Ряженье

После уроков, когда за ними зашел кто-то из учителей, все решилось в считанные секунды.

– Берг и Малярова, Копейкин и Копейкина, Святкин и Тукчарская, Вахрушин и Ильская – в актовый зал. – протараторила учитель, зачитывая список.

Все тут же поднялись. Фрося, встав рядом с партой, негромко ответила:

– Я не танцую. Копейкина нет.

– Как это – не танцуешь? А где он?

– На соревнованиях.

– Очень интересно! Только вот у нас график. У вас репетиций всего-то – по пальцам пересчитать. Ты вальс-то танцевать умеешь? Никто тебе ничего объяснять не будет, а тебе еще братца подтягивать. Встань с кем-нибудь другим. – она оглядела класс. – Есть желающие встать с Копейкиной?

Фрося не успела ничего ответить, как Колядин тут же выпалил:

– Я встану. Временная замена.

Словно хлыстом стегнули. Фрося резко вскинула голову, и в её глазах вспыхнула такая неподдельная, обжигающая ненависть, что, казалось, воздух затрещал.

– Нет. —ответила она холодно, чётко.

– Копейкина, прекрати капризничать, – отмахнулась учительница. – Других желающих, как видишь, нет.

– Я не капризничаю! – она почти закричала и повернулась к учительнице. – Вы слышали, что я сказала? Я не буду с ним танцевать. Никогда!

– Это просто репетиция. На настоящем вальсе будешь с Копейкиным.

– А как я должна с ним танцевать? – выдохнула она, закрывая лицо руками. Она снова посмотрела на Женю, чуть ли не плача. – Он… Он ниже меня… Я не хочу, чтобы он ко мне прикасался. Вы понимаете? Я не хочу!

В классе наступила мёртвая тишина, и даже учительница на секунду опешила. Женя стоял, сжав кулаки, его лицо пылало, но он молчал, стараясь проглотить оскорбления, как свою горькую победу. Однако это было не так легко – он тут же засомневался и уже пожалел, что выдвинулся.

– Копейкина, перетерпите…

Их разница в росте была комичной, несмотря на все усилия Жени казаться выше. Его это невероятно смущало, впрочем, как и ее, но Колядин старался не подавать виду. Когда заиграла музыку, он взял ее под руку, и они сбивчиво зашагали под счет. Фрося держалась отстраненно, скованно и не смотрела на него.

– Брось, не такая уж и трагедия. – шепнул Колядин так, чтобы она его слышала.

Фрося на мгновение посмотрела ему в глаза, от недовольства и стыда вся скривившись.

– Трагедия. – прошипела она. – Крупномасштабная, Колядин. Зачем ты это делаешь? Тебе самому не стыдно?

– За что мне должно быть стыдно? Мне досталась вполне себе милая партнерша.

Фрося злостно ухмыльнулась.

– За себя, Колядин. Ты выглядишь ущербно. И я ненавижу тебя. И ты знаешь это. И все равно лезешь ко мне.

– И что?

– И то, что я никогда не буду с тобой танцевать настоящий вальс.

– Ты танцуешь со мной сейчас. – он с силой сжал ее руку и потянул на себя, вынуждая ее сделать шаг, который она отчаянно пыталась саботировать.

– И тебе дорого это обойдется.

Колядин нахмурился.

– Знаю. – выдавил он сквозь зубы. – И я осознаю все риски. Когда твой сумасшедший братец вернется, он, должно быть, кинется на меня с кулаками. Но где он сейчас? Он бросил тебя на растерзание? Как же так?

Фрося резко дёрнула руку, пытаясь высвободиться, но он держал крепко. Она была в шаге от того, чтобы ударить его по лицу, несмотря на пристальные взгляды хореографа. Кто-то из учителей мельком фиксировал все на видео – первая репетиция девятиклассников определенно станет неплохим инфоповодом для школьного паблика.

– Он меня не бросил! – шикнула Фрося. – Он… уехал! Что-ж, поздравляю, Колядин – ты добился своего. Вот твоя минута рядом с Копейкиной. Наслаждайся. Потому что большего тебе никогда не светит. Это твоя вершина.

Женя опустил глаза в пол. Он вдруг зашагал резче, злее – ему даже захотелось наступить ей на ногу, толкнуть или намеренно уронить. Краем глаза заметив снимающую учительницу, он тут же отвел взгляд.

