Книга первая: Хранитель Эхо

Она замолчала, глядя на огонь.

–Они сражались с ним на самом краю – у Разлома Снов, места, где реальность тонка. И они… они не смогли его уничтожить. Его нельзя уничтожить, как нельзя уничтожить энтропию. Его можно только сдержать. Ценой. Они пожертвовали не жизнями, Лира. Жизнь – это легко. Они пожертвовали именем. Своей личной историей. Они позволили Тишине стереть себя из памяти мира, из всех летописей, из воспоминаний друзей, чтобы их жертва стала якорем, замком, который удерживает Разлом. Они стали Безымянными. Никем. Чтобы ты, я, все остальные – могли просто… забыть и жить.

Лира слушала, и её мир переворачивался с ног на голову. Смерть была страшной, но понятной. А это… это было хуже. Быть никем. Не оставить после себя даже тени в сердцах тех, кто тебя любил.

–Но… но ты помнишь, – тихо сказала Лира.

Аглая горько усмехнулась.

–Я – сестра твоей матери. Кровь от крови. И я дала клятву. Я – Архивариус Памяти. Мой долг – помнить за всех, кто забыл. Хранить ключи. Следить, чтобы жертва не была напрасной. И… охранять тебя. Пока ты не будешь готова. Но ты… – она покачала головой, – ты оказалась готова слишком рано. Перо выбрало тебя. Архив открылся. Теперь Тишина узнает, что потомок Стражников жив и несёт в себе их дар. Оно будет охотиться. Не на твою жизнь. На твою память. На всё, что делает тебя тобой.

Лира сжала сосуд в руках. Тепло от него было теперь не просто утешением, а символом.

–А это? Что это?

–Это – эхо. Осколок сильной, светлой памяти, вырванный Тишиной и запертый в месте силы Забвения, чтобы подпитывать его. Таких, как считают, было несколько. Следы, которые твои родители оставили в мире прежде, чем стереться. Ключи, возможно, к чему-то большему. Или просто… последние подарки. – Аглая взглянула на сосуд. – Его нужно спрятать. Глубоко. Не здесь. В Архиве. Там единственное безопасное место.

– Но перо говорило, что это «первое» эхо, – сказала Лира. – Что нужно искать другие.

Аглая вскочила с кресла.

–Нет! Лира, ты не понимаешь! Одно дело – случайно найти дверь и спасти одно эхо. Другое – сознательно идти на охоту! Это не игра! То, что ты видела сегодня, – лишь тень, мелкий страж. Существа, что служат Великой Тишине, могущественнее. Они могут стереть тебя с лица земли, даже не прикоснувшись. Они заставят мир забыть, что ты когда-либо существовала!

– Но, если эхо – это кусочки их, мамы и папы… – голос Лиры дрогнул, – разве мы не обязаны их собрать? Чтобы помнить? Чтобы их жертва не была… не была полной?

Этот вопрос повис в воздухе. Аглая смотрела на неё, и в её глазах шла борьба. Долг Архивариуса, приказавший охранять и скрывать, боролся с болью сестры, жаждавшей вернуть хоть частицу тех, кого она любила.

– О, дитя моё, – прошептала она наконец, и её голос сломался. – Ты говоришь, как твоя мать. Та же упрямая, безумная надежда. – Она подошла и, впервые за долгое время, обняла Лиру. Объятие было жёстким, порывистым, полным непередаваемого страха и любви. – Ладно. Ладно. Но не сейчас. Не сегодня. Сегодня ты отнесёшь это в Архив. И мы будем ждать. Смотреть. Тишина выдаст себя, если начнёт активный поиск. А ты… ты будешь учиться. Учиться владеть пером, понимать память вещей. Без подготовки ты – просто жертва. Поняла?

Лира, уткнувшись лицом в тётино тёмное платье, кивнула. Она поняла. Это была не победа, но и не поражение. Это было перемирие.

