Полная версия
Между двумя мирами. Том I: Цель выбора
Никто не спрашивал, как она спала. Никто не интересовался её самочувствием. В семье Раджей разговоры были не про чувства – разговоры были про функции.
Отец поднял глаза, когда она села.
– На этой неделе: дизайнер, ювелир, стилист. В субботу – благотворительный вечер. Через две недели – ужин с Сингхами. Я ожидаю, что ты будешь готова.
Тон – сухой, деловой. Тот самый тон, которым он подписывал контракты. Тон, означающий: твои эмоции не имеют веса, твои слова не имеют категории бюджета.
Дивья сделала глоток чая, чтобы выиграть секунду.
– Я хочу работать, – сказала она ровно. – В компании. В аналитике. У меня MBA, и я хочу применять его, а не…
– У тебя уже есть расписание, – перебил он мягко, даже почти ласково. – Оно согласовано на месяц вперёд.
Вот оно – главное оружие этого дома. Не крик. Не давление. Спокойствие. Непоколебимая логика структуры, где всё уже решено.
Дивья поставила чашку.
– Меня не включили в список кандидатов. Хотя я подала заявку.
Отец смотрел на неё так, будто видел не человека, а строку в финансовом отчёте, требующую корректировки.
– Ты не кандидат. Ты – представитель семьи.
«Представитель». Не личность. Не профессионал. Фасад – внешний слой, вызывающий доверие. И страх.
– Папа, мне двадцать шесть. Я могу принести компании реальную пользу.
Он ухмыльнулся уголком губ: не зло, но снисходительно.
– Женщина должна выбирать, куда направить силы. Ты направишь их в брак. Это выгоднее.
– Для кого? – спросила она.
– Для всех, – ответил он без намёка на сомнение.
Мать чуть сжала салфетку. На секунду пальцы побелели – единственная эмоция, на которую она себе позволяла реакцию.
– Вирадж – сильный союз. Его семья контролирует половину полиции. В мире, где склады горят, а инспекторы приходят по заказу конкурентов, нам нужен человек внутри системы. Его влияние – твоя защита.
– Я не люблю его.
– Это неважно, – сказал отец. – Любовь – слабый аргумент в большой игре.
Она усмехнулась тихо.
– Для кого неважно?
– Для мира, – ровно ответил он. – Взрослый мир держится не на любви, а на балансе сил.
Она почувствовала, как внутри всё поднимается – не злость, не обида, а ясное понимание: отец не жестокий. Он – система. Он – логика. Он живёт в реальности, где чувства – ошибка в расчетах.
– У меня диплом, опыт, проекты…
– И всё это – украшение, – мягко сказал он. – Ты красива, умна и воспитана. Но твоя главная роль – быть лицом семьи. Лицо не должно иметь собственных мыслей. Лицо должно вызывать доверие. И уважение. И… здоровый страх.
Он сделал паузу.
– Так мы выживаем.
Тишина опустилась на стол, как скатерть. Тяжёлая, выглаженная, неизбежная.
Мать отвела взгляд. Слишком быстро. Слишком заметно.
Ей было больно это слышать. Дивья это увидела.
Но мать не могла заступиться. Она давно знала цену непослушания.
– Мама? – тихо спросила Дивья. – Ты согласна?
Мать открыла рот… но отец посмотрел на неё – и она закрыла его снова.
И сказала:
– Иногда лучше принять то, что нельзя изменить.
Это был не совет. Это была просьба. О выживании.
Дивья встала.
– Я пойду в сад.
Она почувствовала взгляд отца, когда проходила мимо. Спокойный. Расчётливый.
– Мы выбрали для тебя лучшее, – сказал он тихо. – Ты поймёшь это позже.
Эта фраза резанула сильнее любого окрика.
А затем – ультиматум, произнесённый почти деловым голосом:
– У тебя восемнадцать дней. Чтобы сделать правильный выбор.
Он ушёл.
Мать осталась сидеть – идеально прямая, как статуя, которую забыли оживить.
Тишина снова стала нормальной. Но теперь в ней появилась трещина.
Она вышла в коридор и почувствовала, как воздух здесь меняется. Он был прохладным, очищенным, но не свежим – словно в помещении, где постоянно держат окна закрытыми ради видимости порядка.
Она шла медленно, не думая, куда идёт – её вела интуиция, то самое чувство, которое запрещали, как неэффективную стратегию.
