Живописный труп

Смородина скромно уточнил, где расположен его офис, и сразу вернул беседу в нужное ему русло.

– То есть мать ее не любит? А она этого не замечает?

– Объясняет себе ее действия иначе. Я глуховат и ходить не могу, но я не идиот. И вы тоже. Она ей интересна, как прошлогодний снег. Ей нужны только средства.

– За вашего брата она вышла замуж из-за денег?

– У него и деньги-то были, потому что он мой брат. Коммерсант из него, прямо скажем, был не очень. Шашлычная была, сейчас там арендаторы кафе открыли. Он здесь соседей кошмарил, а я ходил следом и все его дела улаживал. С тех пор с нами здесь и не общается никто. Перед овцой молодец, а перед молодцем сам овца.

– Вы ссорились?

– Что вы хотите услышать? Как я относился бы к такому человеку, если бы он не был моим братом? Я об этом не думаю вообще. Не ду-ма-ю.

– А с женой он как обращался?

– Он на ней не женился, в том и дело. Она была неприлично молодая, лет девятнадцать. По мозгам все только одиннадцать. Не сказать, чтобы красивая. Обычная. Ее парень заставлял продавать наркотики. Как заставлял? Просто сказал, будешь вот дурь толкать. Защитить ее было некому. И он же ее сдал потом, чтобы самому не сесть. Семь лет светило. Кто-то брату об этом рассказал. Он как увидел ее фотографию, только что в ногах у меня не валялся. Ныл, слезу давил. Люблю, говорит, не могу, пропадет девка, а ты же знаешь, что она не так виновата, как тот, из-за кого она садится. Чувствую, говорит, судьба моя. Ну, я вмешался. Она дала показания и на упыря, и на наркобарона, на которого тот работал. Ее освободили. Теперь ей путь в ее родной город был заказан, ее бы убили прямо на вокзале. И тут брат мой с домом в Подмосковье. Принц, е-мое! Толстоват правда. И придурок. Она каждый вечер приходила к нему с поклоном: швабру надо новую купить и машину заправить. Вот тебе, Эльвира, тыща рублей, машину заправить, а швабру пока старую можно использовать, она хорошая. И так каждый вечер. Волосы разрешал носить только распущенные, стричь запрещал – «я люблю длинные». Только в последний год уборщицу нанял, да и ту прогнал вместе с ней. Миллионер! А когда она начинала выть, он прямо ей говорил, что стряхнет пыль с ее уголовного дела. В тюрьму она не хотела.

Потом она с кем-то спуталась, и он действительно решил пыль стряхнуть. Но я не дал. Она тогда уехала и больше здесь не появлялась. Это, говорю, твоего ребенка мать, а мы люди, не звери. Жанна – это наша кровь, я ее в обиду не дам. Как сейчас помню. Он сидит в зале перед телевизором: «Чаю!» Маленькая Жанна бежит на кухню заваривать чай. Ты, говорил, Жанна, много ешь, смотри, если не будешь старость мою лелеять, тебя бог накажет. Я тогда узнал, с какого возраста можно в хорошей английской школе учиться, и отправил ее туда. А недавно умер мой брат. Теперь я живу здесь, а Жанна то со мной, то в моей квартире в центре города.

– Его смерть не вызвала у вас подозрений?

– Много ел, пил, лежал целыми днями в трусах перед телевизором. Нет. Почему вы спрашиваете?

– Просто уточнил.

Дядя повернулся к Смородине. Взгляд у него был странный, наверное, из-за тонированных стекол. В руках у него возникла тонкая блестящая фляжка. Он ловко отвинтил крышечку, отхлебнул, завинтил, и фляжка тут же исчезла.

– Вы вообще убийц видели?

– Приходилось.

– И что думаете?

– Никогда не скажешь по внешнему виду, на что способен человек.

Дядя одобрительно покачал головой. Этот адвокат ему нравился.

– Я к Жанне никаких чувств не испытываю. Есть и есть. Но она такая, знаете… Живет как без кожи, все принимает близко к сердцу. Они вдвоем были. Девчонка и туша под двести килограммов. Смешно даже думать. А я преступников видел много. На меня как-то наседали, чтобы я мемуары написал. Но я себе не враг. Так, если только про женщин приятно вспомнить.

И он улыбнулся.

– Вы говорите, что не чадолюбивы, но при этом вы очень внимательны к Жанне.

