Легенда бесконечности

А может, я ошиблась? Может, досье – ложь?

«Нет. Нет, Моника, – сказала я себе вслух, – не оправдывай его. Он убийца. Он убил человека».

А если не одного, а если я была следующей в списке, если… сегодня… он мог бы…

Я резко вцепилась в руль, мысленно оборвав себя. Сердце болезненно сжималось, мысли прервались, когда я поняла, что уже стою у дома.

– Уф… как же мне не хочется возвращаться домой, – выдохнула я, чувствуя, как в груди поднимается волна тошноты.

Я вышла из машины, ноги будто ватные. Дом встретил тишиной – густой, неподвижной, давящей.

«Как же хорошо…» – подумала я, хотя это было ложью.

Тишина давила больше, чем любой звук. Поднимаясь к себе, я уже готовилась к пустой комнате, но… остановилась в дверях, когда увидела, что на кровати лежали какие-то бумаги.

– Что я опять забыла убрать? – пробормотала я.

Но, подойдя ближе, замерла: это был каталог свадебного салона. Белые платья. Кружево. Фата. Счастливые невесты, улыбающиеся на глянцевых страницах.

Я стояла, как статуя.

Минуты пять… десять… Но потом резко подняла взгляд на зеркало, и что-то внутри меня сломалось.

Хохот – резкий, сухой, истеричный – вырвался сам собой.

– Ты дура… – прошептала я своему отражению. – Наивная дура… Ах-ха-ха… Ха… Ха… – Смех сорвался в крик. – А-а-а-а! – Я рванула себя за волосы, колени подогнулись, я упала на пол. – А-а-а-а!!!

Крик расходился по дому, дом дышал моей болью, он обесчестил меня, не оставив выбора, не оставив права сказать «нет».

Грязно. Грубо.

Как будто хотел стереть меня, наказать… И сразу же бросил – эта мысль прожигала грудь. В комнату вбежали родители. Мама первая подскочила ко мне, отец – за ней. Они оба обняли меня, удерживая, будто боялись, что я рассыплюсь на куски. Я дышала рвано, сквозь рыдания, пока силы не начали уходить. Тишина легла на комнату, только всхлипы ещё дрожали. Я первой нарушила её.

– Папа… – прошептала я.

Он понял всё без слов.

– Я слушаю, – сказал он серьёзно.

– Скажи маме… пусть выйдет.

Мама посмотрела на нас обоих, но подчинилась. Она знала: разговор не для неё. Когда дверь закрылась, отец сел рядом, не прикасаясь, – знал, что любое касание сейчас может причинить боль.

Он протянул мне таблетку и стакан.

– Выпей. Это поможет.

Это была одна из тех таблеток, что дают людям после истерик, панических атак и нервных срывов. Я знала вкус наизусть.

Я проглотила. Горло горело.

– Папа… – голос был слабым.

– Да?

Я подняла на него покрасневшие глаза.

– А если он убьёт меня?

Отец замер. Его взгляд стал тяжёлым, ледяным.

– Выкинь это из головы. Он не посмеет, – сказал он спокойно, но в голосе чувствовалась сталь.

– Дашь мне время… забыть его? – попросила я тихо, почти шёпотом.

Отец нахмурился.

– Дочка… твоя помолвка первого июня. Ты помнишь?

– Помню… – я закрыла глаза.

Леон честный, спокойный, тот, кем должен быть мужчина в глазах семьи.

– Я выйду за него, – сказала я медленно. – Но… пожалуйста… дай мне время, отец.

Он смотрел на меня долго, тяжело.

В его глазах читалась боль за меня – и злость, направленная не на меня.

Наконец он кивнул.

– Хорошо.

Он поцеловал меня в лоб мягко, почти бережно, как в детстве, и вышел, прикрыв дверь. Комната осталась в полумраке. Каталог лежал на кровати, мои волосы спутаны, запястья, как и всё тело, ноют.

Сердце… разбито.

Я легла на бок и тихо прошептала в пустоту: «Адам… почему?..»

Но ответа не было, и теперь уже не будет никогда.

***

На следующий день отец Моники – Альберт Адамия – направился в офис, как обычно, в сопровождении охраны. Огромный, строгий, холодный бизнес-центр встретил его как своего хозяина.

Всё здесь было построено им – руками, деньгами и… когда-то грехами. Он поднялся в кабинет, сел в массивное кожаное кресло и нажал на кнопку вызова секретаря. Все его сотрудники были мужчинами.