Дом был прекрасен. Белый мрамор, резные колонны, картины в дорогих рамах. Каждый сантиметр – демонстрация благополучия.
И именно поэтому каждый сантиметр – напоминание о статусе. О контроле. О том, что красота здесь – валюта власти.
Она открыла дверь в сад.
Там было солнечно. Тепло. Все идеально подстрижено, ухожено, симметрично.
Красота, доведённая до такой чистоты, что становилась жестокой.
Мать нашла её там, на мраморной скамье.
– Ты не должна была говорить так резво, – сказала она мягко.
– А что я должна? Молчать? Улыбаться? Подписывать свою судьбу чужими руками?
– Ты должна выжить, – сказала мать. – А выживание требует уступок.
Дивья повернулась к ней.
– Что случилось с Викасом?
Пальцы матери дрогнули.
– Он… хотел открыть студию. Сказал, что искусство – это его жизнь. Он пытался выйти из системы. А система… закрыла за ним все двери. Друзья отвернулись. Заказы исчезли. И потом… он исчез.
– Отец сказал, что он уехал.
– Не ищи его, – прошептала мать. – Не спрашивай.
Слёзы выступили на глазах матери, но она сдержала их, как сдерживала себя всю жизнь.
– Дивья… ты умная. Красивая. Сильная. Но в этом доме сила – роскошь. Ты должна быть осторожной. И не повторить его ошибки.
– Значит, мне нужно молчать? Принять всё?
– Иногда покорность – единственный способ остаться живой, – сказала мать.
Эти слова не были трусостью. Это была память. Память о брате. О том, как система уничтожает тех, кто не подходит под её логику.
Вечером Дивья решила проверить границы.
Не бунт. Не побег. Эксперимент.
Она надела лёгкую куртку, взяла ключи. Делала всё размеренно, спокойно – как человек, который хочет проверить, какую роль ему отводят: взрослой женщины или контролируемого имущества.
Она прошла в холл. Охранники у двери выпрямились.
– Я выйду ненадолго, – сказала она.
Слова были простыми. Но воздух после них стал плотнее.
– Приказ, мисс Радж, – сказал один из охранников ровно. – После восьми вы не можете покидать территорию без сопровождения.
– Это новый приказ?
– Да, мисс.
– Чей?
– Дома.
"Дома". Не "отца". Не "семьи". Системы.
– Я выйду на пять минут, – повторила она.
– Вам нельзя, мисс.
Он не грубил. Он не спорил. Он просто был частью архитектуры.
Как мрамор. Как камеры. Как правила.
И в этот момент Дивья впервые увидела дом таким, какой он был.
Не красивым. Не богатым. Не любящим.
Контрольно-пропускным пунктом.
Фортификацией, где она – ценный актив, который нельзя отпускать без приказа.
Она развернулась.
Медленно, спокойно.
Зашла обратно в холл.
Тяжёлая дверь закрылась за ней с глухим щелчком. Не резким, не страшным – просто окончательным.
И воздух внутри показался ей не просто тёплым. Он был использованным. Будто им дышали до неё десятки тех, кто тоже хотел выйти – и не смог.
Она остановилась у лестницы.
Впервые за долгое время она поняла: она не защищена. Она заключена.
И это осознание не испугало её – оно собрало её внутри.
Потому что в семье Раджей нет места свободе. Но есть место выбору.
И она только что сделала первый маленький выбор:
Заметить свою клетку. Увидеть её. И никогда не забывать её форму.
Она стояла у лестницы дольше, чем собиралась. Не потому что не знала, куда идти – наоборот, она знала слишком хорошо. В этом доме маршруты были ограничены, как в дорогом, но строгом отеле: столовая → холл → кабинет отца → сад → комнаты.
И среди всех этих мест не было ни одного, где можно было бы остаться собой.
Иногда ей казалось, что дом дышит вместе с ней. Что стены слегка подаются, когда она делает вдох, и снова сжимаются, когда она выдыхает. Не угрожая – напоминая.
«Ты здесь. Ты внутри. Это – твоя форма.»
Она провела рукой по перилам. Холодный металл был идеально гладким, как будто его полировали каждое утро. Слуги действительно полировали. Но ощущение было не от работы слуг – от того, что здесь не бывает шероховатостей. Ни на вещах. Ни на людях.
