Ряженье

– Ой! – Женя фальшиво рассмеялся. – А вам, можно подумать, жалко!

На следующей перемене Каролина выловила момент, когда Миша отошел от Фроси, и тут же подбежала к ней, преграждая ей путь. Она заговорила быстро, эмоционально:

– Фрося, хватит этого цирка! Я больше не могу. Скажи мне в лицо, что я сделала? Я имею право знать, в чем меня обвиняют!

– Ты прекрасно все знаешь. – Ответила Фрося холодно. – Ты проболталась про наше расследование. Про маму. Про инспектора. Кому? Я не знаю. Либо Тукчарской и Ильской, либо, что еще хуже – напрямую Колядину.

Каролина застыла в шоке и отступила на шаг, упершись в спиной в стену. Она точно не ожидала услышать такое. Что угодно – но не это. Каролина за все время ни разу не вякнула про расследование вне своего дома или дома Копейкиных.

– Что? – Спросила она уже с обидой. – Я ни слова! Я бы никогда! Как ты можешь такое говорить? Что вообще случилось!?

– Не ты!? А кто? Больше никто не знал! Никто! Только ты! Может проболталась, а теперь боишься! Или по глупости вякнула, а теперь даже помнишь – это сути не меняет.

– Фрося, я никому ничего не говорила, – голос Каролины сорвался, в нём зазвучала мольба, которую она сама ненавидела, – почему ты мне не веришь? Мы же всё обсуждали только у вас дома! Я бы не стала…

– Потому что некому, кроме тебя! – Отрезала Фрося, и в её глазах вспыхнула настоящая ярость. Всё её холодное спокойствие испарилось. А вся боль от Жениного «разоблачения» вылилась наружу. – Этот подонок теперь тычет нам в лицо нашим же секретом! И ты хочешь, чтобы я верила в сказки?

Фрося резко развернулась, чтобы уйти. Но Каролина вдруг сказала ей в спину:

– Я думала, мы друзья… – Её голос дрогнул, но она заставила себя продолжить. – Вы всё время были обо мне такого мнения? Думали, что я – дурочка, которая вас сдаст? И ты сейчас готова вот так… вот так вот всё порвать? Без доказательств? Легко, как дверью хлопнуть?

Фрося застыла на месте, но не обернулась.

– Это вы, Фрося. – Каролина выдохнула, по ее щекам покатались слезы. – Вы – ужасные друзья. И ужасные люди. Но спасибо вам за всё.

Каролина вдруг побежала, резво стуча каблучками по холодному полу. Слёзы застилали глаза, она лишь смутно видела повороты, и рванула в самый конец коридора третьего этажа – на самый верх лестницы.

Пробегая по коридору, она едва не столкнулась с Тукчарской, которая слишком неожиданно выплыла из толпы. Заметив, что Каролина все зареванная, она осторожно пошла за ней.

Карельская села на ступеньки и горько заплакала. Пару минут ее никто не тревожил, но вдруг она услышала сдавленный вздох. Каролина вздрогнула и подняла голову. В метре от нее стояла Ксюша. Она смотрела на нее с большим сожалением, и вот – спросила, можно ли присесть рядом. Каролина кивнула, смущенно вытирая красные щеки.

– Как ты? – Спросила Ксюша.

– Ну как! – Не выдержав, выдохнула Каролина. – Все, меня Копейкины кинули! – Сказать это вслух было и больно, и странно легко. – Обвинили в том, что я проболталась про их семейную тайну. А я не делала ничего! Просто взяли и вычеркнули!

Ксюша смотрела на неё с тихим пониманием.

– Да уж… С ними такое бывает… – Она вздохнула.

– И ведь самое ужасное, – Каролина снова почувствовала подступающие слёзы, – что теперь у меня даже пары на вальс нет! И теперь я осталась совсем одна!

Она ждала сочувствия, но Ксюша вдруг горько усмехнулась – такой же безрадостной и усталой улыбкой.

