Цветок на лезвии катаны. Книга 2. Эпоха Тэнмэй

К его величайшему облегчению, Юи в комнате действительно не было. Вместо неё за Кичиро, который игрался со своими игрушками и неустанно что-то лопотал, присматривали молодая служанка и Аска, сидевшая на расстоянии добрых полутора метров от внука. В отличие от малыша, поднявшего взор своих больших и любопытных глаз на дверь, которая едва успела отвориться, женщины заметили появление Асакуры отнюдь не сразу. Увлечённые какими-то своими мыслями, они подпрыгнули на месте, когда Кичи, расплывшись в широкой улыбке, громко воскликнул:

– Папа!

Несмотря на тяжесть, которая так и не желала сходить с сердца, Кэтсеро наградил маленького сына почти такой же радостной улыбкой. Заметив её, Кичиро тут же вскочил с татами и подбежал к отцу, который уже присел на корточки, чтобы погладить ребёнка по непослушным волосам.

– Ты пришёл со мной поиграть? – пролепетал малыш, сжимая пальчиками яркую игрушку.

В больших детских глазах засверкала такая надежда, что мужчина, скользнувший взглядом от сына к наблюдавшей за ними теще, почувствовал вину. Кичиро был еще слишком мал, чтобы понять и, главное, принять, что взрослые играют в совершенно другие игры, отличные от тех, к которым привык ребёнок. Оторвав наконец взгляд от Аски, Асакура снова улыбнулся сыну и кивнул.

– Я обязательно поиграю с тобой, но сначала мне нужно поговорить с твоей бабушкой, – мягко сказал Кэтсеро, заглядывая в тёмные глаза мальчика, который немного приуныл от этих слов. – Потерпишь совсем чуть-чуть?

Огорченный малыш опустил глаза в пол и кивнул, выпятив нижнюю губу. Действительно ли ему было так одиноко? Пытаясь подбодрить сына, Асакура погладил его по щеке и улыбнулся еще шире:

– Дай мне немного времени. А пока я беседую с твоей бабушкой, придумай, во что мы будем играть. Хорошо?

Кичиро тут же повеселел и на этот раз бодро кивнул, вновь расплываясь в улыбке. Слушаясь отца, малыш побежал к разбросанным на полу игрушкам и начал, бормоча себе что-то под нос, придумывать игру. Молодая служанка, всё это время робко сидевшая на месте, быстро поняла, что ей стоит удалиться: не успел Кэтсеро махнуть ей, веля выйти из комнаты, как девушка уже проследовала к дверям.

Оставшись наедине с Кичиро, который отбрасывал одну игрушку за другой, и Аской, поднявшейся с татами, как только служанка затворила за собой перегородку, хозяин дома стёр с лица улыбку и подошёл к женщине. Та не казалась хоть сколько-нибудь взволнованной. Наоборот, она глядела на молодого даймё с лёгким вызовом в глазах, всем своим видом показывая, что она стоит куда выше него. В любой другой день Кэтсеро, пожалуй, даже не обратил бы внимания на такое высокомерие – оно было для неё естественно и подходило ей, будто вторая кожа. Однако сегодня, едва взглянув в наглые глаза Аски, Асакуру передёрнуло.

Из-за неё всё может пойти прахом. Она может разрушить весь его идеальный мир. Не пойми откуда в душе зародилась ненависть.

– Уделишь мне время? – спросил он таким стальным голосом, что женщина, стоявшая в метре от него, хмыкнула, поняв, что это отнюдь не вопрос.

Продолжая ухмыляться, глядя в глаза зятя, Аска утвердительно кивнула и отступила еще на пару метров от Кичиро, который был поглощен своими игрушками и совсем не замечал взрослых. Мужчина последовал за ней.

