Дети теней. Торт или ботинки

– Следующий! – рявкнул охранник у стелы.

Лея попятилась. Ей нельзя было касаться камня.

Она знала, что произойдет. Она видела это в своих кошмарах.

Если она положит руку на Люмосит, свет не загорится. Камень останется мутным, мертвым куском льда. Или, что еще хуже, он начнет мигать, выдавая ошибку: СУБЪЕКТ НЕ ОПРЕДЕЛЕН.

Потому что она – Бесцветная. Пустое место. Ошибка в коде.

– Эй, ты! – Охранник заметил её. – Девочка! Чего стоишь? Хочешь проверить ауру? Сегодня скидка для школьников.

Лея мотнула головой.

– Нет, – тихо сказала она. – Я… я уже проверяла.

– Да ладно, – усмехнулся охранник. – Перед завтрашним днем не помешает убедиться.

Лея замерла.

– Каким днем?

Охранник посмотрел на неё как на умалишенную.

– Ты что, с луны свалилась? Завтра День Великой Оценки. Все проходят обязательное тестирование в школах.

У Леи подкосились ноги.

Она знала, что это скоро. Но она не знала, что это завтра.

Завтра в школу привезут сертифицированные Камни. Завтра каждого поставят перед классом. Завтра нужно будет положить руку на лед.

И завтра все увидят, что внутри неё – тьма.

– Не опоздай, – подмигнул охранник. – Если не получишь цвет, тебя даже в дворники не возьмут. Отправят в Промзону, сортировать мусор до конца дней.

Лея развернулась и побежала.

Она бежала мимо витрин, мимо улыбающихся плакатов, мимо людей, которые продавали свои лица за лайки.

Сфера в кармане била её по бедру. Осколок зеркала резал подкладку.

Завтра.

У неё осталась одна ночь, чтобы придумать, как обмануть камень, который невозможно обмануть.

Или завтра она исчезнет официально.

ГОЛОДНЫЕ СТЕНЫ.

Дом не спал. Он ворочался, скрипел половицами и кашлял водопроводными трубами.

В комнате было темно, но не черно. Желтый свет уличного фонаря пробивался сквозь тонкие занавески, расчерчивая пол тюремной решеткой теней.

Лея лежала под колючим казенным одеялом. Она не могла уснуть.

Желудок сводило судорогой. Ужин был скудным – кусок серого хлеба и чай без сахара. Мама отдала ей свою порцию, сказав, что «пообедала в учительской», но Лея видела, как дрожали мамины руки, когда она резала хлеб.

Лея перевернулась на бок.

Из вентиляции, с верхних этажей (от Тусклых, V3), тянуло запахом жареной курицы с чесноком.

Этот запах был густым, жирным, почти осязаемым. Он дразнил. Он был наглым. Он просачивался в ноздри и заставлял рот наполняться голодной слюной. Лея натянула одеяло на голову, пытаясь спрятаться от запаха чужой сытости. Не помогло.

Рядом, на узкой кушетке, спала Эмилия.

Она дышала тихо. Слишком тихо.

Сердце Леи пропустило удар. Страх – холодный и липкий – коснулся затылка. А вдруг она исчезла? Прямо сейчас? Вдруг Пожиратель пришел за ней, потому что она слишком устала бороться?

Лея откинула одеяло. Холод пола обжег босые ступни.

Она подошла к кровати матери.

Эмилия спала, свернувшись в клубок, как подросток. Её лицо во сне разгладилось, строгая складка между бровей исчезла. Она выглядела маленькой и беззащитной. Рука свисала с кровати, пальцы всё еще сжимали красную ручку, словно оружие. На полу валялась стопка непроверенных тетрадей.

Лея наклонилась. Она замерла, прислушиваясь.

Секунда. Две.

Тихий, ровный выдох.

Лея выдохнула сама. Жива. Она здесь. Теплая.