– Что-ж, у меня тоже нет пары… – она покачала головой, – я получила отказ.

Каролина не поверила своим ушам.

– Что? От кого? Ты же… тебя же все любят!

– Валя Костанак. – Выпалила она стремительно.

Каролина застыла в ошеломлённом молчании. Все для нее перевернулось с ног на голову. Костанак, тот, кого все считали последним шансом для самых отчаявшихся, отказал самой Ксюше, образцовой и доброй девочке.

– Валя… отказал? – Только и смогла выдохнуть она. – Но… почему?

– Вот и я не знаю. – Ксюша бессильно развела руками. – Видимо, все мы тут дуры.

Катя, стоя на лестничной клетке этажом ниже, едва не упала в обморок от таких новостей. Она вцепилась в перила – ей неиронично казалось, что она вот-вот начнет терять равновесие.

Фрося, громко, но утонченно топая каблуками, возвращалась в класс. В ушах стоял собственный голос, безжалостно ранящий Каролину, а в груди было тяжело и холодно. Она не сомневалась в своей правоте, но от этого не становилось легче.

Из-за угла, озираясь по сторонам, появился Миша. Он почему-то тревожился, но, увидев Фросю, тут же переменился в лице.

– Где ты была? Я тебя пять минут ищу!

Фрося лишь покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Она попыталась пройти мимо, но он схватил её за локоть.

– Фрось. Смотри на меня. Что случилось?

Она наконец подняла глаза.

– Она подошла. – Тихо, почти беззвучно, сказала Фрося. – Каролина. Спрашивала… Спрашивала, в чём её вина.

Миша, не отпуская ее руки, нахмурился. Он хотел что-то ответить, но Фрося перебила:

– И я всё сказала. Всё, как мы и договорились. – Её голос дрогнул. – А она смотрела на меня… как на чудовище. И сказала, что мы ужасные друзья. – Она замолчала, глотая ком в горле. – А если… если мы ошибаемся, Миш? – Вырвалось у неё шёпотом. – Если не она?

– Не она, так кто? Логика неопровержима. Доверять больше нельзя никому. – Он произнёс это без колебаний, но потом его голос смягчился. – Ты сделала то, что должно было быть сделано. Вышло жестоко. Но иногда по-другому не получается.

Глава 7

Вернувшись домой после инцидента с Каролиной, близнецы не моги стерпеть, что все было как обычно – мама была добра к ним, спрашивала про школу, звала к чаю, но они оба отворачивались, не могли смотреть ей в глаза от горькой обиды – но это рождало и стыд перед ней.

Алла Викторовна душила их прямо с порога:

– Дети, это вы? —говорила она ровно, ласково. – Я тут суп сварила, любимый ваш, с шампиньонами…

Она появилась в прихожей, улыбающаяся, чуть усталая, с бигуди в волосах – прямо идеальная мама с обложки семейного журнала. Миша не выдержал ее взгляда. Он отвернулся, делая вид, что не может расстегнуть замок на ботинках. Она однако тут же почувствовала неладное и подошла к нему ближе, спрашивая, «все ли в порядке», «не простудился ли он» – все, что и подобает спрашивать любящей матери.

– Я… в порядке. – просипел он, глядя куда-то в район ее плеча.

– Ужинать будете? Или потом?

Ужинали они в тяжелом молчании, стараясь не смотреть в глаза никому из родителей. Отец, кажется, тоже что-то заподозрил – и стать бросаться многозначительными взглядами жену, а та от этого терялась только сильнее. Фрося, давно проглотившая последний кусок, водила по тарелке последней оставшейся макарониной – она ждала, когда Миша доест, чтобы уйти вместе. Но Миша к еде почти не притронулся.

Внезапно он поднялся, взял почти полную тарелку.

– Я не голоден. – сказал он отрывисто и, сделав паузу, добавил: – Пойду на каток.

Родители переглянулись. Фрося смотрела на брата в полном недоумении.

