Книга первая: Хранитель Эхо

Только тогда Аглая выпрямилась. Рука, сжимавшая кошелёк, дрожала.

–Видела? – тихо спросила она, уже ведя Лиру прочь с рынка.

–Да. Он… люди его не замечали. Вернее, замечали, но забывали в ту же секунду.

–Это их дар. И их проклятие. Они существуют на грани восприятия. Ты заметила его только потому, что нацелена на это. И потому, что он был близко к тебе, а твой медальон среагировал. Большинство людей пройдут мимо и даже не почувствуют лёгкого озноба.

Они шли домой быстрым шагом. Урок усвоен. Самый важный урок: как оставаться невидимым в мире, который сам стал полем битвы между памятью и забвением.

– Он искал меня? – спросила Лира уже у своей калитки.

–Не тебя лично. Он искал возмущение. Тот след, что ты оставила в Силосе, был яркой вспышкой. Сейчас он ищет любое несоответствие, любую аномалию в фоновом шуме города. Сегодня мы прошли проверку. – Аглая открыла дверь и втолкнула Лиру внутрь. – Но он теперь знает, что в этом районе что-то есть. И будет возвращаться. Чаще. И приведёт с собой других.

Дверь закрылась, отсекая сырой, враждебный воздух Дыма. Но чувство, что за ним, в серой пелене дня, кто-то бесстрастно и методично прочёсывает город в поисках крошечной девочки с пером, уже не отпускало.

Лира поняла главное: её учёба – это не просто любопытство. Это обучение партизана. Война уже шла. И она только что впервые увидела лицо врага. Вернее, тень, где лица не было.

Часть 3: Первая тень охотника

Тот вечер был самым тихим, что Лира могла припомнить. Даже дом, обычно полный скрипов и вздохов, затаился. Не слышно было ни привычного постукивания тётиных спиц, ни тиканья часов под стеклянным колпаком. Аглая, закрывшись в кабинете, что-то лихорадочно писала или чертила – Лира слышала скрип пера и глухие удары по дереву, будто тётя заколачивала гвозди в крышку собственного беспокойства.

Лира сидела в гостиной, пытаясь читать обычную книгу – сборник сказок о животных. Но буквы расплывались. Вместо них на страницах мерещились контуры – тень в арке на рынке, пузырь пустоты вокруг него, холодное пятно на её груди, где лежал медальон. Она машинально касалась его сквозь ткань платья. Он был тёплым теперь, почти горячим, как будто всё ещё боролся с невидимой угрозой.

Он теперь знает, что в этом районе что-то есть. И будет возвращаться.

Слова Аглаи звучали в голове, как набат. Лира встала и подошла к окну. Занавески были плотно задёрнуты. Она отодвинула край на сантиметр.

Ночь была глухой, безлунной. Тусклый свет уличного фонаря на столбе напротив отбрасывал жёлтое, болезненное пятно на мокрую мостовую. В его свете ничего не двигалось. Но за пределами этого круга царила густая, чёрная муть. И в этой мути, ей почудилось, что-то шевельнулось. Не форма, а само отсутствие света сместилось, как маслянистая плёнка на воде.

Она резко отпустила занавеску, сердце заколотилось. Воображение, – попыталась убедить себя. Но твёрдое, ледяное ядро страха в животе говорило обратное.

Она взяла сосуд с маминым эхом, который теперь стоял у неё на тумбочке в мансарде, и принесла его вниз. Его мягкое, золотистое свечение было единственным утешением. Она поставила его на стол рядом с собой, положила руку на хрустальную поверхность. Искорка внутри отозвалась учащённой пульсацией. «Ты не одна», —будто говорило это биение.

Внезапно свет сосуда померк. Не погас, а потускнел, будто его накрыли тканью. Одновременно масляная лампа на столе копотливо чихнула, и пламя съёжилось до синего огонька.

Тишина в доме стала иного качества. Она не затаилась – она вошла внутрь. Живая, разумная, тяжёлая.

Лира застыла, не дыша. Её взгляд упал на пол у порога гостиной. Из-под двери в прихожую медленно, неумолимо, словно чёрная вода, расползалась тень. Но не от какого-то источника света – света почти не оставалось. Это была тень сама по себе. Густая, вязкая, поглощающая остатки освещения в комнате.

Дверь в прихожую бесшумно отворилась.

