Ряженье

– Всё равно! – крикнула она напоследок. – Ты уезжаешь. А в пятницу… репетиция вальса! Наша репетиция!

Фрося громко хлопнула дверью, оставив его одного в коридоре, но не щёлкнула замком.

От слова «ненавидишь» он едва не потерял равновесие и опёрся рукой о стену. Не думая, он рванулся за ней, распахнув дверь в её комнату без стука.

Фрося уже стояла спиной, у окна, всхлипывая и яростно вытирая слёзы.

– Никогда, – с испугом бросил он. – Слышишь? Никогда так не думай. Это ужасно.

Она не оборачивалась.

– Я не хотел… Я не подумал про вальс, честно. – Он сделал неуверенный шаг вглубь комнаты. – Мне просто нужно было уехать. От неё. От этого… всего. Но не от тебя. Никогда от тебя. – Он подошёл вплотную, почти касаясь её спины, но не решался прикоснуться.– Ты – единственное… настоящее, что у меня есть. Я просто… я не могу тут, Фрося… А когда я смотрю на тебя, я вижу в тебе её черты, и мне становится так плохо, что я не знаю, что делать… Но это не значит, что я тебя оставляю. Понимаешь?

Фрося медленно обернулась. Её лицо было распухшим от слёз, а в глазах стояла такая же боль, что и в его.

– А я? – прошептала она. – А мне что делать? Мне тоже плохо. А убегать некуда. Черты… – она горько улыбнулась сквозь слезы. – А я в тебе не вижу их?

Она говорила без упрека, но с горькой обидой. Миша тревожно заметался глазами по полу, затеребил пальцами краешек кофты – он совсем не знал, куда деть руки.

– Прости, – выдохнул он искренне. – Я… мы пропустим эту репетицию…

– Нет, – она покачала головой, снова вытирая щёку. – Не в вальсе дело. А в том, что мы должны были быть вместе. И в хорошем, и в… вот в этом.

Фрося повернулась – Миша смотрел на нее совершенно потерянно.

– Бежать – не выход, Миш. От себя не убежишь. И от меня – тоже.

Повисла тяжёлая пауза.

– Фрось… ради всего святого… прости меня, – заговорил он, почти умоляя. – Я не думал… Я не хотел… Просто скажи, что прощаешь.

Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами, словно от ее ответа прямо сейчас решит его судьбу. Фрося вздохнула, устало поднесла руку к вискам. Она безумно устала, и эта новая волна отчаяния с его стороны была для нее почти невыносима.

– Я… не знаю, Миш. Мне… мне нужно время. Просто немного времени, чтобы прийти в себя.

Она говорила без злобы, как факт, но у Миши земля ушла из-под ног. Ей нужно время, значит – не прощает. Значит – он причинил ей такую боль, что даже их связь не смогла это исправить. Значит – он действительно всё разрушил, жестоко и безвозвратно.

У Миши перехватило дыхание. Он сделал пару шагов назад, отшатнулся и ударился о дверной косяк. Ему было в плохо почти в гротескном смысле: воздух стал густым и тяжёлым, мир потемнел, отдельные фрагменты выпали из поля зрения. Он схватился за дверь, понимая, что рискует упасть и попытался отдышаться – но дышать было больно.

– Я… – он попытался что-то сказать, но получился лишь беззвучный выдох.

Трясущимися руками он вцепился в краешек двери. Темные пятна перед глазами расплывались большими, страшными кляксами.

Фрося увидев, как он чуть ли не падает, как трясутся его руки, медленно сделала несколько шагов к нему и осторожно обняла его. Он не смотрел на нее, не обнимал в ответ.

– Тихо, – прошептала она ему в плечо, гладя ладонью по спине. – Тихо, Миш. Ну всё. Всё хорошо. Я просто… я сейчас злюсь на тебя. Понимаешь? Просто злюсь. Это пройдет.