Лее захотелось поправить одеяло, укрыть мамину руку. Но она замерла. Мама не любила «телячьих нежностей». Даже во сне она могла почувствовать прикосновение и отстраниться.

«Не буди, – приказала себе Лея. – Ей нужны силы».

Она отошла к окну.

Стекло было ледяным. Она подышала на него, протапливая маленький глазок в инее.

Город внизу сиял. Окна Блестящих в Верхнем Городе горели золотом. Рекламные щиты «V-Life» пульсировали, как вены, перекачивая свет в темноту. Этот искусственный свет заливал небо, превращая его в мутную оранжевую кашу.

Лея подняла глаза выше. Она искала звёзды.

В книгах писали, что звёзды – это далекие солнца. Что они светят всем одинаково.

Но в Лонглайне звёзд почти не было видно. Световой шум города глушил их. Лея с трудом нашла одну – тусклую, бледную точку, которая дрожала, словно собиралась погаснуть.

– Ты тоже бесцветная? – прошептала Лея звезде. – Тебя тоже не видят из-за этих фонарей?

Звезда не ответила.

Завтра.

Слово ударило в голове, как гонг. Завтра Тест. Завтра она должна положить руку на ледяной камень перед всем классом. Перед Эрикой. Перед мамой.

И камень останется пустым.

Лея прижалась лбом к стеклу. Ей было страшно. Не того, что её выгонят. А того, что она увидит в глазах мамы. Разочарование. Подтверждение того, что все жертвы были зря.

«Я должна что-то придумать, – метались мысли. – Нагреть руку? Уколоть палец? Может, если будет кровь, камень среагирует?»

Она вернулась в постель. Голод снова скрутил живот, но усталость была сильнее.

Лея провалилась в сон, как в колодец.

Ей снилось, что она стоит на сцене школьного актового зала.

Зал огромен. В темноте светятся тысячи глаз – экраны телефонов. Все снимают.

Посреди сцены стоит Люмосит. Он вырос. Теперь это не камень, а ледяная гора.

– Лея Нордстрем! – гремит голос директора. – Подойди и покажи свою суть!

Она идет. Ноги ватные. Она знает, что голая, хотя на ней одежда. Маска не работает.

Она кладет руку на камень.

Холод. Абсолютный ноль. Камень начинает чернеть. Чернота ползет от него к её руке, как чернила по промокашке.

– Ошибка! – визжит сирена. – Пустота обнаружена!

Зал смеется. Смех звучит как скрежет металла. Лея ищет глазами маму. Эмилия сидит в первом ряду.

Но у Эмилии нет лица. Вместо лица – гладкое, белое яйцо. Она не видит.

– Мама! – кричит Лея.

Чернила ползут выше. Рука растворяется. Плечо исчезает. Лея смотрит на свои ноги – они превращаются в дым.

– Я здесь! – кричит она. – Я живая!

Но голос пропадает. Она открывает рот, а оттуда вылетает не звук, а серая пыль.

Она исчезает. И последнее, что она видит – как Эрика наводит на пустое место телефон и ставит фильтр «Клоун».

Лея проснулась от собственного крика.

Но крика не было. Она кричала внутри. В комнате было тихо, только с кухни доносился звон посуды.

Утро наступило. День Оценки пришел.

ДЕНЬ ОЦЕНКИ ИЛИ КАТАСТРОФЫ

Актовый зал пах валерьянкой, дорогим парфюмом и металлом.

Окна были плотно зашторены. Единственным источником света был Он.

В центре сцены, на бархатном постаменте, возвышался Люмосит. Это был не тот уличный, мутный терминал с площади. Это был Чистый Кристалл. Он был прозрачным, как слеза, и острым, как осколок льда.

Рядом с ним стоял серебряный поднос с одноразовыми иглами.

– Процедура стандартная, – голос Директора гулким эхом разносился под сводами. – Подходите. Прокол. Капля на грань. Контакт ладони. Фиксация результата.

