Сосновый Бор

Он небрежно провёл мокрой, холодной рукой по лицу и волосам, затем оперся о раковину. Рома посмотрел на себя в зеркало:

– Ну и рожа! – протянул он и, скривив рот, продолжил рассматривать свою физиономию.

Память медленно возвращалась, будто кто-то вяло пролистывал страницы затёртого сна. Ромка вспоминал, что происходило накануне… но всё выглядело чересчур странно. Сон? Да, вероятно. Тогда почему сердце бьётся чаще обычного, а голова ходит кругом? Ну да, после дурного сна бывает и не такое, особенно в последнее время. Сны мучили его всё чаще, и просыпался он от них с точно такой же слабостью, с точно такой же тоской…

Но сейчас было иначе. Совсем иначе. Всё ощущалось слишком правдиво и пугающе детально. Слишком живо. Даже запахи… будто они были. Он стоял посреди комнаты, словно в зыбкой пелене.

Что, если это был не сон? Что, если…

Ромка сглотнул и нехотя посмотрел в сторону балкона. Сердце сжалось. Может, всё же стоит проверить?..

Рому одолевали сомнения. Ему слабо верилось, что незваные гости на самом деле приходили, а если и приходили, то… То что? Что дальше делать? А вдруг эти ненормальные придут ещё раз? И в эту ночь тоже? "Добро пожаловать в Глушь"…

Юношу всё ещё охватывали смешанные эмоции: Звери продолжали будоражить его разум и вызывать множество вопросов. Ромка пока не мог понять, рад он таким изменениям или нет.

Ладно, для начала нужно разведать обстановку на балконе. Может, карты остались? Или Сова оставила своё перо?

Юноша дёрнул за ручку двери. В первые секунды сердце будто защемило от лёгкого разочарования: никаких намёков на вчерашнюю игру или какое-либо присутствие Зверей. Ромке, к собственному удивлению, слегка стало обидно, что произошедшее за ночь оказалось лишь плодом его воображения. Он поднял взгляд к потолку – лампочка была разбита.

Рома загорелся внутри. Вот оно – доказательство, что всё происходило наяву! И Звери, и игра были настоящими! Или всё-таки нет? Лампочка могла лопнуть случайно. Ромку мучили сомнения: действительно ли «Глушь» была правдой и что он испытывает по этому поводу – восторг или нет?

После завтрака на скорую руку Рома сел на ступеньки у центрального входа дома. Он размышлял, подперев рукой подбородок, о странностях прошедшей ночи.

Воспоминания захлестнули его с новой силой, и он почувствовал непреодолимое желание поделиться всем с Лёвой, чтобы убедиться, не сошёл ли он – Ромка Филатов – с ума, и справиться со шквалом мыслей: тяжело хранить такое внутри! Лёва же приятель ему, верно? Рома пока не мог назвать его другом – слишком рано. Скорее товарищем. Он-то поймёт? Или хотя бы успокоит, сказав, что это всё выдумки?

Рому больше всего терзала удушливая неизвестность, из-за которой он чувствовал себя брошенным в пустоту.

Воодушевлённый, Ромка зашагал к Лёвкиному дому. Пройдя вдоль широкой тропинки, парень завернул на территорию соседа, подошёл к двери и постучался: ответа не последовало. Он постучался ещё раз – всё без изменений. Тогда Рома стал ждать: присел на порожки и тяжело вздохнул.

"Ну вот почему, когда он нужен, его нет?", – с досадой думал Ромка.

Ждать долго не пришлось – дверь открылась. Юноша встал, глаза его радостно засияли, а затем он смутился, увидев перед собой Михаила Григорьевича.

– Ромка? – мужчина оглядел соседского мальчишку с ног до головы. – Здравствуй, какими судьбами?

– А… здрасьте. Лёва дома?

– Под сенью родного крова, – неоднозначно хмыкнул Громов.

Рома заглянул в его маленькие карие глазки-пуговки. Они были всё такие же пустые и всё с таким же неестественным блеском.