– На каток? – переспросила Алла Викторовна. – Сейчас? Уже поздно.

– До десяти работает.

– У тебя нет тренировки сегодня. – сказала вдруг Фрося, глядя ему прямо в глаза.

Миша посмотрел на нее как-то спутанно.

– Я все равно пойду.

Не дожидаясь возражений, он отнёс тарелку и быстрыми шагами поднялся на второй этаж. Родители молча проводили его взглядом, а затем уставились на Фросю.

– Фрося, что-то случилось? – спросил отец, уже строже.

Фрося замерла в растерянности. Лучше бы он тогда разревелся с ней на лавке, чем устраивал эти нелепые, подозрительные телодвижения на глазах у родителей. А теперь ей предстояло за всё это отвечать.

Миша вернулcя уже после дсяти и тут же заперся в ванной, простояв под душем добрых полчаса. Он не обмолвился с Фросей ни словом, прежде чем уйти в свою комнату. Ее не слишком устраивал такой расклад: ей отчаянно хотелось снова всё обсудить, а он – сбежал с ужина, отсиживался на льду, а теперь и вовсе увалился спать. Однако Фрося решила не придавать этому значения – день и правда выдался тяжёлым, и, должно быть, у Миши был свой, особый способ переваривать случившееся.

Конфликт с близнецами, признаться, измотал и задел и Колядина. Он старался держаться бойко, но к концу недели его съедали грусть и обида. Женя пытался отвлечься, следил за Валей – но Валя был тише воды, ниже травы, к Алисе не ходил, а на её уроках вёл себя совершенно неприметно. Но даже так Колядин нашел причину напасть на него –и уже в конце дня толкнул на лестнице. После ссоры с Копейкиными его глубоко-печальные глаза вымораживали Женю еще больше, чем обычно.

Тем же вечером Колядин вдруг объявил Тряпичкину, что дня рождения все же будет. А в том, что Вахрушин и Святкин не придут, он не сомневался, и не предупредил их, зная, что это будет наивно.

К концу недели напряжение в классе стояло невыносимо: класс пережил отстранение Каролины от Фроси и Миши, но когда Копейкины стали ограничиваться светскими разговорами и между собой – стало страшнее. Фрося сперва вела себя, как обычно, но когда поняла, что Миша отвечает ей односложно – стала и сама вести себя подобным образом. В итоге их общение превратилось в одну большую формальность. Они становились похожи на Малярову с Бергом – что никак не могло не пугать.

Тукчарская и Ильская уже десять раз пожалели, что пошли на сделку с Колядиным. Им было страшно до глубины души, что их вот-вот раскусят. Точка невозврата была достигнута, когда Каролина подошла к ним «на пару слов».

– Это вы, да? – прошипела она злобно, как змея. – Колядину про маму Копейкиных. Кто ещё, кроме вас, мог так подробно всё знать? Подслушали небось где! Или подсмотрели…

– Не-а, это не мы! – тут же взвизгнула Катя, активно жестикулируя.

– Кому вы врёте? Да вы живете ради этого! Вы за каждое слово цепляетесь!

—Не обвиняй вот так, без доказательств. – Нина помахала указательным пальцем.

– Действительно. – шикнула Каролина. – Я ведь не Фрося!

Она развернулась и ушла. Нина и Катя тотчас убежали в туалет, забились в свою любимую кабинку. Тукчарская нервно закурила.

– Ситуация выходит из-под контроля, Нинка. – заговорила она бодренько. – На будущее, будем знать…

– С Колядиным – не связываться. – закончила за нее Нина.

– Да, риски были слишком большие. Мы их неправильно оценили. Но теперь нам нужно что-то делать. Если так продолжиться – рано или поздно мы попадем под чью-нибудь горячую руку. Нужно, чтобы про Копейкиных и Каролину все забыли. Даже они сами! Нужен новый, громкий скандал.

Нина посмотрела на нее тревожно.