– Я на пенсии, есть время обо всем подумать. Когда со мной случилась беда, я два года пролежал в больнице с повязкой на глазах, но сейчас зрение восстановилось. Мне предложили консультанта, я от полной безысходности согласился. Я его лица так ни разу и не увидел. Он такие подробности из меня доставал. У нас национальная идея – насилие. Причинил другому боль – молодец. Я считал, что должен так себя вести. Хлопал женщин ниже талии, они верещали. Ходили за мной сами. Но мне интересней было получать тех, кто не ходил, конечно, – Афанасий Аркадьевич замялся, как будто хотел что-то сказать, но передумал. – А потом пережил эту пытку беспомощностью и понял, что они терпели меня не потому, что я красавец, а я был статный, плечистый. А за рабочее место, кусок хлеба. А еще они тоже думали, что так и надо. Скотская жизнь. Конечно, я пользовался своим положением, некому было меня остановить… Сколько стоит брачный договор составить?

Смородина назвал обычную стоимость своих услуг по этому вопросу, автоматически прощелкав в голове варианты – сиделка, медсестра, парикмахер. Потому что парикмахер к этому деду явно ходил. Для значительной части невест Афанасий Аркадьевич, уже спустивший две ноги в могилу, был привлекательнее Бреда Питта. Во-первых, тот Питт далеко, и до него еще ехать надо. А во-вторых, ему очень трудно будет объяснить, что тебе совсем не нужны деньги.

В этот момент на залитую летним солнцем кухню вошел взъерошенный атлет с лицом суслика. У него было тело греческого бога. Смородину удивило, что тот как будто не заметил нового человека в доме, даже не кивнул в знак приветствия. А еще обувь у суслика слегка постукивала о пол, как когти Виктории Олеговны. Молодой человек прошел мимо них, не повернувшись, налил себе компот из графина и так же молча ушел. Адвокат заметил, что ногти у него на руках были аккуратно подпилены и покрыты бесцветным лаком.

– Это мой ассистент, Оскар, – дядя откинулся на спинку кресла. – По должностной инструкции он не заговаривает со мной вообще. Я этого не люблю… А если я добавил бы к этому функции консультанта?

– Какого рода?

Теперь Смородина присмотрелся к неспешным жестам дяди. Он мысленно надел на него темный итальянский пиджак, сменил рубашку на белоснежную и, конечно, поменял очки на черные. Дядя вполне мог быть крестным отцом преступной группировки. И кстати, эта мысль не показалась Смородине забавной. Навыки анализа, которые демонстрировал инвалид, могли быть использованы не только во благо.

– Я подумаю. Оставьте номер вашего телефона. Или он есть у Жанны?.. Жанна! Я буду обедать у себя… Не слышит, она на втором этаже.

На кухню вернулся цокающий подошвами ассистент с играющим приятную мелодию телефоном. Дядю как подменили. Он ловко крутанул коляской, развернувшись в сторону гостиной, поехал, выставив ладонь левой руки по направлению к Оскару. Тот положил в его руку телефон. Дядя поехал дальше, на ходу начиная разговор:

– Антоша, здравия желаю!

Когда Смородина выходил в гостиную, краем уха он услышал, как из библиотеки доносился довольный и помолодевший голос дяди.

– А он? А она что? Хе! Хе-хе-хе…

Адвокат попросил Оскара позвать Жанну, чтобы попрощаться. Но оказалось, что она легла на свою кровать и заснула прямо в одежде.

– И часто такое бывает?

– В свободное от истерик время.

Покидая дом с колонной, Смородина задержался, чтобы рассмотреть сложносочиненную капитель колонны. Три египетских лица, которым скульптор попытался придать чуждый им пафос, были опутаны каменными «сорняками». Было ощущение, что сей архитектурный элемент здесь просто забыли. Смородина даже подошел поближе, рассчитывая увидеть за углом продолжение ансамбля, но колонна была одна.

Порфирий

Вернувшись домой, Платон Степанович задумчиво ходил по просторной квартире. Все в ней было на месте. И мебель, и фарфор, и заваленный книгами стол сына в его комнате. Меховой бочонок Виктория Олеговна путешествовала из края в край, утепляя жилище рыжим мехом. Все было так да не так. Не хватало Алены.

Сын Порфирий готовил «отчет для мамы» – отмечал в своем блокнотике, сделано ли ими все намеченное на день. Если говорить совсем честно, он следил, чтобы папа снова не постирал загранпаспорт. Платон Степанович смотрел на сына и пытался представить себе, что вот он начнет объяснять Порфирию, что тот много ест и поэтому должен «лелеять его старость».