– Что такое? – спросила его Фрося. – Уже представил, как станешь героем школьного канала, и все будут смеяться над твоим ростом?

– Все будут восхищаться моей смелостью. – его голос звучал фальшиво, и он это знал. – Что я, несмотря на небольшой рост, не побоялся встать с тобой в одну пару. Скорее все зададутся вопросом – что творилось в твоей голове, раз уж ты со мной встала? Так что смеяться будут не надо мной.

Фрося коротко и презрительно фыркнула.

– Ты действительно в это веришь? Это даже звучит смешно. Женя Колядин, полтора метра смелости, в очередной раз полезший туда, где ему не рады, чтобы потешить свое убогое самолюбие. И чем больше ты стараешься, тем смене выглядишь.

Он резко дёрнул её за талию, и они сделали некрасивый, порывистый поворот. В его глазах заиграла неприкрытая злость.

– Заткнись.

– Боже, а то что? Уронишь меня? Сделаешь еще смешнее? Давай.

Женя ничего не ответил. Что-то внутри него перевернулось, и он перестал стараться: чисто механически переступал с ноги на ногу, то и дело встречаясь с замечаниями со стороны хореографа. Он не смотрел ни на кого – ни на Фросю, ни на учителей, ни на одноклассников. Когда репетиция кончилась, они мигом отпрянули друг от друга.

– Ну все. – подытожил Колядин. – Моя минута прошла. Теперь радуйся ты – тебе больше никогда не придется держать меня за руку. Будешь наслаждаться компанией своего любимого, длинноного братика.

Фрося показательно протерла руки о юбку. Ее пальцы слегка дрожали.

– Тебе грустно что ли? – цинично протянула она. – Что даже эти уродливые ботинки тебя не спасли?

– Мне грустно глядеть, как вы с Мишей транжирите свой потенциал.

– Чего?

– Вы прекрасная пара. С вашей больной любовью друг к другу и такими выдающимися внешними данными… Вы могли бы стать звёздами. Фильмов одного жанра.

Женя не успел увидеть, ударила ли она его ладонью или кулаком, и почувствовал ослепительную, яркую боль в щеке. Фрося стояла перед ним, вся белая от ярости, с сияющими глазами.

– Ты ублюдок, Колядин. – выдохнула она, не скрывая ненависти. – Мерзкий, ничтожный ублюдок.

Она тотчас развернулась и пошла прочь. Колядин остался стоять, окруженный пораженными одноклассниками. Олег, Саша, Катя и Нина тут же переглянулись.

– Хорошо потанцевали, Жень. – бросила Катя.

– Да, уж… – подхватил Олег. – Позорище полное. Но шутка безупречная. Ты в последнее время ловко озвучиваешь то, что бояться озвучить все остальные Мы восхищены твоей смелостью.

– Иди ты к черту. – прошипел Женя.

Он отшатнулся от них и побрёл к выходу. В голове смешались остаточные звуки музыки, её последние слова и этот дурацкий, нарочитый смех. Он чувствовал на себе кучу взглядов – любопытных, насмешливых, осуждающих. Каждый из них прожигал его насквозь. Сорвав куртку с крючка в раздевалке, Женя выскочил в школьный двор и почти бегом вылетел за ворота, отчаянно пытаясь убежать от самого себя, как вдруг – заметил на лавке мирно сидящего Тряпичкина. Увидев Женю, он тут же поднялся и, ничего не говоря, молча встал рядом. Колядин посмотрел на него вопросительно, но Миша, кажется, не собирался ничего говорить.

– И чё ты тут делаешь!? – закричал Женя с надрывом, замахав руками.

– Жду. – спокойно ответил Тряпичкин.

– Кого!?

– Тебя.

– Зачем!?

– Чтобы пойти домой.

Колядин опустил руки и посмотрел Тряпичкину прямо в глаза. В горле встал тяжелый ком. Жене захотелось рухнуть прямо здесь – на холодный асфальт, припорошенный снегом. Он, отворачиваясь, вытер лицо рукавом куртки.

– Ладно! – выкрикнул Женя. – Пошли домой! Хочешь… Хочешь зайти ко мне?

– Окей.

Они молча дошли до его дома. Женя всю дорогу прятал руки в карманах и шел чуть впереди. Поднялись на лифте, зашли в квартиру – все также молча. И только когда они уже были в его комнате, Женя вдруг спросил:

– Почему ты вообще общаешься со мной? На мне буквально труп.