На пороге стоял Он. Охотник с рынка. Теперь, в замкнутом пространстве, его присутствие было невыносимым. Длинное пальто казалось частью общей тьмы. Лицо по-прежнему скрывала шляпа, но теперь снизу, в отблеске умирающего пламени лампы, был виден подбородок – бледный, почти восковой, с тугими, тонкими губами, сложенными в безразличную нить. Он не дышал. Во всяком случае, его грудь не поднималась.

Он сделал шаг вперёд.

Лира отпрянула к камину, задев кресло. Звук был оглушительно громким в абсолютной тишине, которую принёс с собой этот… человек? Существо?

Он остановился, его голова слегка склонилась набок, словно он прислушивался не к звуку, а к чему-то иному. К её страху. К всплеску панических воспоминаний, что вырвались из неё наружу.

– Де-ти-на, – произнёс он. Голос был сухим, без тембра, как шелест страниц, которые вот-вот рассыплются в прах. – Здесь пахнет… воспоминанием. Ярким. Новым. Ты принесла что-то в это старое место. Отдай.

Он протянул руку. Рука в перчатке из грубой, тёмной кожи. Палец указал не на неё, а на сосуд на столе.

Лира инстинктивно бросилась вперёд и накрыла сосуд руками.

–Нет! – её собственный голос прозвучал пискляво и смешно.

Охотник не рассердился. Казалось, он вообще не был способен на эмоции.

–Это не твоё. Это выпавший звон. Он нарушает Тишину. Мешает покою. Отдай, и я уйду. Забвение будет милосердно. Ты забудешь боль.

В его словах была своя, извращённая логика. Забвение как милосердие. Стирание боли как дар.

– Я не отдам, – прошептала Лира, чувствуя, как дрожь пробирается от коленей к подбородку. – Это моей мамы. Это любовь.

Слово «любовь» будто обожгло охотника. Он слегка откинулся.

–Любовь, – повторил он, и в его голосе впервые появился отзвук чего-то – недоумения? Отвращения? – Это самый стойкий яд. Он разъедает покой. Он оставляет… шрамы. Давай я избавлю тебя.

Он сделал ещё шаг. Тень за ним сгустилась, заполняя дверной проём. Комната сузилась до размеров светового круга от едва тлеющего сосуда и синего огонька лампы.

И тут Лира поняла. Он не атакует физически. Он ждёт. Он давит присутствием. Его сила – в индукции забвения. Он хочет, чтобы она сама отдала, устала, захотела покоя. Чтобы память о матери стала слишком тяжелой, чтобы её нести.

Никогда не используй перо на живом человеке. Правило Аглаи вспыхнуло в сознании. Но это не был человек. Не совсем. И он атаковал её память, её связь с эхом.

Её рука судорожно полезла в карман, где лежало перо. Охотник заметил движение. Его рука взметнулась в предостерегающем жесте.

–Не надо. Инструменты… они шумят. Шум причиняет боль.

Лира выхватила перо. Оно было ледяным. Она не знала, что делать. Направить на него? Но это живое (или полуживое) существо. Нарушить правило.

Охотник, увидев перо, издал сухой, похожий на треск звук.

–А… Пробуждающее. Маленькая хранительница. Тогда тем более. Тебя нельзя оставить. Твой шум слишком силён.

Он внезапно ускорился. Его движение было неестественно плавным и быстрым. Он не шёл, а скользил по полу. Тень за ним ринулась вперёд, как чёрная волна, накрывая половицы, мебель, стены. Свет сосуда и лампы сжался до размеров крошечных островков.

Лира, отступая, наткнулась на каминную решётку. Дальше отступать было некуда. Она подняла перо, как кинжал. И в отчаянии, нарушая все правила, ткнула им в наступающую тень.

Ничего не произошло. Перо просто вошло в темноту, как в воду. Ни вспышки, ни отпора.

Охотник остановился в двух шагах. Его рука потянулась, чтобы выхватить перо из её слабых пальцев.

И в этот миг раздался голос Аглаи. Не крик. Низкое, гортанное слово на том же забытом языке, что и письмена в Архиве. Оно прозвучало как удар гонга.

«Осознай!»

Слово не было направлено на охотника. Оно было направлено в комнату. В память дома.

И дом отозвался.

Стены затрепетали. Из обоев с розами вырвался вихрь полузабытых ароматов – воск свечей, яблочный пирог, духи давно умершей прабабушки. Из углов, из-под дивана, из самой древесины пола поднялись призрачные звуки: смех прошлых жильцов, плач младенца, скрипка, игравшая на давнем празднике, ссора, закончившаяся примирением. Это была не активация одного воспоминания, как в Силосе. Это был взрыв. Хаотичный, неконтролируемый выплеск всей памяти, накопленной домом за века.

