Моцарт: обвиняются в убийстве

1789. Академии не заполняются. Поездка с князем Лихновским в Прагу, Дрезден, Берлин и Лейпциг финансово ничего не даёт. Заболевает Констанца и теперь на месяцы застревает в курортных лечебницах Бадена. 16 января 1790 в Бургтеатре ставится «Cosi fan tutti»[24] и после десяти представлений снимается с репертуара. В письмах Моцарт всё чаще жалуется на то, что почти ничего не зарабатывает.

Май 1790, Пухбергу:

«Мне очень жаль, что я не могу более выходить, чтобы лично переговорить с Вами: головные и зубные боли всё ещё весьма велики, и вообще я чувствую в себе сильные изменения».

14 августа 1790, Пухбергу:

«Насколько сильно я страдал вчера, так же плохо мне и сегодня. Всю ночь я не мог заснуть от боли. Вчера я вынужден был много ходить, вспотел и незаметно простудился. Представьте себе моё положение: больной, полный нужды и забот. Подобная ситуация препятствует выздоровлению. Через 8 или 14 дней мне окажут помощь, я уверен, однако в настоящее время я сильно нуждаюсь. Не могли бы вы ссудить меня небольшой суммой? Сейчас меня бы это выручило».

Пухберг ссужает. Правда, даёт меньше, чем просит Моцарт, но это лучше, чем ничего. Тем не менее, Моцарт попадает в руки ростовщиков. 1 октября он закладывает всю мебель и выручает 1000 гульденов, которые тратит на поездку во Франкфурт на Майне, где должна состояться очередная коронация монарших особ. Он всё ещё надеется на заказы и на Академии, однако, заказы не поступают (за исключением заказа на траурную музыку для мавзолея фельдмаршала Лаудона, которая вылилась в маленькое Adagio для Orgelwalze), Академия 15 октября не приносит дохода, а та, что запланирована на 17 октября, не состоится вовсе. Гонимый нуждой, Моцарт едет в Майнц, где 20 октября выступает перед курфюрстом Карлом Йозефом в присутствии рейхсвицеканцлера графа Коллоредо и его семейства. Однако фамилия Коллоредо и тут не приносит Моцарту удачи: наградой за усилия стали жалкие 165 гульденов, которые даже не покрыли дорожных расходов.

4 мая 1791 года он даёт свой последний концерт в Вене. Происходит прощание с Гайдном; Моцарт плачет, его теснят тяжёлые предчувствия. Количество написанных сочинений в 1790 году падает, долги растут. Хозяйство прозябает. Констанца снова болеет и лечится в Бадене.

Интересно, кто тут больной? Из двух супругов госпожа Моцарт явно на первом месте.

«Ты спрашиваешь, где я ночевал? – дома. Представь себе, я так хорошо спал, вот только мыши навязали мне свою компанию, и я с ними сильно дискутировал по этому поводу» (25.06.1791).

Невероятно, но парадоксальным образом 1791 год становится самым продуктивным в жизни композитора. Но его самочувствие стремительно ухудшается. Начиная с июня, история вступает в свою заключительную стадию. Всё чаще Моцарт говорит и пишет о том, что его отравили.

Отравили. А к доктору сходить?.. Сдать анализы?.. А в клинику на обследование?.. Не догадались или сознательно избегали?..

Жена болеет, лечится, восстанавливает здоровье на водах, а он всё пашет и пашет, и крутится, как заведённый, и сам загоняет себя в тупик.

«Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»[25]

В июле 1791-го появляется незнакомец в чёрном, что окончательно сгущает краски и укрепляет Моцарта в его худших подозрениях. Когда 6 сентября его опера «Милосердие Тита» почти проваливается в Праге, он уже почти не удивляется. Императрица (вот сволочь!) называет эту оперу «Немецкой гадостью» («Porcheria tedesca»).

Из письма от сентября 1791:

«Моя голова слаба и рассеянна, незнакомец не выходит у меня из головы. Он стоит у меня перед глазами, он умоляет, он давит на меня и принуждает к работе. Я погружаюсь в неё, потому что работа напрягает меня меньше, чем всё остальное. Впрочем, мне нечего более опасаться. Я чувствую, и не нуждаюсь более в доказательствах, что час мой пробил. Я готов к смерти».

Краски сгущаются, картина болезни становится всё более и более рельефной: боли в спине, матовость кожных покровов, бледность, депрессия, обмороки, нервозность, болезненная подвижность, раздражительность.