Лея стояла в середине шеренги класса. Её сердце билось где-то в горле.

Кровь. Им нужна была кровь.

Официально это объясняли «биологической синхронизацией». Но Лея знала: камню нужно попробовать их на вкус. Он искал в крови гормоны стресса, маркеры покорности, химию страха.

Впереди стояла Эрика.

Она была безупречна. Белая блузка накрахмалена так, что могла порезать палец. Волосы уложены волосок к волоску. Но Лея видела: за спиной Эрики, вцепившись ей в плечи, сидела Зеленая Жаба Зависти. Она душила Эрику, заставляя её выпрямлять спину до хруста позвонков.

Эрика оглянулась. Её взгляд упал на Лею. В глазах Эрики мелькнуло что-то злое и веселое. Ей было скучно. Ей нужен был контент.

– Ой, – громко сказала Эрика.

Она сделала вид, что поправляет туфлю, и резко, но незаметно выставила ногу назад.

Лея, которая в этот момент делала шаг вперед (очередь двигалась), споткнулась.

Она полетела вперед. Пытаясь удержать равновесие, она взмахнула руками и задела столик с рекламными буклетами «V-Life», стоявший у стены.

ГРОХОТ.

Сотни глянцевых брошюр с улыбающимися лицами веером разлетелись по полу. Штатив с камерой, снимавшей церемонию для школьного блога, пошатнулся и рухнул.

Зал ахнул. Тишина разбилась.

Эрика тут же отпрыгнула, прижав руки к груди. На её лице мгновенно нарисовался испуг святой мученицы.

– Лея! – воскликнула она звенящим голосом. – Ты зачем меня толкнула? Я же просто стояла!

Все смотрели на Лею.

Она лежала на полу, среди рассыпанных бумажек. Её щеки пылали. Температура – 37.5.

К ней подбежала госпожа Краус.

– Это возмутительно! – прошипела учительница. – Нордстрем! Ты не просто неуклюжая. Ты – Дисонанс. Ты разрушаешь атмосферу торжества!

– Я не… она подставила… – начала Лея, но голос предал её, превратившись в хрип.

– Молчать! – Директор смотрел со сцены. Его Кольцо светилось раздраженным бурым цветом. – Эрика Подр – лучшая ученица потока. Зачем ей тебя трогать? Встать.

Лея встала. Колени дрожали.

– В конец очереди, – приказал Директор. – И минус 50 баллов из будущего рейтинга за нарушение порядка. Если ты вообще пройдешь тест.

Эрика послала Лее воздушный поцелуй, который никто, кроме них, не увидел. Жаба на плече Эрики довольно квакнула.

Лея поплелась в конец зала, в самую тень, под нависающий балкон. Там было темно и пахло пылью.

Она прислонилась к стене, пытаясь не заплакать. Плакать нельзя. Слезы – это вода. Вода на мельницу их презрения.

Вдруг тяжелые двери зала снова скрипнули.

В образовавшуюся щель проскользнула фигура.

Это была Далия.

Она выглядела… неправильно.

Всегда идеальная Далия Вейн была растрепана. На её колготках была стрелка. Под глазами, несмотря на слой консилера, залегли глубокие тени. Она тяжело дышала, словно бежала марафон.

– Опоздание, – констатировал Директор, даже не глядя на часы. – Вейн. Я ожидал большего от кандидата в Золотую Сотню.

– Простите, – пробормотала Далия. Её голос дрожал. – Будильник… сбой сети…

– Оправдания – удел бедных, – отрезал Директор. – В конец очереди. К Нордстрем.

По залу прошел шепоток. Далия Вейн – в зоне неудачников? Это был скандал.

Далия, опустив голову, прошла через весь зал. Она встала рядом с Леей.

От неё пахло не духами, а холодным потом и кошмаром.

Несколько минут они стояли молча. Очередь двигалась медленно. На сцене очередной ученик вскрикивал от укола, а потом зал аплодировал вспышке цвета.