Прежде всего, он не мог увидеть смысл в том, чтобы высчитывать, на сколько наел твой ребенок. Это же семейные деньги. Если бы у них на троих была одна краюха, они делили бы ее. И пошли бы на заработки все, включая Викторию Олеговну. Вероятно, если бы они с Аленой нуждались, то, скорее всего, отложили бы чадородие. Ребенок – это расходы. Но как можно родить человека, а потом жалеть, что он ест? И не один раз поставить это наследнику в вину, а делать это на регулярной основе? Непостижимо. Платон Степанович хотел, чтобы Порфирий был здоров и доволен, чтобы его любили. Упаси Бог висеть на нем. В девяносто лет он планировал ковылять с Аленой потихонечку по улицам. А лучше беседовать в ресторанчике у моря. Главное – самостоятельно.

Если ему пришлось бы выбирать между любимой работой и семьей, он без раздумий выбрал бы семью. За пределами их городской квартиры был мир – скучный и жестокий. А в семье были поддержка и тепло, он всегда это знал и дышал этим. Дома у него был дом.

Смородина – жених

На работе адвоката ждал неожиданный гость – худосочный олигарх Березин. Он ждал Платона Степановича у входа в его офис, который как многолетний доверитель называл «Смородина и другие полезные для здоровья ягоды». Он был суров и, кажется, даже сжимал кулаки. Это ничуть не удивило Смородину, Березин регулярно дрался с обывателями, которые не так на него посмотрели. Невоздержанное поведение Березина было одной из основ благосостояния адвокатской конторы. Каково же было изумление Платона Степановича, когда уже в его кабинете выяснилось, что вся эта агрессия направлена на него лично.

– Вы что же это, хотите жениться на Жанне Абрамовой?

Казалось бы, адвокат привык к манерам олигарха, но в данном случае он даже не сразу нашелся, что ответить.

– Я вообще-то женат.

Если бы Березин сказал ему, что хочет подать в суд на Бога за то, что тот уделал черепаху, Платон Степанович был бы более готов к такому вопросу. Березин это легкое изумление считал привычным для себя образом собеседника – как трепет перед его силой. Он любил, когда людям, с которыми он общается, плохо.

– О чем вы терли с ее дядей?

Смородина поправил очки.

– Я не обсуждаю дела своих доверителей, и вы, Василий, – здесь Смородина сделал паузу, – прекрасно это знаете.

– Значит, для своего сына ее присматриваете. У вас же есть дети?

– Моему сыну тринадцать лет.

– То есть вы мне не конкурент? – В этих словах олигарха звучала детская радость. Адвокат понял, почему в последнюю встречу драчун спрашивал, можно ли составить брачный договор, по которому все имущество жены, которое было у нее на момент вступления в брак, переходит мужу. – Я уже почти договорился с ее матерью. Она, кстати, нормальная баба.

На языке Березина это значило – «делает то, что мне надо». Березин откинулся на спинку стула. Победив воображаемого соперника в бесконтактном бою, он решил, что заслужил отдых. Смородина подумал, что Эльвира подошла бы Березину куда больше, но он умел держать свои субъективные эстетические суждения при себе.

– Дед мешает. Ему не понравилось, что мне пятьдесят. Я ему «в XIX веке это было нормально»! А он «на конюшне у себя крестьян пори, аристократ хренов, раньше еще в армии все служили, а ты вот – нет». Ну я не мог, вы понимаете, ему нормально ответить, он все-таки инвалид, – в голосе Березина чувствовалось легкое сожаление. – Но ей уже восемнадцать, так что дело за малым.

Смородина подождал, но продолжения разговора не последовало. Тогда он собрался и, прокашлявшись, чтобы не выдать легкое изумление, спросил:

– А сама Жанна?

Березин посмотрел на него, как на дурачка.

– Какая девушка не будет рада выйти за меня замуж?

Отвечать на такие вопросы не следовало. Березин был как ураган. Налетал, махал шашкой. Не пала к ногам? Следующая. В его психике было еще больше хаоса, чем обычно, потому что вокруг него постоянно было слишком много отвлекающих раздражителей. Смородина предполагал, что уже завтра Березин забудет про девушку. Но вот что было подозрительно. Березин не мог сам прийти к мысли, что Смородина может быть его конкурентом, ведь у него было меньше денег. Эту мысль могли подкинуть только со стороны.