Вечером, когда стемнело окончательно, они спустились в подвал. Аглая сама отодвинула груду карт и прикоснулась к тёплой деревянной двери. Та открылась беззвучно. Они вдвоём внесли сосуд в золотистый свет Архива и поместили его на пустовавшую полку рядом с другими, менее ясными, воспоминаниями. Искорка, оказавшись среди себе подобных, вспыхнула ярче, и на миру всю комнату наполнила та самая колыбельная – тихая, печальная и бесконечно добрая.

Аглая плакала, не стесняясь слёз. Лира стояла рядом, держа её за руку, и чувствовала, как между ними возникла новая связь – не опекающая, а союзническая. Они были двумя хранительницами одной страшной, великой тайны.

Перед сном Лира стояла у окна в мансарде. Дождь кончился. На город опустилась влажная, звёздная ночь. Звёзд, впрочем, почти не было видно из-за вечного фабричного дыма, но луна, почти полная, пробивалась сквозь пелену, отливая грязным серебром крыши и трубы.

И тогда она увидела.

На крыше дома напротив, чётко вырисовываясь на фоне лунного диска, сидела целая стая Стеклянных птиц. Десятки, может, сотни. Они сидели неподвижно, как инопланетный совет, и все их головы были повёрнуты к её окну. Это было одновременно прекрасно и пугающе до слёз.

А потом её взгляд скользнул чуть левее, на более низкую крышу сарая. Там, в глубокой тени, отбрасываемой высокой кирпичной трубой, что-то шевельнулось. Это было не птицей. Форма была больше, бесформеннее. Лунный свет на миг упал на это место, и Лира увидела не отражение, а… поглощение света. Мокрый, скользкий отсвет, как на чешуе или на поверхности чёрного масла. И два источника света, не отражающих, а будто выдолбленных из темноты – подобие глаз.

Существо в тени не двигалось. Оно просто смотрело. Смотрело на её окно. На неё.

Лира отпрянула от стекла, сердце колотясь. Она прижалась спиной к холодной стене, затаив дыхание.

Охотник вышел на тропу.

Она осторожно выглянула ещё раз. Птицы на крыше напротив были на месте. Существа в тени – уже нет. Там была только обычная мокрая черепица.

Лира медленно закрыла ставни и задвинула щеколду. Она подошла к кровати, достала из-под подушки перо. Оно было по-прежнему холодным. Она взяла сосуд с тёплой искоркой матери (Аглая разрешила оставить его на ночь в мансарде) и поставила рядом на тумбочку.

Она легла в кровать, не выпуская пера из рук. В темноте сосуд светился мягким, золотистым светом, отбрасывая на потолок причудливые тени.

Страх ещё жил где-то глубоко внутри, холодный комок. Но поверх него уже нарастало что-то иное. Решимость. Любопытство. Чувство долга.

Она спасла одно эхо. Она узнала правду. Она была не одна – у неё была тётя, армия стеклянных птиц и голос матери в хрустальном шаре.

Война с Забвением была объявлена. И Лира Веландра, Хранитель Эха, только что приняла в ней своё первое боевое крещение.

Она закрыла глаза, и под тихую, незримую колыбельную из сосуда, погрузилась в сон, где не было пустоты, а были звёзды, которые, как сказала мама, нужно просто помнить, как найти.

Глава вторая: Уроки памяти и немые свидетели

Часть 1: Правила Архива

Утро после битвы в Силосе началось не с птиц на заборе, а с запаха жжёного кофе и напряжения, густого, как сироп. Лира спустилась вниз, ощущая каждую мышцу – они ныли, будто она действительно таскала мешки с зерном по галереям элеватора, а не сражалась с тенью. Под платьем, на шнурке, у неё на груди висело перо. Оно всё ещё было холодным, безжизненным, но его вес казался значительнее, чем вчера. Это был уже не просто ключ, а знак отличия. Или клеймо.