Для Лиры это был оглушительный гвалт чувств и образов. Для охотника – чистейшая пытка.

Он вскрикнул. Тихо, но пронзительно, как лопнувшая струна. Его тень заколебалась, стала рваться на клочья, растворяясь в этом буйстве жизни. Он отшатнулся, закрывая не лицо, а пространство перед собой руками, будто от яркого света. Его бесстрастная маска треснула – на миг Лира увидела искажённую гримасу страдания, словно он горел изнутри.

– Шум! Проклятый шум! – прошипел он и, пятясь, метнулся к двери. Его форма потеряла чёткость, смешалась с остатками его собственной рассеивающейся тени. Он просочился в щель двери и исчез в темноте прихожей.

Давление спало. Тень отступила. Свет сосуда и лампы вернулся, даже стал ярче. Дом, выпустив свой заряд, с облегчением затих, вернувшись к обычным скрипам.

В дверном проёме, бледная как полотно, держась за косяк, стояла Аглая. В одной руке она сжимала свой серебряный медальон, в другой – старую, почерневшую от времени свечу, пламя которой теперь горело ровно.

–Он… ушёл? – хрипло спросила Лира, не в силах разжать пальцы на пере.

– На время, – ответила Аглая, тяжело дыша. Она подошла и опустилась в кресло, будто все кости у неё вдруг стали мягкими. – Я… я не могла раньше. Нужно было, чтобы он полностью вошёл, сконцентрировался на тебе. Чтобы его защита была направлена в одну сторону. И чтобы дом… чтобы дом признал в нём угрозу. Я лишь дала толчок.

– Ты использовала память дома, – сказала Лира, начиная понимать.

–Да. Внешний источник. Очень мощный, но очень опасный. Теперь дом… опустошён. На годы, может, на десятилетия. Его защитная память, то, что делало его крепостью, рассеяна. Мы сожгли щит, чтобы отбить атаку.

Лира посмотрела на стены. Они казались такими же. Но в её восприятии они теперь были… плоскими. Обычными. Без того тёплого, многослойного гула, что она начала чувствовать. Дом стал просто домом.

–Прости, – прошептала она.

– Не ты виновата. Он пришёл по моему следу тоже. По следу Хранителя. – Аглая вздохнула. – Но теперь ты видишь, Лира. Видишь, чем они занимаются. Этот охотник… он не всегда был таким. Он когда-то был человеком. Возможно, хранителем, который не справился. Который устал от боли памяти и попросил Забвение забрать её. И оно забрало. Оставив только функцию. Опустошённую оболочку, которая теперь насаждает ту же пустоту другим.

Мысль была чудовищной. Охотник был не просто монстром. Он был трагедией. Предостережением.

– Что теперь? – спросила Лира. – Он вернётся с другими.

–Вернётся. Не сегодня. Дом ещё пахнет воспоминаниями, для них это как гарь после пожара. Но скоро. Значит, мы не можем больше ждать. – Аглая подняла на неё усталый, но твёрдый взгляд. – Учёба в тишине окончена. Нужно действовать. Ты нашла одно эхо. Есть другие. Каждое найденное и защищённое эхо – не просто память о твоих родителях. Это шип, воткнутый в плоть Забвения. Это укрепление реальности. И, возможно… ключ к тому, чтобы понять, что они пытались сделать у Разлома.

– Ты позволишь мне искать? – в голосе Лиры прозвучала надежда, смешанная со страхом.

– У меня нет выбора. И у тебя – тоже. Охота идёт на тебя. Лучшее, что ты можешь сделать, – это охотиться самой. Но не в одиночку. – Аглая взглянула на сосуд. – Завтра. Завтра мы попробуем спросить у первого эха о втором.

Они сидели в тишине, которую теперь не нарушало даже эхо дома, прислушиваясь к ночи. Где-то там, в сырых переулках Дыма, раненый охотник лизал свои шрамы, нанесённые памятью. А в маленьком доме на переулке Глухого Колокола две хранительницы готовились перейти из обороны в наступление.

Лира сжала перо. Оно всё ещё было холодным. Но в глубине, в самой его сердцевине, ей почудился слабый, едва уловимый отклик. Не на её страх. На её решимость. Перо настраивалось на свою новую хозяйку.