– А можете его позвать, пожалуйста?

Михаил Григорьевич недолго выдержал зрительный контакт и тут же отвёл взгляд; его дальнейшие реплики были обращены будто не к Роме, а куда-то в пустоту или под его ноги.

– Позвать тебе Лёву? – сосед неожиданно повысил голос, вздёрнул бровь и склонил голову набок. Интонация звучала странно. Он покосился куда-то внутрь дома, на второй этаж. – Ну ладно, зову. Лёва! Тебя тут дожидается один отрок, – затем вздохнул, пытаясь скрыть раздражение, правда непонятно на кого, и прикрикнул: – Ты скоро?! Пока я не передумал!

Рома опешил от резкой смены настроения соседа, но, не успев поразмышлять об этом, увидел в дверях Лёву. В нём было что-то не то: выглядел он вроде как радостным, но если приглядеться – улыбка была натянута, а в глазах таилась хорошо скрытая тревога. Товарищ вышел на улицу, и дверь за ним грубо захлопнулась.

– А… это?.. – Ромка совсем опешил и вопросительно показал на дверь.

– Да забей! – рассмеялся Лёва и сразу сменил тему. – Что хотел? Впервые ты сам ко мне пришёл!

Они зашагали вдоль тропинки в сторону дома Филатовых, и Рома, набрав воздуха, выпалил:

– Ты не поверишь, что со мной произошло! Только не смейся, потому что я сам понимаю, что звучит это как полный бред… Но я всё никак не могу успокоиться! Я не понимаю, как что-то такое, – Рома взмахнул руками, – может быть настоящим! Но оно такое правдоподобное! Это было и странно, и страшно, и даже весело, честно! А они… до чего же они стремные! Маски! Карты! Глушь! Бррр! Может, я сбрендил?.. Но ты должен меня успокоить, вдруг они опять придут? А я сам не знаю, хочу ли…

– Ром, ты о чём вообще? – Лёва оторопело посмотрел на товарища и нервно хмыкнул. – Давай по порядку… Что произошло? Ты можешь объяснить, а не нести чепуху? Успокойся и рассказывай, а то я ни-че-го не понял… – юноша выглядел обеспокоенным Ромкиным возбужденным состоянием.

Неловкий смешок сорвался с уст парня. Тот перевёл дыхание. Выжженная поляна, лагерь, карты, Звери… Всё это слишком странно.

"А может, если мы туда сходим, я хоть пойму, что это всё – просто игра воображения…", – мелькнула мысль у Ромки. Внутри шевельнулось то ли раздражение, то ли любопытство.

Филатов хотел что-то сказать Лёве, но в это время машина остановилась возле ворот – родители Ромки вернулись. Из автомобиля вышел отец, открыл ворота, а затем заехал на территорию дачи.

Рома, ничего не ответив Лёве, посмотрел ему в глаза, намекая, что ещё не закончил и обязательно всё расскажет, и пошёл навстречу родителям.

– Ну, Ромка! – широко улыбнулся Владимир Николаевич и похлопал сына по плечу. – Рассказывай, как провёл день без нас.

– Да ничего особенного, – пожал плечами юноша. – С Лёвой в заброшенный лагерь ходили.

Подошедший Лёва поздоровался со старшим Филатовым, тот пожал ему руку.

– Это дело хорошее! Эх, где мои годы…

Беседа продлилась недолго. Отец рассказал, что они купили в городе; мать что-то лучезарно проворковала и задала какой-то вопрос Лёве, потом они все вместе что-то обсудили…

Когда родители наконец ушли в дом, у молодых людей появилось время поговорить, но тут послышались крики с соседского балкона:

– Лев, сколько можно болтать?! – это был злобный Михаил Григорьевич, чей голос звучал, как сталь, а обращение к сыну по полному имени говорило о плохом настроении мужчины. – Я тебе сказал недолго – мы с тобой не договорили! Бегом домой!