Тряпичкин посмотрел на него с легкой растерянностью.

– И что?

– Смысле – и что!? – Женя с силой провел рукой по волосам. – Ты, может, не услышал? Я говорю – на мне труп!

– Хватит орать об этом, я итак в курсе. К чему тут это вообще?

– Да к тому, что я ублюдок! И все это знают. И ты это знаешь. А ты… ты вот. Здесь. Всегда. В чём подвох?

Миша молча смерил его взглядом и выждал небольшую паузу.

– Я так понимаю, репетиция прошла плохо? – спросил он, тяжело вздохнув.

– А что, она могла пройти хорошо!? Фрося ненавидит меня!

– Ты и так это знал. Идти с ней на репетицию изначально было плохой идеей.

– Раз все мои идеи плохие, что ж ты меня не останавливаешь!? – выкрикнул Женя, в отчаянии разводя руками.

– Ну, во-первых, ты меня что, послушаешься что ли? Во-вторых, ты и сам можешь принимать решения. В-третьих… – Он ненадолго замолчал. – Я, как друг, должен поддерживать все твои начинания. Даже идиотские. Могу быть другого мнения, но это ничего не меняет.

– Вот именно! – Женя ткнул в него пальцем. – Поддерживать. Зачем? Что тебе с этого? Я же сплошная проблема.

На этот раз пауза затянулась. Миша уставился в угол комнаты, и на его лице, обычно невозмутимом, мелькнуло легкое раздражение.

– Слушай, Колядин, – сказал он твердо. – Хватит. Надоело.

Женя посмотрел на него с удивлением.

– Надоело что?

– Это. – Тряпичкин сделал неопределённый жест рукой. – Вечно ты ищешь, к чему бы прицепиться. То ты ублюдок, то на тебе труп. Может, хватит уже прикидываться, будто ты не понимаешь? Мне просто не всё равно.

Женя замер – в нем уже не осталось никакой энергии. Он молча сел на кровать рядом с Тряпичкиным, поджал колени и обхватил их руками.

– Ладно. – грустно сказал он, отворачиваясь. – Хорошо…

Тряпичкин достал телефон и принялся заниматься чем-то своим. Через пару минут он вдруг сказал, спокойно и ровно:

– Тукчарская переслала пост из школьного канала в нашу группу.

Женя тут же оживился и подлез к нему вплотную, заглядывая в телефон: в посте было несколько фотографий с репетиции, и на одной из них четко виднелись они с Копейкиной. Разница в росте действительно была забавной.

Копейкин едва не выронил телефон из рук, когда увидел пост – все громкие звуки, аплодисменты, разговоры меркли на фоне гула в его ушах. Тренер тут же одернула его и приказала продолжать разминаться. Очень скоро его фамилию громко объявили.

Копейкин, не мешкая, выкатился в центр под аплодисменты. Его взгляд, беспокойный и скользкий, метнулся по трибунам, выискивая хоть одно родное лицо, но всюду были лишь размытые пятна. Тренер смотрела на него сурово, но уверенно, а он все никак не мог заставить себя думать о программе – даже сейчас, когда уже был на льду. Мыслями Копейкин был там – в школьном зале, где его место занял кто-то другой.

Заиграла музыка, и Копейкин приступил – неплохо, но слегка скованно рванулся вперёд, как заведённый. Готовясь сделать один из первых прыжков, он разбежался и грубо оттолкнулся ото льда – три впечатляющих оборота – и приземление, грубое, немного бестактное – лед крошится под коньком. Миша сглотнул, понимая, что уже портачит – он может лучше, и он это знает, и лучшего него это знает только тренер, чей неодобрительный взгляд он уже чувствует на себе. Но даже сейчас – ни мысли о программе. Он знал ее, как свои пять пальцев, и выполнял на автоматизме, без чувств, без эмоций, как будто это все не по-настоящему.

Он все же попытался сосредоточиться, но в нем была только сплошная злость – на Колядина, на себя. Очередная связка была выдавлена с демонстративной, разрушительной силой. Дорожка шагов, что должна была струиться изящным узором, превратилась в рубку – он резал лёд, как бумагу ржавым ножом, оставляя за собой резкие, страшные дуги.