– Там, кажется, есть жених… Художник…

– Пф-ф! Я его на одну ладонь положу, а другой прихлопну.

– А вы, кстати, не думали обратить внимание на ровесницу?

– Я на всех обращаю внимание, вы же знаете. Ни в чем себя не ограничиваю.

При разговоре о коллекции знаменитых женщин Березина нужно было почтительно замолчать, понимающе кивнув. Говорить о том, что большинство из них плюются, только услышав его фамилию, не стоило.

– Если вы так хорошо нашли общий язык с Эльвирой…

– Так у нее ж нет ничего. Земля у Жанны и у хрыча. Хрыч врежет дуба, я надеюсь, скоро. Ну, а если он не скапустится, можно и купить его долю. Но по приятной цене, как у родственника. Так-то вы правы, у вас глаз, я смотрю, наметан, Эльвира – овца первостатейная. Мы с ней хорошо на кухне посидели. Там еще такая противная баба была! Подруга. Лицо все обтянуто кожей, улыбка гуимплена и голосок противный: тю-тю-тю.

Было ясно, что противная подруга не присела перед величием донжуана, а, скорее, даже наоборот. Если бы она была мужчиной, Березин незамедлительно предложил бы ей подраться.

– А как ее зовут?

– Нюра? Нюша? Урод на «Мини Купере». Сидит, злющими глазами зырк-зырк, смотрит, что украсть. Еще она на задницу ассистента засматривалась.

– Оскара?

– Мне не интересно, как его зовут. Дрищ.

Березин поежился. С Оскаром он бы драться не стал.

– А почему вы думаете, что Нюра хочет что-то украсть?

Березин посмотрел на Смородину с легкой дозой жалости к этому большому человеку с такими наивными представлениями о мире. «Только моим попечением жив малый сей» – так можно было истолковать этот взгляд.

– Она косметичка. Давит прыщи. А я вам уже сказал, что у нее «Мини Купер»? Это ж какие прыщи и сколько времени надо давить, чтобы на него навыдавливать? Есть, конечно, вариант «мужчина», но я такого извращенца, который заберется на эти кости, себе не представляю. Сейчас же всюду технологии. Внедряют в семьи персонал, парикмахеров, которые собирают информацию, входят в доверие, а потом лишают имущества тем или иным способом. Сесть на уши Эльвире легче легкого, пару раз сказал, что ее пожеванная красота аристократична, и она твоя.

– А расскажите про землю, которой владеет Жанна?

Березин ответил уклончиво.

– Земля как земля. Ничего особенного.

Художник Мылов

Платон Степанович трижды бывал в галерее Мылова, которая располагалась в самом центре столицы. Изначально он был заряжен негативным отношением к нему других художников. Ответ пресс-службы знаменитости был известен и предсказуем: вы все завидуете. Ну, допустим. Платон Степанович хотел составить собственное суждение. Сначала его поразила обстановка. Вроде бы здесь косплеили дворец, при этом похоже было на мавзолей. Для дворца было недостаточно размаха, а для изящества не хватало вкуса. Хотя вряд ли Мылов поставил бы оформителям адекватную габаритам небольшого особняка задачу создать камерное пространство. Даже если он занимал бы катакомбы, он все равно декорировал бы их позолотой и бархатом и, если колонна не протиснулась бы в лаз, распилил бы ее и пронес по камешку. Ему не хотелось быть художником, оставить след своего воображения, вкуса. Его совершенно не волновали такие мелочи, как размер и эпоха. И наверное, существовали люди, которым искренне нравились позолоченные рамы и слезовыжимательные бабульки. По крайней мере, смотрительницы благоговели перед своим богом.

В принципе, Мылов мог бы рассматриваться как современный художник, если честно назвать его работы ироническим переосмыслением имперского пафоса. Потому что портретируемые, если отвлечься от богатых рам, были изображены карикатурно. То есть он, конечно, старался соответствовать, работал без иронии, просто у него не получалось. Более того, в какой-то степени он был гораздо ироничней среднеизвестного современного художника Правдорубова, жениха Жанны, с работами которого Платон Степанович ознакомился заочно. Просто этого никто не видел, потому что люди, которые могли бы это сформулировать, на живопись Мылова вообще не смотрели.

Во второй визит Смородина понял, что прежде он смотрел не на картины, а на свое представление о них. Живопись оказалась довольно-таки скучной, интересно было разве что только считать анатомические ошибки. Когда он пришел третий раз, одна из смотрительниц его узнала. Он стал своим в этом храме пафоса.