Почему? Ответ был прост – прошлое.

Тёмное прошлое, от которого он смог откупиться, но которое никогда не отпускало. Ошибки, которые он сделал, и кровь, в которой когда-то участвовал.

20 лет назад… Альберт Адамия

Тогда он был другим. Молодой, жадный до денег, идущий по головам, уверенный, что мир создан, чтобы его обмануть, а значит – он должен обмануть первым.

Он делал деньги на схемах и аферах – буквально из воздуха. И когда набил первый капитал, решил начать новую жизнь: открыл сеть ресторанов, инвестировал честно, отмыл своё прошлое, как мог.

А потом появился он.

Малик Имерети.

На тот момент – легенда Катара, человек, который держал в руках полгорода. Его имя произносили шёпотом из уважения, страха или из-за того и другого сразу. Монополия на незаконный товар, угрозы, подкуп, давление – его мир. Мир, где сила была законом, а закон – инструментом, и однажды он вошёл в ресторан Альберта.

Вошёл как буря и предложил вернуться в старые дела. Альберт совершил первую ошибку – согласился. Деньги посыпались рекой, жизнь стала яркой, богатой, безнаказанной, они стали напарниками, почти братьями.

Пока их обоих не разрушила она.

Лана.

Одна девушка, которая разделила их жизнь пополам: сначала взгляды, потом ревность, потом ненависть. Альберт был уверен, что она тянется к нему, но однажды услышал слова Малика:

– Она выбрала меня. Значит, она – моя.

Альберта будто ударили в лицо.

– Ты знал, что она мне симпатична!

– Таковы правила, – холодно ответил Малик, разглядывая её фотографию. – У нас больше не будет разногласий. Правда?

В этот миг щёлкнули пальцы, и за спиной Альберта выросли два амбала.

– У нас будет ребёнок, – сказал Малик, почти насмешливо.

Альберт почувствовал, как земля ушла из-под ног.

– Что ж… поздравляю, – произнёс он, стараясь не выдать ненависть.

– Уведите его, – приказал Малик. – Было приятно работать с тобой.

Его избили и выбросили у дома, он едва поднялся на ноги, но не сдался.

Собрал вещи – и уехал.

Сказав себе: «Я вернусь»

***Лана

Время шло…

Малик, и я поженились, и месяцы тянулись тёплые, тяжёлые, спокойные. Муж исполнял любой мой каприз. Любой. Иногда даже те, о которых я не успевала сказать вслух – он угадывал, чувствовал, предвосхищал. Малик смотрел на меня так, будто я была не женщиной, а последним лучом света в его тёмном мире.

И так оно было…

Когда я ходила с животиком, он проводил ладонью по моему животу медленно, будто прикасался к святыне. Стоило ему переступить порог дома, тяжесть дня исчезала: гнев, ярость, жестокость – всё растворялось в моём дыхании, как будто я была антидотом на его демонов.

Потом родился Адам.

Маленький мальчик, похожий на него глазами, и мне казалось, что теперь в нашем доме жило две половины его души: светлая и тёмная. Усыпив сына, я вошла в кабинет. Малик сидел у камина, в глубоком кресле, с таким выражением лица, будто огонь разговаривал с ним, шептал ему что-то.

Мужчина, которого боялась половина Катара, сейчас был удивительно тих.

Слишком тих.

Я подошла ближе и села рядом, коснувшись его колена.

– Как прошёл твой день? – спросила мягко.

Он не сразу ответил, только перевёл на меня взгляд. Глаза – тёмные, глубоко посаженные – изучали меня так, будто искали ответ до того, как я произнесу слова.

– Хорошо, любимая, – наконец сказал он. – Он уснул?

– Да. – Я кивнула. – Но ты… ты чем-то встревожен.

Я знала его слишком хорошо. Знала, когда он лжёт, когда скрывает и когда в нём просыпается что-то опасное.

– От тебя ничего не скрыть, – улыбнулся он чуть грустно. – Ты читаешь меня, словно книгу.

И правда, я всегда чувствовала – его тревога, как запах пороха: едва уловимый, но неизбежный.

Я прекрасно понимала, в чем дело. Альберт вернулся в Катар год назад.

С женой, женой, которую он никогда не любил, женой, которая была просто декорацией, прикрытием для его одержимости, он всё ещё не забыл меня.