– Тебе тоже снилось? – вдруг спросила Далия. Она не смотрела на Лею, она смотрела на свои руки.

Лея вздрогнула.

– Что?

– Камень, – шепнула Далия. – Что он… пустой. Что ты кладешь руку, а он черный. И все смеются.

Лея посмотрела на неё.

– Да, – сказала она. – Мне снилось, что у меня рука растворяется.

Далия передернула плечами.

– Мне снилось, что меня забыла мама. Она смотрела на меня и спрашивала: «Девочка, ты кто?».

В её голосе было столько ужаса, что Лея невольно сделала шаг ближе.

– Это просто сон, – сказала Лея. – Страх перед экзаменом.

– Нет, – Далия подняла глаза. В них лопнули капилляры. – Это не экзамен. Это мясорубка. Посмотри на них.

Она кивнула на сцену.

Там стоял Марк. Он только что прошел тест. Над камнем сияло Оранжевое свечение (Амбиции, Энергия). Марк сиял. Он прыгал, махал руками, делал селфи с камнем.

– Смотри, – тихо сказала Далия. – Он выглядит так, будто выиграл миллион. А знаешь, что он делал пять минут назад? Его тошнило в туалете. Я слышала. Он блевал от страха. А сейчас он – Король Лев.

Лея фыркнула.

– Король Лев с Пиявкой на шее, – поправила она.

Далия повернулась к ней.

– С чем?

– С Пиявкой. Я вижу её. Она жирная, серая. Сосет его самодовольство.

Далия прищурилась, глядя на сцену.

– Я не вижу пиявку, – сказала она. – Но я чувствую… запах. От него пахнет кислым. Как от прокисшего молока.

Лея улыбнулась. Улыбка вышла кривой, но настоящей.

– Это запах лжи, – сказала она. – Он всегда кислый.

Далия вдруг хихикнула. Это был нервный, сдавленный смешок, но он был живым.

– А посмотри на Эрику, – шепнула Далия, кивая на первый ряд. – Стоит такая прямая, будто лом проглотила. Спорим, она сейчас думает, какой фильтр наложить на фото с камнем? «Винтаж» или «Нуар»?

– «Нуар», – подхватила Лея. – Чтобы скрыть, что у неё душа цвета болотной тины.

Они переглянулись. И вдруг рассмеялись.

Тихо, в кулак, чтобы не услышал Директор. Но это был смех сообщников. Смех двух людей, которые видят голого короля, пока остальные хвалят его наряд.

В этом темном углу, в зоне позора, Лее вдруг стало… тепло. Не жарко, как от лихорадки, а уютно.

Далия перестала дрожать. Её аура, которая до этого была рваной и тусклой, вдруг выровнялась. Она больше не сияла слепящим золотом. Она светилась мягким, теплым янтарным светом.

– Знаешь, – сказала Далия, вытирая выступившую от смеха слезинку. – Здесь, в конце… как-то спокойнее. Никто не смотрит. Не надо втягивать живот.

Она посмотрела на Лею. Впервые – без оценки. Без сканера «свой-чужой».

– У тебя шнурок развязался, – сказала она. – На этот раз правда.

Лея посмотрела вниз. И правда.

– Спасибо, – сказала она.

– Вейн! Нордстрем! – рявкнул Директор со сцены. – Хватит шептаться! Вы следующие. Подойдите и примите свою судьбу.

Далия напряглась. Её плечи снова окаменели. Маска начала возвращаться.

Но перед тем, как отойти, она на секунду коснулась руки Леи.

– Удачи, – шепнула она. – Пусть камень подавится.

И Лея почувствовала, как от этого прикосновения – легкого, мимолетного – её температура стала идеальной. 36.6.

Впервые за много лет.

ПЕРЕГРУЗКА

– На сцену! – Директор не приглашал. Он конвоировал взглядом.

Лея и Далия поднялись по скрипучим ступеням.