Справка

В местном отделении милиции было тихо, видимо, преступники были в отпусках. Платон Степанович быстро нашел нужный ему кабинет.

– Добрый день, я Смородина.

– Проходите, я вас жду. Ладушкин звонил, сказал, вам нужна справка.

– Неофициально, да. Около года назад упал с электроскутера человек.

– Только не говорите, что он воскрес!

В словах следователя не было ни тени иронии.

– Простите?

– В местной церкви сорок дней был повышенный спрос на свечи. Да, несчастный случай был с электросамокатом. Хотя, кому несчастный, а кому…

– Мы говорим про господина Абрамова?

– Да. Год прошел, а мы до сих пор говорим про него в этих стенах.

– Он часто приходил?

– Он? Нет. А вот по поводу него приходили регулярно. Удивлюсь, если хоть один человек, включая членов его чумной семьи, пролил хоть одну слезинку по поводу его смерти. Вы от товарища старшего следователя, поэтому говорю как есть. Это был не человек, а раковая опухоль. Он для того и купил этот самокат, чтобы на цветы заезжать. Посадил человек гладиолусы у дороги – мчит Абрамов на электроскутере. А что? Здесь уже не частная собственность. Если дочери его дома не было, включал музыку с низкими басами на полную мощность. Ну и что, что у соседей болит голова? Он лежит пьяный перед телевизором, у него дискотека. Как-то у соседей были гости, много гостей. И кто-то из них поставил машину так, что она отчасти оказалась и перед его домом. На время поставил, даже не перегородил выезд. Абрамов проколол шины ножом. Даже не предупредил, не попробовал договориться. Ребенок на улице ему что-то крикнул. Шалопай лет шести. Так он его по голове ударил. А там туша за сто килограммов. Отец мальчика прибежал к нему, помял. Так его, отца, потом едва не посадили. Пару лет ходил притихший. Абрамов на суд принес ворох справок, что он чуть ли не инвалид, живой труп, кандидат наук, а его, такого нежного, по бокам руками. И это еще до суда дело дошло. Обычно заявления забирали. У него старший брат такой, что мне из министерства звонили.

– Кандидат наук?

Следователь махнул рукой.

– Он был очень жадный. С него любой сантехник полную предоплату брал, иначе не работали. Но понты любил. Поэтому не удивлюсь, если в каком-то институте он и числился и работу за него написали. Но сам он любил выпивать с утра. С телевизором спорить. Если бы он прочел в жизни хоть одну книгу, если бы у него была вообще эта привычка – молча внимать другому, это был бы другой человек.

– У вас были подозрения на насильственную смерть?

Следователь как отрезал:

– Следов борьбы на теле не было.

– Про следы понятно. А подозрения были?

– Тут недавно был в чистом виде несчастный случай. В заброшенном советском парке упала с каменной лестницы бабушка. Так ее дочь дежурила у нас в коридоре. И нечего ее матери было в парке делать, и никогда раньше она с работы не отпрашивалась, и в парке не гуляла, а тут отпросилась. Всегда на бабушке шарфик был с люрексом, а на трупе не было. Я ее понимаю, но ничем помочь не могу. У нас в той части парка даже с собаками не гуляют. Двенадцать лет назад там маньяк девушку убил, с тех пор все и боятся. Только вот застройщики недавно возбудились, ЖК «Дом с маньяком» возвести хотят… А за Абрамова никто не беспокоился. Если только вогнала какая сердобольная душа в могилу осиновый кол.

– Жаник, ну как же ты не помнишь, что у нас были планы на сегодня. Опять?

– Я правда забыла.

– Но это уже ненормально, это проблема.

– Я проснулась на полу. А что, если я хожу во сне? Мне страшно. Все время хочется запереться в комнате. Или сбежать отсюда.

– Может, пойти к врачу?

– Нет! Дед уже хотел меня упечь в психушку. Мне иногда кажется, что он только и ждет моей смерти. Потом у меня слабый желудок, ты знаешь. А врач начнет травить меня фармой. Нет, нужно просто взять себя в руки.

Полковнику никто не пишет

Генерал любил подолгу сидеть у окна и смотреть вдаль, изредка отвлекаясь на то, чтобы хлебнуть из своей фляжки. На столе лежала книга, но, кажется, он к ней даже не притрагивался. Он разрешал Эльвире менять прессу на свежую, но думать продолжал о своем.