От ее слов не становилось легче, напротив – Миша старательно отворачивался, чтобы не дай бог она не разглядела поступившие слезы в его глазах.

– Хорошо, – продолжила Фрося, обнимая его уже крепче. – Поезжай на свои соревнования. Я… я как раз всё обдумаю. Остыну.

Миша кивнул, и она отпустила его. Он чуть ли не бегом, спотыкаясь, вылетел из ее комнаты и понёсся в свою. Теперь ему предстояло провести несколько дней вдали от дома, в чужом городе, с этой тяжестью на душе. Мучится, от того, что она его не простила. С мыслью, что она там одна, «обдумывает», а он не может ничего исправить, не может быть рядом, не может заглянуть в глаза и понять – прошло ли уже наконец это «время».

Копейкин не спал пол ночи.

В субботу утром Колядин проснулся от скрипа входной двери – мама уходила в субботнюю смену. Он лежал, уставившись в потолок, и слушал, как на кухне звенит чашка. Не ждал ничего. Но тут его дверь приоткрылась.

– Не спишь, сынок? – Мама робко вошла, с какой-то виновато-тёплой улыбкой. Она вдруг нырнула обратно в коридор и вернулась с пакетом. – С днём рождения, Женя.

Колядин сонно приподнялся на кровати. Она подошла ближе, протягивая пакет. Он, бормоча под нос неловкое «спасибо», принял свёрток и осторожно вытянул оттуда классическую адидасовскую зипку с тремя полосками. Женя расплылся в счастливой, почти детской улыбке.

– Блин, мама… – это было всё, что он смог из себя выдавить.

Она улыбнулась в ответ, потрепала его за спутанные волосы.

– Всё, мне бежать надо. С днём рождения ещё раз. Пятнадцать лет – уже серьёзный возраст.

Когда дверь за ней закрылась, Женя тут же надел зипку: три полосы легли чётко по плечам. Он покрутился перед зеркалом в полумраке комнаты, разглядывая своё отражение – теперь он выглядел… авторитетно! Он не снимал её весь день, лёг в ней на кровать и до самого вечера лежал, уставившись в потолок.Он уже представлял, как наденет её в школу, поверх рубашки, как полный дурак, и ему будет плевать.

Весь день он провел наедине с собой, пока в дверь вдруг не постучали. Женя с испугом прокрался к двери, приподнял изоленту, закрывающую глазок, и мельком глянул в коридор. За дверью был Тряпичкин.

Женя нехотя открыл дверь.

– Ну и че ты пришел? —грубо спросил он, не давая тому войти.

Тряпичкин посмотрел на него сверху вниз – маленького, помятого, в адидасе, и невольно улыбнулся. Колядин тут же заметил этот неуважительный жест:

– Че ты лыбишься? – спросил он борзо, пряча руки в карманы.

– С днем рождения. —так и не совладав с улыбкой, он покопошился в карманах и протянул ему свёрток. – На.

Женя, глядя на него с удивлением, взял свёрток и развернул его – внутри был складной нож в крепком чехле.

– Чего?

– В мастерской ножи ужас. Я посмотрел. Будет тебе хороший. По крайней мере, он не сложится в неудобный момент.

Женя отвернулся, встряхнул головой и ответил:

– Спасибо. Но не стоило. Я же сказал, что не праздную.

—Ты херню какую-то сказал. Импульсивно.

– Тряпичкин,– он нахмурился, отступая на шаг. – Не будет ничего! Не придут Вахрушин и Святкин. И я не в духе праздновать.

– Ты говорил, что не против праздновать вдвоем.

– Это тогда я был согласен. Сейчас я уже вообще ничего не хочу.

Повисла напряжённая тишина. Тряпичкин явно не собирался уходить.

– Ну? – язвительно бросил Женя. – Чего стоишь? Сказал же, не праздную. Можешь идти.

Тряпичкин взглянул на нож в его руке.