В глазах кудрявого юноши мелькнули страх и волнение. Он растерянно посмотрел в сторону своего дома, затем на Рому, виновато вздохнул – ему нужно было бежать. И тогда, сам не зная зачем – может, просто не хотел отпускать друга, – Филатов положил ему руку на плечо и сказал:

– Пошли ночью в лагерь. Проверим – там ведь ничего страшного, да?

Лёва поморгал, ничего не ответив, словно мысленно уже прибежал домой, и рванул в сторону своей дачки.

Роме стало и без того кисло на душе из-за странных предчувствий и различных подозрений: необычное поведение Михаила Григорьевича, его грубость по отношению к Лёве и спешка товарища уйти домой…

Ромке стало грустно, что он так и не успел ничего рассказать приятелю:

"У него, видимо, и своих проблем хватает… Не знаю, что стряслось у них в семье, но лучше не буду забивать ему голову этой бредятиной. Ему сейчас явно не до Зверушек каких-то".

Ромкино сердце пронзило давно забытое, остро жалящее чувство: впервые за долгие годы он был готов поделиться чем-то сокровенным (да, даже такой ерундой), тем, что тревожило его… Но опять он не вовремя. Рома не винил ни в чём Лёву, просто понял, что не стоит говорить ему о таких глупостях, когда у человека есть проблемы поважнее…

VIII. Тени лагеря.

Вечер опускался быстро. Воздух стоял густой, как смола, и мысли Ромы путались. Он всё ещё не мог забыть странности последних дней: Звери, "Глушь", лагерь…

Заброшенный лагерь.

Может, там и правда осталось что-то ещё, помимо старого фортепиано? Рому кололи странное предчувствие и невыносимое любопытство. Ведь ночью всё другое, правда?

Надо идти. Но одному – страшно. И опасно. А Лёва… Лёва даже не ответил на предложение. От этого становилось только обиднее. Значит, придётся снова лежать в постели и изнывать от догадок.

Ночь подкралась незаметно. Рома ворочался, потом сдался и пошёл на кухню за чаем. Тьма за окном стояла такая густая, хоть глаз выколи! Парень старался не смотреть на улицу, чтобы не дразнить воображение. Но мысли сами тянулись туда: всплывали лица в масках, отблески костров, полузабытые голоса.

По коже пробежали мурашки – и вместе с ними вспыхнуло то самое знакомое чувство: страшно, но хочется знать.

Тихий стук в стекло.

Рома вздрогнул. Посмотрел – и отпрянул.

– Лёва! – прошептал он, едва не выронив кружку.

За окном стоял кудрявый юноша, прижимаясь лбом к стеклу.

– Пойдём? – едва слышно донеслось сквозь преграду. – В лагерь.

Рома загорелся. Лёва всё-таки пришёл! Филатов бросился в прихожую, накинул олимпийку, взял фонарик, обулся и, стараясь не шуметь, выскользнул наружу. Друзья дали друг другу "пять" в знак приветствия.

– Ты меня напугал… – признался Ромка. – И вообще, я был уверен, что ты не придёшь.

– Вот такой я непредсказуемый! – улыбнулся Лёва. – Ну так что, идём? А то ты меня заинтриговал!

Рома решил ничего не объяснять. Пускай товарищ думает, что этот ночной поход – только чтобы "пощекотать нервишки".

Вокруг стояла тишина, было слышно только стрекотание скромных сверчков. Воздух растекался густой, влажной пеленой. Свет фонариков, как нож по мраку, разрезал ночную тьму. Лёгкий ветерок нёс за собой терпкий запах хвои и смолы. Молодые люди не проронили ни слова, пока шли к лагерю. Рома внимательно прислушивался к каждому звуку. По правде говоря, ему было до ужаса страшно.

Лёва и Рома пробирались по заросшей дорожке – в этом мраке они всё-таки нашли заброшенный лагерь. Воздух лип к лицу, а сосны стояли, как тени солдат. Та же табличка "ПРОХОД ЗАКРЫТ! ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ" и ржавый забор, через который парни мигом перелезли.

Корпуса лагеря казались выше, чем днём, будто выросли за эти часы.