Сцена была похожа на эшафот, обитый пыльным бархатом. Здесь было жарко от софитов и холодно от присутствия Камня. Люмосит на подставке гудел. Это был звук, который слышат не уши, а зубы – тонкий, комариный визг голода.

– Вейн, первая, – скомандовал Директор. Он стоял рядом с Камнем, держа наготове иглу. Его лицо было скучающим. Он видел тысячи детей. Тысячи капель крови.

Далия шагнула вперед.

Лея видела её спину. Позвоночник Далии, обтянутый тонкой тканью блузки, был натянут, как струна. Красные Искры вокруг неё утихли, сменившись Мутной Серой Пеленой страха.

Далия протянула руку.

Укол.

Капля крови – яркая, живая – упала на грань кристалла. Камень жадно впитал её, даже не оставив следа.

Далия положила ладонь на ледяную поверхность.

Зал затаил дыхание. Все ждали Золота. Все ждали триумфа.

Но Люмосит молчал.

Секунда. Две. Три.

Внутри кристалла что-то зашевелилось. Это был не чистый свет. Это была буря. Цвета смешивались, боролись друг с другом.

Вспышка Красного (Гнев). Тут же – пятно Серого (Страх). И лишь тонкая, дрожащая прожилка Золота (Амбиции).

Камень замигал, как неисправная лампа.

Вспых-гас. Вспых-гас.

– Нестабильность, – холодно констатировал Директор. – Слишком много хаоса, Вейн. Система не любит хаос.

По залу пронесся шепоток. Эрика в первом ряду прикрыла рот ладонью, скрывая торжествующую улыбку.

Далия отдернула руку, словно обожглась. Её лицо побледнело. Она получила не статус. Она получила диагноз.

– Встань в сторону, – бросил Директор. – Будем решать вопрос о снижении категории. Следующая! Нордстрем!

Далия отошла, шатаясь. Она встала у края кулисы, обхватив себя руками. Лея видела, как Серая Пелена вокруг неё густеет, превращаясь в кокон отчаяния.

Лея подошла к Камню.

Теперь это было неизбежно.

Она посмотрела на Люмосит. Вблизи он был страшнее. В глубине прозрачного кристалла плавали белесые нити, похожие на нервные окончания. Он ждал.

– Руку, – Директор уже держал новую иглу.

Лея протянула руку.

Укол был резким, злым. Капля крови набухла на пальце. Она была темной, густой. Кровь человека, который привык терпеть.

Капля упала на камень.

Шссс.

Раздался звук, похожий на шипение воды на раскаленной сковороде. Камень вздрогнул.

Лея положила ладонь на грань.

И мир исчез.

Холод.

Это был не просто холод. Это был Абсолютный Ноль. Он рванулся из камня вверх по её руке, замораживая вены, останавливая сердце.

Лея не видела зала. Она видела Изнанку.

Она увидела, что Камень – это не дно. Это воронка. Гигантская, черная глотка, которая уходила глубоко под землю, под школу, под город. И в этой глотке выли тысячи голосов.

«Мне больно…» «Мама…» «Я здесь…»

Это были голоса тех, кого съели. Топливо.

Камень понял, кто перед ним. Он почувствовал не обычную детскую зависть или страх. Он почувствовал Океан Боли, запертый в худом теле двенадцатилетней девочки.

И он пожадничал.

Он рванул на себя со страшной силой. Лея почувствовала, как её Тень – та самая, которую она так старательно прятала – начала отрываться от пяток.

– Нет! – крикнула она.

Но звука не было.

Камень начал чернеть.

Не серый цвет неудачников. Не прозрачность бесцветных.

Это была Чернота. Густая, нефтяная, живая тьма. Она начала заполнять кристалл снизу вверх, пожирая свет софитов.

Зал ахнул. Кто-то закричал.

Директор отшатнулся.

– Ошибка! – заорал он, стуча по панели управления. – Сбой протокола! Убрать руку!