– Не знаю, чего ты хочешь добиться своими интригами, но если ты не прекратишь, я выкину тебя из дома, – с хорошо различимой угрозой в голосе прошипел Кэтсеро, наклонившись к лицу женщины. Та, однако, только вопросительно вздёрнула изящные брови. – Не изображай удивление так усердно. Я знаю, что ты шпионишь за мной для Комацу.

Удивлённое выражение так и не сошло с красивого лица тещи. Наоборот, оно усилилось, но одновременно с этим возросло и раздражение внутри мужчины. Эта женщина умудрялась использовать свою невозможность говорить, как защиту, и потому умело строила изумлённый вид. Вот только, подумал Асакура, она совершенно забыла избавиться от своей маски высокомерия.

– Я предупреждаю тебя, Аска. Если ты посмеешь хоть как-то навредить мне, я избавлюсь от тебя и глазом не моргну, – повторил он, глядя на тещу в упор.

Женщина, в чьих забранных наверх волосах уже виднелась седина, медленно покачала головой. Её бледно-розоватые губы больше не улыбались, а между бровей залегла складка. Еще до того, как она выдавила из себя слова, повисшие в воздухе между вынужденными родственниками, Кэтсеро уже знал, как Аска попытается защититься.

– Нет. Юи, – невнятно пробормотала она, отвечая мужчине с тем же вызовом.

– Юи не защитит тебя, если ты поставишь под угрозу мою жизнь и жизнь Кичиро. Она не простит тебе предательство, ты и сама это знаешь, – Асакура понизил голос еще сильнее, потому что сын, выбравший игрушку, подошел ко взрослым и встал рядом, выжидая, когда на него обратят внимание. – Так что если хочешь продолжать и дальше жить в тепле и уюте рядом со своей дочерью, не вставай на моём пути. Я не потерплю этого.

Аска громко фыркнула и, отступив от зятя на шаг, схватила со столика небольшой клочок бумаги и вытащила из ящика кисть и чернила. Кэтсеро наблюдал за каждым движением тещи как коршун, но она нисколько этого не стеснялась. Уверенной рукой облаченная в тёмно-бордовое кимоно Такаяма выводила на бумаге буквы, пока зять и внук стояли молча. Дописав короткое послание, Аска тут же вскочила на ноги и, подойдя к хозяину дома, ткнула бумагой с незасохшими чернилами в его грудь.

Асакура на секунду прикрыл глаза, услышав, как чавкнули чернила, отпечатавшись на его черном кимоно, и спешно отдёрнул бумагу от груди. Большое черное пятно расплывалось на тёмной ткани, грозясь никогда не отстираться, и в этот момент раздражение мужчины достигло своего пика. Как смеет она так себя вести? Однако прежде чем изливать на неё злость, Кэтсеро скользнул разъярённым взглядом по размазанной бумаге, на которой с трудом различались слова:

«Я тебя не предаю. Не смей мне угрожать».

Асакура невесело хмыкнул. Что ж, для женщины, чья жизнь находится целиком и полностью в его руках, это было достаточно смело.

– Я тебя предупредил. Поймаю за руку еще раз – выкину из дома. Будешь выживать в публичном доме, – холодно сказал мужчина и, одёрнув испачканное одеяние, смял короткое письмецо и бросил его Аске, которая, впрочем, и бровью не повела.

Устало закатив глаза, женщина обошла главу семьи и, громко вздыхая, направилась на выход. Она даже не обратила внимания на внука, который захлопал глазами и по привычке сделал несколько шагов следом за ней. Перегородка отъехала в сторону с такими шумом, что малыш резко остановился посреди комнаты и подпрыгнул на месте, когда дверь ударилась о косяк. Недоумевая, что происходит, ребёнок смотрел вслед бабушке еще с полминуты, пока Кэтсеро не опустился рядом с ним и не приобнял за плечи.

– Ты выбрал, во что хочешь поиграть? – заговорил мужчина с сыном дружелюбным голосом, благодаря чему Кичиро отмер и посмотрел на отца.

– А что с бабушкой? – захлопал он глазками.

