Легенда бесконечности

– Адам! Стой!

Я раздражённо обернулся.

– Что ещё?

Том подошёл ближе, понизив голос.

– Будь внимателен. Я вижу, как твой разум блуждает. Ты ищешь её глазами.

Я скривился.

– С чего ты взял? Никого я не ищу.

– Я тебя знаю всю жизнь, придурок.

– Потом поговорим. – Я натянул на лицо фальшивую ухмылку и отвернулся.

– Будь внимателен, Адам!

– Ты всё?

– Да! Иди и порви его!

Соперник – Леон Акселили – стоял напротив, разминая шею. Глаза были налитые злостью, и в них читалось, что он хотел не просто победить – он хотел уничтожить.

Гонг.

Он бросился на меня мгновенно, справа, затем снизу апперкот, я еле успел уйти от удара. Его ботинок соскользнул по настилу, цепляя мою ногу.

***

– Хочешь играть грязно? Хорошо, – прорычал Адам, резким движением наклонившись вниз, упёршись ладонями в пол, и взмахнув ногой, влепил ступнёй прямо в лицо противнику.

Попадание.

Леон отшатнулся, но Адам уже добивал второй ногой, вращаясь и возвращаясь в стойку.

– Адам, соберись! – кричал Том.

Но Леон не сдавался. Ложный выпад слева – удар прямо по ребрам. Боль пронзила тело, дыхание стало рваным. Солёный вкус крови наполнил рот.

– Чёрт! – выдохнул Адам.

И тут Адам почувствовал странное, внутреннее ощущение: как будто что-то ломается не только в теле, но и внутри сознания. Леон обрушился с серией ударов, каждый их них был точным, и смертельно опасным. Адам пытался отвечать, но его тело предавало, мышцы дрожали, дыхание сбивалось.

– Адам, стойте! – кричали судьи и врачи, но Адам слышал лишь гул в ушах.

– Мона… – пробормотал он, и мир вокруг померк.

Сердце билось рвано, дыхание сбивалось, кровь жгла рот. Леон отступил на шаг, наблюдая, как Адам теряет сознание прямо на ринге. Сознание покидало тело. Его руки ослабли, ноги подогнулись, и он рухнул на ринг.

Толпа замерла.

– Уводите его осторожно, это может быть внутреннее кровотечение! – командовал Том, пытаясь сдержать панику. – Тише… живее…

Прожекторы освещали фигуру Адама, погружённого в темноту собственного сознания, и лишь один человек, который остался на ринге, наблюдал с ледяной улыбкой, как Адам умирает.

Леон Акселили.

*** Катар

В тот день Адама сразу же доставили в Катар на частном самолёте. Парень впал в кому…

Что же случилось с ним? Это произошло из-за боя? Или же всё из-за ударов?

Нет.

Как только сына доставили в больницу «Доха», сердце Малика Имерети не находило покоя. Слова Испанки сбылись… её предупреждение о беде, надвигающейся на Адама, звучало в его голове, как зловещий ритм: «Беда ждёт мужчину, который покинул этот дом».

Больше всего сейчас Малик боялся потерять сына. Он находился в палате с охраной, не отрывая глаз от Адама, наблюдая за его бледным лицом, за едва заметным дыханием, за каждой его дрожью. Он прокручивал в памяти их последний разговор: как Адам обвинял его, как спорил с женой о благословении, о будущем и выборе сына.

Каждый звук в коридоре заставлял сердце Малика сжиматься, каждый шорох заставлял думать о новой угрозе. Весь Катар словно похоронил его сына ещё до того, как тот откроет глаза. В этой палате царил кошмар наяву, где страх переплетался с надеждой. Семья Адама молилась, чтобы он проснулся.

В этот момент в палату вошёл главврач, строгий и хмурый, с усталостью на лице.

– Добрый день, Малик Имерети. Пройдёмте за мной, нам нужно обсудить состояние вашего сына…

– Добрый, да, конечно.

