день. Здесь, потом в Англии. Любит ее отчаянно. Конечно… И что, хороший вы адвокат?