– Она просто захотела немного отдохнуть. Не переживай за неё, – ответил Асакура и посмотрел на куклу-самурая, которую ребёнок крепко сжимал в руке. – Значит, хочешь поиграть в храбрых самураев?

Малыш промолчал. Переводя взгляд с папы на распахнутую дверь, он переступал с ноги на ногу, явно не зная, как реагировать. Торопливый уход бабушки его, очевидно, огорчил, и Кэтсеро задался вопросом, с каких это пор ребёнок так к ней привязан. Аска всегда была предельно холодна по отношению ко внуку, а уж после того, как по её вине мальчик едва не оказался на дне онсэна, мужчина и вовсе готов был поверить в то, что она ненавидит малыша.

– Мама расстроится, – пробормотал Кичиро минуту спустя и снова посмотрел в пол.

– Почему? – Асакура нахмурился.

– Она расстраивается, когда вы с бабушкой ссоритесь, – вымолвил мальчик, надувая губы. Игрушка в его руках готова была упасть на пол: так уменьшился его энтузиазм.

Мужчина поджал губы. Ребёнок, которому еще не исполнилось и трёх лет, был безусловно прав. Юи так и не сумела привыкнуть к мысли, что два её любимых человека на дух друг друга не переносят, и узнай она о ссоре, произошедшей между ними, она не только огорчится, но и попытается добраться до сути конфликта. А уж этого допустить никак было нельзя.

– А мы ей ничего не скажем, – предложил Кэтсеро и заглянул в сомневающиеся глаза сына. – Если твоя мама ничего не узнает о ссоре, она не расстроится, так что сохраним это в секрете.

– Но… – пропищал Кичиро и посмотрел на папу с еще большей неуверенностью. – Но это же враньё. Я не хочу врать маме. Враньё – это плохо.

– Это не враньё, – Асакура улыбнулся, позабавленный детским мировоззрением. – Мы просто утаим это, чтобы твоя мама лишний раз не переживала. Так мы выразим свою заботу о ней.

Ребёнок простоял молча около минуты, обдумывая услышанное. Сидя рядом с сыном, мужчина с интересом наблюдал, как тот заглядывает внутрь себя, пытаясь понять то, что сказал ему отец. Смотря на него, молодой даймё всё сильнее осознавал, что, несмотря на внешнее сходство, Кичиро пока что совсем не был похож на него. Характер достался ему от матери, и порой это не могло не беспокоить мужчину. Легко ли ему будет жить с такими принципами, когда он вырастет? Юи хотя бы находилась под опекой семьи, а у Кичиро такой опеки после смерти отца не будет: он должен будет возглавить семью. Будет ли это ему под силу?

– Кичиро, – вздохнул Асакура, когда малыш так ничего и не ответил ему. – Иногда бывает так, что мы вынуждены лгать кому-то, чтобы защитить этого человека. Это не плохо. Наоборот, мы делаем доброе дело, оберегая чувства того, кто нам дорог. Мне очень дорога твоя мама, и я совсем не хочу её расстраивать, поэтому нам не стоит рассказывать ей об этой ссоре. Понимаешь, о чем я говорю?

– Мама говорила, что любое враньё – это нехорошо, – заговорил в конце концов мальчик, но в словах его было уже куда меньше уверенности.

– Не любое. Иногда мы врём, чтобы обмануть человека и получить от него что-нибудь. Это действительно плохой поступок. А иногда мы просто не договариваем правду. В этом нет ничего плохого, если мы делаем это ради защиты того, кого любим. Мы можем сказать твоей маме правду и огорчить её, а можем сделать вид, будто ничего не случилось, и она не расстроится. Как ты думаешь, как нам стоит поступить?

Кичиро еще быстрее захлопал ресницами, пытаясь подобрать ответ, но в итоге совсем приуныл. Юи старалась воспитать его честным человеком и учила ни в коем случае не врать, но теперь, когда перед мальчиком встал непростой выбор – обмануть маму или огорчить её, – он не знал, что делать.

