Книга первая: Хранитель Эхо

И произошло нечто парадоксальное. Яркий узел на эхе не погас. Он стал резче, чётче, но при этом потерял связь с остальным узором. Он будто выделился, стал самостоятельным. А стена перед ним… не растворилась. Она стала призрачной. Не прозрачной, а нереальной. Кирпичи потеряли текстуру, глубину. Они выглядели как плоская декорация, нарисованная на чёрном бархате. И в центре этой декорации зияла дыра. Не пролом. Дыра в самой реальности. Чёрный, бездонный, идеально круглый проём диаметром с тарелку.

Из него не пахло ничем. Абсолютно. Это было самое пугающее.

Эхо на её ладони потянулось к этой дыре. Узор-ключ вибрировал.

Лира понимала, что это ловушка. Это могло быть прямой дорогой в пасть какому-нибудь Пожирателю Эха. Но крик Аглаи звучал в ушах: «Беги к Измаилу!»

Она не полезла в дыру сама. Она сделала следующее: осторожно, словно поднося угощение дикому зверю, поднесла сгусток эха прямо к чёрному кругу.

Эхо коснулось края дыры – и мгновенно было втянуто внутрь без малейшего звука. Свет исчез. Но связь не прервалась. Лира чувствовала слабый, нитевидный след, тянущийся от неё через дыру. Эхо было там, по ту сторону. И оно звало.

Она засунула руку в отверстие. Ожидала холода, боли, отсечения конечности. Но ничего. Рука исчезла по локоть в идеальной черноте, но она всё ещё чувствовала её. Было ощущение… пустоты. Не вакуума, а отсутствия всего: температуры, сопротивления, времени.

Собрав всю свою волю, Лира шагнула вперёд, в дыру.

Мир перевернулся. Вернее, его не стало. Не было ощущения движения. Был мгновенный переход из одного состояния в другое: из холодного, вонючего, тёмного тоннеля – в сухое, тёплое, тускло освещённое пространство, пахнущее кожей, клеем и полынью.

Она стояла посреди мастерской Измаила Кроули. Прямо перед его рабочим столом.

Старик не вздрогнул. Он даже не поднял головы от своей работы – он сшивал что-то, похожее на пергаментный свиток с куском выцветшей кожи. Его длинные, костлявые пальцы двигались с гипнотической точностью.

– Намусорила, – сухо произнёс он, не глядя на неё. – Притащила в мою чистоту шум и влагу с подземки. И потратила ценный фрагмент резонанса, чтобы пройти через дыру, которую я зашивал три месяца. Глупо.

Лира, всё ещё не веря, что она здесь, спаслась, могла только выдохнуть:

–Тётя… Аглая… она…

–Задержала гостей. Знаю. Слышал всплеск. Грубый, топорный, но эффективный. – Он наконец оторвал взгляд от работы и посмотрел на неё через толстые линзы. Его глаза были красными от усталости, но также беспощадно остры. – Она жива. Пока. Иначе ты бы не стояла здесь. Ты бы уже стала частью фона. Садись. Ты мешаешь свету.

Он кивнул на табурет в углу. Лира, почти падая от слабости, послушалась. Она сидела и смотрела, как его игла входит и выходит, сшивая не сшиваемое, и чувствовала, как внутри неё что-то дикое и дрожащее наконец начинает затихать. Она была в логове затворника. В безопасности. На время.

И только теперь она позволила себе осознать всю глубину своей потери. Не только пустоту на месте воспоминания о Марке. Но и тяжесть того, что она оставила там, в темноте. И холодное знание: чтобы двигаться дальше, ей придётся научиться понимать узоры не только памяти, но и забвения. И учителем будет этот странный, злой старик, который ненавидел всё, во что она верила.

Часть 2: Уроки латания

Мастерская поглотила её – не тепло, а статичное, сухое тепло забвения о времени. Тиканье часов, которое она смутно помнила из дома, здесь отсутствовало напрочь. Было только тихое шуршание иглы, скользящей сквозь пергамент, да собственное, ещё учащённое дыхание Лиры. Она сидела на табурете, вцепившись в его края побелевшими пальцами, и смотрела, как руки Измаила творят своё невозможное ремесло.

Свет от газовой горелки выхватывал из полумрака лишь стол и часть его лица. Остальное – полки с разобранными книгами, висящие, как шкуры, страницы, банки с неясным содержимым – тонуло в коричневатых сумерках. Воздух был густ от запахов, но теперь, когда паника начала отступать, Лира различала в них ноты: не только кожу и клей, но и запах сушёных трав (полынь, мята, что-то ещё, горькое), запах озона (как после её схватки с Шепчущим, но приглушённый), и под всем этим – сладковатый, неприятный запах тления, который, однако, не исходил ни от чего конкретного. Это был запах самой пустоты.

– Ты прожгла дыру в моей работе, – сказал Измаил, не поднимая головы. – Идиотский, расточительный метод. Использовать эхо гармонии как отмычку для разрыва. Это всё равно что играть на скрипке Страдивари, чтобы вышибить дверь.

– Я… я не знала, как иначе, – прошептала Лира. Голос звучал хрипло, чужим. – Они были везде.

– Они всегда везде. Ты просто привлекла их внимание своим шумом. – Он отложил иглу, снял очки и протёр их краем рукава. Его глаза без линз казались меньше, старше, но не менее пронзительными. – Твоя тётя… Аглая. Она использовала последние остатки памяти дома. Глупо, но эффективно. Это дало тебе время. Но и подписало ей приговор. Теперь они знают её вкус так же хорошо, как и твой. И дом опустел окончательно. Дважды сгоревший щит – это уже пепел.

Слова падали, как камни, в тишину комнаты. Лира почувствовала, как в груди что-то сжимается.

–Её… они её заберут?

–Заберут? Нет. Не так быстро. Они будут пытаться. Аглая – опытный Архивариус. Она знает, как запутывать следы. Но она ранена. И одна. Шансы… – Он не договорил, но смысл был ясен. – Теперь о тебе. Ты потеряла что-то. Да?

Лира кивнула, с трудом сглотнув ком в горле.

–Воспоминание. О друге. Оно стало… плоским.

–Показательно. Ты заплатила за мощный выброс своей личной валютой. Идиотский обмен. – Он снова надел очки. – С тобой теперь нельзя работать как с чистым Хранителем. Ты уже ранена. Дырявая. И через эти дыры может утекать не только твоя память, но и всё, к чему ты прикоснёшься. Ты стала риском.

Он говорил с холодной, почти хирургической прямотой. Не было ни жалости, ни осуждения. Был анализ дефектного инструмента.

–Значит… я не могу больше искать эхо?

–Не так. Значит, тебе нужно научиться латать. В первую очередь – себя. А потом, возможно, и другие дыры. – Он встал и, пошатываясь от долгого сидения, подошёл к одной из полок. Снял небольшой деревянный ящичек. – Твоё перо – инструмент для целой, плотной ткани памяти. Для работы с дырами, с пустотами, с разрывами нужен другой подход. И другая философия.