– Днём было не так… – прошептал Лёва.

Рома промолчал. Он сам всё ясно видел – и от этого становилось ещё жутче.

Парни шли по длинной дорожке. Свет фонариков разрезал кромешную темноту: те же синие ветхие домики, которые ещё днём казались безобидными, теперь выглядели устрашающе, как чьё-то логово. Высокие деревья вытягивали костлявые лапы, а среди густых кустарников слышался шорох.

Рома и Лёва не стали заходить внутрь домиков, так как ещё днём убедились, что там нет ничего интересного…

Или всё-таки нет?

Их взгляды приковало строение бирюзового цвета – его они ещё не видели. Окна – пустые, без стёкол, но выгоревшие занавески всё ещё висели.

– Смотри-ка… Может, это вожатская? – предположил Лёва.

– Возможно, – хмыкнул Рома, почесав затылок. – Давай зайдём?

Когда Лёва открыл дверь, она жалобно скрипнула, и изнутри дохнуло запахом плесени, мокрого дерева и старой бумаги. Оба зашли внутрь. Всё застыло, как в музее, где давно никто не был. Две кровати, которые, вероятно, изодрали бродячие собаки; трухлявый покосившийся шкаф и тумбочка у окна.

На подоконнике – ржавая, покрытая плесенью и паутиной кружка с засохшими остатками чая; рядом перевёрнутая табличка: "Старший вожатый". На стенах – пожелтевшие стенгазеты: детские рисунки, заметки, лозунги. "Наш дружный третий отряд!" – гласил один плакат, а на фото дети стояли в ряд, улыбающиеся, но глаза у некоторых были вырезаны ножницами.

– Ну и жуть! – невесело хохотнул Лёва, коснувшись фотографии. – Кто так прикалывается?

На другом листе – обрывок заметки: "…летняя смена завершилась трагедией…"

Газета порвана, но видно несколько слов:

“…в реке найдено тело девочки…”

"…мальчик заперся в спальне отряда и устроил поджег…"

“…руководство лагеря решило…” – дальше всё смазано.

– Что-то тут не всё так радостно… – протянул Рома.

– Не зря мы сюда пришли! – в глазах Лёвы сверкнула тень задора из-за подступающего адреналина, но тут же потухла. – Детей жалко… Видишь?

Он указал пальцем на другую вырезку из газеты и прочитал:

– "Трагедия в лагере "Сосновый Бор"…" так… "Ребёнок не вернулся с прогулки…", "Подросток покончил жизнь…" какая жесть!

– Газета какая-то жуткая… – заметил Рома.

Он открыл отсыревший ящик и достал сырую тетрадь в коричневом переплете "Отчёты о дежурствах", стряхнул с неё пыль и развернул. На первой странице аккуратный, почти детский почерк:

1 июня. Приняли отряд. 42 ребёнка. Погода ясная.

А потом даты идут всё мельче, строчки кривее, чернила размазаны – и последняя запись обрывается:

15 августа. (клякса) пропал ночью.

Рома провёл пальцем по строке – бумага вздулась, будто кто-то писал на мокрой поверхности.

В этот момент в окне что-то промелькнуло. Он вздрогнул и резко поднял голову.

– Ты чего? – приподнял бровь Лёва.

– Да ничего… – промямлил Рома, но голос дрогнул. Он снова глянул на окно.

Напротив вожатской, где они стояли, виднелся ещё один домик – синий, перекошенный, с выбитыми стёклами. Подобные они уже проходили, только этот стоял отдельно, будто спрятанный.

Тень мелькнула снова. На этот раз – прямо в окне.

– Ты это видел?! – выдохнул Рома.

– Что именно? – нахмурился Лёва.

– Там… кто-то был. Вон в том доме.

Лёва подошёл ближе, прижался к стеклу и посветил фонариком. Свет скользнул по облезлой краске – и погас.

– Хм. Синие домики – это же спальни отрядов… Но этот стоит не там, где остальные, – пробормотал он. – Мы ведь все проходили в самом начале. Почему этот – напротив вожатской?