– Черт… – протянула она. – Про Костанака и Ксюшу? Это же ужас…

– А у тебя есть другие идеи?

– Нет у меня идей…

На уроке обществознания неожиданно взвыла пожарная сигнализация. В классе начался предсказуемый кипиш: кто-то хватал рюкзаки, кто-то в панике бросал всё на партах. Все, за годы привыкшие сомневаться в достоверности пожарных тревог, нехотя поплелись в коридор, а оттуда – потянулись к аварийному выходу. Но уже в строю кто-то вякнул, что пожар, возможно, и вправду настоящий: всё было уж слишком по-дурацки. Учителя, сами не ожидавшие тревоги, метались по коридорам, не в силах навести порядок. Школьниковвытолкали на мороз в школьный дворик, не дав одеться, а взрослые суетливо выяснили обстоятельства.

Катя и Нина, дрожа от холода, тотчас стали фиксировать всё в свой канал. Валя, чуток отбившись от своей толпы, забегал глазами в поисках одноклассников – и вдруг увидел Алису Дмитриевну. Она организованно выстраивала скопление пятиклассников, сама съёживаясь от холода в тонком бежевом свитере. Он заворожённо смотрел, как она жестикулирует, и, возможно, ему показалось, а возможно – их взгляды действительно встретились на секунду.

Длилось это мгновение, и тут Валю с силой толкнули локтем. Он, не удержав равновесия, повалился на стоящих рядом школьников, и те, не разобравшись, с матом оттолкнули его обратно – прямиком на Женю Колядина, который и ударил его изначально.Колядин грубо вцепился Вале в куртку, не давая упасть, и потащил за собой, пытаясь заслонить от чужих глаз спиной.

– Как дела с Алисой Дмитриевной? – спросил Женя, выдыхая горячий воздух. – Успехи есть?

– Что? – Валя попытался вырваться, но Женя лишь сильнее вцепился в его куртку. – Никак! Я не общаюсь с ней!

– Что-то мне не верится. – он пренебрежительно кивнул в сторону Алисы Дмитриевны. —Может, я просто не успеваю за тобой следить?

– Отстаньте вы от меня…

– Мне бы гарантию, что ты не вякнешь ей лишнего. Уж больно влюбленными глазами ты на нее смотришь. Можешь и проболтаться. Не специально, так случайно. В порыве чувств.

– Я не хотел, не хочу и не захочу ей ничего рассказывать. Отстань от меня уже!

Женя грубо оттолкнул его.

– Смотри. Я тебе горло перережу, если что-то вякнешь. Мне уже все равно будет.

Костанак смотрел на него, приобняв себя за плечи от холода.

– Женя, – сказал вдруг он. – А ты не хотел бы это по-человечески обсудить?

– Нет. – нет отрезал Женя. – Мне уже поздно с тобой что-то обсуждать. Нам всем уже поздно.

Копейкины стояли в полуметре друг от друга, почти синхронно дрожа. Нина и Катя вцепились друг в друга, не переставая шептаться. Каролина, стоя поодаль, вдруг увидела класс с новой, пугающей стороны – почти у всех была своя негласная пара: Вахрушин и Святкин, Колядин и Тряпичкин, Тукчарская и Ильская. Зачастую, даже Марк и Валя держались вместе, а Ксюша – была одновременно со всеми и ни с кем – она не могла уделить одному человеку больше пары минут, ведь что-то внутри твердило ей, что пора немедленно перебежать к другому. Берг таскался с Алиной. В гордом, нерушимом одиночестве пребывал лишь Паша Майский. И теперь она, по чудовищной случайности, оказалась с ним плечом к плечу.

Каролина никогда не обращала на него внимание. Он был совершенно невзрачный, при том, что был самым высоким мальчиком в классе.

– Холодно.– сказал вдруг он непонятно кому. То ли присутствие Каролины вынудило его открыть рот, то ли он просто разговаривал сам с собой.

Каролине вдруг стало не по себе. Там, через пару голов, стояли Копейкины – такие же одинокие, но вдвоем.