Тётя Аглая не упомянула вчерашнее. Не спросила, как спалось. Она поставила перед Лирой тарелку с овсянкой и кружку сладкого чая, села напротив и начала говорить. Голос у неё был ровный, методичный, как у библиотекаря, объясняющего правила обращения с древними фолиантами.

– Сегодня ты не пойдёшь в городскую библиотеку, – заявила она, отрезая пространство для манёвра. – Твоя учёба начинается здесь. В Архиве. Ты прикоснулась к силе, которую не понимаешь. Это опасно. Для тебя и для всех.

Лира молча ковыряла ложкой в каше. Ожидание было хуже любой нотации.

– Первое правило, – продолжила Аглая, её глаза, цвета старого дождя, пристально изучали Лиру. – Память – не игрушка. Это ткань реальности. Дёрнешь за одну нитку – может распуститься весь клубок. Твоё перо – не волшебная палочка. Это скальпель. Им можно исцелить, а можно нанести рану, которая не затянется никогда.

– Я вчера… я просто показывала то, что уже было, – тихо возразила Лира.

– Ты активировала латентные энграммы, – поправила её тётя, используя странное, чужое слово. – Ты вдохнула силу в призраков прошлого. Это требует энергии. Откуда, думаешь, она взялась?

Лира пожала плечами.

–От пера?

–От тебя. – Аглая отодвинула свою чашку. – Твоей собственной памяти. Твоих жизненных сил. Вчера ты отдала частичку своего детства, своей личной истории, чтобы оживить коллективное воспоминание рабочих. Ты этого не почувствовала, потому что был адреналин. Но это так.

Лира нахмурилась, пытаясь вспомнить. Да, в самый напряжённый момент она думала о птице на заборе, о радугах… Это было её яркое, личное воспоминание.

–Значит, если я буду делать это часто…

–Ты истощишь себя. Станешь пустой оболочкой. А пустоту Забвение поглощает легче всего. Поэтому правило второе: никогда не используй перо на своих воспоминаниях. Ищи внешние источники. Память камня. Дерева. Металла. Вещей. Они инертны, их эхо стабильнее и безопаснее для взаимодействия.

– А как их… искать? Чувствовать?

–Этому я и буду тебя учить. Но сперва – правило третье, и самое главное. – Аглая наклонилась через стол, и её шёпот стал ледяным. – Никогда, слышишь, никогда не пытайся вызвать или прикоснуться к памяти живого человека без его явного, осознанного согласия. Это величайшее преступление Хранителя. Это насилие хуже любого физического. Это убийство души. Ты можешь стереть личность, запутать сознание, оставить пустую куклу. Перо в твоих руках способно на это. Помни.

Лира почувствовала, как по спине пробежал холодок. Вчерашний подвиг в Силосе внезапно предстал в ином свете – не геройством, а опасным балансированием на краю пропасти, о которой она и не подозревала.

–Я… я поняла, – прошептала она.

Аглая откинулась на стул, и её выражение смягчилось на грамм.

–Хорошо. Теперь практика. Убери тарелку. Мы идём вниз.

Спуск в Архив на этот раз не был тайной. Аглая шла впереди, держа в руках старую масляную лампу, хотя золотистый свет самого помещения скоро сделал её ненужной. Лира следовала за ней, и её охватило странное чувство – будто она впервые видит это место. Вчера был страх, чудо, отчаяние. Сегодня она смотрела на полки с сосудами, на мерцающий шар в центре, на письмена, плывущие в воздухе под куполом, с холодным, аналитическим интересом. Это была её лаборатория. Её оружейная.

– Мы начнём с малого, – сказала Аглая, останавливаясь у стола, грубо сколоченного из тёмного дерева. На нём лежало несколько предметов: ржавый гвоздь, гладкий речной камень, сломанная фарфоровая чашка с цветочным рисунком, серебряная монетка со стёртым лицом монарха. – С неодушевлённых предметов, чья история проста и недолга. Они не сопротивляются. Их память – это отпечаток, как след на песке.