Малик последовал за врачом в кабинет. Сев напротив него, он сквозь сжатые зубы говорил.

– Ну же, доктор, говорите, как есть!

– Дела плохи, – начал врач, тяжело вздыхая. – Это яд. Вашего сына отравили перед выходом на ринг. Его хотели убить, как Сократа. Яд крайне опасен для организма: головные боли, головокружение, расстройство желудочно-кишечного тракта, сонливость и помрачение сознания. Мышечная слабость была такой, что малейшее напряжение тела вызывало болезненные судороги.

– Цикута… – сжалось сердце Малика. – Именно она?

– Да, именно цикута. Судороги привели к удушью и параличу нервов. Но нам удалось очистить его организм… – врач сделал паузу, – и Адаму повезло. Он мог остаться инвалидом.

Малик сжал кулаки, его пальцы вцепились в кресло, дыхание стало прерывистым.

– Мой сын проснётся? Верно, доктор? – глаза Малика горели надеждой, болью, страхом одновременно.

– Пока что мы не можем сказать насчёт комы, – ответил врач, осторожно глядя в глаза Малика. – Но для нас уже победа, что мы очистили организм. Он мог бы быть сейчас совсем в другом месте…

Малик почувствовал, как напряжение в груди не отпускает.

– Я понял вас, но если мой сын очнётся, я щедро отблагодарю вас и весь персонал!

– Спасибо, Малик, но не стоит… – доктор пытался успокоить его.

– Я хочу, чтобы его переместили домой, – твердо сказал Малик. – Я понимаю, что в больнице ему ничего не угрожает, но дома он будет под моим контролем. Кто угодно может прокрасться в палату, а мы не знаем, через какой промежуток времени он проснётся…

– Хорошо, Малик, будет сделано, – кивнул врач.

Малик направился к выходу. В коридоре его ждали верные люди. Их лица были напряжёнными, а глаза – тревожными.

– Господин Имерети, мы нашли его, – сказал Никон.

– Кто он? – голос Малика стал хриплым, сердце колотилось.

– Леон Акселили. Это тот парень, с которым он был на ринге.

– Ну и не тяни резину, выкладывай уже! – резко произнёс Малик, сдерживая бурю эмоций.

– Помните ту девушку, с которой встречался ваш сын? – начал другой, по имени Алекай. – Так вот… Он её жених.

Сердце Малика замерло. В глазах промелькнула тьма. В голове крутилось: «Леон… Дочь Альберта… И Адам…»

– Как только мой сын проснётся, он сам решит, что делать с ними. «Он сам выберет путь», – произнёс Малик.

Мужчина сжал кулаки, глаза наполнились холодной решимостью. Он не мог допустить, чтобы его сын умер, чтобы прошлое повторилось. Малик вернулся к палате Адама, опустился на колени рядом с кроватью.

– Держись, сынок… – тихо прошептал он. – Я не отдам тебя никому. Ни Смерти, ни кому-то ещё. Ты проснёшься, и всё встанет на свои места.

За окном Катар был погружён в ночь, а внутри Малика продолжала бушевать буря: страх, ненависть, любовь и безграничная тревога за сына…

***

Пока Адам находился в коме, его противник, Леон Акселили, уже вернулся домой. Дом, наполненный холодом и тишиной, будто жил своей отдельной, мрачной жизнью. Он сидел в гостиной несколько минут, прислушиваясь к каждому скрипу, к каждому шуму, который доносился с верхнего этажа. Он знал – Моника видела бой, и знание этого давило на виски с болезненной силой.

Моника лежала на кровати, уставившись в одну точку. Глаза были воспалённые, пустые. Она почти не спала последние несколько дней – только короткие провалы из-за успокоительных. Её тело казалось безжизненным, а лицо – бледным, словно с неё вытянули всё тепло. Она выглядела так, будто из неё забрали душу. Когда дверь медленно приоткрылась, она даже не вздрогнула – только затуманенный взгляд скользнул в его сторону. Леон вошёл тихо, мягко, почти осторожно. Но стоило ему сделать шаг ближе.