За день до этого…

Я вышла из дома – забрать почту, подышать свежим воздухом. Когда в моих пальцах шуршали конверты, я вдруг почувствовала чужое присутствие. Тяжёлое и жёсткое. Чужой взгляд в спину в тёмном переулке и пальцы на моём плече. Я обернулась – сердце замерло.

Альберт.

Тот, кого я когда-то знала, тот, кто когда-то смотрел на меня, как Малик… Только иначе. Больнее, навязчивее. Теперь его улыбка выглядела… хищной. Далёкой от радости, ближе к предупреждению.

– Ну, здравствуй, Лана… – протянул он.

Мне стало холодно, несмотря на тёплый вечер.

– Что вы делаете у нашего дома? – спросила я резко.

Он чуть наклонил голову, разглядывая меня, как вещь, которую потерял, но всё ещё считает своей.

– Я пришёл за тобой. – Голос был спокойный, почти ласковый. – Слышал, ты родила ему сына…

– Убирайся, Альберт. – Я отступила назад, сжимая письма так сильно, что ногти впились в кожу. – Если хочешь жить – уходи. Малик скоро будет дома.

Он усмехнулся, ему нравилось испытывать судьбу, это было видно по глазам.

– Передавай моему партнёру огромный привет, – сказал он, отступая назад. – И не думай, что мы закончили.

И исчез, но оставил после себя туман опасности – густой, липкий, почти физический.

***

– Да от меня ничего не скроешь, – тихо сказала Лана, обхватив пальцами его запястье. – Я читаю тебя, словно книгу, Малик. Ты сегодня… другой.

Он выдохнул резко, словно собирался долго, прежде чем произнести.

– Альберт вернулся.

Лана на мгновение замерла. Но лицо её осталось неподвижным, только глаза дрогнули, выдавая, что она поняла гораздо больше, чем он сказал.

– Ну и что? – спокойно спросила она. – Почему ты так переживаешь?

Она знала правду. Догадывалась ещё до того, как он признался. Но не показывала вида, будто боялась разрушить хрупкое спокойствие, в котором он пытался держаться.

– Мы… разошлись с ним не очень хорошо, – сказал Малик, отводя взгляд.

Он не произнёс «опасно». Но это слово повисло между ними.

– Малик, – Лана придвинулась ближе, – нам грозит какая-то опасность?

Он поднял голову, и в глазах его мелькнул страх, но он тут же спрятал его под маской уверенности.

– Нет. «Что ты несёшь?» – сказал он твёрдо. – Мы в полной безопасности. Он не причинит нам вреда.

Лана не поверила и ничего не сказала.

Они говорили ещё около часа о рабочих делах, о сыне, о пустяках, но в каждом слове чувствовалось напряжение, и вдруг Лана резко сменила тему.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что пообещал мне.

Малик напрягся.

– Я слушаю тебя, любовь моя.

Она смотрела прямо ему в глаза.

– Если меня когда-нибудь не станет… прошу, найди себе женщину, которая будет достойна тебя. И которая сможет воспитать нашего сына.

Малик вскочил на ноги.

– Что за бред?! С чего это вообще взялось у тебя? Какие дурацкие мысли?!

– Малик, никто не знает, что будет завтра…, может, я умру, – голос её был тихим, но уверенным. – Я просто хочу, чтобы ты пообещал.

Малик почти кричал после ее слов.

– Хорошо! Обещаю! Но мне это категорически не нравится! У тебя что-то болит? Ты хорошо себя чувствуешь?!

Она улыбнулась печально, по-женски, будто уже приняла то, чего еще не произошло.

– Всё в порядке. Просто… Ты же знаешь, мне простительно нести такую ерунду.

– Чтобы это было в первый и последний раз, – сказал он строго.

– В первый и последний, – повторила она.

Она поцеловала его в щёку и ушла спать. Малик остался в кабинете работать, но мысли его были слишком тяжёлыми, чтобы сосредоточиться.

Утро.

Её последнее.

Лана всегда просыпалась раньше всех. Она любила утренние часы, прохладный воздух, тишину и свои розы. Лана вышла в сад, вдохнула аромат мокрой земли и наклонилась к цветам. В этот момент она почувствовала резкую боль в лопатке, словно удар огнём, она резко обернулась и увидела его. Альберт Адамия. А в его руках автоматическое оружие, на лице холодная решимость. Он выстрелил снова, вторая пуля вошла ей прямо в сердце. Лана рухнула на землю среди своих роз, красные лепестки осыпались по её телу, как смертельный дождь. Альберт даже не посмотрел на неё, просто исчез, будто никогда и не был здесь.