«Меня охватывает жуткий холод, причину которого я не могу объяснить», – жалуется Моцарт слуге. В трактире он так долго сидит без движения, что к нему подходит обеспокоенный кёльнер. На вопрос: «Что с вами, господин Моцарт?..» – он обречённо констатирует: «Я чувствую, что скоро вся моя музыка закончится».

Начиная с ноября 1791 Моцарт редко покидает своё жилище. Последний раз он появляется на людях 18 ноября, когда дирижирует своей масонской кантатой К. 623, исполненной по случаю открытия ложи «Ко вновь коронованной надежде». Партитура позволяет увидеть, что почерк Моцарта значительно изменился: буквы уменьшились в размерах (т. наз. «микропатия»), заметны явные нарушения координации, вызванные тремором.

Из письма неизвестному другу по масонской ложе:

«Дорогой брат, вот уже час, как я вернулся домой – с сильной головной болью и желудочными коликами. Я всё еще надеюсь на улучшение, однако, реальность демонстрирует обратное <…>»

С 20 ноября Моцарт больше не встаёт с постели. Руки и ноги отекают, постепенно отёк распространяется по всему телу. Кожа начинает шелушиться, из-за чего ему постоянно меняют ночные рубашки. Тело становится неподвижным, учащаются рвоты. Тем не менее, сознание до последних часов не оставляет его. Он предчувствует близкий конец. «У меня уже вкус смерти на губах», – жалуется он свояченице Софи.

…Судья в изнеможении откинулся на спинку кресла. Чтение так захватило его, что он перестал ощущать реальность: ему казалось, что он сидит у постели умирающего и вместе с ним испытывает все страдания агонизирующего тела.

Внезапно стенные часы у него над головой пробили три раза и запереливались тихой мелодией. Судья вздрогнул и вернулся к жизни. «Чёрт возьми, а ведь Моцарта играют», – с удивлением констатировал он, только что сделав для себя это открытие. Алкоголь давно выветрился из его головы, сознание работало чётко и ясно. Он придвинул к себе телефон и набрал знакомый номер. В трубке послышались долгие гудки: никто не подходил, но потом вдруг что-то щёлкнуло, и хриплый голос отозвался:

– Алё.

– Виталька, это я. Срочно нужен твой совет.

Виталька был его старым другом, а по совместительству хирургом Военно-медицинской Академии.

– Ты хоть знаешь, который сейчас час?

– Да знаю, знаю! Прости, это срочно. Слушай меня внимательно: как ты расцениваешь такие симптомы: рвота, колики по всему телу, тотальный отёк, тремор, чувство холода, обмороки, бледность и матовость кожных покровов…

– Тише, хватит, можешь не продолжать! И так всё ясно. Типичное ртутное отравление.

– Ты уверен?

– На двести процентов.

Судья кинул трубку на рычаг и задумался. Потом вдруг снова набросился на телефонный аппарат и принялся судорожно щёлкать кнопками.

На этот раз трубку взяли сразу.

– Слушаю!

– Саныч, не спишь?

– Да ты что?! Когда это я в такую рань ложился? Я на дежурстве, мы с ребятами в дурака режемся.

– Слушай, хочу спросить тебя: что скажешь по поводу такой клиники…

Он слово в слово повторил свой вопрос. Саныч флегматично дослушал его до конца, потом в трубке послышалось чавканье и бульканье. В морге коротали время за бутылкой виски.

– Ты чего это, Палыч? Уж не на себя ли примериваешь? – наконец откликнулся Саныч. В голосе его прослушивались обеспокоенные нотки. – Ты меня не пужай!

– А в чём дело?

– В чём, в чём, пахнет срачом! Ртутью ты отравился, милый! Где это тебя угораздило?! Ехай ко мне срочно на промывание! Может, ещё успеем спасти тебя от косой!

Судья подобрался, съёжился и некоторое время сидел в кресле смирно. Потом не выдержал и снова схватился за телефон. На этот раз ему не ответили. Он порылся в карманах и достал мобильник.

– Алло, Зинуля, мне срочно нужен твой совет!

– Валентин Павлович, это вы? Так поздно! Что случилось?

– Случилось. Скажи, вот, если бы к тебе пришёл пациент и сказал, что у него колики по всему телу…

– Валентин Павлович, я же стоматолог, откуда я про колики знаю?!

– Да погоди ты! Не перебивай! Дослушай до конца.

Он вновь пустился в подробное описание моцартовской болезни.