Он обернулся к Роме, но тот смотрел куда-то мимо.

– Может, пойдём проверим? – тихо спросил Филатов. Слова вырвались сами, прежде чем он успел подумать.

– А пошли!

Ребята вышли из вожатской и направились к синему домику. Внутри у Ромы клубилось всё сразу – любопытство, тревога, азарт. Что-то в нём уже знало: там, внутри, они найдут нечто важное. Пальцы покалывало, живот скрутило от подступающего волнения.

Лёва и Рома зашли внутрь. Оба молчали. Фонарь дрожал в руке. Лёва посветил на стену – из темноты выплыла стенгазета: "Наш отряд – дружный отряд!"

Как и в вожатской, фотографии облезли, лица побелели, глаза выцвели.

– Хотя бы тут не вырезаны, – цинично заметил Рома.

Под снимками подписи: "Лёша, 16 лет. Самый ловкий", "Оля, 16. Поёт, как соловей"…

Рома осторожно вёл фонариком по стенам. Свет выхватывал то пожелтевшие плакаты, то покосившиеся шкафчики, то старые тряпки на гвоздиках, то сломанные кровати. Всё казалось замершим, будто люди ушли отсюда не двадцать лет назад, а всего пару часов.

– Бр-р… – Лёва поёжился. – Как тут сыро… Даже не верится, что когда-то здесь спали дети.

– Ну они явно спали не с разбитыми окнами, – фыркнул Ромка.

Его взгляд зацепился за новый снимок в углу комнаты. Он не успел рассмотреть фотографию внимательно, но ему будто почудилось знакомое лицо. Филатов направил фонарик прямо на изображение – и в ту же секунду свет вспыхнул и погас.

В темноте Рома почувствовал дыхание – близко, почти у щеки. Не Лёвино.

– Ром, может, пойдём отсюда? – голос товарища дрогнул. У него фонарь тоже погас.

Филатову стало не по себе. Сердце колотилось, но гордость не позволяла бежать первым. Он попытался выдохнуть спокойно и шагнул к выходу. Пол под ногами жалобно скрипнул.

Они вышли наружу. Лагерь освещали только звёзды, и без фонарей ребята чувствовали себя слепыми котятами. Они присели на бетон, пытаясь починить единственный источник света.

Лёва достал батарейки, растёр и снова вставил – ничего.

– Ну же… – пробормотал он. – Давай…

Пока Лёва возился, Рома смотрел по сторонам. Всё вокруг будто дышало – домики, деревья, земля под ногами. Днём здесь было тихо, даже уютно, но ночью лагерь словно ожил – и дышал паром из-под земли.

Всё слишком странно и подозрительно… Пропажа детей, трагедии лагеря… Сколько раз Рома приезжал в Сосновый Бор, а совершенно ничего не знал об этих историях?

Шорох. Шёпот. Тихий смех.

– Кто здесь?! – вскрикнул Рома.

Лёва подскочил.

– Ром! Ты… зачем орёшь?!

– Э-э… Я… Показалось, – выдавил он.

И тут фонари замигали.

– О! Заработал! – обрадовался Лёва, хлопнув по корпусу. – Ну, теперь точно можно домой.

Рома резко поднялся. Земля под ногами была шероховатой, будто обугленной. Ни травинки. Ни цветка.

Он опустил взгляд – и понял. Круглая поляна. Та самая.

Внутри похолодело.

– Да… пошли, – торопливо сказал он и зашагал к тропинке.

Когда они перелезли через забор, Рома почувствовал, как будто сбросил с плеч груз.

Холодный ветер тронул волосы, пригладил их. Лес стоял неподвижный, огромный – и веял странным, ледяным покоем, будто знал, что они вернутся.

IX. Порхание мыслей. Неожиданная встреча.

Послезавтра в семье Филатовых праздник – Владимиру Николаевичу исполняется сорок шесть лет! И в честь этого события дом наполнится близкими друзьями, родственниками и знакомыми семьи именинника, а так как дача в Сосновом Бору большая и имеет множество комнат, все желающие даже смогут остаться на ночь.