Наверху коридор был пуст, но непустые вещи чувствовались ярче, чем люди. Портреты предков – мужчины с жесткими линиями лиц, женщины с глазами, в которых читалась сдержанная боль. Как будто каждое поколение оставляло здесь свою долю несказанного. Каждое – своё предупреждение.
«Не пытайся быть другой в доме, который создан для одинаковых.»
Так смотрели на неё эти лица.
Она остановилась перед портретом прадеда. Он был чем-то похож на отца: та же прямота, та же тихая уверенность. История говорила о нём как об успешном промышленнике. Семейные легенды – как о человеке, который никогда не повышал голоса, но мог одним взглядом заставить отступить любого чиновника.
Сила без движения. Власть без громкости.
Ровно такой была атмосфера дома. Громкость здесь считалась признаком слабости.
Она поймала своё отражение в стекле рамы. Лицо – ровное. Глаза – слишком спокойные. И только одна деталь – чуть дрогнувший уголок губ – выдавала состояние.
Не страх. Не ярость. Предчувствие.
Она продолжила идти.
Комнаты на втором этаже были закрыты – каждая двери акуратно выровнена, каждая створка идеальна, как будто дом следил за симметрией так же, как отец – за репутацией.
Её собственная комната встретила тёплым светом лампы у кровати. Слуги уже были здесь – привели всё в порядок, разложили вещи, развесили сари по оттенкам, приготовили украшения на вечер.
Система обслуживания работала безошибочно. В этом доме всё делалось заранее: ещё до того, как ты подумаешь, тебе уже подготовили место для этой мысли.
Прекрасно. Удобно. Невыносимо.
Она сняла серьги, положила на столик. Тонкие, золотые, с маленьким бериллом. Подарок отца на прошлый день рождения.
Тогда она ещё надеялась, что подарок – знак доверия. Теперь она видела: подарок был знаком контроля.
Голова немного болела – не от ссоры, от тишины. Тишина давала слишком много места мыслям.
Она закрыла глаза и услышала:
«Ты – лицо семьи. Лицо не должно иметь собственных мыслей.»
Лицо. Не человек.
Она медленно опустилась на край кровати, потерла виски. Ей хотелось плакать – но не получалось. Плакать можно, когда чувствуешь боль. Сейчас она чувствовала пустоту, натянутую, как струна.
В дверь тихо постучали.
Она даже не удивилась – никто в этом доме не стучал громко.
– Войдите.
На пороге стояла слуга – девушка лет двадцати, худенькая, с опущенными глазами.
– Мисс Радж, – сказала она тихо. – Господин велел передать расписание на три недели вперёд.
Три недели. Не «пока она думает». Не «пока не решит». РАСПИСАНИЕ.
Словно решение уже принято.
Девушка протянула планшет. Руки её дрожали еле заметно.
Дивья взяла документ. Пальцем пролистала:
– примерка украшений, – тренировка речи перед ужином, – уроки танцев, – встреча с психологом, – благотворительный ужин, – вечер с Сингхами, – ужин с Вираджа и его матерью, – подготовка к помолвке.
Слово «помолвка» было выделено цветом.
Красным.
Как будто это не событие, а маркер опасности.
– Спасибо, – сказала она.
Слуга кивнула и уходила – но перед дверью остановилась. Оглянулась.
– Мисс… если позволите…
Это уже было нарушением правил.
– Да?
Слуга посмотрела в пол.
– Будьте осторожны.
Дивья подняла бровь.
– Почему?
– Потому что… – девушка сжала руки. – В этом доме женщины исчезают не физически. Сначала перестают говорить. Потом думать. Потом… – она сглотнула. – Потом живут так, как будто их никогда не было.
Эти слова были смелее, чем всё, что Дивья слышала за последнее время.
Но слуга добавила, почти шёпотом:
– Я видела такое. С матерью. С сестрой. С… – она осеклась.
И ушла.
Дивья стояла неподвижно.
Слова слуги разошлись по коже мурашками. Редко в этом доме кто-то говорил правду. Ещё реже – правду, которую нельзя спрятать под ковёр.
Она вернулась к кровати, присела, и впервые за день почувствовала… не ярость, не страх, а сопротивление.
Оно не было громким. Не было вспышкой. Оно было тихим, как глубокий вдох перед прыжком.
Она открыла планшет ещё раз. Посмотрела на расписание.
Потом нажала на верхнюю строку – «установка дня».
И выбрала: «ОТКЛОНИТЬ ВСЕ»
Планшет мигнул.