– Валентин Павлович, это вы не о Моцарте, случайно?.. Я тут статейку одну недавно прочитала. Так вот, немцы открыли, что чернила, которыми была написана «Волшебная флейта», напичканы мышьяковым порошком. Но вообще-то вопрос спорный: ваше описание укладывается в хрестоматийный пример отравления ртутью. Вы о происшествии на Подъяческой слышали?.. Там на втором этаже какая-то лаборатория базировалась, у них склянка с ртутью разбилась. Верхние квартиры эвакуировали, но было уже поздно: люди наглотались паров ртути и теперь в тяжёлом состоянии. Я вам завтра обе эти статейки перешлю. А ещё я читала…

Судья не дослушал. В голове вдруг всё улеглось и прояснилось. Он вырубил компьютер и отправился спать.

Глава VII. Консилиум

Первое, что я услышала, переступив утром порог здания суда, был гул морского прибоя. Он то нарастал, то затихал, то снова вспенивался и шквалом разбивался о прибрежные утёсы. «Это ещё что такое?» – не без робости подумала я, но, поднявшись на второй этаж, тотчас всё поняла. Перед дверью в зал судебного заседания бурлила толпа. Она пыталась прорваться в узенькое устье дверного проёма, но неизбежно откатывалась назад, сдерживаемая двумя мощными секьюрити.

– Спокойно, господа, спокойно, – невозмутимо парировали они выпады особо активных граждан. – Сегодня заседание проходит в закрытом режиме, вход строго по пропускам!

– Не имеете права! – неслось им в ответ. – Вы нарушаете закон о свободе доступа к информации!

– Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!

– Ха-ха-ха!

Я протолкалась сквозь разгорячённые схваткой тела и, сунув дюжему бугаю в нос свою карточку, с риском для жизни протиснулась в дверь.

В зале всё было чинно и благородно. Прокурор и защитник, уткнувшись каждый в свою кафедру, тихо шелестели бумагами; место судьи ещё пустовало. Партер был заполнен наполовину: сегодня здесь присутствовали только врачи, да и то лишь те, кого суд счёл компетентным в предстоящем вопросе.

Наконец, удар гонга возвестил о грядущем заседании. Судья в смятом парике и при мантии, явно невыспавшийся и злой, появился на подиуме, и спектакль начался.

– Слово предоставляется стороне обвинения. Прошу зачитать результаты медицинской экспертизы, – буркнул Судья, и по залу размеренно и зловеще, как шаги Командора, застучали каблуки судмедэксперта. На кафедре возник невзрачный человек в коричневом сюртуке и очках – настоящий чиновник от медицины.

– Ваша честь, позвольте зачитать выводы, сделанные на основании изучения первоисточников. К таковым мы относим полное собрание писем и документов, касающихся жизни Вольфганга Амадея Моцарта и его семьи, книгу Отто Эриха Дойча «Моцарт. Документы его жизни», две биографии композитора, одна из которых написана чешским профессором, другом семьи Францем Ксавье Нимечеком и издана им уже в 1798 году в Праге, другая принадлежит второму мужу Констанции Георгу Николаусу Ниссену, напечатана в 1828 году в Лейпциге у Брайткопфа и Гертеля, а также его собрание записок (Kollektanee). Далее нами использованы исследования докторов Дитера Кернера, Йоханнеса Дальхова и Гюнтера Дуды, монографии Отто Яна и, соответственно, Гуго Аберта, аутентичная пресса – «Всеобщая музыкальная газета», «Музыкальный еженедельник», и так далее. – На основании всего изученного в анамнезе Моцарта Вольфганга Амадея за последние шесть месяцев его жизни установлено следующее, зачитываю:

«Субъективно – слабость, повышенная утомляемость, раздражительность, боязливость, чувство холода, спонтанные колики по всему телу, головокружения, боли в спине, внезапные обмороки, металлический привкус во рту, тошнота, а также постоянное присутствие у пациента чувства отравления, переходящего в стойкую уверенность в том, что ему дали яд. Объективно – бледность и матовость кожных покровов, ускоренность движений, отёк конечностей, который в финальной стадии болезни перерос в генерализованный отёк, шелушение кожи, тремор; в дальнейшем рвота, усиление колик, зловонный запах от тела. Ясность сознания и способность к письму сохранены до последних часов жизни. В конечной стадии наблюдался резкий подъём температуры и головная боль.