Она взглянула в тёмное окно. На стекле, с внешней стороны, сидела одна-единственная стеклянная птица. Она не светилась. Она просто была там, как страж, как напоминание.

Путь был выбран. Отступать было некуда. Первая тень охотника отступила, но война только начиналась. И следующее движение предстояло сделать им.

Глава третья: Голос в хрустале

Часть 1: Вопрос к свету

Утро после ночного визита охотника было серым и хрупким, как пепел после пожара. Лира проснулась от того, что дом не скрипел. Вместо привычных, успокаивающих звуков старых балок и потрескивающих половиц была пустота. Не тишина, а именно пустота – акустическая, эмоциональная. Дом, истощивший свою защитную память, стал просто коробкой из дерева и камня. В этом молчании было что-то беззащитное, голое, и Лира поняла чувство потери, о котором говорила Аглая. Они сожгли душу дома, чтобы спасти свою.

Спускаясь вниз, она увидела, что тётя уже на ногах. Аглая двигалась по кухне с неестественной, почти механической чёткостью, готовя завтрак. Её лицо было застывшей маской, но тени под глазами были гуще обычного, а в уголках губ залегла горькая складка.

–Ешь, – сказала она, не глядя, ставя перед Лирой тарелку. – Сегодня нам нужны силы.

– Тётя… дом…

–Я знаю. Чувствую. Но сейчас не время горевать о щите, который выполнил свою работу. Время искать меч. Или, в нашем случае, карту.

Она, наконец, посмотрела на Лиру, и в её взгляде была решимость, выкованная из страха и отчаяния.

–Ты сказала, что перо велело искать эхо. Мы нашли первое. Теперь оно должно указать на второе. Мы должны спросить его.

– Спросить? Как? – Лира отставила ложку. – Оно же… оно просто светится. И поёт колыбельную.

– Это эхо Кассии. Твоей матери. В нём не просто звук, Лира. В нём – её намерение. Её последняя воля, её любовь, её страх. Это сгусток осознанной памяти. Возможно, если мы правильно зададим вопрос, если ты… если ты подключишься к нему через перо не как к источнику энергии, а как к собеседнику, оно ответит. – Аглая говорила быстро, как бы убеждая себя. – Но это риск. Ты будешь не просто свидетелем чужого воспоминания, ты попытаешься вступить с ним в диалог. Это может быть… болезненно. И для эха, и для тебя.

Лира взглянула на дверь в подвал, за которой лежал Архив и сосуд с искоркой.

–Я должна попробовать. Оно звало меня. Помогало. Оно… хочет быть найденным.

Аглая кивнула, словно этого и ждала.

–Тогда после завтрака. И будь готова ко всему.

Архив встретил их не золотистым, а приглушённым, словно уставшим светом. Воздух был тяжёлым, будто и само это место знало о близости охотника. Сосуд с маминым эхом стоял на своём месте, но его свечение казалось Лире более трепетным, неуверенным.

Аглая поставила на стол перед сосудом два предмета: перо и маленькое круглое зеркальце в простой серебряной оправе.

–Зеркало – проводник для намерений, – пояснила она. – Оно отражает не только лицо, но и мысль. Сфокусируйся на вопросе в зеркале, направь на отражение свет пера. А я… я буду якорем. Буду держать тебя за плечо. Если что-то пойдёт не так, я дёрну тебя назад. Поняла?

Лира кивнула, глотая комок нервов. Она взяла перо. Оно всё ещё было прохладным, но теперь не ледяным. Оно отзывалось на её прикосновение слабой, едва уловимой вибрацией, будто настраиваясь.

Она села, поставила зеркало так, чтобы в нём отражался сосуд с его пульсирующей искоркой. Аглая встала за её спиной, положив твёрдую, тёплую ладонь ей на правое плечо.

–Вопрос должен быть простым и ясным. Не «где», а «кто» или «что». Память мыслит образами, а не координатами.

Лира глубоко вдохнула, выдохнула. Она подняла перо и направила его остриём не на сосуд, а на его отражение в зеркале.

–Мама, – прошептала она. – Помоги нам. Где искать следующее эхо? Что укажет путь?

Она сконцентрировалась, вкладывая в слова всё своё желание, всю свою тоску по ответу. Она представляла, как луч света от пера пронизывает стекло зеркала, касается отражённого света сосуда, создавая мост.

Сначала ничего. Потом перо дрогнуло. От его острия потянулась тончайшая серебристая нить света, коснувшаяся зеркальной поверхности. Отражение сосуда в зеркале исказилось, заплыло, как будто на него капнули водой.