Малик проснулся от плача сына.

Поднялся, пошёл в детскую, взял Адама на руки, тихо успокаивая: – Тише… тише, малыш…

Когда ребёнок уснул, Малик впервые заметил: дома слишком тихо.

– Лана? – позвал он.

Ответа не было. Малик обошёл весь дом, каждую комнату, и чем дальше, тем громче билось его сердце.

– Лана! – крикнул он уже с паникой.

Он вышел в сад и остановился. Мир как будто рухнул. Любимая лежала на земле среди своих роз.

Бледная. Холодная.

Та, что была его светом, теплом, дыханием, теперь недвижима. Малик осторожно опустился рядом, взял её холодные руки, приложил к губам.

– Лана… Лана… нет… – его голос дрогнул.

Он не позволил себе плакать. Слёзы были роскошью, которую он не мог себе позволить. Малик знал, кто это сделал. Имя горело внутри него, как яд: Альберт Адамия.

Но что он мог? Пойти в полицию?

Если Альберт сдаст его, Малик тоже окажется за решёткой. И тогда Адам останется сиротой. Он не мог рисковать сыном

Он наклонился, коснулся лба Ланы губами.

– Ты навсегда останешься в моем сердце, Лана Имерети, – прошептал он. – Прости меня, Лана…

И в этот момент внутри него что-то сломалось окончательно. Человек, которым он был, умер вместе с ней.

***

Я не могла уснуть. Каждое переворачивание на кровати причиняло боль, словно внутри меня резали на кусочки, а мысли о прошлом сжимали сердце в железный кулак. Хотелось, чтобы всё, что произошло за этот месяц, было лишь ужасным сном, который скоро закончится. Но это была реальность, слишком жестокая, чтобы её игнорировать.

Первое июня.

Ужин, который должен был стать символом нового начала, был отменён. Впервые за все годы существования этот ритуал был разрушен, и наша помолвка была проведена в этот день.

Мои утра начинались одинаково: Леон навещал меня, осыпал комнату подарками, заботливо следил за моим состоянием. Он был рядом, но ненавязчив, пытался создать чувство безопасности. И всё же в глубине души я ощущала пустоту, где раньше был Адам.

«Адам…» – мысли о нём ворочались внутри, как шипы. «Он убил человека. Он мог бы убить и меня. А что, если его холодная жестокость спрятана глубже, чем я думала?»

– Уф, Моника, выкинь это из головы! – сказала я вслух, схватившись за виски, словно это могло остановить вихрь мыслей.

– Душа моя, ты готова? – послышался голос Леона за дверью.

– Скоро спущусь! Жди меня на улице! – ответила я.

Леон был осторожен, но иногда я замечала в его глазах тревогу, словно кто-то постоянно преследовал его в жизни. Я шла по пути забвения, пытаясь вычеркнуть Адама, но тень прошлого не отпускала.

Я рассказала Леону всё, кроме самой страшной правды о моём бывшем – что он убийца. Он слушал, кивал, и его глаза светились пониманием. И тогда я впервые почувствовала, что можно доверять человеку после ужаса, который я пережила с Адамом. Леон не умел красиво любить. Он не был идеалом страсти или рыцарства. Но он терпел мои капризы, уважал меня, знал границы. Иногда я ловила себя на мысли: «Адам был другим… Его любовь была доказана поступками».

Да, Леон не доказывал любовь через жестокие усилия, но он делал это через заботу и терпение, через моменты, когда он был рядом, когда мне это было нужно, и это оказалось не менее сильным.

Мы спустились к машине. Я села рядом, погружённая в собственные мысли. Леон заметил это, но не упрекнул. Он просто взял мою руку в свою и сжёг этим касанием ту пустоту, что жила во мне.

Мы приехали в старое место, то самое, где когда-то с Адамом всё было впервые и в последний раз одновременно.

– Что мы тут забыли? – тихо спросила я.

– Хочу поговорить о нас, – ответил Леон. Его голос был низким, уверенным, с той силой, что казалась одновременно и защитой, и обещанием.