– Значит, это не будет считаться враньём? – спросил малыш спустя еще несколько долгих мгновений. Кэтсеро покачал головой, подтверждая его слова. – Это будет значить, что мы заботимся о маме?

Мужчина быстро кивнул и улыбнулся. Хоть и с сомнением, но сын пришел к единственно верному решению, и от осознания этого на смену раздражению, которое вызвала теща, пришло удовлетворение.

– Тогда давай не скажем, – решил Кичиро, и Асакура погладил его по волосам, торчащим в разные стороны. – Нельзя расстраивать маму.

– Я согласен, малыш. Ни в коем случае нельзя, – закивал глава семьи, пока неуверенность спадала с ребёнка. Игрушечный самурай, которого он почти выронил из маленьких пальчиков, теперь был прижат к груди улыбающегося отцу мальчика. – Ну так что, давай поиграем?

Кичиро расплылся в широкой улыбке и протянул папе игрушку, которую тот принял без лишних размышлений и ответил сыну такой же широкой улыбкой.

***

Иошито четко следовал своему плану. Стоило последним лучам солнца скрыться за горизонтом, как он без какого-либо шума выехал с территории поместья. Убедить конюха держать язык за зубами и ни в коем случае не обсуждать с кем-либо его отъезд было проще простого. Сложнее оказалось убедить в этом же охрану, которая сторожила ворота: подчиняющиеся исключительно главе семьи, вассалы не обрадовались необходимости лгать сюзерену. Скорее всего, знал Асакура-младший, они не станут его покрывать и расскажут всё Кэтсеро, если тот надумает разыскивать брата. Однако этого не случится, если Юи выполнит свою часть уговора и сделает так, чтобы брат даже не вспомнил о нём.

Иошито очень надеялся, что невестка не даст слабину в последний момент. Хоть она и желала помочь Кёко всем сердцем, но врать девушка не умела от слова совсем. Пришпоривая рыжего коня, который, впрочем, повиновался самураю весьма неохотно, Асакура-младший ругал себя за то, что поделился с Юи правдой о том, чем занимался его брат последние полгода. Делать это прямо перед отъездом было неимоверно глупо. Что будет, если она не сможет сдержать свои чувства и потребует от мужа объяснений?

«А не всё ли равно?» – спустя мгновение подумал Иошито и скривил губы. – «Даже если проболтается ему о том, что всё знает, главное, чтобы Кэтсеро обо мне не вспоминал. Так что если она затеет ссору, так тому и быть. Он заслужил».

Признание брата в шпионаже в пользу императора – пусть и вынужденном и необдуманном – повергло Иошито в шок. Однако причиной тому стало не столько само признание или откровение по поводу всего, что творится в стране, сколько внезапная недальновидность Кэтсеро. О чём он только думал, подсылая к Комацу своего шпиона? Что руководило им, когда он писал письма императору, раскрывая последнему все замыслы сёгуна? Действительно ли это было чувство вины, на чем так настаивал Кэтсеро, или же дело было в самом обычном честолюбии, которое было так свойственно всем в их чертовой семейке?

Размышляя об этом, Иошито понял, что снова начинает выходить из себя. Несколько дней он сидел взаперти, переваривая услышанное от брата, но так и не сумел заставить себя проникнуться сочувствием к нему. Казалось, Асакура-старший и правда жалеет о том, что пошел на поводу у императора, но даже если и так, разве не должен Кэтсеро теперь, как минимум, попытаться искупить своё предательство? И если не перед Комацу, который, к счастью, так ничего и не узнал о делах вассала, так хотя бы перед Кёко?