И тогда в голове у Лиры не просто прозвучал голос. Он пришёл. Тёплый, живой, наполненный такой нежностью, что у неё перехватило дыхание. Но в нём была и усталость. Глубочайшая, вековая усталость.

«Совушка… моя девочка. Ты выросла. Ты пришла».

Слёзы мгновенно наполнили глаза Лиры. Она не видела образов, только чувствовала присутствие.

–Мама? – мысленно, едва дыша, позвала она.

«Я… я не могу долго. Это трудно. Слушай. Забвение – это не хаос. У него есть узор. Паутина. Тот, кто помнит узоры… он знает, где нити рвутся».

В голосе, вернее, в мысли матери, появилось напряжение, как будто она тащила что-то тяжёлое из глубины.

–Кто? Кто помнит узоры? – мысленно вложила в перо Лира.

«Искатель… среди книг. Тот, кто латает пустоты. Его руки… его руки пахнут старым клеем и печалью. Он прячется в переплёте… между страниц утраченных слов. Найди его. Он укажет… к воде, что помнит песню».

Мысль стала рваться, дробиться.

«Берегись теней… они теперь знают твой вкус… Люблю… помни, что любовь… это тоже узор… самый прочный…»

Голос оборвался, сменившись взрывом статики, боли и света. В зеркале отразилась не искорка, а мимолётный, искажённый образ: пара рук, старых, в пятнах, ловко сшивающих толстый кожаный переплёт. Запах – кожи, пыли, окислившегося металла и горьковатой полыни. И чувство – одиночество, такое глубокое, что оно стало тихим, привычным фоном, как цвет стен.

Серебристая нить от пера порвалась. Зеркало с глухим треском покрылось паутиной мелких трещин. Сосуд на полке вспыхнул ярко-синим светом и так же быстро потух, его искорка замерцала тревожно, учащённо.

Лира ахнула и откинулась, но рука Аглаи крепко держала её.

–Всё, – сказала тётя твёрдо, но её голос дрожал. – Контакт разорван. Ты слышала? Что она сказала?

Лира, плача и смеясь одновременно от переизбытка чувств, попыталась собрать мысли.

–Она… она говорила со мной. Она назвала меня «Совушкой». Она… – Лира вытерла лицо. – Она сказала искать «Искателя среди книг». Того, кто латает пустоты. Его руки пахнут клеем и печалью. Он прячется в переплёте утраченных слов. Он укажет… к воде, что помнит песню.

Аглая замерла, её пальцы слегка сжали плечо Лиры.

–Искатель среди книг… – она прошептала, и в её глазах мелькнуло узнавание, смешанное с недоверием. – Старый Измаил.

– Ты знаешь его?

–Знаю. Вернее, знала. Он был лучшим переплётчиком в городе. Работал на самые древние библиотеки, включая Архив Забытых Слов. Но… он ушёл. Много лет назад. После одного инцидента. Говорили, он сошёл с ума. Утверждал, что видит дыры в книгах, настоящие дыры, через которые «утекает смысл». Его уволили. Он исчез. Живёт где-то в трущобах у Старой Пристани, в полном забвении. И он… – Аглая замолчала.

–Что?

–Он ненавидит хранителей. Считает, что мы не храним память, а хороним её в своих сосудах. Что мы такие же грабители, как и Забвение, только с другой целью.

Лира посмотрела на потрескавшееся зеркало, на тусклый сосуд.

–Но мама сказала, что он укажет путь. Она доверяет ему.

–Или он – единственный, кто может помочь, несмотря ни на что. – Аглая вздохнула. – Идти к нему – всё равно что сунуть руку в змеиное гнездо. Он может выдать нас охотникам просто из принципа. Или… или его собственная память настолько искажена, что он уже сам стал ловушкой.

Они сидели в молчании, глядя на светящуюся искорку, которая теперь пульсировала ровнее, будто успокоившись после тяжёлого разговора.

– У нас есть выбор? – наконец тихо спросила Лира.

Аглая посмотрела на неё, и в её взгляде была та же решимость, что и утром.

–Нет. Никакого выбора. Охотник вернётся, возможно, не один. Дом беззащитен. Нам нужно движение. Нам нужно следующее эхо. И если Кассия указала на Измаила… мы идём к Измаилу.

Она поднялась.

–Но не сейчас. Днём слишком много глаз. И нам нужна приманка. Подношение, чтобы смягчить старика.