Она взяла гвоздь.

–Коснись его. Просто пальцем. Расширь восприятие. Не думай. Чувствуй. Что он тебе рассказывает?

Лира осторожно взяла гвоздь. Он был холодным, шершавым от ржавчины. Она закрыла глаза, пытаясь «слушать» кожей. Сначала ничего. Потом… смутное ощущение. Давление. Удар. Тепло от трения.

–Его… вбивали. «Молотком», —сказала она, неуверенно.

–Хорошо. Конкретнее. Куда?

Лира сосредоточилась. Образ был смутным, лишённым деталей.

–В… в дерево. Тёплое. Солнечное. Это был… сарай? Чтобы повесить что-то тяжёлое.

Аглая кивнула.

–Неплохо для первого раза. Ты уловила основное событие и контекст. Это память действия. Теперь попробуй чашку. Осторожно. Разбитая посуда часто хранит сильные эмоциональные эхо.

Фарфор был холодным и гладким в месте скола. Лира коснулась его, и её пронзило.

Вспышка. Ярость. Не её. Чужая, горячая, слепая ярость. И громкий звук разбивающейся керамики. Потом – тишина. И глубокая, леденящая печаль. Сожаление.

–Её… швырнули. В ссоре. А потом… пожалели.

–Чьи это эмоции? – спросила Аглая безжалостно.

Лира нахмурилась, пытаясь разделить впечатления.

–Того, кто бросил. Ярость – его. А печаль… потом тоже его. Он смотрел на осколки и жалел.

– Точно. Ты отделила первичный импульс от последующей рефлексии. Это важно. Память предмета – это не кино. Это слоёный пирог ощущений, оставленных всеми, кто к нему прикасался. Наша задача – научиться разделять слои.

Они занимались часами. Камень помнил только течение воды и тепло летнего солнца. Монета – прикосновение многих пальцев, звон в темноте кошелька, мимолётную радость покупки и горечь потери. Лира училась различать оттенки, силу эха. Простые предметы «звучали» тихо, односложно. Аглая подвела её к одной из полок и указала на небольшой деревянный солдатик, краска на котором облупилась.

–А это? Попробуй. Но будь готова.

Солдатик в руках Лиры «заговорил» сразу, и голос его был громче. Не эмоции, а… любовь. Безопасность. Тёплые руки, поправляющие одеяло. Сонные сказки. Потом – острая, режущая потеря. Тоска. И наконец – забвение, пыль на полке.

–Его любили, – прошептала Лира, и у неё защемило в груди. – Потом… забыли.

–Память о любви – одна из самых устойчивых, – тихо сказала Аглая. – И самых болезненных, когда её теряют. Этот солдатик хранит эхо счастья целого детства. Это уже не просто предмет. Это артефакт.

Она провела рукой по воздуху, и к ним подплыл один из сосудов с верхней полки – тот, что хранил запах яблочного пирога.

–А вот это – концентрированное эхо. Память, уже извлечённая, очищенная и законсервированная. Она сильнее, чище, но и опаснее. Взаимодействовать с ней можно только через посредника – например, через перо. Попробуй. Осторожно. Направь на него перо, как антенну. Не пытайся открыть. Просто… настройся.

Лира вынула перо. Оно всё ещё было холодным. Она направила его на сосуд и постаралась представить, как тот самый луч связи, что был в Силосе, становится тоньше, аккуратнее. Сначала ничего. Потом перо дрогнуло. И её обдало волной.

Это был не просто запах. Это был целый мир. Тёплый кухонный стол, залитый осенним солнцем. Смех женщины с веснушками. Терпкий, сладкий дух спелых яблок и корицы. Ощущение полного, безмятежного счастья и безопасности. Дом. Абсолютный дом.