– Холодно. – неожиданно для себя повторила Каролина, но ноги сами понесли ее прочь от Паши – рядом с ним ей и вправду было странным образом жутко.

Каролина продирались сквозь джунгли школьников, как вдруг кто-то тронул её за плечо. Каролина обернулась – перед ней стоял Берг, деловито поправляя очки.

– Я слышал, – начал вдруг он. – Вы с Фросей и Мишей поссорились…

– Ты только сейчас заметил? Вся школа уже, наверное, обсудила.

– Нет, – Берг покачал головой— Я заметил это в среду. Но я не понимаю причинно-следственной связи. Вы не поделили ресурсы? Или это связано с вальсом?

Каролина смотрела на него, не зная, смеяться ей или плакать.

– Какие «ресурсы»? – горько улыбнулась она. – И вообще – это личное, Берг.

– Личное… – задумчиво повторил Берг. – Даже после конфликта ты не раскрываешь конфиденциальную информацию. Ты хорошая подруга. Вы определенно помиритесь.

– Если я такая хорошая подруга, что же со мной сейчас никто не стоит!? – вырвалось у неё. – Даже ты! Когда я пыталась с тобой поговорить, ты меня послал!

– Я не посылал тебя.– заметил Берг. – И ты не пыталась со мной… сдружиться. Ты предложила мне посетить столовую. Санитарные условия там действительно оставляют желать лучшего. Если это была попытка «сдружиться», то, извини, но она была крайне нелепой…

– Все, Берг! Спасибо!

Катя и Нина столкнулись с Олегом и Сашей. Между ними завязался какой-то непринужденный разговор. Они принялись обсуждать вальс, смеяться, как вдруг в их круг вклинился Марк, который, судя по всему, слышал диалог лишь обрывочно и пытался найти, с кем бы поговорить.

– О, вы вместе пойдете на вальс? – спросил Марк радостно.

– К сожалению, так. – бросил Святкин, и Катя тут же пнула его в коленку. – Ай!

– А ты, Марк, а ты, – тут же подхватила она. – Ты же с Ксюшей пойти хотел? Знаешь, я слышала – она тебе отказала.

Марк на секунду замялся.

– Да. А откуда ты знаешь?

– Ксюша рассказала. – пожала плечами Катя. – И она сказала тебе почему?

– Да. Она уже договорилась с кем-то.

– Знаешь с кем?

Марк сделал пол шага назад.

– Нет. – ответил он спокойно. – Я не стал спрашивать.

– С Костанаком. – с чрезвычайной легкостью бросила Катя.

Олег и Саша переглянулись, вытаращив глаза. Святкин от удивления развел руками, показал пальцем на Катю, кажется, попытался жестом изобразить Костанака, показал на Марка… Вахрушин ударил его по руке и кивнул – они оба выпрямились и стали наблюдать.

– С… Костанаком? – медленно повторил Марк, надеясь, что ослышался ли он. Его взгляд побежал по толпе, выискивая знакомую худую фигуру. – Погоди… Но он же… Он же знал…

Марк плавно нырнул в толпу. Стоило ему исчезнуть, как Вахрушин и Святкин тут же набросились на Катю за подробностями. Валя тем временем только выцепился из хватки Жени – и они с Марком почти столкнулись. Колядин стоял неподалеку, наблюдая.

– Валя, – тихо спросил Марк. – Это правда? Ты… ты пойдёшь с Ксюшей?

Валя, едва увидев его, тут же напрягся.

– Что? Нет… Она просто спросила, а я отказал.

– Но она тебя позвала? – Марк наклонился ближе, его голос дрогнул от непонятной обиды. – Почему тебя? Ты же знал, что я… что я хотел с ней пойти. Почему она позвала именно тебя?