Ошибка. Доступ ограничен.
Она усмехнулась.
Конечно.
Она положила устройство на кровать, встала, подошла к зеркалу.
Посмотрела на себя так внимательно, будто видела впервые.
В отражении была красивая женщина: ухоженная, спокойная, благополучная. Та, которую все видят. Та, которой разрешается быть.
Но между ресницами, в небольшом блеске глаз – что-то другое.
Живое. Упрямое. Опасное.
Форму можно удержать. Мысль – нет.
Она наклонилась ближе к зеркалу.
Шёпотом сказала себе:
– Они хотят лицо. Но у лица есть мозг.
Эта маленькая фраза прозвучала как обещание. Как первая невидимая трещина в фундаменте дома.
Внизу что-то щёлкнуло. Возможно, дверь, возможно, сигнализация. Но Дивья не вздрогнула.
Она уже привыкла к тому, что каждый звук в этом доме – часть наблюдения.
Она села за стол, открыла ноутбук. Сделала вид, что работает – но на самом деле думала. Считала. Сопоставляла.
MBA давал ей инструменты. Жизнь – мотивацию. Отец – объект анализа.
Дом – систему, в которую она встроена.
Но каждая система имеет уязвимость, если смотреть достаточно внимательно.
И она собиралась смотреть.
Очень внимательно.
Впервые за долгое время она чувствовала не только давление, но и интерес.
Не разрушить систему. Нет. Это было бы наивностью.
Но понять её. Найти в ней пустоты. Щели. Невидимые зоны.
Единственным врагом системы является информация.
А единственным её победителем – тот, кто умеет думать вне её правил.
Она поднялась. Бросила последний взгляд на коридор.
И спустилась вниз – не для того, чтобы выйти, а для того, чтобы запомнить каждый угол этого дома, как запоминают карту заключения.
Потому что свобода начинается не с двери.
Свобода начинается с понимания её отсутствия.
И сегодня она впервые это поняла. Она медленно шла по коридору, не спеша и не торопясь – так, как ходят не для того, чтобы куда-то прийти, а чтобы ощутить пространство. Дом казался чуть более живым, чем полчаса назад. Или, возможно, это ожила она сама – и теперь чувствовала его иначе.
Лестница вела вниз к холлу. Пол – белый мрамор, гладкий, тяжёлый. Под каблуками звук был мягким, будто проглушённым – как будто дом не любил громких шагов и умел их гасить заранее.
Она опиралась рукой на перила. Металл был холодным, но в этом холоде было что-то утешающее: по крайней мере, металл не притворялся.
По пути она заметила слугу, который протирал стеклянную витрину с серебром. Он делал это медленно, тщательно, как будто от этого зависела его жизнь. Может быть – зависела.
Он увидел её – и сразу отвёл взгляд. Слишком быстро. Слишком резко.
В этом было что-то знакомое. Так же отворачивались глаза одноклассников, когда учитель заходил в кабинет: из уважения, которое было страхом.
– Доброе утро, мисс, – пробормотал слуга.
– Доброе утро, Раджив.
Он замер, едва заметно удивившись, что она помнит его имя. Но через секунду снова опустил голову, будто память – непозволительная роскошь.
– Вам что-то нужно? – спросил он тихо.
– Нет. Просто иду.
Он кивнул, но она почувствовала – за этой тишиной скрывается больше. Когда люди боятся даже собственных слов, это значит одно: в доме не принято говорить. Принято подчиняться.
Она вышла на второй балкон – небольшой, но с идеальным видом на сад. Солнце поднималось над крышами соседних вилл, и свет падал ровно на линию бассейна, превращая воду в голубое стекло.
Красиво. Бесконечно, болезненно красиво.
И именно поэтому – тоскливо.
Красота без свободы пахнет не жасмином. Она пахнет золотой клеткой.
Она прислонилась к перилам. Сад внизу жил своей жизнью: садовники поливали клумбы, охранники обходили периметр. Каждый в своём костюме, в своей роли, в своей маленькой клетке.
Она вдруг поняла: здесь нет человека, который бы жил просто потому что живётся. Всё – цель. Всё – функция. Всё – расписание.
Внизу прозвенел телефон охранника. Он отошёл к углу, чтобы ответить.
Дивья уловила несколько фраз:
– Да, сэр… – Нет, сэр, госпожа не выходила… – Да, я понимаю… – Конечно, сэр. Мы наблюдаем.