–Какое?

–Книгу. Не из Архива. Из его прошлого. Я знаю, какая. В главной библиотеке есть том, который он переплетал сам, перед самым своим уходом. Он его ненавидит. Или любит. Это одно и то же. Мы должны её достать.

Лира чувствовала, как страх отступает перед странным, почти приключенческим азартом. Была цель. Карта, пусть и нарисованная голосом из хрусталя. Было имя. Искатель среди книг. И был путь, ведущий обратно в сердце Дыма – не к местам силы, а к людям. К человеку, который помнил узоры забвения.

Она осторожно дотронулась до сосуда.

–Спасибо, – прошептала она. Искорка вспыхнула один раз, тепло и мягко, как кивок.

Диалог с прошлым состоялся. Теперь предстоял диалог с тем, кто это прошлое ненавидел.

Часть 2: Добыча для затворника

Добыть книгу оказалось сложнее, чем предполагала Аглая. Главная городская библиотека Дыма была не архивом забытых слов, а солидным, пахнущим нафталином и строгостью учреждением. Вынести оттуда что-либо, особенно книгу из особого фонда, без должных бумаг было делом немыслимым.

Поэтому их путь в этот день лежал не к пыльным полкам, а к человеку. Имя его было Марк, и он был младшим помощником библиотекаря. Аглая, осторожничая, не называла его своим союзником, но говорила: «Он чувствителен к диссонансу. Замечает, когда реальность где-то трется. И он… должен мне кое-что».

Они встретились с ним на нейтральной территории – в скверике у памятника Основателю, чья бронзовая фигура была густо усеяна голубиным помётом. Марк оказался молодым человеком с взъерошенными пепельными волосами и большими, немного испуганными глазами за толстыми стёклами очков. Он нервно теребил кожаный ремешок от портфеля.

– Миссис Веландра, – кивнул он Аглае, бросая быстрый, любопытный взгляд на Лиру. – Вы сказали, дело срочное. И… неофициальное.

– Совершенно верно, Марк. Нам нужен доступ к инвентарной книге особого фонда за 34-й год. И одна книга из него. «Трактат о геометрических иллюзиях» в кожаном переплёте с тиснёными узлами на корешке.

Марк побледнел.

–Это… это работа Измаила Кроули. Его последняя работа перед увольнением. Книга почти никогда не запрашивается. Она стоит в самом дальнем углу. Но вынести её… системы учёта… – он замялся, явно борясь между долгом и тем, что Аглая назвала «чувствительностью».

– Марк, – голос Аглаи стал тихим, но вязким, как мёд. – Помнишь случай с «Хрониками бледного города»? Когда страницы с 101-й по 130-ю казались чистыми, но под ультрафиолетом проявлялся текст?

Марк вздрогнул, будто его ударили током.

–Вы… вы сказали, это была химическая реакция.

–Это была реакция, но не химическая. Это была «тихая зона». Забытье, начавшее пожирать книгу изнутри. И я показала тебе, как её остановить. Помнишь запах лаванды и меди, который шёл от страниц после?

Марк кивнул, сглатывая. Его взгляд на Аглаю стал иным – не как на коллегу, а как на жрицу тайного культа.

–Помню. Значит, это… это связано с тем?

–Связано напрямую. Книга, которую нам нужно, может быть ключом к тому, чтобы остановить распространение таких «тихих зон». Но чтобы получить этот ключ, нам нужно поговорить с locksмифом. С самим Измаилом. А он не станет говорить без этой книги.

Лира наблюдала за разговором, поражённая. Она видела, как тётя, всегда такая сдержанная и замкнутая, превращается в искусного манипулятора. Она не лгала, но выстраивала правду так, чтобы она вела к нужной цели.

Марк сдался.

–Хорошо. Я… я внесу её в реестр как «временную передачу для реставрационной экспертизы в Архиве Забытых Слов». Это вызовет меньше вопросов. Но вам нужно будет вернуть её. Через три дня. И если что…

–Если что, ты ничего не знал. Ты верил моей профессиональной оценке, – закончила за него Аглая. – Сегодня, после закрытия. У заднего входа.

Марк кивнул ещё раз и почти побежал прочь, оглядываясь, как будто за ним уже шли.

– Он боится, – сказала Лира.

–Он чувствует. И страх – естественная реакция на осознание, что мир тоньше и опаснее, чем кажется. Он хороший мальчик. Наивный. И это нам на руку.