Волна отхлынула так же быстро, как накатила, оставив после себя сладковатую горечь ностальгии по чужой, утраченной жизни. Лира едва не уронила перо.

–Видишь разницу? – спросила Аглая. – Сосуд – это чистая эмоция, усиленная в тысячи раз. Без подготовки такое эхо может захлестнуть, утопить в чужом прошлом. Ты должна всегда помнить, где твои воспоминания, а где – чужие. Иначе потеряешь себя.

Лира кивнула, тяжело дыша. Урок был усвоен куда более глубоко, чем любая лекция.

Вдруг золотистый свет Архива померк, затемнился на несколько секунд, будто огромная тень скользнула по куполу. Оба вздрогнули. Шар в центре комнаты издал тревожный, низкий гул, и внутри него на мгновение пронеслась картина: тёмная улица Дыма, и на ней – расплывчатая, пожирающая тень света фигура, скользящая вдоль стены.

– Оно ищет, – прошептала Аглая, и её лицо стало каменным. – Быстрее, чем я думала. Занятия на сегодня окончены.

Она быстро, почти грубо, повела Лиру наверх. Когда дверь в подвале закрылась, Аглая обернулась, и в её глазах горел огонь настоящего страха.

–Ты поняла теперь, с чем имеешь дело? Это не игра. Каждое твоё действие, каждый проблеск силы – как вспышка маяка в тумане для него. Тебе нужно стать призраком. Научиться чувствовать, не проявляя себя. Слышать, не издавая звука. Завтра… завтра мы пойдём в город. Урок будет другим. Ты научишься слушать Дым. И скрываться в его шуме.

Лира лишь кивнула, сжимая в кармане холодное перо. Восторг от открытий сменился тяжёлым, свинцовым чувством ответственности. Она была не просто ученицей. Она была дичью.

И уроки только начинались.

Часть 2: Улицы как учебник

На следующий день Дым проснулся в своём обычном настроении – угрюмом и влажном. С неба сыпалась не то морось, не то грязный туман, превращавший всё в размытые акварельные пятна. Но для Лиры этот день был отмечен иным. Не птицами. Не пером. А обещанием опасности, которое висело в воздухе плотнее фабричного смога.

Перед выходом Аглая вручила ей странный предмет – небольшой медальон из тусклой латуни на цепочке, внутри которого лежал засохший лепесток чего-то синеватого.

–Это цветок полуночной амнезии, – пояснила тётя, помогая застегнуть цепь под платьем Лиры. – Он создаёт слабый фоновый «шум», маскирующий твой собственный ментальный след. Для примитивных пожирателей – как запах дыма для охотничьей собаки. Не идеальная защита, но лучше, чем ничего. Не снимай его.

Медальон пах пылью и чем-то горьковатым. Лира спрятала его под одежду, где он лежал холодным пятном на коже.

Их маршрут не был случайным. Аглая вела её не по центральным улицам, а по задворкам, проходным дворам и глухим переулкам – тем самым местам, где городская память стёрта не полностью, а лишь искажена, как старые граммофонные записи.

–Сегодня ты не будешь ничего активировать, – жёстко сказала Аглая, крепко держа Лиру за руку. – Только слушать. Пассивно. Перо остаётся в кармане. Твоя задача – научиться отличать фоновый шум от целенаправленного сигнала. От эха – от охотничьего щелчка.

Первой их «учебной аудиторией» стал старый чугунный мостик через сточную канаву. Он был покрыт слоями ржавчины и граффити.

–Встань здесь. Закрой глаза. Дыши ровно. Расширь восприятие, как вчера с гвоздём. Что слышишь? Не образами. Ощущениями.