– Я уже пришёл. – сказал он твердо. – И подарок отдал. Все уже сделано.

– Ну, возьми его обратно, если все сделано! – Женя грубо сунул свёрток обратно в руки Тряпичкину, но тот не шевельнул и рукой.

– Не возьму. Нет. Он твой. А торт я купил. Чипсы тоже. Выбрасывать что ли?

Женя, до этого тыкавший в него свертком, медленно опустил руку. Он обречённо протер лицо рукой. Тряпичкин не уступал ему в упрямстве, и Женя прекрасно это знал.

– И пиво я купил. – внезапно добавил Миша.

– Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? —сказал Женя уже с какой-то обидой. – Мне… фигово. Понял? Не до праздников.

– Я и не на праздник. – так же спокойно ответил Тряпичкин. – Посидим, как всегда.

Женя на секунду закрыл глаза и неохотно отступил, пропуская Тряпичкина внутрь.

– Ладно… – он театрально развел руками, приглашая его войти. – Заходи, чёрт с тобой! Все равно ты не уйдешь, блин!

Тряпичкин молча кивнул, переступил порог и понёс свои пакеты на кухню.

– Классная зипка, кстати. – послышалось с кухни.

– Еще бы. Мама подарила. Я весь день представляю, как буду в ней суету наводить

Глава 8

Восьмое марта выпало на понедельник, так что день был не учебный, но еще в субботу вечером Марк неожиданно для всей мужской половины класса создал чат, торжественно обозвав его «восьмое марта». Олег и Саша тут же срастили, что к чему – и вышли из группы, но неугомонный Малинов тут же добавил их обратно и объявил денежный сбор.

Женя Колядин, который в десять вечера вовсю праздновал свой день рождения на кухне в компании Тряпичкина, увидев сия движуху, выругался в слух, обозвав Марка самыми ужасными словами. Все тоже самое он готов был сказать Марку и в лицо – и потому записал долгое, почти на три минуты, голосовое сообщение, в котором грубо и нецензурно изложил все свои мысли – про Марка, про то, что «девочки им ничего не дарили», про денежный вопрос…

Женю обвинили в графомании и алкоголизме, но это не мешало многим поддержать его точку зрения. Олег даже похвалил его за смелость.

Попытки Марка пробудить в одноклассниках рыцарский долг провалились – скидывать деньги готовы были только Берг, Копейкин и частично Тряпичкин. Валя вообще ничего не отвечал. Тогда Марк предложил альтернативу – подарить открытки или испечь печение. Но эту идею восприняли также холодно, а то и холоднее: теперь и Копейкин стал психовать, четко обозначив, что ничего печь и рисовать он не собирается, а потом и вовсе перешел к угрозам – сказал, что если в течении пяти минут ему не назовут сумму и счет, он выйдет из группы и заблокирует Марка.

Марка поддерживал только Берг. Говорил, что девочек всего шесть и показывал наглядные расчеты: он предложил купить каждой девочке сладостей на триста рублей, и объявил, что тогда каждому мальчику придется пожертвовать всего две сотни. Конечно же, Колядин ответил, что и двух, и одной, и половины сотни у него нет и никогда не будет. С каждым сообщением в чате, Копейкин бесился все сильнее. Майский, который еще в самом начале сказал, что не поддерживает инициативу, опередив Копейкина, вышел из группы.

Валя, не реагируя, читал чат полуоткрытыми глазами, лежа на мокрой от слез подушке. Он читал все колкости, читал расшифровку всех голосовых, но не писал ни слова. На судьбу девочек в женский день ему было плевать. Он лишь ждал, когда его тэгнут лично – тогда он был бы готов капитулировать и, не говоря ни слова, перевести деньги по указанному номеру. Лишь бы отстали.