На основании всего вышеизложенного судмедэкспертиза делает заключение, что смерть наступила от уремии в результате отказа почек.

Причина смерти вызвана непосредственно предшествующим ей заболеванием, а именно хроническим отравлением двухлористой ртутью (другие названия – дихлорид ртути, или сулема́, от позднелатинского Sublimatum). Химическая формула HgCl2, представляет собой бесцветные кристаллы ромбической системы.

Вероятнее всего, яд поступал в организм покойного небольшими порциями, в три фазы, на протяжении последних шести–девяти месяцев жизни.

Нота бене: после наступления биологической смерти трупное окоченение не наблюдалось.

Подписи…»

– Зачитывать?..

– Спасибо, излишне, – отозвался сдавленный голос Судьи в кромешной тишине зала.

Несколько минут в воздухе висело зловещее безмолвие. Судмедэксперт, уткнувшись носом в бумаги, беззвучно перекладывал их с места на место.

– У защиты есть дополнения, возражения, отводы?.. Какие ещё диагнозы рассматриваются?.. – Судья, не глядя, свернул затылок в сторону противоположной кафедры. – Нет-нет, не уходите! Я попрошу вас задержаться и высказать ваше суждение.

Последняя реплика была адресована судмедэксперту, который сгрёб свои документы и собирался сойти с трибуны. Защитник Стоцкая заволновалась, заёрзала на стуле и, обернувшись, сделала кому-то знак.

Через минуту на кафедре обозначилась невысокая женщина, как две капли воды похожая на предыдущего судмедэксперта: без лица, без темперамента, без индивидуальности – воплощённая объективность.

– Ваша честь, защита принимает сторону официальной медицины города Вены на момент декабря 1791 года. Воспоминания ближайших родственников покойного сообщают нам, что лечащие врачи расходились во мнениях по поводу диагноза. Георг Николаус Ниссен пишет, что в какой-то момент прозвучал диагноз «Острая просовидная лихорадка» («hitziges Frieselfieber»). Тот же самый диагноз можно прочесть напротив фамилии «Моцарт» в церковно-приходской книге собора святого Стефана, в которой производились записи об умерших.

– Стоп-стоп-стоп! – взвизгнул Судья. – Какая ещё приходская книга?! Вы мне протокол осмотра трупа зачитайте и предъявите официальное заключение о смерти! Приходская книга… Тут вам не богадельня!

Женщина замялась. Судья полосонул по ней взглядом:

– Ну? В чем дело?

– Ваша честь, протокол осмотра трупа и заключение о смерти отсутствуют.

– Как это отсутствуют?! Вы что, издеваетесь?! Воспоминаниями родственников меня кормить вздумали?! Госпожа Стоцкая, вы проверяли материалы по делу?.. Кого вы мне присылаете?!

Стоцкая нервно вскочила с места:

– Ваша Честь, документы…

– Где же они, скажите на милость, эти документы?!

– Не знаю, Ваша честь. Либо утрачены, либо изначально не существовали.

– Прошу прощения, Ваша честь, отсутствие этих важнейших документов само по себе является свидетельством того, что причину смерти Моцарта сознательно замалчивали, – немедленно отреагировал судмедэксперт Номер Один. – На мой взгляд, их не было вовсе, так как, если бы они имелись, кто-то из родственников или учеников непременно ссылался бы на них в своих мемуарах. Но о них нигде нет ни единого упоминания!

– Ну и ну! – только и мог выдавить Судья. Он на мгновение замер, а затем рявкнул в сторону судмедэксперта Номер Два:

– Продолжайте!

Он нехотя махнул рукой и, ссутулившись, потерялся в массивном кожаном кресле. Потом вдруг выскочил, как чёрт из коробочки, и впился очками в судмедэксперта Номер Один:

– А что вы скажете по поводу этой «просовидной лихорадки»? Что это за штука такая?! Сколько лет работаю, тысячи заключений о смерти держал в руках, а с таким диагнозом никогда не сталкивался. Что у них там, в Вене, эпидемия, что ль, в конце восемнадцатого века была?

– Ваша честь, – с готовностью подхватил вопрошаемый, – этот диагноз сам по себе весьма сомнителен. Во-первых, никакой лихорадки у Моцарта не было. Лишь вечером накануне смерти у него поднялась температура, но совершенно по другой причине, о которой я упомяну позже. Во-вторых, так называемой «просянки», или, говоря нормальным языком, сыпи у него тоже не наблюдалось. Ни один свидетель не упоминает о ней, хотя в описании остальных симптомов все сходятся. В-третьих, в рамки этого диагноза никак не укладываются множество факторов, в частности, тотальный отёк, который продолжал увеличиваться и в постмортальный период. Куда вы денете, уважаемая, этот отёк? А вместе с ним рвоту, тремор, уремию, чудовищный запах от тела?! Это всё, по-вашему, следствие какой-то «просянки»?!