– Не подходи ко мне, – резко прошептала Моника.

Леон остановился.

– Почему? – В его голосе звучало удивление.

Она подняла голову, и в тусклом свете её глаза блеснули яростью.

– Я ненавижу тебя. Ты псих.

Леон молчал. Он смотрел на неё так, будто пытался понять, где в ней та прежняя Моника – нежная, тёплая, улыбающаяся. Но её больше не было. В тот день, когда она увидела прямую трансляцию боя, услышала крики толпы, увидела, как Адам падает, она кричала так долго, что сорвала голос. После этого она не поднималась с кровати. И сейчас выглядела как труп, но только живой. С трудом встав с кровати, Моника подошла к Леону ближе, глядя прямо в его лицо. Между ними можно было услышать её дыхание – рваное, болезненное.

– Зачем ты это сделал? – её голос дрожал, но она стояла твёрдо.

Леон молчал, только его глаза слегка потемнели. Тишина между ними стала настолько громкой, что казалось, она давит на стены. И вдруг – звонкая, сильная пощёчина. Леон даже не шелохнулся, только его голова резко дёрнулась в сторону.

– Видеть тебя не хочу! Ты противен мне. Тьфу! – она плюнула ему в лицо. – Уходи. Я не хочу тебя. Не хочу быть с тобой. Рядом с тобой даже находиться не могу! – Её голос дрожал, срывался. – Как ты мог так сделать? Как ты мог скрывать всё это от меня?! «По делам уехал» … Зачем тебе он был нужен? Его жизнь? Это яд, Леон! Все новости только об этом говорят! Он в коме, а ты стоишь передо мной живой! Лучше бы ты никогда не появлялся в моей жизни! Я ненавижу тебя! Если он умрёт – я тоже умру!

Эти слова ударили по Леону сильнее любого удара на ринге. Он медленно подошёл, прижал её к шкафу и схватил за лицо – так, будто держит что-то хрупкое и одновременно своё.

– Теперь слушай меня, дорогая. – Его голос был низким, угрожающим.

Он наклонился ближе.

– Я вижу всё. Когда ты смотришь мне в глаза и говоришь, что любишь – ты врёшь. Ты не разлюбила его. Ты до сих пор живёшь им. – Он приблизился ещё сильнее. – Если я увижу этот огонь в твоих глазах ещё раз – я убью его.

– Я не по своей воле с тобой… – прошептала она. – Ты это знаешь…

– Не придумывай отговорки. – ухмыльнулся он. – Я знаю, почему ты бросила его.

Моника встретила его взгляд с ненавистью, но Леон решил не останавливаться.

– Он убил человека. А теперь подумай, кто из нас хуже. – сказал он это спокойно, почти мягко.

– Я тоже мог убить его. Выстрелив ему в голову. И могу сделать это в следующий раз.

– Ты хуже. «Гораздо хуже», – испуганно прошептала Моника. – Передо мной стоит чужой человек.

– Отдыхай. – Он чуть склонился и поцеловал её в лоб, словно это был жест заботы. После чего развернулся и вышел.

– Противный… – сорвалось у неё, когда дверь закрылась.

«Слава богу», – подумала она про себя.

Моника попыталась отдышаться, села на край кровати, но вдруг… Картина боя всплыла перед глазами. Кровь на ринге, его судороги, когда Адам упал, и новость, что он впал в кому. Внутри снова поднялась волна паники, грудь сжалась так сильно, что она охнула, воздуха не хватало. Моника начала стучать по тумбочке – громко, беспорядочно, отчаянно.

Леон вбежал.

Его глаза резко расширились, когда он увидел, как Моника, обессиленная, сползает на пол и теряет сознание. Он подбежал, поднял её на руки и уложил на кровать, его пальцы дрожали, когда он делал ей укол.