Вверху экрана вдруг всплыло уведомление, от которого Валя аж приподнялся с кровати. Он тут же перепрыгнул в чат с Алисой Дмитриевной:

«Валя, привет. Не занят в понедельник? Сходим в музей? Там открылась интересная выставка старинных карт.»

Его сердце ушло в пятки. Музей? С ней? В понедельник? Восьмого марта?

В последнее время он отвечал ей односложно, и она, как следствие, тоже стала писать ему меньше. Валя думал, что их общение постепенно сходит на нет, но это сообщение было ударом под дых, перевернувшим все с ног на голову.

Какой музей? Зачем? И стоит ли идти? Он снова упал лицом в подушку, не зная, что думать. Вспоминался Колядин, его слова про «влюбленные глаза». Вспоминался и Марк, и Ксюша, из-за которых он уже второй день не мог сдержать слёз. А учебная неделя неумолимо приближалась, грозя новыми унижениями…

Она зовет его в музей – и это точно не кончится ничем хорошим. Вдруг одноклассники узнают? Хотя как они узнают? Кто из них ходит по музеями? Берг?

Его пальцы дрожали, когда он набирал ответ. Весь кипящий чат одноклассников, все их склоки и проблемы – всё это мгновенно обесценилось, отступило на второй план.

Было страшно, но не так страшно, как больно. И тогда он все же ответил Алисе Дмитриевне:

«Конечно. Я свободен.»

Когда наступил понедельник, Валя прихорашивался перед зеркалом, а на кухне квартиры Брегов царил творческий хаос. Марк, с лицом, испачканным в муке, с воодушевлением размахивал венчиком, в то время как Берг с особенной скрупулёзностью отмерял на электронных весах граммы разрыхлителя. Последний, впрочем, уже начинал жалеть, что впустил Малинова в святую святых, и с тревогой представлял, как будет оттирать столешницы или, что хуже, получит внушительный подзатыльник от мамы, если не успеет ликвидировать последствия этого кулинарного безумия до её возвращения.

– Борис, ты представляешь, – тараторил Марк, – мы могли бы добавить голубой пищевой краситель! Так сказать, в честь морской тематики. Ну, или в честь… моего глубокого отчаяния.

– Восьмое марта – женский праздник. А голубой – не женский цвет. – парировал Берг, не отрываясь от шкалы весов.

– Нужно преодолевать стереотипы! – воскликнул Марк, делая особенно энергичный взмах венчиком, отчего по кухне взметнулось облачко муки. Берг поморщился. – Девочки бы оценили, что мы ценим и поддерживаем их независимость от гендерных клише!

– Эта внезапная страсть к деконструкции гендерных норм как-то связана с тем, что ты на прошлой неделе покрасил волосы в синий? – поинтересовался Берг, аккуратно высыпая разрыхлитель в миску. – Кстати, крайне рекомендую тебе их подвязать. Волосы в тесте – критический дефект.

– Ага, сейчас, – Марк провёл рукой по волосам, оставив на них белый мучной след. – О, смотри, я теперь, как Копейкины! Седая прядь, только временная. Я уже могу смотреть на всех свысока?

– Полиоз Фроси и Миши – это врождённое отсутствие меланина, а не результат плохой гигиены…

– Боже! – воскликнул Марк. – А я то, блин, не понял! Ты лучше скажи – синий краситель берем?

– Категорически нет.

– А розовый?

– Марк, у меня нет розового красителя. Как и синего. Стоило озаботиться этим раньше.

– Кто же виноват, что эта идея пришла мне в голову только сейчас, – с комичной обидой пробурчал Марк. – Ладно. Значит, будут скучные… классические… бежевые печенюшки. Без намёка на индивидуальность…

Валя пришёл на полчаса раньше и с тех пор не находил себе места. По дороге он купил для Алисы коробку конфет – все-таки он не мог оставить ее без подарка. Когда он увидел её, у него перехватило дыхание. Она шла не спеша, в лёгком пальто, и улыбнулась, заметив его. Простая, будничная улыбка, от которой у Вали свело живот.