«Мы наблюдаем.»
Не «мы охраняем». Не «мы помогаем». А наблюдаем.
Она почувствовала, как под ложечкой становится холодно. Но это был не страх. Это было узнавание. Мир отца был не жёстким – он был тотальным.
Её телефон в кармане коротко вибрировал.
Сообщение. Она достала его. Открыла.
Вирадж: «Доброе утро. Сегодня мы с матерью выбираем цвет тканей для свадьбы. Мама говорит, тебе подойдёт бордо. Подтверди?»
Без приветствия. Без вопросительного знака. Без сомнения в том, что это – факт, который она должна подписать.
Она смотрела на экран несколько секунд. Слова были мягкими. Но смысл – твёрдым.
Церемонии уже готовятся. Её участие в этих приготовлениях – не нужно. Её присутствие – формальность.
Её жизнь – тоже.
Она вздохнула и закрыла телефон. Не ответила. Ответ означал бы согласие, а молчание – тоже согласие. В этом доме даже отсутствие действий работает на систему.
Она развернулась, вошла обратно в коридор и остановилась у одного окна. Отсюда был виден край гаража. Почти никто сюда не смотрел – зона хозяйственная, малоинтересная.
Но для неё это место было особенным. Там когда-то играл Викас. Там он рисовал на дверях свои смешные граффити. Там он говорил, что дом слишком красив, чтобы быть настоящим.
В последнюю неделю перед исчезновением он подолгу сидел в гараже и рисовал. Она тогда думала, что он просто переживает очередной творческий кризис.
Теперь она понимала: он пытался найти место, где можно было дышать.
Она закрыла глаза, вспоминая его смех. Он был мягким, как будто он смеялся только половиной голоса – чтобы не потревожить их мать. И чтобы не привлечь внимание отца.
«Он был слишком добрым, – подумала она. – Система не любит добрых. Она любит удобных.»
Когда она открыла глаза, в зеркальном отражении стекла увидела своё лицо. Те же черты, что у матери. Та же линия подбородка, что у отца. И глаза – Викаса.
Глаза, которые не умели молчать. Даже когда рот молчит годами.
Она подошла к двери своей комнаты, открыла шкаф. Перебирала вещи – роскошные сари, платья на приёмы, украшения. Всё подобрано стилистом, всё безупречно.
И ни одной вещи, которую выбрала бы она сама.
Она сняла одно из платьев – лёгкое, кремовое, с золотой вышивкой – и повесила его на вешалку перед собой. Посмотрела.
Красиво. Но она не видела в нём себя. Она видела ожидание. Ожидание быть красивой, спокойной, безмятежной.
Она медленно погладила ткань. Эта гладкость была как тишина за завтраком: безукоризненная, но не её.
Сзади снова раздался звук – тихий, короткий, ритмичный. Сообщение на планшете. Она обернулась.
Экран мигнул, и появилось уведомление от секретаря отца:
«Подтвердите участие в фотосессии для журнала ‘Families of Karnataka’. Тема: ‘Сильные мужчины и их вдохновляющие жёны/дочери’. Дата: согласована.»
Она выдохнула.
Смех поднялся где-то внутри, но не вышел наружу. Смех был бы слабостью. А слабость – роскошью.
Она подошла к зеркалу снова. Посмотрела прямо в глаза своему отражению.
– Я ещё здесь, – сказала она тихо. – И пока я здесь… вы не выиграли.
Это был не вызов. И не обещание. Это было констатацией факта, факта, который давал ей больше силы, чем любые слова отца.
Дивья провела рукой по волосам, убрала выбившуюся прядь, и в этот момент услышала:
– Мисс? – голос слуги снова за дверью, осторожный, как шаг по стеклу. – Всё в порядке?
Ей захотелось сказать: «Нет.» Хотелось сказать: «Я тонy в тишине, которая давит как океан.» Хотелось спросить: «Сколько ещё женщин ты видел, которых дом проглотил молча?»
Но она сказала:
– Да. Всё хорошо.
Потому что в этом доме настоящие слова произносят в одиночестве.
Слуга ушёл, оставив её снова в тишине – но эта тишина уже не была такой, как утром. Она была… наполненной. Живой. Движущейся.
Потому что осознание – это первый шаг к свободе.
Она подошла к окну, отодвинула тяжёлую штору. Сад утопал в золотом свете. На ветвях сидела птица – маленькая, яркая. Она смотрела на дом так, будто знала, что ей отсюда улететь можно в любую секунду.