Разве это не здорово? Что может быть лучше, чем встретить этот особый день в кругу любящих людей в прекрасном Сосновом Бору, который притягивает своей чарующей природой и лечебным воздухом хвойных деревьев? Это настоящее счастье – иметь возможность приехать сюда хотя бы на денёк, что уж говорить о летних каникулах! Поэтому семье Филатовых могли бы многие позавидовать, но радушные хозяева всегда рады принять гостей в своём доме.

Дни тянулись для Ромки очень медленно и размеренно. Он лежал на берегу озера и предавался раздумьям – впрочем, как и всегда. Юноша сорвал травинку и, небрежно зажав её в зубах, принял вид степенного пастуха. Его голову не покидали мысли обо всех странностях, произошедших с ним так внезапно за последние дни: таинственные Звери, "Глушь", ночные игры в карты, подозрительный отец Лёвы, жуткий заброшенный лагерь… Всё навалилось на несчастного Ромку! Порой парню становилось страшно: вдруг он вовсе сошёл с ума?

Изначально Рома шёл ночью в заброшенный лагерь из простого любопытства – ему казалось, что эта вылазка поможет развеять странные мысли, пролить свет на недавние события, стереть туман подозрений. Но всё вышло наоборот: тайна стала ещё глубже, а тьма – гуще. Теперь лагерь «Сосновый Бор» вызывал у него не просто интерес, а липкий страх. Слишком многое в прошлом этого места не укладывалось в разум: внезапные смерти, самоубийства, пропавшие дети… Трагедия словно впиталась в землю – и Рома чувствовал, что этот мрак ещё живёт под слоем травы и пыли.

Странные Звери вызывали у него двойственные чувства: страх и любопытство. И после первой, и после второй встречи Ромке хотелось больше никогда не видеть их ужасные морды, но в то же время ему было интересно узнать, почему они здесь, в Сосновом Бору. Они всегда здесь были? Как же они притягивали Рому своей таинственностью – и всё же до сих пор пугали своим существом, несмотря на ту самую ночь…

И вот сейчас он лежит на том самом месте, где всё началось. Здесь, возле озера, он впервые повстречал Лиса – того, что говорил загадками, запугивал чем-то неизбежным, что Роме предстоит узнать… а после плут просто испарился. Как бы парень ни недолюбливал Лиса, сейчас ему очень хотелось почувствовать присутствие Зверя, закатить глаза от любого его слова и, в конце концов, "побить наконец эту лисью морду". Последнее хотелось в особенности! Ромка невольно усмехнулся: наверное, ему просто скучно – вот в голову и лезут всякие странные желания. Всё-таки кто знает Зверей с их намерениями…

Парень вновь вспомнил ту странную ночь, когда он играл с этими чудаками в необычную карточную игру. Тогда Рома поставил надежду перед Зверями, но останется ли она с ним даже после победы "Глуши"?

С берега донёсся плеск воды – будто кто-то невидимый бросил камень. Юноша скрестил руки на груди и тяжело вздохнул. Он вспоминал слова новых знакомых: "Глушь – не только игра. Это… чуть больше", "Уже поздно. Карты разыграны" … Странная компания! Кабан, Сова, Лис, Лисица и девушка в маске агнца… Тут же в голове возник образ бедной Ассоль – единственной из Зверей, к кому Ромка не испытывал недоверия или неприязни, а наоборот – жалость и сострадание. Как она вообще очутилась в шайке этих подозрительных чудаков? Всё же Рома не хотел полностью доверять им – да и самому себе – несмотря на увлекательную игру, которая изначально вызывала не самые приятные чувства, а потом так неожиданно понравилась…

Ветер шевельнул траву, и на мгновение показалось, что шепчет сам лес. Будто вспоминал чьё-то имя. Будто звал.