– Любимая моя… – прошептал он, глядя на её бледное лицо.

Она начала приходить в себя, и первым, кого увидела, был он.

– За что… – прошептала она, глядя на потолок. – За какие грехи ты меня так наказываешь? Что ты тут делаешь? Выйди!

– Вообще-то, если бы я не вошёл – твое сердце уже могло бы остановиться. – холодно бросил Леон.

– Я устала… – голос сорвался. Слёзы потекли по её щекам. – Я правда очень устала.

Леон открыл рот, чтобы что-то сказать, но она перебила.

– Откажись от меня, Леон. Ты не будешь счастлив со мной. Я не могу его забыть.

Леон посмотрел на неё долгим, тёмным взглядом, присел на край кровати, медленно взял её за подбородок.

– Я влюблён в тебя с самого детства. – прошептал он, и в этом шёпоте чувствовалась скрытая угроза. – Я любил тебя, люблю и буду любить. «Это никогда не изменится», – прошептал он, и в этом шёпоте чувствовалась скрытая угроза. – Леон приблизился. – Если ты отвергнешь мою любовь… если ещё раз оттолкнёшь меня – я сделаю такие вещи, что тебе будет больно. Очень больно.

– Ты… ты сошёл с ума… – выдохнула Моника.

Леон улыбнулся – медленно, жутко.

– Я сошёл с ума в тот день, когда впервые увидел тебя.

***

Время текло медленно, вязко, будто сгущённая смола. Адам Имерети Малик уже почти пять лет лежал в коме. Враги праздновали эту тишину, и только семья Малик продолжала ждать – упрямо, слепо, до боли в сердце. Далия молилась за жизнь сына каждое утро и каждый вечер, словно пыталась удержать сына в мире живых. Иногда ей казалось, что стоит закрыть глаза – и он войдёт в комнату, высокий, спокойный, с ленивой усмешкой и тёплым «Мама, иди сюда». Но, открывая глаза, она видела лишь пустоту…

Айла узнала правду о Леоне, о Лави и о том, что он хотел убить её в тот самый день, когда повернул её жизнь в ломаный поток боли.

Малик был со своим сыном постоянно в комнате, как в склепе, охраняя тело Адама от всего мира.

Докторов он держал в доме словно пленников, которым запрещено ошибаться и ещё строже запрещено произносить слово «смерть». Все они знали: стоит им сказать, что Адам не проснётся, и Малик сломает им жизнь, шеи или судьбы, или всё сразу. Для Малика его сын не был тенью.

Адам был жив, просто спал.

Июльское утро ещё не прогрелось, воздух был холодным, будто вымороженным сном. Малик сидел в саду, опустошив бутылку красного вина. Этот сад – единственное, что осталось от Ланы, как воспоминание о ней. Он сорвал розу, и острые шипы впились в кожу.

– Ладно, Лана… – тихо выдохнул он. – Это для Адама, для нашего льва.

Слёзы обожгли ему лицо, но он не вытер их. Малик не заметил, как дверь дома распахнулась, не услышал быстрых шагов, только крик разорвал тишину сада.

– Малик! Господин Малик! Адам… Адам проснулся!

Мужчина обернулся, и впервые за пять лет в глазах его вспыхнула искра жизни.

– Что же мы стоим, дочка? – прохрипел он. – Веди меня к моему сыну.

Когда он вошёл в комнату, там уже были Далия и Айла. Они держали Адама за руки так, словно боялись снова потерять. Адам медленно распахнул тяжёлые веки, его взгляд нашёл отца – и стал яснее.

– Папа…

– Тише, сын, – Малик опустился к нему, обняв осторожно. – Я думал, тьма заберет тебя у меня…

– Пап… мам… Айла… Я жив. Хватит рыдать, а то чувствую себя как на собственных похоронах. Что со мной было? Сколько времени прошло?