– Хорошо. Я слушаю, – сказала я, кивнув.

Он встал, подошёл ко мне, и на одно колено достал маленькую коробочку Cartier.

– Моника Альбертовна, готова ли ты разделить со мной всю свою оставшуюся жизнь?

Я замерла.

Сердце бешено стучало, но губы выдали лишь лёгкую улыбку и сухость.

– Да.

Он надел кольцо на мой палец, поднял меня на руки и начал кружить, смеясь.

– Леон! – рассмеялась я, чувствуя себя одновременно лёгкой и потерянной. – Отпусти меня!

– Я счастлив! – кричал он. – Ты моя!

На мгновение я представила Адама, рядом с ним.

Внутри всё сжалось от боли и утраты.

– Я сделаю всё, чтобы ты была счастлива, – сказал Леон, целуя меня в лоб.

– Я попробую… – шепнула я.

– Что? – он удивлённо посмотрел.

– Полюбить тебя… – я взглянула ему прямо в глаза. – Я не люблю тебя.

– Моей любви хватит на нас двоих.

И тогда случилось то, чего я ждала и чего боялась. Леон осторожно взял меня в свои руки, ощупывая каждую деталь, чувствовал каждую дрожь. Я впервые позволила себе забыться, довериться полностью. Он понял, что моё тело уже было тронуто другим, но это не остановило его. Он принял меня целиком, со всеми шрамами души и тела.

Это был момент, когда страхи прошлого и тьма внутри меня смешались с новой страстью. Мысли об Адаме растворились на мгновение, оставив лишь боль, тепло и новую надежду. Мы провели весь день вместе, иногда молча, иногда улыбаясь. Когда начало темнеть, я захотела домой.

– Леон, поедем домой, уже прохладно.

– Душа моя, всё, что угодно для тебя, – сказал он, заводя машину.

Мы ехали в полной тишине. В этой тишине я осознала, что страхи из прошлого можно принять и превратить в силу, если рядом окажется такой мужчина, как Леон.

У подъезда он пожелал мне спокойной ночи.

***

Айла сидела на балконе, облокотившись на спинку кресла, и смотрела на Персидский залив. Вечерний воздух был теплым, но её мысли метались между прошлым и будущим, между безопасностью и тем, чего она действительно хотела.

Новость о том, что Адам объявил о своей невесте, сначала наполнила её радостью, но спустя несколько часов она узнала, что никакой невесты больше не существует. В тот день её брат потерял любовь всей жизни, а Айла потеряла связь с частью самой себя.

Её мысли снова вернулись к Лави, к тайной любви, которая длилась с шестнадцати лет. Его обещания, их ночные звонки и тайные встречи всё это казалось хрупким и одновременно единственным, что удерживало её.

*** Айла

Общались с Лави мы около двух лет… Он уехал за границу по работе, но даже тогда я была влюблена в него всей душой. Мы обменялись контактами и никами в социальных сетях, чтобы хоть как-то поддерживать связь. Через год, на мой восемнадцатый день рождения, он предложил мне стать его девушкой, и я, не раздумывая, согласилась.

Потому что любила…

Все это время наши отношения были на расстоянии, и, чтобы скрыть их от семьи, мы старались общаться ночью. Мой отец категорически был против того, чтобы у меня был парень и будущий муж из другого круга. Но я была готова сбежать с Лави на край света. Он обещал, что после завершения своих дел вернется в Катар и первым делом поговорит с отцом.

Но реальность оказалась иной…

Тот день, когда он вернулся, я заранее договорилась о встрече в парке недалеко от туристических отелей. Сев в беседке и разглядывая шумные улицы вдали, я пыталась успокоить сердце. В голове крутились мысли: «Как он отреагирует? А как будут развиваться наши отношения?»

Я даже не заметила, как он подошёл сзади. Решив подняться, чтобы встретить его взгляд, я вдруг ощутила лёгкое прикосновение его рук к моим плечам. Он обхватил меня сзади, осторожно, словно проверяя мою готовность.

– Ты пришла… – тихо сказал он, дыхание касалось моей шеи.

– Ты… – я не смогла договорить, потому что он аккуратно развернул меня к себе. Взглянув в глаза, я увидела смесь тревоги и нежности, которые до этого года я видела лишь у него.