Когда номер подходил к концу, и ему оставалось лишь последний раз прыгнуть – также, как он прыгнул в начале, он, вновь разбежавшись и оттолкнувшись, обернулся вокруг себя – раз, второй, третий – и чуть не докрутил. Его занесло, и левая нога, которая должна была принять на себя всю нагрузку, подвернулась вовнутрь. Раздался негромкий, но отчетливый хруст, который Копейкин и не услышал, но здорово почувствовал. Острая, ослепляющая боль, наконец, пронзила его и выдернула из оцепенения. Впервые за всю программу он почувствовал себя здесь, на катке, по-настоящему.

Упав, он почти тут же, на одних руках, оттолкнулся ото льда и поднялся. Боль пронзала до мозга костей. Стиснув зубы так, он выполнил последнее, жалкое вращение на одной правой ноге, держась за лезвие конька не ради изящества, а лишь бы не рухнуть снова.

В субботу вечером он вернулся, хромая, с потухшим взглядом и бронзовой медалью на дне сумки. Родители встретили его на пороге, мама – пожалела, отец, узнав, что он занял третье место, бросил лишь скупое «печально». Фрося, услышав шум внизу, тут же выбежала на лестницу и, дождавшись, когда родители исчезнут из прихожей, спустилась. Только от одного его вида – бледного, с тёмными кругами под глазами, с этой неуверенной походкой, ее сердце сжималось. Она безмерно по нему скучала.

– Миш… – начала она, но он тут же перебил ее.

– Ты простила меня? – выпалил он сразу, как увидел ее. – Если что: я помучился. Я проиграл. Опозорился. Ногу подвернул. Ночами не спал. Полный аут. Всё, как ты хотела.

Фрося вся сжалась, не совсем понимая, как себя вести.

– Мне тоже было нелегко… – тихо ответила она

– А знаешь что? Не прощай. Я не заслужил. Ты танцевала с Колядиным. Это из-за меня. Всё из-за меня…

– Так, прекрати… – она протянула к нему руку, но он резко отпрянул, как от огня.

И, не сказав больше ни слова, заковылял в свою комнату. Это был не резвый побег, а жалкие полторы минуты прыгания по лестнице. Фрося молча смотрела на него глубоко печальными глазами, не торопясь догонять.

Когда Миша наконец добрался до комнаты, он закрылся на замок. Он не вышел к ужину. Не отвечал на стук.

Уже вечером Фрося снова подошла к его двери и постучала:

– Миша. Всё, хватит. Давай это закончим. Пожалуйста.

Сначала – ничего. Потом щелчок замка. Дверь приоткрылась, и он, не глядя на неё, заковылял обратно к кровати. Он рухнул на неё лицом в подушку, спиной к выходу.

Фрося тихо вошла, прикрыла за собой дверь и села на край матраса.

– Миш… – заговорила она вполголоса. – Я не могу на тебя такого смотреть. Скажи, что мне сделать? Что мне сделать, чтобы тебе стало легче?..

Он не повернулся.

– Ничего, – сказал он разбито. – Не надо ничего. Я же… я сам во всём виноват. Всё сам.

Фрося тяжело вздохнула и медленно, осторожно, легла рядом с ним поверх одеяла, повторив его позу – спиной к спине

– Дурак, – сказала она беззлобно, почти нежно. – Мы оба виноваты. Но сколько это может продолжаться? Я не могу, когда ты так… Мне же от этого ещё хуже. Это как самому себя резать.

Он медленно, с трудом, перевернулся к ней, и тогда она тоже обернулась. Его лицо было опухшим, красным, совершенно беспомощным.

– Тебе пришлось танцевать с Колядиным, – выдавил он. – Знаешь, я там, в другом городе, всё думал… Я ужасный человек. Злой, эгоистичный, высокомерный ублюдок. Меня, наверное, все ненавидят. Но это ладно… Самое страшное, что я вдобавок ещё и ужасный брат…

– Прекрати. Не говори так.

– Ты не должна меня прощать.

– Я, кажется, простила тебя ещё тогда, когда ты вышел из моей комнаты. – спокойно ответила она, глядя ему прямо в глаза. – Просто не сразу смогла тебе это сказать…

– Я же сам себя в это загнал. – прошептал он, закрывая лицо руками.

– Слушай, – она мягко оттянула его ладони ото лба и взяла за руку. – Пока тебя не было, я вот что поняла: наше с тобой состояние – это одно целое. Если одному плохо, то и другому невыносимо. Мы не можем болеть по отдельности. Гриппом же мы болеем вместе. Вот, и тут тоже.