Пока Марк пытался хоть что-то выяснить, слух, запущенный Катей, уже полетел вольной птицей: «Что, Костанак? Серьёзно?», «Ксюша его позвала, а он послал её, представляешь?», «она с Костанаком хотела пойти?»… Валя видел, как Колядин ухмыльнулся, оскалив зубы, и нырнул в толпу, напоследок бросив то ли ему, то ли Марку, снисходительный взгляд. И тут кто-то громко, через всю толпу, крикнул уже Ксюше, которая стояла чуть поодаль:

– Ксюш, это правда? Ты Костанака на вальс звала, а он тебе отказал?

Все головы повернулись к ней. Ксюша замерла, будто её ударили. Её лицо залилось густым румянцем.

Копейкин негромко засмеялся. А за ним – засмеялся уже и Женя, Фрося, Олег, Саша…

Ксюша открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла выдавить ни слова. Алина Малярова вдруг насмешливо крикнула:

– Чего раскраснелась? Стыдно, что ли? Зачем звала, раз стыдно?Или позвать – это геройство, а раз отказал – то уже стыдно?

Ксюша готова была провалиться под землю. Не справившись сдвойным унижением – и от отказа, и от публичного осмеяния – она резко развернулась и, прикрыв лицо рукой, смешалась с толпой. Валя опустил глаза в пол. Бешеный холод сковывал его.

Марк медленно проводил Ксюшу взглядом.

– Почему? – спросил он обреченно, обращаясь к Вале.

– Марк, я не знаю! – неожиданно для себя закричал Валя сквозь подступающие слезы. – Я отказал ей! Отказал по двум причинам. Первая – я знал, что ты хотел с ней танцевать! Вторая – она позвала меня из жалости! Самого уродливого, самого ненужного! Чтобы что? Чтобы стать спасительницей? Не нужна мне её жалость!

– Ты понимаешь, что ты сделал? – вдруг нахмурился Марк. – Ты публично унизил девочку. Для них это в десять раз важнее, чем для нас! Над ней сейчас смеется весь класс!

Валя выдавил из себя истеричный смешок.

– А что же? Ты бы хотел, чтобы я согласился? Чтобы все смеялись надо мной? Или чтобы ты потом обижался на меня?

– Я не бы не хотел, чтобы Ксюша плакала!

Валя смотрел на Марка глазами, полными растерянного непонимания и главное – большой обиды. О чем здесь можно спорить? Они говорили на разных языках.

– Ты, – Валя запнулся. – Ты сейчас шутишь, да?

– Нет, Костанак. Я надеюсь, это ты все это время шутил.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил Валя через пару секунд.

– Даже не знаю. Может, для начала, стоит извиниться перед Ксюшей?

– Нет. – твердо ответил Валя. – Я не буду извиняться. Мне жаль, если тебя это обижает.

Это был не последний урок. Но когда их завели обратно в школу, Валя вернулся в класс, под насмешки и косые взгляды собрал все свои вещи, спустился к раздевалке и ушел.

Дома никого не было. Валя ворвался в комнату, расплакался и прокричал в подушку, что не вернется в школу никогда.

Недопонимание между Копейкиными никуда не исчезло. Миша стал убегать. Как будто только на льду он мог дышать полной грудью. Раньше он ходил на тренировки по расписанию, без фанатизма, а теперь уходил на каток в любое время – после школы, вместо ужина, в выходных.

Возвращался затемно, замерзший и уставший, с пустым, отрешенным взглядом. Он отмалчивался за столом, не смотрел ни на родителей, ни на сестер, и запирался в комнате.

На катке Копейкин стирал себя в порошок. Вечером там почти никого не было, а иногда он и вовсе был там один, включал музыку в наушниках и бросался в многочасовые прогоны программ. Он крутил аксель за акселем, до тех пор, пока не проигрывал вестибулярному аппарату. Прыгал – и падал, поднимался – и снова падал, больно ударяясь коленями о лед.

Он катался до тех пор, пока не начинал задыхаться, а мышцы не отказывались слушаться. И только тогда, полностью вымотанный, он уходил.