Далия опустила глаза.

– Пять лет…

***Несколько дней спустя

Малик сидел рядом с сыном и смотрел в окно в тот сад, который когда-то пах розами и смехом Ланы.

– Сын, – начал он медленно, – пришло время сказать правду Далия не твоя мать. Твоя мать умерла, когда тебе не было и года.

Адам замер он почти перестал дышать.

– Как её звали? – тихо спросил он.

– Лана, – Малик улыбнулся сквозь слезы. – Ты так похож на неё…

Малик рассказал сыну про то утро, выстрелы, про сад, про холодное тело Ланы, упавшее в собственные розы. Адам слушал, не отрывая взгляда от одной точки на полу. По щекам его текли тихие, взрослые слёзы – злые, режущие.

– Кто это сделал? – спросил Адам.

– Альберт Адамия.

Адам встал резко, слишком резко. Мир взорвался белым, он рухнул на пол, потеряв сознание. Его привели в себя через двадцать минут. Парень открыл глаза и первым делом схватил отца за руку.

– Я восстановлюсь, – прошептал он. – Убью его и всю его семью. – Его голос был низким, хриплым – голос человека, который вернулся из мёртвых. – Они все поплатятся, отец, все.

Малик опустил голову он ждал именно этих слов.

*** Сентябрь

Организм Адама восстановился не полностью. Межрёберная невралгия мучила его, как напоминание о смерти, от которой он ушёл. Но в душе Адама появилась тяжесть – не боль, а решимость. Он окончательно завершил карьеру в боксе, даже не тренируясь. Врачи выдвинули ему противопоказания в продолжении карьеры бокса – это был конец его мечты.

Адам отрезал мечты и погрузился в дела семьи, и каждое утро – каждый чёртов четверг – ездил на могилу родной покойной матери.

– Доброе утро, Лана Имерети, – сказал он тихо, положив на холодный мрамор розы из сада. – Мам… Сегодня особенный день, сегодня я начинаю путь мести. – Адам говорил так, будто она слышала, как будто стояла рядом теплая, живая. – Я видел тебя только на фотографии, ты была очень красивой… Несмотря на то, что всю жизнь я считал матерью Далию и считаю по сей день, знай – я и твой сын тоже. Я отомщу за тебя. За то, что он оставил нас с отцом без тебя. – Адам замолчал, поднял взгляд, уголки губ слегка дрогнули. – Прощайте… Лана Имерети. Но я вернусь в следующий четверг снова с розами.

Он повернулся, готовый идти, но у ворот кладбища его уже ждал его отец, Малик.

– Сын, – сказал он тяжело. – Ты должен знать ещё кое-что про Альберта.

Адам прищурился.

– У него есть сын, его зовут Али.

– Сколько ему? – холодно спросил Адам.

– Ровесник Моники.

Адам замер на секунду, ведь он никогда не слышал от Моники, что у нее есть брат, пальцы сжались в кулак.

– Отлично, – тихо произнёс Адам.

Адам Имерети поднял воротник чёрного пальто, шагнул к машине, путь мести начался, он улыбнулся медленно, жутко, чувствуя, как внутри него просыпается темная сторона.

***

– Алекай, – голос Адама был ровным, почти спокойным, от чего становилось только страшнее. – Сегодня он едет в аэропорт с женой. Ты и ребята знаете маршрут. Перехватите их на трассе. Потом – в лес. Привяжете к дереву, ждать меня, одних не оставлять.

– Да, Адам. Не волнуйся, всё сделаем.

– Я и не волнуюсь. – Он медленно выдохнул. – Вечером позвонишь Фае. Пусть узнает, что происходит у них дома. Зятёк и сын – первые, кто начнёт рвать воздух.

– А Моника? – осторожно поинтересовался Алекай.

Адам мерзко усмехнулся.

– Эта тварь? Да она уже ходит как мёртвая. Шума не будет. Даже если начнёт кричать – никто не услышит.