Лея хотела убрать. Но она не могла. Камень присосался к ней. Он пил её.

Температура Леи скакнула до критических 38.5. Её кожа начала светиться изнутри лихорадочным, белым жаром.

В этот момент Далия, стоявшая у кулисы, подняла голову.

Она увидела не ошибку. Она увидела, что Лею убивают.

И её дар сработал. Инстинктивно. Бесконтрольно.

Далия была Усилителем. Резонатором.

Её страх за Лею, её гнев на Директора, её отчаяние – всё это ударило в Лею невидимой волной.

Это было как плеснуть бензин в костер.

Внутренний жар Леи, усиленный даром Далии, встретился с ледяным вакуумом Камня.

БАМ.

Звук был похож на лопнувшую струну рояля, только усиленную в сто раз.

Люмосит не выдержал.

По безупречной грани кристалла побежала трещина.

Яркая, ослепительная вспышка света – не золотого, а Белого, яростного, чистого – ударила из камня в потолок.

Софиты взорвались дождем искр. Окна, закрытые шторами, вылетели наружу вместе с рамами.

Сирена взвыла и тут же захлебнулась.

Лею отбросило назад. Она упала на пыльный пол сцены. Связь прервалась.

В зале наступила полная, звенящая темнота.

Только в центре сцены, на бархатном постаменте, дымился Камень. Он больше не светился. Он был мутным, покрытым сетью трещин.

И мертвым.

Тишина длилась секунду. А потом началась паника.

Дети визжали. Кто-то включил фонарик на телефоне, луч заметался по задымленному залу.

– Теракт! – визжал кто-то из учителей. – Эвакуация! Рейтинг безопасности падает!

Директор бегал вокруг постамента, хватаясь за голову.

– Вы… вы сломали его! – сипел он. – Это государственное имущество! Это стоит миллионы баллов!

Лея лежала на спине. В ушах звенело.

Над ней склонилась тень. Далия.

– Ты жива? – голос Далии дрожал, но руки были сильными. Она хватала Лею за плечи, поднимая.

– Жива, – прохрипела Лея. Её трясло. Температура падала. 36.0. 35.5…

– Бежим, – шепнула Далия. – Пока они не поняли, что это сделали мы.

Они рванули к пожарному выходу. Мимо мечущихся Блестящих, которые в панике забыли про фильтры и выглядели просто испуганными детьми. Мимо Эрики, которая сидела на полу, закрыв голову руками, и её идеальная прическа была испорчена штукатуркой.

Они вывалились на задний двор школы. В холодный, ноябрьский воздух.

Лея упала на колени, жадно глотая кислород.

Далия прислонилась к кирпичной стене, сползая вниз. Она смеялась. Это был истерический, лающий смех, пополам со всхлипами.

– Ты видела? – давилась она смехом. – Ты видела лицо Директора? Он… он пытался прикрыть камень пиджаком! Как будто это поможет!

Лея посмотрела на свои руки. На ладони остался красный след от ожога холодом. В форме кристалла.

– Мы сломали его, – сказала она. – Мы сломали школьный Люмосит.

Далия подняла на неё глаза. В темноте двора они блестели диким, шальным восторгом.

– Нет, Лея. Мы не сломали его. Мы его выключили.

Она протянула руку и коснулась плеча Леи.

– Ты не бесцветная, – сказала Далия серьезно. – Бесцветное не взрывается. Ты – бомба. Нам нужно бежать отсюда.

И где-то вдалеке, со стороны центра города, завыли сирены Службы Социальной Гармонии.

ГОРЯЧИЙ ШОКОЛАД И ПОЗА СУПЕРГЕРОЯ

Они остановились только через три квартала.

Задний двор старой пекарни пах ванилью, мокрым кирпичом и жареным миндалем. Здесь не было камер. Только рыжий кот, сидевший на мусорном баке, смотрел на них с философским безразличием.