Он прижал меня к себе, но не слишком сильно, не нарушая границ. Его ладони скользили по моим рукам, слегка касаясь, вызывая дрожь, но не переходя черту. В этот момент я впервые почувствовала одновременно и тепло, и страх – ощущение, что он рядом не случайно, что он контролирует пространство вокруг нас, но не причинит вреда.

– Айла… – его голос был тихим, глубоким, с ноткой странной силы. – Ты знаешь, что я никогда не причиню тебе боль.

Я закрыла глаза, вдыхая его запах, ощущая каждый его жест. Он не лишал меня невинности, но каждое движение, каждое прикосновение оставляло ощущение того, что он рядом, что он наблюдает, что он способен защитить и одновременно владеть этим моментом.

– Лави… – шепнула я, не в силах оторвать взгляд. – Почему ты…?

– Потому что я не могу иначе, – сказал он, чуть сдвинув ладонь с моего предплечья на мою талию, едва касаясь. – Я рядом, чтобы ты знала, что тебе не нужно бояться.

Я почувствовала, как мир вокруг исчезает, оставляя только его силу и мою слабость. Это было странное ощущение близости, где не было физического страха, но была опасность эмоций.

Мы простояли так несколько минут, ощущая молчание, которое было громче слов. Он отпустил мою талию, но его взгляд продолжал держать меня. Я понимала, что, между нами, что-то изменилось, но тайна и сдержанность оставались.

– Мы всё решим, Айла, – сказал Леон, наконец, мягко, но с той же уверенностью. – Просто дай себе время.

Я кивнула, пытаясь собрать мысли, но внутри что-то дрожало. Он ушёл, оставив меня с мыслями, где ветер шептал о страхе и предчувствии, о желании и запрете. Я знала одно: он мог касаться меня, держать, быть рядом, но никогда не пересечёт ту черту…

После я пошла домой, а Лави – к друзьям. Войдя во двор своего дома, я внезапно ощутила тяжесть чужих рук на своих плечах – кто-то резко схватил меня и отводил в сторону. Обернувшись, я встретила взгляд матери, строгий и холодный.

– Айла! Где ты была? – шепча и слегка повышая голос, спросила мама.

– Мама… с девочками из лицея встретились, – отводя взгляд и сжимая кулаки, тихо ответила я, стараясь сохранить спокойствие.

– Дочка, хотя бы мне не ври… скажи мне прямо! – в голосе матери сквозила сталь, и я почувствовала, как внутри сжимается комок тревоги.

– Мама, я… я… – слова застряли в горле.

– Ну, дочка, не тяни! – мать сделала шаг ближе, её глаза обжигали взглядом.

– Лави приехал.

Я замерла на месте.

– Беда на мою голову. И что? – продолжала мама, и голос стал почти тихим, но от него морозило.

– Мы просто встретились и поговорили… – попыталась объясниться я, но было бесполезно что-то говорить, чтобы успокоить мою маму.

– Бесчестная! – мама резко дала пощёчину, осмотрев меня с ног до головы, словно оценивая каждую клетку, каждую деталь, пытаясь увидеть во мне какую-то измену. – В комнату! И чтобы ни шагу за пределы дома без ведома отца и меня!

Я чувствовала, как кровь стынет в жилах. Каждый жест мамы, каждый взгляд был наказанием и испытанием одновременно. Я хотела кричать, хотела спорить, но я знала прекрасно, что здесь нет места для сопротивления. Комната, куда меня отправила мама, стала одновременно убежищем и тюрьмой.

Сев на кровать, я обхватила колени руками и почувствовала, как внутри растёт тревога, смешанная с гневом и стыдом. Лави, с которым я только что встретилась, казался далеким и недостижимым, словно иллюзия, которую нельзя было удержать. Тишина комнаты была гробовой, только ветер, скользящий по занавескам, шептал мне о мире, где мы вместе с Лави, который теперь казался чужим и опасным. В этот момент я поняла, что моя жизнь больше не будет прежней. Мама будет контролировать каждый шаг, каждое движение.

С этого дня наше общение прекратилось, спустя несколько месяцев мне вернули мобильный телефон, и я вернулась к учебе. Меня впервые выпустили одну из дома на учебу. Когда я позвонила Лави, я чувствовала себя виноватой. «А вдруг он больше не любит меня?» – подумала я.

Гудки…

Лави: – Да, я слушаю. – Спокойно ответил он.

Айла: – Лави, это я, Айла. – Сдерживая слезы, говорила я.