Но нет. Глава семьи вёл себя так, будто его никоим образом не касаются дела Хасэгавы. Он ничего ему не должен. Ничем не обязан. А расстроившаяся помолвка – что ж, такое случается и он, Иошито, должен это понимать. Именно так завершился долгий и неприятный для обоих братьев разговор, который Иошито еще долго прокручивал в голове, прежде чем понял, что не может согласиться с позицией Кэтсеро. Да и разве он сам бы смирился бы с необходимостью отказаться от Юи? Едва ли.

Несясь по узкой тропинке, которая вот-вот должна была вывести его к спуску с холма, Асакура-младший вспоминал, с каким упрямством старший брат выбивал у дедушки право жениться именно на Юи. В те дни, помнил Иошито, он был уверен в том, что Кэтсеро женится на ней, даже если не получит благословение Тэцуо. Настолько ему было наплевать на мнение семьи, которой теперь и не существовало вовсе. И встретив Кёко, Иошито понял, к чему тогда были все эти споры и скандалы. Прочувствовал всем своим естеством, каждой клеточкой тела, что не нуждается в одобрении семьи, чтобы жениться, в кои-то веки, на девушке, которую он действительно любит.

Молодой самурай был приятно удивлён, обнаружив, что короткая дорога, которой им с Кэтсеро так и не удалось воспользоваться в прошлый раз, высохла, позволяя мужчине спустить с холма без каких-либо опасений. Возможно, это добрый знак? Если на пути не возникает никаких преград, значит, боги одобряют его поступок? Иошито улыбнулся этой мысли и вскинул взор на тёмно-синее небо, в котором горели россыпи звёзд. Луна была полная, яркая, она освещала ему дорогу, давая ему возможность нестись вперёд во весь опор. И он нёсся, гнал коня прочь от родного дома, чтобы оказаться там, куда так отчаянно звало сердце.

В ветхое поместье, крышу которого Иошито увидел несколько часов спустя. Звезды над этим измученным годами домом сияли, казалось, еще ярче, отчего в груди Асакуры зародился тёплый огонёк надежды. Всё должно пройти хорошо, ведь боги благоволят ему. Удерживая эту мысль в голове, он повёл рыжего коня по старому мосту, не отрывая глаз от забора, за которым отчетливо видел огоньки. Значит, они еще не спят.

Спрыгнув с коня у самых ворот, Иошито на мгновение застыл, сверля их неуверенным взглядом. Если он это сделает, назад дороги уже не будет. Что бы ни произошло в этом доме, оно, был уверен самурай, изменит его навсегда. Да что уж там, даже отношения в его семье больше никогда не станут прежними. Кэтсеро взбесится, когда он вернётся домой, а Юи, возможно, начнёт смотреть на него с осуждением. Впрочем, нет. Он не собирается причинять никому боль. Ему нужно только увидеться с Кёко и поговорить с её отцом. Он не будет таким, как его брат или отец, ни за что.

Набравшись смелости, Асакура-младший сжал кулак и постучал в калитку так сильно, что стук должен был разнестись на сотни метров вперёд. Однако прошла одна минута, вторая, третья, но ворота ему так никто и не отпирал. Вокруг царила совершенная, нерушимая тишина. Шелест медленно опадающей листвы и шум бегущего рядом с поместьем ручейка оказались тише, чем биение собственного сердца в ушах Иошито. Почему ему никто не открывает? Не потому ли, что они догадываются, кто может стоять на пороге их дома?

«Хасэгава, наверное, сильно разозлился», – подумал самурай, вспомнив, как мужчина оцепенел при виде парня, целующего его дочь в тёмном коридоре. Теперь, видимо, Исао относился к ночным гостям с еще большим подозрением.

Впрочем, сдаваться Иошито не собирался. Он постучал еще раз, затем еще и еще, и так до тех пор, пока кулак не начал ныть. Он здесь нежеланный гость, ему отчетливо дают это понять. Рыжий конь, стоявший рядом с хозяином, зафыркал и принялся тыкаться мордой в плечо Асакуры, который раздраженно отмахнулся от животного. Внутри поднималась ярость и обида. Как смеют они так бесцеремонно отказывать ему в приёме? Рассердившись, Иошито треснул по калитке еще раз, собрав в кулак всю злость, которая принялась закипать. Однако ответом вновь была тишина.