– А я уже думал, вы пошутили… – сказал он, едва она подошла. – Алиса Дмитриевна, сегодня восьмое марта. – он неловким движением протянул ей пакет. – Поздравляю вас с праздником…

Алиса удивлённо подняла брови.

– Это очень мило, Валя. По-настоящему. Спасибо.

Она взяла пакет, и её пальцы на мгновение коснулись его руки: лёгкое, случайное прикосновение, от которого уже кружилась голова

Музей встретил их ожидаемой затхлостью. Под высокими сводчатыми потолками их шаги отдавались гулким эхом, и Валя по привычке старался ступать тише. Они медленно двигались по залу, где в мягкой подсветке лежали развернутые старинные карты – пожелтевшие, с зияющими белыми пятнами Terra Incognita и причудливыми рисунками морских чудищ на полях.

Алиса шла чуть впереди, её взгляд скользил по витринам с деловым интересом. Валя шёл за ней тенью, чувствуя, как его сердце колотится в такт ее шагам. Он смотрел не на карты, а на Алису – как свет ламп падает на её волосы, на линию плеча.

Изредка они обменивались парой-тройкой ничего не значащих комментариев о «странных очертаниях берегов» или «желтизне пергамента». С каждой минутой Валя всё меньше понимал, зачем она вообще позвала его сюда. Выставка была небольшой, и они обошли её где-то за полчаса, но уже на выходе Алиса вдруг потянула его в музейный буфет.

Он сели за маленький столик на двоих – она взяла себе пирожное из буфета, а Валя ограничился чаем.

– И все же, Валя. – начала вдруг Алиса. – Не хочешь рассказать, что случилось, и почему ты меня, как огня, боишься? Опять с одноклассниками что-то?

Валя перестал крутить ложечкой в кружке. Он нервно осмотрелся по сторонам, будто кого-то выискивая.

– Что-то… – повторил он почти шепотом. – Может быть, немного иногда и бывает «что-то»… но в целом – ничего.

Арина приняла задумчивый вид и долго молчала – она разломила вилкой пирожное, и из него потекла струйка горячего шоколада. Вале одновременно хотелось остаться тут на подольше и спрятаться в укромное место.

– Я слышала про инцидент в пятом классе. – вдруг сказала Алиса, и он тут же нервно посмотрел ей прямо в глаза. По спине его пробежали мурашки. – Это из-за него же, да?

– Откуда вы знаете?

– Попалось как-то личное дело той девочки… Марина Станиславовна вкратце рассказала мне историю…

– Вы из-за этого со мной общаетесь? – робко спросил Валя, чуть улыбаясь и отводя глаза в сторону. – Какой-то… интерес научный? Или вам тоже жаль меня?

Алиса легко, по-доброму улыбнулась.

– Нет, Валя, что ты… Конечно нет…

– Почему же тогда?

– А нужна причина? – она подперла голову рукой и уставилась на него с интересом. Валя совсем смутился. – Интересный ты. Сам по себе.

– Это ведь неправда…

– Перестань всюду искать подвох. А если бы ты был бы интересен мне только из-за инцидента, я бы уже давным-давно спросила про него.

– Хорошо… – пробормотал Валя неуверенно. – Тогда я отвечу на ваш вопрос. Впрочем, да: это все из-за инцидента. Только что это меняет и… зачем вам это знать?

Он посмотрел на неё с недоверием. Алиса на секунду замерла. Она сделала глоток, чтобы выиграть чуточку времени.

– Я же вижу твою рану, Валя…

– Значит, все-таки вам жалко меня?

– Валя, – вновь улыбнулась она. – Почему же сразу жалко? Будто других чувств, кроме жалости не бывает…

Валя вжался в спинку стула. Щеки горели, сердце стучало, и ему казалось, что их слышит весь музей, и все же он старался отвечать ей ровно:

– Я просто… Мне все еще не вериться, что я сижу с вами в кафе.