– Понял. Тогда мы поехали.

– Езжайте. – Адам кивнул. – Лёгкой работы. Буду на связи.

Он остался один.

Стоял у панорамного окна в гостиной, сжимая в руке заряженный пистолет. Металл холодил ладонь – и странным образом успокаивал. Когда дверь тихо скрипнула, Адам спрятал оружие под подкладку пиджака. Вошла Далия. Её лицо было серым от страха.

– Я знаю, что ты задумал, – произнесла она сдавленным голосом.

– Мама, – Адам посмотрел на неё так, как смотрят на слабость. – Ты меня не остановишь. Никто не остановит. Пока я не закончу.

– Это грех, сын! – её голос дрогнул. – Чёрный грех!

– Мне всё равно.

– Всё возвращается, Адам! Бог накажет тебя! У тебя есть сестра – подумай! Жизнь – это бумеранг… не отвечай злом на зло, иначе этому не будет конца!

Но он уже отвернулся, её слова падали как камень на душу. Адам проигнорировал мать, вышел из дома и направился в сад.

Сад всегда умел успокаивать его, но сегодня – нет. Сегодня внутри была только тьма.

*** Двумя часами позже

Альберт Адамия и его супруга уже были без сознания, брошенные на заднее сиденье автомобиля людей Адама. Их привезли в лес и привязали к стволу векового дерева так, что верёвки впивались в кожу. Руки, ноги крепко стянуты, во ртах грубая суровая ткань, не дающая ни звука. Когда Адам прибыл, уже была глубокая ночь. Лес стоял чёрным, неподвижным, вся семья Адамия была в сборе: Али – бледный как мел, Моника – дрожащая, её глаза, заплывшие от истерик, и родители, едва державшиеся в сознании.

Женщины плакали. Мужчины – молчали, осознавая конец.

– Всех привели? – тихо спросил Адам.

– Да, господин, – ответил один из людей.

– А где этот чёрт Акселили? – голос Адама сорвался на хрип. – Где Леон?! Какого чёрта вы опять облажались?! Не дай Бог… – Он резко замолчал. – Если то, что я думаю…

Телефон звонко вибрировал в его кармане. Адам ответил.

Адам: — Я слушаю.

Леон: — Для начала… здравствуй.

Голос был хриплым, с улыбкой.

Адам: – Кто это? Мне не до игр.

Леон: – У меня твоя сестра, Адам Имерети. А у тебя… моя семейка. Верно?

Адам побледнел.

Адам: – Чёрт…

Леон: – Он самый, – усмехнулся Леон. – Один неверный шаг – и я убью её.

Адам: – Кого ты убьёшь?! – Адам взревел в трубку. – Ты, мразь! Слышишь меня?! Алло! Отвечай!!!

Но в трубке уже была тишина, глухая и холодная. Адам выдохнул так, будто ему в грудь ударили ножом. Гнев внутри рванулся, разрывая здравый смысл, он вытащил пистолет, подошёл к Альберту и приставил ствол к виску.

– Как же я тебя ненавижу, – прошептал Адам и выстрелил.

Кровь горячей волной ударила ему в лицо. Альберт обмяк, даже не успев попытаться вдохнуть. Адам медленно повернул голову к остальным.

– Ну что, семейка, кто следующий?

Он отошёл обратно, поднял руку и один за другим, с хладнокровием мясника, отправил всех в землю.

Пули входили в плоть мягко, будто в тёплое масло, и только Моника, последняя, смотрела на него глазами мёртвого зверя. Он нажал спуск, и когда тело рухнуло, его сердце оборвалось. Будто кто-то вырвал из него вторую половину и бросил львам.

Телефон снова завибрировал так резко, и Адам нервно снял трубку.

Адам Имерети: – Говори.

Алекай: – Адам… – голос Алекая дрогнул. – Айла…

Адам Имерети: – Что Айла?! – рык сорвался с его груди, как хищник из клетки. – Говори!