В течении долгих минут, тянувшихся подобно густой смоле, мужчина сверлил взглядом закрытые ворота, которые были настолько хлипкими, что наверняка сломались бы от резкого толчка. Эта мысль проникла в голову так быстро, что Иошито не успел подумать о последствиях: он сделал три шага назад, намереваясь разогнаться, чтобы навалиться на калитку со всей силы. Что там говорила Юи? Без насилия и похищений? Что ж, за насилие это явно никто не сочтёт. Да и Хасэгава сами будут виноваты: нечего было заставлять его торчать на пороге и колотить в дверь без надежды на какой-либо ответ. Не в том они положении, чтобы вести себя так неуважительно.

Шумно дыша от злости и обиды, молодой самурай уже собрался было снести калитку со своего пути, как неожиданно заслышал осторожные шаги, доносившиеся с той стороны. Неужели поняли, что он не уйдёт просто так? Самое время. Самодовольно хмыкнув, Асакура-младший выпрямился на месте и постарался придать себе решительный вид. Такой, чтобы хозяин дома понял, что они не смогут избавиться от него вот так легко.

– Асакура-сан? Это вы? – к изумлению Иошито голос, который донёсся до него в ночи, принадлежал отнюдь не Исао.

– К-кёко? – только и смог выдавить из себя парень. Вся решительность разом испарилась. – Что вы… то есть, да. Да, это я. Не могли бы вы меня впустить?

– Нет, простите, – Иошито готов был поклясться, что, говоря это, девушка покачала головой и сочувственно опустила глаза в землю. – Отец запретил открывать вам дверь. Что уж там, он запретил даже к воротам подходить, но я… я не хотела заканчивать всё вот так.

Асакура сглотнул и нахмурился, не понимая, о чём она говорит. Что заканчивать?

– Я не понимаю… – пробормотал самурай и почесал затылок. Глаза его ощупывали взглядом хлипкую калитку, надеясь разглядеть сквозь щели Кёко, но в царившей тьме ему не была доступна даже её тень. – Объясните мне.

Из-за двери послышался сочувственный вздох, и Иошито явственно ощутил жалость по отношению к себе. Она жалеет его? Его? Не себя?

– Я знаю, что понравилась вам, – тихо ответила Кёко.

Слишком тихо, потому что Асакуре пришлось наклониться ближе к калитке, чтобы расслышать её голос. Почему так тихо? Она боится, что её услышит отец? Или же, быть может, боится в чём-то признаться себе самой? Будто опьянённый необходимостью дать оправдание всему, что сейчас происходит, самурай уверил самого себя в последнем.

– И вы мне понравились, правда. Но так нельзя. Так не должно быть, – продолжала тем временем Кёко. – Я должна сделать то, что будет лучше для моей семьи. Я должна помочь им.

– Но кто поможет тогда вам? – возмутился Иошито, сжимая кулаки от ощущения жуткой несправедливости. – Вы готовы поступиться своей жизнью, своим правом на счастье из-за того, что ваш отец совершил такую глупую ошибку? Не кажется ли вам, что от вас требуют слишком высокую плату за чужие ошибки?

На минуту между ними воцарилась такая звенящая тишина, что парню в какой-то момент показалось, что девушка, оскорбившись, оставила его стоять на пороге в одиночестве. Но нет, она всё еще была там, за дверью. Тяжело дышала, закусывала губу, стараясь, чтобы никто не услышал, как она плачет. И Иошито действительно ничего не услышал. Только сердце пропустило удар, когда она заговорила вновь:

– Ошибки моей семьи – это и мои ошибки в том числе. Я готова… нет, я согласна сделать что угодно, чтобы мои родители и братья жили спокойно. Это мой выбор. Не моего отца.