А Дивья – нет.
Но это сравнение почему-то вызвало у неё не боль, а внезапную внутреннюю улыбку.
Птицы не знают о клетках. А люди – знают.
И раз она знает, значит… клетка уже дала трещину.
Она опустила штору. Сделала глубокий вдох.
– Хорошо. Тогда я тоже начну смотреть.
Это был первый шёпот будущей войны. Не громкой. Не быстрой. Но войны за себя.
Она вышла из комнаты. Закрыла дверь. И впервые за долгое время шла не как дочь, не как лицо семьи.
А как человек, который знает: выживание – это не покорность.
Выживание – это наблюдение. Чтение. Оценка. И тихое решение, сделанное внутри.
И это решение у неё уже было.
Часть 2. Мятеж в тишинеУтро прошло в попытках отвлечься. Дивья пыталась работать – открывала таблицы, графики, заметки своих университетских проектов. Но каждое число, каждая формула выглядели как пустые оболочки. Мозг работал – сердце нет.
Дом шумел по-своему: где-то гремела посуда, где-то шёлестели сари, кто-то проходил по коридору слишком быстро, кто-то – слишком тихо.
Дом всегда жил так, будто в нём есть две жизни: одна – официальная, на виду, другая – между строк, между шагов, между вдохов.
Дивья поймала себя на том, что прислушивается к звукам. Это было странно – раньше звуки были фоном. Теперь каждый казался сигналом.
Через час пришло сообщение от секретаря:
«Госпожа Радж, в 12:00 к вам приедет стилист. Подготовка к вечеру.»
Вот и началось.
Слово «подготовка» в этом доме означало не «помощь», а «корректировка». Коррекция формы, выражения, образа. Жизни.
Она долго смотрела на сообщение, будто оно могло само растолковать, кто она теперь – человек или проект.
В 11:58 дверь её комнаты открылась без стука. Конечно – здесь никто не стучал, если входил по указанию отца.
– Мисс Дивья? – голос был высокий, натренированный, как у телеведущих. – Я Аша, ваш стилист на ближайшие недели.
В комнату вошла женщина в идеально выглаженном костюме, с планшетом и рулеткой, которой обычно пользуются портные. За ней – двое ассистентов с чемоданами.
– Мы сегодня примерим несколько силуэтов, – сказала Аша так, будто речь шла о строительных конструкциях. – У господина Раджа есть предпочтения.
Вот это было ново. У отца всегда были предпочтения – в бизнесе, в партнёрах, в поведении. Но теперь – и в её теле.
– Какие? – спросила Дивья, хотя заранее знала, что ответ ей не понравится.
– Минимум кожи, максимум структуры. Чтобы внушать доверие и статус, но без излишней мягкости.
То есть – «не женственной». То есть – «удобной».
Аша провела ладонью по ряду платьев в её шкафу.
– Всё это – слишком личное. Нам нужно собрать образ, который будет… универсальным. Чтобы каждая женщина в штате хотела быть вами, а каждый мужчина – уважал.
Дивья чуть улыбнулась.
– Уважал? За что?
Стилист не поняла сарказма.
– За правильный образ, мисс. Вы же будущая Радж-Сингх. Образ создаёт статус. Статус создаёт власть.
«Власть создаёт клетку», – подумала она, но вслух не сказала.
Её поставили на центр комнаты. С неё сняли украшения. На неё примеряли одно платье за другим – тёмно-синее, изумрудное, бордо, золото.
Материя холодила кожу. Ассистенты говорили шёпотом, словно обсуждали технический объект.
Аша крепила серьги, браслеты, подвешивала цепочки так, будто её шея – витрина. Потом подняла волосы вверх – одним движением, уверенным, привычным, почти деловым.
– Так лучше, – сказала она. – Видно линию шеи. Сильная линия – сильная женщина.
Дивья посмотрела в зеркало.
Она увидела отражение. Красивое. Дорогой журнал бы одобрил.
Но это была не она. Это была конструкция.
– Мисс, – продолжила Аша, – вечером будет небольшой ужин. Госпожа Сингх хочет познакомиться ближе.
Дивья обернулась.
Имя прозвучало как команда.
– Сегодня?
– Конечно. Это важно. Она хочет убедиться, что вы понимаете ответственность предстоящего союза.
«Ответственность» – в их языке означало «послушание».