Лира послушалась. Сначала был только холодный металл под ладонями, запах ржавчины и влаги. Потом… отзвуки. Сотни, тысячи шагов. Тяжёлых, лёгких, быстрых, усталых. Мимо проходили поколения. Рабочие, солдаты, влюблённые парочки, бегущие дети. Мост помнил их всех как вибрацию, как ритм. Это был низкий, постоянный гул – фоновый шум. Но внутри него…

Лира нахмурилась, сосредоточившись.

–Тут… кто-то плакал. Сильно. Прислонившись к перилам. Недавно. Нет… не так давно. Но след ярче. И… тут кто-то выбросил что-то важное. Кольцо? Что-то маленькое и дорогое. Ощущение… облегчения и тут же – дикого сожаления.

– Хорошо, – одобрительно кивнула Аглая. – Ты выделила два отдельных, более сильных эхо на общем фоне. Это и есть «сигналы». Теперь иди сюда.

Она подвела её к стене дома, где когда-то была вывеска магазина. От неё остался лишь призрачный силуэт на кирпиче и два ржавых кронштейна.

–Здесь был магазин «Сласти и Чудеса». Попробуй.

Лира прикоснулась к кирпичу. И её окутал вихрь! Сладковатый запах карамели, жжёного сахара, корицы. Радостный гомон детских голосов. Звон колокольчика над дверью. Яркие, сочные цвета – красные леденцы, золотистая помадка, изумрудные желе. Это эхо было таким сильным и позитивным, что Лира невольно улыбнулась.

–Здесь было… счастливо.

–Да, – сказала Аглая. – Магазин закрыли двадцать лет назад, когда умерла хозяйка. Но коллективная память о радости – штука живучая. Это сильное место. Такие места… они как маяки. И для нас, и для них. Пожиратели обходят их стороной – светлая, яркая память для них ядовита. Но они будут караулить на подходах. Запомни: там, где много сильных, позитивных эхо – там безопаснее. Там, где пустота и забвение – их вотчина.

Они двинулись дальше. Аглая заставляла Лиру «слушать» всё: бордюрный камень на углу, где когда-то сидел старик, чинивший часы (осталось эхо терпения и тиканья), старую липу во дворе (эхо неспешных разговоров и первой любви), даже чугунную решётку водостока (эхо бесчисленных дождей и одного тайного письма, смытого водой).

– Город – это не просто камни, – говорила Аглая, пока они шли. – Это слоёный пирог из воспоминаний. Каждый кирпич, каждое дерево – страница в огромной, бесшумной книге. Хранитель должен уметь её читать, не перелистывая.

Лира начинала понимать. Дым перестал быть просто скоплением зданий. Он стал живым существом, дышащим прошлым. Одни его участки были здоровы – гудели тихим, ровным гулким многоголосием. Другие – болели. Молчали. Или шептались испорченными, искажёнными шёпотами, полными обиды или страха.

Именно такое место они нашли к полудню. Небольшой тупичок, застроенный сараями. На вид – обычный. Но как только они зашли туда, Лира почувствовала мурашки по коже. Тишина. Не городская, а та самая, живая. Она была здесь не как обитатель, а как недавний гость. Воздух казался выхолощенным, стерильным. Даже звуки с улицы сюда доносились приглушённо, будто через вату.

– Что чувствуешь? – тихо спросила Аглая.

–Пустоту, – прошептала Лира. – Здесь… ничего нет. Ни одного эха. Как будто всё выскоблили.

–Именно. Это «свежий шрам». Здесь недавно поработал охотник. Не Пожиратель уровня Силоса – тот оставляет после себя гниющее пятно. Это работа «Тихого Скребка». Существа низшего порядка. Они не пожирают большие эхо, они… соскребают накопившуюся повседневную память места. Стирают мелкие чувства, случайные мысли. Оставляют после себя вот эту… мёртвую зону.

Лира с ужасом огляделась. Это было похлеще любых видений. Просто… ничего. Ни тепла, ни печали, ни отзвука чьего-то смеха. Абсолютная эмоциональная пустота.