– Таких, как Антоша, очень мало. Какой он умный! А какие у него золотые руки! Дослужился до сержанта, командовал, но время было такое – не смог остаться в армии. Начал зарабатывать своим трудом. И стал знаменит и уважаем в Москве. Какие женщины у него были! Королевы! Звезды! И ни одной он не дал себя заполучить.

Кажется, последним генерал гордился больше всего. «Все эти женщины» потерпели поражение. Это было целое очко в воображаемой игре, которую он вел у себя в голове.

– Оставьте! Оставьте стул на месте! – переполошилась Эльвира, обращаясь к домработнице. – Генерал не разрешает ничего передвигать. Все должно оставаться таким, как во времена его молодости.

– Как я умру, так и начнете двигать. Дали бы дожить. Антоша никогда не двигает мебель. А если и подвинет для дела, то сразу потом поставит на место. Он все знает. Так я не понял, Эльвира, за кем ты собиралась заехать во вторник? Кого ты собиралась привести в дом?

– Никого, вам показалось, – ответила Эльвира.

– Мне никогда не кажется. Ты не можешь приглашать гостей без разрешения.

– Но дядюшка, я не приглашаю. А! Я поняла, о чем вы. Это мы обсудили с Жанной девочек из музея. Вы же сами хотели, чтобы она больше общалась, социализировалась.

– А что, они сами доехать не могут?

– Мне хотелось сделать им приятное. Это очень непростые дамы, одна из них жена замминистра.

Книжный клуб

О принадлежности Раисы Ягужинской к богеме догадался бы даже пастух. Стоило ей в малиновом берете с торчащими из-под него кучеряшками появиться где-то, осветить пространство своей улыбкой, как из женских сердец поднималась волна, которая совершенно расслабляла все мышцы гортани. Людям тут же хотелось рассказать ей «интересненькое». И они находили в лице этой жизнелюбивой женщины благодарного слушателя. Человек она была уважаемый, заслуженный работник культуры, поэтому ей трудно было выслушивать поучения похожего на филина адвоката.

– Культура помогает человеку немножечко тормозить, не реализовывать сразу свои животные импульсы. Понимаете, воспитывает этот навык торможения. Хочет человек, скажем, поесть чеснок на вернисаже, но терпит. Со сплетнями то же самое.

Вот этот близорукий адвокат с ягодной фамилией все время говорит о своей жене. Но Антон Иванович Козявкин тоже все время говорил о своей жене. А позже выяснилось, что все это время у него были романы! И как люди узнали бы об этом, если бы не передавали друг другу истинную информацию?

– Но я не сплетничаю, вам, Платон Степанович, померещилось. Ваше предположение, что вместо обсуждения книг мы годами моем кости ближним, ошибочно.

Если бы Смородина знал, что уже давно, на заре своего директорства, она приняла боевое крещение в кабинете одного высокопоставленного лица. И помогла ей в этом именно не культура, а конкретное знание греческой мифологии.

Однажды в салоне красоты Раиса Федоровна разговорилась с дамой и пригласила ее на вернисаж. Та пришла с подружками. Одна из них взапой рассказывала про своих любовников. Она описывала их то группами, то каждого в отдельности, уместно обобщая, то есть проявляя недюжинные навыки анализа. Какой искусствовед в ней пропадал! Через неделю Раиса Федоровна была на совещании у высокого начальства. Решив все вопросы, начальство прицепилось к одной из запланированных выставок, потому что ему надо было к чему-то прицепиться.

– О, фаворитки – это моя тема. Здесь я могу быть экспертом лучше всех ваших историков.

И распорядитель бюджета начал рассказывать, как женщины капитулируют перед его красноречием. Со скуки Ягужинская начала разглядывать его очки, красную лысину, ежик седых волос вокруг. И тут ее взгляд упал на фотографию на столе – это была та самая исследовательница с вернисажа. Описывая эстетическую категорию «стойкости», она определила своего мужа как ее ходячий антоним. Называла его лохом, досадовала на «русскую простоватость». Заметив изумление директрисы, высокий начальник похвастался, что это его жена Жизель. Она поэт, живет высокими смыслами, а без него пропала бы, потому что она малышка-девочка, которой не нужны деньги. Только с ним она раскрыла для себя волшебный мир чувственных удовольствий! От выпученных глаз Раисы Федоровны чиновник только распалялся.