Последние реплики были обращены к судмедэксперту со стороны защиты и сопровождались едкой гримасой. Удовлетворив свой сарказм, оратор продолжал:

– «Просянка» на детских попках от опрелости бывает и снимается за сутки фукорцином. И, наконец, в-четвёртых: эпидемии в Вене зимой 1791 года тоже не было. Точнее, хм, была, но совсем другого рода. Мы внимательно проштудировали все записи об умерших, и установили, что, действительно, количество смертей в этом году, по сравнению с предыдущими, резко возросло, но по другой причине. Похоже, это была эпидемия самоубийств, или – что тоже не исключено – убийств.

– Вы соображаете, что говорите?! Понимаете, на что замахиваетесь?! – подчёркнуто строго произнёс Судья, низко склонившись над столом и вонзив в говорящего указательный палец. – Что значит «похоже»?! У вас есть доказательства?

– Доказательства будут, Ваша честь, – тихо, но весомо произнёс судмедэксперт Номер Один и снова уронил нос в бумаги, что должно было означать: «Всё. Больше не скажу ни слова. Хоть убейте».

Судья вновь погрузился на дно судейского трона, сделав при этом знак пальцем, как фройляйн Кунигунда в шиллеровской «Перчатке»:

– Продолжайте!

Судмедэкспертша прокашлялась и возобновила чтение.

– Один из практикующих врачей того времени, а именно, Гульденер фон Лобес, называет в качестве основного заболевания воспаление мозговых оболочек (deposito alla testa), или менингит.

– Побойтесь Бога, какой менингит! – взвился судмедэксперт Номер Один. – Вы хоть одного больного с менингитом наблюдали?! Непереносимая головная боль, которая не проходит ни от каких медикаментов, а только шквально нарастает, температура за сорок!! А тут – на протяжении всей болезни у пациента ни разу не поднималась температура. Более того: несколько свидетелей показывают, что он до последних минут не только находился в полном сознании, но и сохранял завидную работоспособность! Трое друзей – Шак, Хофер и Герль музицировали вместе с ним у постели, и он при этом продолжал записывать Реквием. Вы видели когда-нибудь больного с воспалением мозга, который работает над партитурой и одновременно пробует её исполнить?! Воспаление мозга действительно имело место в финальной стадии непосредственно в ночь смерти, и тогда за пару часов до летального исхода у пациента резко поднялась температура и начались нестерпимые головные боли, но не раньше!

– Хорошо, оставим менингит в покое, – начала раздражаться судмедэксперт Номер Два. – Следующий вариант диагноза – острая ревматическая лихорадка. Он кажется мне вполне вероятным.

– Это тоже измышление вашего Лобеса? Заметьте – на момент смерти Моцарта его в Вене и в помине не было! Он выдумал этот диагноз, как и предыдущий, в 1824 году, спустя тридцать три года после смерти Моцарта. Он что, производил эксгумацию? Ха-ха-ха!

– Свидетель обвинения, я вас попрошу! – проскрипел Судья. – Не понимаю, что весёлого вы находите в эксгумации?

– Для эксгумации нужен как минимум труп, Ваша честь. Но вот беда – трупа-то и нету!

– То есть?!

Вылезшие из орбит глаза Судьи на покрасневшем лице грозили инсультом.

– Простите, Ваша честь, факт исчезновения трупа требует особого обсуждения. Сейчас я просто хотел бы отделить зёрна от плевел, так сказать. Есть реальные факты, а есть умозаключения, на манер таковых «от фон Лобеса», которые высасывались из пальца постфактум, спустя три десятилетия после смерти пациента и при полной уверенности, что их никогда нельзя будет проверить.

– Да, но мы-то с вами делаем свои заключения спустя двадцать три десятилетия! – не выдержала его визави.

– Милая, ведь Вы, как-никак, доктор. По крайней мере, были им когда-то! Сегодня любой студент знает, что слово «лихорадка» сопряжено с воспалительным процессом, следовательно, с температурой! А ревматическая лихорадка – ещё и с острой болью, которой у пациента не бы-ло! Равно как и температуры вплоть до последнего момента!