Лея прижалась спиной к стене и сползла вниз. Ноги были ватными. Рука, которой она касалась Камня, все еще горела фантомным холодом.

Далия стояла, уперев руки в колени, и пыталась отдышаться. Её идеальная укладка превратилась в воронье гнездо.

– Мы… – выдохнула Далия. – Мы просто…

– Уничтожили школьное имущество на миллион баллов, – закончила Лея.

Они переглянулись.

И снова рассмеялись.

Это был не тот истеричный смех, что на школьном дворе. Это был смех облегчения. Смех двух сообщников, которые только что ограбили банк и поняли, что в мешках не деньги, а конфетти.

– Я думала, меня вывернет, – призналась Далия, вытирая лоб рукавом дорогой блузки (мама бы убила за такое). – Когда он начал чернеть… Я думала, всё. Финита. Нас сотрут.

– Нас не стерли, – сказала Лея. Она посмотрела на свои ладони. Они были розовыми. Живыми. Температура – 36.8. Идеально. – Мы… перегрузили сеть.

Далия фыркнула и плюхнулась рядом с Леей, прямо на грязный асфальт. Она не подстелила платок. Она даже не проверила, чисто ли там. Для Блестящей это было немыслимо.

– Слушай, – Далия похлопала себя по карманам. – Я есть хочу. Я сейчас слона съем. Вместе с хоботом.

Лея почувствовала, как её собственный желудок скрутило спазмом. Она не ела с утра. Вчерашний кусок хлеба давно растворился.

– У меня нет баллов, – тихо сказала Лея. Она привыкла говорить это. Это была её мантра.

Далия закатила глаза.

– Зато у меня есть. Папа скинул мне «бонус за стресс» перед экзаменом. Пошли.

Она схватила Лею за рукав и потащила к окошку выдачи.

Через пять минут они сидели на скамейке в сквере, держа в руках бумажные стаканы.

Это был не просто какао. Это был Густой Горячий Шоколад со взбитыми сливками и корицей. Сверху плавали маленькие маршмеллоу. К шоколаду прилагались Трдельники – горячие витые булочки, обсыпанные сахаром и орехами.

Лея держала стакан обеими руками. Тепло просачивалось сквозь картон, согревая замерзшие пальцы.

Она вдохнула запах. Корица. Шоколад. Счастье.

– Ешь, – скомандовала Далия, откусывая огромный кусок от своей булки. Сахар посыпался на её шарф. – Не тормози. Сахар – это глюкоза. Глюкоза – это мозги. А нам сейчас нужны мозги, чтобы придумать алиби.

Лея сделала глоток.

Сладкая, густая жидкость обожгла язык и потекла внутрь, заполняя пустоту в животе.

Лея зажмурилась.

Она вспомнила правило мамы: «Мы едим, чтобы жить. Еда – это топливо». Мама никогда не покупала сладости. Сладости – это «сентиментальность».

Но это… это было не топливо. Это было объятие изнутри.

– Вкусно? – спросила Далия.

Лея кивнула. Она не могла говорить. В горле стоял ком, но не от слез, а от благодарности.

Она посмотрела на Далию.

Вокруг головы Далии больше не было красных искр гнева. И золотого пафоса тоже не было. Сейчас аура Далии была мягкой, теплой, Персикового Цвета. Цвета сытости и покоя.

И еще кое-что.

Лея увидела, как от сердца Далии к её, Леиному сердцу, потянулась тонкая, едва заметная Розовая Нить.

Она была хрупкой, как паутинка. Одно резкое слово – и она порвется. Но она была.

Связь.

Лея никогда не имела связей. Она была наблюдателем. Призраком, который смотрит в окна.

– Знаешь, – Далия облизала палец, испачканный в шоколаде. – Ты выглядишь так, будто сейчас упадешь в обморок. Тебе надо собраться.

– Я пытаюсь, – прошептала Лея. – Просто… у меня до сих пор колени трясутся.

Далия поставила стакан на скамейку. Встала.