– Знаешь что, Валя? – сказала она почти небрежно, отламывая еще один кусочек пирожного. – Вне школы можешь обращаться ко мне на «ты». А то эти выканья начинают утомлять. Я же не старая.

Валя чуть не выронил кружку. Границы между ними все стирались и стирались, держа его в тяжелом напряжении, и вот, казалось – стерлись окончательно. Творилось что-то немыслимое: в его голове она была недосягаемым образом, и «тыкать» он мог ей только во снах.

Валя смог только молча кивнуть – в груди разливалась странная и сладкая паника. Они молчали еще минут пять – Алиса Дмитриевна лишь изредка поглядывала на него, занятая поеданием пирожного. Валя все хотел встать и уйти, но никак не мог подняться. В голове крутился ураган странных, навязчивых мыслей. Сделав глубокий вдох, он вдруг спросил:

– Алиса Дмитриевна… – начал он дрожащим голосом. – А когда… когда… вы уедете?

Она небрежно посмотрел на него, и показательно взяла в руки телефон – принялась что-то листать, легко улыбаясь. Отвечать на вопрос она, кажется, не собиралась.

– Алиса Дмитриевна… – повторил он чуточку настойчивее.

Она все также не отвечала. Валя чуть ли не трясся – он прекрасно понимал, чего она от него хочет, но он никак не мог заставить себя это сказать. Прошло еще не меньше минуты. За это время она успела разобраться с пирожным.

– Ну что, – вдруг сказала она. – Я уже все. Пора нам расходиться…

Валя сжал кулаки под столом.

– Когда… когда ты уедешь?

Алиса Дмитриевна посмотрела прямо на него и снова улыбнулась, но в этот раз уже не так, как в другие – и от этого Вале резко стало не по себе. Он уже пожалел что сказал это. Однако ее лицо тут же смягчилось:

– В конце мая, Валя. – она отодвинула стул и встала. – Времени еще достаточно.

Вечером того же дня Марк, окрылённый кулинарным успехом, записал в чат восторженное голосовое, в котором с пафосом объявил об успешном приготовлении печения и торжественно призвал одноклассников скидывать деньги за ингредиенты на его карту. Однако, открыв чат через полчаса, он с ужасом обнаружил, что половина класса молча покинула беседу, а из оставшихся деньги прислали только двое: Тряпичкин – он перевел ровно столько, сколько было нужно – и Валя – отправил странную, неровную сумму, почти на пятьдесят рублей меньше, чем было нужно.

Копейкин, как и обещал, вышел из группы еще на выходных, и Марку пришлось штурмовать его личные сообщения. После пятого напоминания «эй, ты там с деньгами определись» Миша ответил скупым «отстань», но через минуту сделал перевод. Сумма была ровно в два раза больше запрошенной.

– Кошмар. – заключил Марк, всё ещё сидя на кухне у Берга, который уже мыл третью по счёту тару и никак не мог дождаться, когда Малинов уйдёт, но не подавал виду. – Что ими движет? Я не верю, что у них нет ста рублей. Это же копейки! Это же не миллион!

Берг, не отрываясь от раковины, спокойно ответил:

– Вероятность того, что у них нет ста рублей, стремится к нулю. А вот вероятность того, что им плевать на наше печенье и на коллективную инициативу в принципе, просто огромна. Сто рублей действительно тяжело назвать денежным взносом, но ты просил не о нем, а о символическом жесте солидарности. А они, как мы видим, солидарны лишь в своем нежелании её демонстрировать.

– Ну вот Копейкин скинул! – возразил Марк, тыкая пальцем в экран. – Даже в два раза больше!

Берг на секунду задумался.