– Это глупый выбор! – рассердившись теперь и на неё, процедил Иошито сквозь зубы и приблизился к воротам так близко, что нос касался гниющего дерева. – Ты обрекаешь себя на мучения, ты это понимаешь? Кто сказал, что твоя семья будет в безопасности, если ты принесёшь себя в жертву? Кто? Тебе кто-то дал такую гарантию? Я очень сомневаюсь. Такаги Рю – мразь. Он использует тебя, наиграется, а потом убьёт твоих родных, и глазом не моргнув.

– Нет. Этого не случится, – вымолвила Кёко, и в голосе её сквозила уверенность, разозлившая самурая еще больше. – Я сделаю всё, чтобы моя семья не пострадала. Я готова выполнять любой его каприз.

– Серьёзно? И твоя семья согласна обречь тебя на выполнение капризов какого-то старика до конца твоих дней? Заметь, твоих, не его. Уж он-то тебя явно переживёт, – сказав так, Иошито положил ладонь на дверь и упёрся лбом в деревянную доску, что разделяла их. Так глупо. Между ними едва ли несколько сантиметров, но он всё не решается снести эту дверь. – Пожалуйста, не приноси себя в жертву. Опомнись. Скажи отцу, что вы не обязаны так жить. Я защищу тебя и твоих родных, моя семья достаточно влиятельная теперь, так что я уверен, что мы сможем обеспечить вам безопасную жизнь.

– Я не хочу, чтобы вы защищали меня и мою семью. Да и вы не обязаны, – девушка отозвалась спустя еще полминуты, в течение которых проговаривала про себя услышанное. И всё же, она оставалась непреклонна. – Это мой выбор. Пожалуйста, уважайте его.

Иошито молчал, чувствуя лбом прохладу гниющего дерева. Пальцы его впились в калитку так сильно, что мелкие деревянные щепки проникли под ногти и грозились вонзиться еще глубже, в плоть. Но парень даже не замечал этого. Он стоял, погруженный в отвратительное чувство безысходности. Она не хочет, чтобы он ей помогал. И что он может в таком случае сделать? На мгновение промелькнула безумная мысль: выломать чертову калитку, схватить Кёко под локоть и, невзирая на её вопли и протесты, увезти домой.

Это было так легко сделать. Так соблазнительно легко, что Асакура уперся ладонью в дверь и с силой надавил на неё. Дерево затрещало под рукой. Преграда могла быть сломанная за считанные секунды, и всё же… Иошито не решился её разрушать. Если Кёко так хочет, значит, он должен прислушаться к ней. Это казалось правильным.

– Уезжайте домой, господин, – услышал он дрожащий девичий голос и выдохнул, ненавидя себя. Он согласился сдаться. – Живите полной жизнью. Вы найдёте другую девушку, которая станет вам верной женой. Думаю, что совсем скоро вы обо мне и не вспомните, так будете любить её.

– Ты совершаешь ошибку. Знай это, – Иошито отступил от калитки и вновь смерил её тяжелым взглядом. Силуэта Кёко по-прежнему было не видно. – Я уеду, но…

Он запнулся, не зная, как продолжить. Но что? Он еще вернётся? Навряд ли. По возвращению Кэтсеро глаз с него не спустит.

– Но если тебе нужна будет помощь, хоть какая-нибудь…

– Не надо, господин, – прервала его Кёко и неслышно всхлипнула. Иошито услышал только надрывистый вздох. – Если вы это скажете, то обречете себя ждать меня, а я никогда не приду к вам. Давайте закончим всё здесь и сейчас. Так будет лучше для… вас.

Изо рта Асакуры вырвался неловкий смешок. Эта девушка была проницательна. Как ему бы хотелось привязать себя к ней словами о том, что он всегда придёт ей на помощь. Однако она была против даже такого безобидного жеста. Впрочем, безобидного ли?