– Ваша честь, я возражаю! Мой оппонент пристрастен и нарушает судебную этику!

– Господа, господа, не переходите на личности! Всё-таки, речь идёт о делах давно минувших дней, что ж вы ведёте себя так, словно помер ваш близкий родственник и вы сцепились из-за наследства?!

Судья вытер лоб платком и осклабился. Было видно, что перепалка двух прозекторов его забавляет и вместе с тем озадачивает. Они же, тем временем, продолжали свою дуэль.

– Целый ряд авторов называет сердечную недостаточность в качестве заболевания, приведшего непосредственно к смерти. Однако мне лично этот диагноз кажется сомнительным, – стараясь казаться спокойной, гнула свою линию женщина.

– Сомнительным?! Не сомнительным, а очевидной чушью, – наскакивал на неё мужчина. – У пациента отсутствует кардинальный симптом – одышка. Более того: за две недели до смерти он на протяжении полуторачасового концерта дирижировал своей кантатой. Вы пробовали когда-нибудь махать палкой полтора часа? Или хотя бы держать руки горизонтально в поднятом положении? Не пробовали? Попробуйте. Потом скажете, может ли человек, страдающий angina pectoris, осилить такую нагрузку. Да я вам уже сейчас скажу: не может никогда и ни при каких обстоятельствах!

Последние слова судмедэксперт Номер Один прокричал в крайней запальчивости, перегнувшись через бортик кафедры и махая рукой, как Ленин на броневике.

– К тому же, у сердечника отёки в первую очередь появляются где?.. Ну, где, я вас спрашиваю?! Правильно, на ногах. А в нашем случае генерализованный отёк покрыл весь корпус. Ревматическая лихорадка, полиартрит… Вон, у меня соседка по даче – тётя Клава. У неё полиартрит. Так она чашку в руках держать не может, не то, что перо и чернильницу! У неё пальцы рук наизнанку вывернуты. А Моцарт вплоть до последнего мгновения работал над партитурой, дописывал Реквием. На клавесине играл. Ха-ха-ха! Представляю себе тётю Клаву за клавесином! Это ужастик, реально, ужастик! К тому же, как показывает опыт, если в детстве пациент перенёс ревматическую атаку, во взрослом возрасте она редко повторяется, тем более, в такой внезапной и сильной форме, которая привела бы к летальному исходу.

Последняя тирада судмедэксперта Номер Один развивалась на фоне всё нарастающего шума в зале. Судья затряс колокольчиком, но его истеричный звон захлебнулся в людской разноголосице. Осознав безнадёжность своих усилий, Судья схватил молоток и, что было силы, шмякнул по гонгу. Тот истошно взвизгнул, и гул в зале мгновенно погас. Судмедэкспертша с видом бойца, потерпевшего незаслуженное поражение, принялась складывать свои записки.

– У Вас всё? – не переставая работать ударником, спросил её судья.

– Да, Ваша честь.

Женщина спустилась с кафедры, но на её место тут же ввинтился некто в чёрных очках:

– Можно внести ясность?

– Вначале поясните: вы кто?

– Я коллега многоуважаемой предшественницы, моя подпись стоит под заключением судмедэкспертизы со стороны защиты.

– А-а-а, господин… – Судья ткнул ногтем в одну из многочисленных бумаг, которыми был завален его стол.

– Почобут, – услужливо подсказал мистер Икс. – Так вот, в литературе проскальзывает версия, которая не лишена здравого смысла. Согласно этой версии, Моцарт болел сифилисом, а венерические заболевания в то время лечили ртутью. В частности, этим весьма успешно занимался барон ван Свитен-старший, отец Готфрида ван Свитена, друга и кредитора Моцарта, его брата по масонской ложе. Как известно, Моцарт вёл богемный образ жизни, и его связи с женщинами были у всех на виду…

– Гнусная ложь! – обрезал эту пышную тираду судмедэксперт от обвинения. – Ваша Честь, я возражаю! Всё сказанное есть не что иное, как попытка очернить безупречную репутацию композитора. Разумеется, Моцарт не был ханжой. Он был свободным человеком не только по образу мысли, но и в своём поведении. Однако его супружеская преданность и верность явствуют из переписки с женой, а также из воспоминаний ближайших родственников и друзей. Что же касается известной «французской болезни», то это чистый вымысел. Он не подтверждается ровным счётом никакими фактами.