А Фрося оставалась дома. Она не знала, куда ей идти, да ей и не хотелось – она бы лучше закрылась в комнате, но не одна, а с Мишей. Фрося была под прицелом растерянного и тревожного взгляда матери. Алла Викторовна не понимала, что происходит, но чувствовала стену, и ее попытки пробиться – ласковым словом, любимым блюдом – разбивались о каменное молчание сына и напряженную вежливость дочери.

Фрося места себе не находила. Она ненавидела эту тишину, ненавидела эти запахи с кухни, которые теперь казались ей ненастоящими, фальшивыми. Ей было невыносимо оставаться одной в своей комнате, и в конце концов она стала проводить время в комнате Миши. Она садилась на его кровать, гладила ладонью холодное стекло витрины с машинками, смотрела на его стол, на аккуратно разложенные учебники, и чувствовала, как ее переполняет обида. Миша сбегал от нее, от их расследования, от их общего горя. Он занял свою шлюпку, а ее оставил тонуть в море лжи.

В понедельник вечером, за ужином, Миша лениво ковырялся в тарелке и никак не мог заставить себя съесть последний лист салата. Ужин, как и все последние дни, проходил в напряжённом молчании, но родители Копейкиных уже не давили – чтобы поддержать «семейную атмосферу», они для вида обменивались какими-то формальностями. Фрося смотрела на Мишу, но он не смотрел на нее. И вдруг неожиданно сказал:

– Кстати. В среду я поеду на соревнования. Во Владивосток. Вернемся в субботу.

Алла Викторовна тут же оживилась – Миша, всюду ее избегавший, вдруг дал ей возможность поддержать диалог.

– Конечно, Миша! Что за соревнования? По краю? А то ты же ничего не говорил…

– Сколько денег нужно? – тут же спросил отец.

– Нисколько. Стартовый взнос недорогой.

У Фроси мир поплыл перед глазами. Она молча уставилась на Мишу, а потом медленно опустила глаза в тарелку —есть ей резко расхотелось.

Как он может вернутся в субботу, когда в пятницу – репетиция школьного вальса?

Она разжала пальцы, и вилка с жалким лязгом упала на тарелку. Все тут же обернулись в ее сторону.

– Я… я не буду. – прошептала она, вставая. Фрося поднялась, опираясь руками на стол. – Уже наелась.

Она не смотрела ни на кого, чувствуя, что вот-вот заплачет. Фрося успела добежать до комнаты, прежде чем горькие, бессильные слёзы хлынули ручьём. Это предательство было вдвое, втрое, нет – в десятки раз обиднее поступка Каролины. Миша не просто сбегал от проблем, он сбегал от нее, а значит – она стала для него частью их горя. А самое страшное в том, что он, наверное, и не поймет, что ее так задело – подумает, что она плачет из-за вальса, как и свойственно подумать мальчишке – они все почему-то не понимают настоящих причин, видят только самую верхушку.

Фрося плакала в подушку, но минут через пять нашла в себе силы встать.Она вышла в коридор, чтобы добраться до туалета.

Миша, поднимавшийся по лестнице, увидев её содрогающуюся спину и залитое слезами лицо, замер.

– Фрось?Что такое? – спросил он с неподдельной тревогой.

Она резко обернулась.

—Ты что, меня теперь ненавидишь, что ли? – выкрикнула она с горяча. – Ты видишь, что тут творится! Мама с ума сходит, я тут одна, а ты… ты просто убежал! Сначала на каток, теперь вообще в другой город! Как будто тебя тут ничего не держит!

Из гостиной, где сидела Рая, вдруг донёсся испуганный всхлип. Может, она услышала их голоса, может – подумала о чем-то своем. Послышался громкий, отчаянный плач.

Миша встал, как парализованный.

– Что? Ненавижу?… Я не от тебя сбежал… – начал он, но Фрося уже отшатнулась, сменила траекторию и, вся сжавшись от обиды, побежала обратно в комнату.