Но всё-таки… неужели Ассоль насильно затащили в секту (а Рома всё же был убеждён, что это секта!) и нацепили маску агнца на нежное личико девушки? Юноша тут же засмущался от этих мыслей: он ни разу не видел её лица, но был уверен, что она прекрасна… Странный интерес не давал Филатову покоя: парню казалось, что помимо любопытства к загадочной особе в сердце таилось что-то ещё… Что-то, что может вспыхнуть ярким пламенем и обжечь всё тело, душу и сердце. И никогда не предугадаешь, когда это пламя вспыхнет. Поток мыслей уносил Рому то к одному берегу, то к другому, а потом и вовсе заставлял закружиться в водовороте – и сладостно утонуть, и очнуться от страха: этот порыв нельзя предсказать. Никогда не узнаешь, с какой силой он унесёт тебя – и на сколько дней, недель, месяцев или лет…

Юноша тут же отбросил всевозможные фантазии и тяжело вздохнул. Он пытался убедить себя, что этот странный интерес – всего лишь иллюзия. Но сердце всё равно тосковало… Рома смотрел на бабочку, навязчиво порхающую рядом, и пытался понять, отчего в груди такая лёгкая печаль. Казалось, он что-то забыл – будто прекрасное чувство когда-то жило в нём, но исчезло.

Казалось, его сердце когда-то само было бабочкой: летало над бескрайними полями, полными душистых цветов, и всё тянулось к одному-единственному бутону – тому, что светился теплее остальных. К тому, который хотелось оберегать, но к которому он так и не решился приблизиться. Он только смотрел издалека, питая себя робкой надеждой.

И вот, когда наконец осмелился… цветка уже не было.

В груди вспыхнул пожар – пожар сердца. Он горел ослепительно, не оставляя ни воздуха, ни сил, и в то же время прекрасно знал: это пламя быстро погаснет, сжигая всё до последнего. А пепел потом закопают глубоко под землю – без следа, без имени, без памяти.

Бабочка прожила недолго. Её крылья, как и Ромкино сердце когда-то, сжали в кулаке, а пыльца с них осыпалась на землю. Парень заплакал. Искренне, по-настоящему заплакал, сам не понимая – из-за бабочки или из-за себя.

⋯

Два дня пролетели для Ромы как в тумане – будто кто-то приглушил звуки и разлил по воздуху густую, липкую тишину.

С Лёвой он почти не общался после той ночной прогулки: не хотел навязываться, отвлекать товарища и тем более вмешиваться в его дела. Рома всё чаще вспоминал холодный, злой голос Михаила Григорьевича, его тяжёлый взгляд, от которого Лёва тогда побледнел. Что бы между ними ни происходило – явно было нечто, о чём Громов-младший старательно молчал. Ромка не знал, как себя вести, поэтому просто держался в стороне.

Ничего странного тоже не происходило: Звери словно исчезли, растворились вместе с ночными кострами и песнями. Даже лес будто затих, затаился. Роме порой начинало казаться, что всё это ему и вправду привиделось – игра, маски, Ассоль. И от этой мысли было странно: где-то глубоко внутри шевелилось разочарование, но вместе с ним – и лёгкое, почти постыдное облегчение.

Сегодня у Владимира Николаевича был праздник. Большой стол на заднем дворе дачи утопал в изобилии: фрукты, мясные и сырные нарезки, домашние соленья – всё переливалось под солнцем, пахло летом и счастьем. Основная часть гостей ещё только собиралась приехать, а первыми, как и ожидалось, пришли Громовы.

Отец Ромы с распростёртыми объятиями встретил Михаила Григорьевича: они громко рассмеялись, обменялись крепкими рукопожатиями, и сосед с важным видом вручил Филатову швейцарские часы – подарок "настоящему мужчине". Перед этим, конечно, не забыл произнести длинную тираду, где чередовались дифирамбы и шутки. Лёва сказал несколько доброжелательных слов – и мужчины вскоре ушли к мангалу. Судя по приподнятому настроению старшего Громова, старый конфликт с сыном будто бы канул в прошлое.