– Формально – да. Он произвёл оплату, и даже с превышением. Но если смотреть на последовательность его действий: демонстративный выход из группы, затем игнорирование запросов, вынудившее тебя перейти к активному спаму в его личных сообщениях, и лишь затем – перевод двойной суммы… Это не похоже на щедрость. Это похоже на сарказм. Или на откуп. – Он помолчал, собирая мысли в аккуратную цепочку. – Раньше я думал, они с сестрой просто зазнайки. Но когда мы готовили тот проект… они были другими. Вполне себе нормальными. А сейчас… Сначала они игнорируют Каролину, теперь он выходит из чата, но при этом шлёт двойную сумму. Что это вообще за поведение? Я уже не говорю о систематической травле Костанака с Мишиной стороны. Человек, который уверен в себе, не станет при всех травить того, кто слабее. Самоутверждаться за чужой счёт – признак глубокой неуверенности. Либо у них сейчас серьёзные проблемы, о которых мы не знаем, либо он просто запутался в себе. В любом случае, с такими людьми лучше не связываться, пока они сами не разберутся в своей голове.

На следующий день Малинов и Берг, как официанты-труженики, торжественно раздали своё печенье. Берг молча протягивал аккуратный пакетик, а Марк сопровождал это поздравительными комментариями.

Кульминацией стала Ксюша, на которую тут же наползла краска стыда. Она пробормотала «спасибо», не поднимая глаз, и быстро припрятала угощение.

На перемене она тут же собрала всех девочек кроме Алины Маляровой:

– Ну не знаю, – вздохнула Ксюша, вертя в руках злополучный пакетик с печением. – как-то это… неловко. Они там вложили душу, а мы… Мы им на 23 февраля ведь ничего не подарили. Так не делается.

– Душу? – переспросила Нина. – Готова поспорить, что кроме Марка и Бориса в этом «благотворительном» параде никто не участвовал.

– Вот именно, – подхватила Катя, с наслаждением отламывая кусочек печенья. – А Марк и Борис – странные. Если ими руководит чувство долга – это не наша проблема. Мы ни о чём их не просили.

В воздухе повисло молчаливое, но единодушное согласие. Все прекрасно помнили, как в канун прошлого 23 февраля девочки дружно сделали вид, что чата не существует.

– И к тому же, – продолжила Катя. – мы же девочки! С нас и так спросу нет. А они – будущие мужчины, им сам бог велел проявлять инициативу и не ждать взаимности.

– Вот и делайте выводы, – холодно вмешалась Каролина, хмурясь. Она почему-то скептически, почти вызывающе посмотрела на Фросю. – Что «нормальные» мужчины – у нас Берг и Малинов. Поздравляю всех с блестящим выбором.

– И оба, кстати, все еще свободны. – парировала Фрося, также глядя в глаза Каролине. – Интересно, почему же так?

– Да потому что странные они! – с раздражением пожала плечами Катя. – Нормальные пацаны не будут возиться с тестом, они сразу пригласят в кино. Без этих вот жестов…

В среду Копейкин, как и планировалось, уехал во Владивосток, заранее предоставив учителям все необходимые справки. Фрося осталась за партой одна.

Среда и четверг прошли на удивление спокойно. Колядин, зорко наблюдавший за Копейкиной, сразу учуял свой шанс. Он видел, как она стала ещё более отстранённой, как отвечала односложно и всё перемены проводила, уткнувшись в телефон. Он не лез к ней с вопросами и уж тем более с предложениями. Он просто ждал, зная, что ситуация сыграет ему на руку. Тряпичкин, глядя на его энтузиазм, лишь горько вздыхал. Уже в пятницу, когда Женя пришел в ботинках на нелепо-высокой подошве, белой рубашке, поверх которой, как и обещал, натянул свою адидасовку, и в очередной раз пилил Копейкину взглядом, он сказал:

– Идея плохая.

Колядин посмотрел на него вопросительно и махнул рукой, демонстративно показывая, что не считается с его мнением.