Алекай: – Она… мертва. – Он опустил голову. – Прости.

Тишина.

Три секунды мир взвыл, в голове у Адама стало мертво и пусто.

Адам Имерети: – Что ты сказал? – Адам прошипел так, будто его горло срезали льдом. – Нет. Нет. Она жива. Она должна быть жива. Я сейчас приеду и заберу её.

Алекай: – Адам… её тело лежит в саду вашего дома.

Телефон скользнул из рук, к Адаму подошел один из приближенных людей отца – Азариас.

– Пойдёмте. Ребята разберутся с трупами.

– Нет. – Адам качнул головой. – Оставьте их тут. Все со мной.

Адам боялся ехать домой. Боялся увидеть то, что в голове отказывалось укладываться. Айла? Его девочка? Мертва? Во двор он ворвался бегом и остановился, дальше его ноги не слушались. Айла лежала под деревом, под тем самым, где она в детстве плела цветочные венки. Лежала бледная, и как снег, и холодная. Адам рухнул рядом, поднял её на руки, прижал к груди.

– Айла… – шепот срывался. – Просыпайся.

– Ну же… – дрожал он губами, касаясь её лба. – Дыши… пожалуйста… дыши…

Слёзы, которые он не проливал даже, хлынули. Он нёс её в дом, будто ребёнка, будто можно было согреть мёртвое дыханием.

Но родители… Их он нашёл в кабинете, они сидели, как будто спали, только рядом лежали пустые пузырьки из-под яда.

Не пули, не удушение, а жалкий яд…

– Нет… – Адам схватился за голову. – Нет… нет… нет!!!

Его мир рушился быстро, легко, хищно. Он вытащил из дома тела родных, а затем, как безумный, схватил канистру с бензином, вернулся в дом и стал поливать стены, пол, мебель – всё.

Выходя, он бросил спичку. Вспышка осветила его лицо – теперь оно было чужим, жестким, мёртвым.

Нет прежнего Адама Имерети и никогда не будет.

Пламя поднималось к небу, словно показывало всю внутреннюю душу Адама, которая горела сейчас. Алекай прибежал ошеломлённый, смотря на безумного Адама, который сжимал в своих объятьях крепко сестру.

– Адам!.. Дом горит! Господин Малик… Далия… Айла… Господи… Неужели всё это правда…

– Я сегодня же улетаю в Грузию. – Голос Адама стал каменным.

– А похороны?..

– Как дом и сад догорят, похороним, затем – сразу в путь. Двоих ребят оставь тут. Пусть прикончат этого шакала, я хочу видеть его мёртвую голову.

– Понял.

*** Похороны

Родителей похоронили быстро, земля принимала их молча. Но Айлу… Он не мог положить её в землю.

Сидя на заднем сидении машины, Адам держал её на коленях, словно маленькую. Качал, гладил волосы и плакал так громко, что стекло дрожало.

– Я грешник, Айла… – он уткнулся лицом в её плечо. – Грешник… Как мне дальше жить? Бог забрал у меня всё… тебя… маму… отца… Это моё наказание?

Алекай стоял рядом у дверцы, смотря на Адама с сожалением и грустью.

– Адам… нам пора.

Но он крепче прижимал сестру.

– Я… не могу… Не торопи меня. Она… она теплеет… Она проснётся… – Он смотрел на её лицо, запоминал каждую черту, и вдруг… её веки дрогнули. – Что?.. – он ахнул.

Но тут же раздались крики людей: – Женщина! Эй, стой! Тебе сюда нельзя!

Адам обернулся.

К ним шла испанка Валентина – та самая, что приходила к ним домой все эти годы.

– Пропустите её! – рявкнул Адам.

Женщина подошла.

– Отец и мать мертвы, – сказала она, глядя прямо ему в глаза. – А девочка жива, немедленно вези её в больницу! И передай её мужчине… Он спасёт её жизнь.