–Зачем им это?

–Чтобы ослабить ткань места. Сделать её восприимчивой для чего-то большего. Или чтобы не оставлять следов своей охоты. Это как пепел после костра. – Аглая нахмурилась. – Идём. Быстро. Мы здесь уже слишком долго. Наше присутствие – как кровь в воде.

Они почти выбежали из тупичка. На выходе Лира не удержалась и, проходя мимо старой, рассохшейся двери сарая, на секунду коснулась её рукой.

И вскрикнула.

Ворвалась не картина. А боль. Острая, животная, слепая боль. И страх. Чей-то. Недавний. Очень недавний. И след поверх – холодный, скользкий, удовлетворённый интерес. Чужой. Нечеловеческий.

Аглая резко дёрнула её за руку, оттащив от двери.

–Что случилось?!

–Там… кто-то боялся. Очень боялся. И… там был оно. Чувствовало это. Наслаждалось. – Лира дрожала.

Аглая побледнела ещё сильнее.

–Значит, он здесь. Совсем недавно. И, возможно, ещё близко. Урок окончен. Домой. Сейчас же.

Но путь домой лежал через Рыбный рынок – самое шумное и людное место в их районе. Аглая, видимо, решила, что в толпе будет безопаснее. Рынок оглушал гамом: крики торговцев, призывы, споры, плач детей, лай собак. Воздух был густ от запаха рыбы, специй, пота и дыма жаровен.

И именно здесь, в этой какофонии жизни, Лира впервые почувствовала охотника не как отзвук, а как присутствие.

Оно было похоже на внезапную тишину внутри шума. На пятно холода в тёплой толпе. Они проходили мимо прилавка с копчёным угрём, и Лира почувствовала, как медальон на её груди… дрогнул. Не физически, а как будто его защитное поле на что-то наткнулось.

Она остановилась, оглядываясь. Толпа колыхалась вокруг. Рыбак в просмоленном фартуке что-то яростно доказывал покупательнице. Мальчишка-воришка ловко юркнул между людьми. Старуха несла тяжёлую корзину.

И потом она увидела Его.

У края толпы, в арке, ведущей в узкий проулок, стоял мужчина. Или то, что выглядело как мужчина. Он был высок, одет в длинное, тёмное, потёртое пальто, слишком тёплое для этого дня. Лицо его было скрыто в тени низко надвинутой шляпы. Но не это было странно. Странно было то, как люди обтекали его. Никто не задевал, не толкал. Они инстинктивно отшатывались, создавая вокруг него полуметровый пузырь пустого пространства, не замечая этого. И он не двигался. Он смотрел. Не на рыбу, не на людей. Его взгляд, невидимый, но ощутимый, как давление, скользил по толпе. Искал.

Искал нарушение в узоре. Аномалию.

Лира почувствовала, как лепесток амнезии на её груди замерцал холодным огнём – признак стресса, перегрузки. Она инстинктивно прижалась к Аглае, схватив её за руку.

– Тётя, – прошептала она, едва шевеля губами. – В арке. Смотрит.

Аглая даже не повернула головы. Её глаза лишь сузились.

–Я знаю. Чувствую. Не смотри прямо. Не выделяйся. Дыши, как все. Злись на дороговизну рыбы. Устань. Стань частью фона.

Она наклонилась к прилавку, начала что-то прицениваться к селёдке, её движения стали чуть более резкими, обыденными. Лира попыталась скопировать её – нахмурилась, сделала вид, что дёргает тётю за рукав, мол, «пошли уже». Внутри всё замерло.

Охотник в арке медленно повернул голову. Его внимание, как луч прожектора, поползло по толпе… и прошло прямо над их головами. Он не увидел в них ничего интересного. Две обычные горожанки, озабоченные бытом. Никакого всплеска памяти, никакого интереса к эхам вокруг.

Через мгновение он отступил в тень проулка и исчез.