Пьяная утка

В нарциссической травме происходит следующее: я в контакте с другим не вывожу другого, и, естественно, я самого себя в контакте с собой также не вывожу. Я не могу выдержать себя и свою реакцию на другого, не говоря уже о том, что мне нужно выдержать реакцию другого на меня. Я чувствую непереносимое и за счёт того, что я это чувствую, виню другого в своей реакции несоответствия, вытесняя свой внутренний конфликт во внешний мир. То есть бороться внутри с самим собой нереально, и чтобы не встречаться со своим внутренним конфликтом, я его лучше вытесню вовне, на другого, и сделаю другого врагом. «Я ок, я‑то хорошая, а вот ты…» Я компенсирую свою травму и свою самооценку за счёт другого.

«Мерзкая тварь» в переводе на русский – он говорит тебе: «Я не просто разочарован, я подпитываю образ, обесценивая». Как часто делают мужчины‑нарциссы: «Ты Богиня, я целую песок, по которому ты ходила», – а через время, когда она уже жена и мать его детей, мужчина ей: «Какая же ты конченная тварь, посмотри на себя: как ты выглядишь, какой толстой ты стала».

– Раньше ты была такой интересной!

– Да, да, Алён. Происходит сначала восхищение женщиной, ее идеализация, и после того, как он понял, что она от него зависима, он что начинает делать?

– Обесценивать.

– Да, абьюз и обесценивание. Он пропадает, он не берёт трубку, он начинает провоцировать. А потом разочаровался вообще прям навсегда – и фигаг, слинял. А ты такая сидишь и думаешь: «Наверное, это со мной что‑то не так», – ревешь и жизни без него не представляешь. «Я, наверное, в чём‑то виновата, надо было глубже сосать и чаще готовить. Я плохо старалась. Я не ок».

Сначала: «Ты замечательная, я на тебе женюсь», – потом на тебе лещину справа, а если ещё устояла – то на, и слева. И утверждается идея: «Это я плохая, это я не дотянула». Понимаешь, как это работает? Качка идёт.

– Да, да. Он приехал, рассказал, что были разные варианты, как провести вечерок, и прямо-таки глубоко указал значимость явления меня как что‑то, чего совсем ещё не было с ним в его райском саду и в его божественной жизни. Кать, ну жестко это слышать сейчас, одновременно радостно и всё же неприятно – осознавать себя в образе всё той же нарциссической жертвы.

– Это Эдип‑комплекс, помнишь, говорили об инцесте с мамой?

– Да.

– Это мерзкокалиберная, мерзопакостная манипуляция. Таких надо вообще просто под хвост сапогом гнать. Для женщины, Алёна, мужчина – это инструмент роста и партнер, а для мужчины, который не прошел Эдипальный комплекс, женщина всегда будет или врагом, или игрушкой. Запомни: мы для таких мужчин или враги, или игрушки, и ничего другого мы для них не представляем. Те, кто не проработали у себя Эдипов комплекс, те, кто у маминой титьки, – это самые злейшие враги: они всегда будут разрушать или играть. Что и происходило у тебя: то поиграл, то кинул, потом снова решил поиграть, потом снова кинул. Но наша задача – разобраться не в нём, а в чём, Алён?

– А зачем это мне и почему в моей сфере такое происходит? Каким ветром хоть ко мне задувает таких?..

– Попутным, дорогая. И так они делают практически все, все, Алёна, за исключением тех, кто вырос из Эдипа. Нарциссическая жертва приходит со своей потребностью быть грандиозной и занимает очень много пространства. Почему нарциссической жертве невыносим «середнячок»? Как думаешь, Алён?

– Потому что есть потребность в постоянном раскачивании?

– Да, да. Идеализировал, обесценил, снова идеализировал, снова обесценил.

– А ты уже с переломанным хребтом полудоживаешь…

Среднячка в этой истории нет: либо королева и король, либо кусок говна, и что‑то только одно – «посередине» нарциссическая жертва не вывозит. Если ты не идеальный – значит, ты…

– Никакой.

– Да, Алён. Вообще никакой: и как хоть что‑то уметь, а чего‑то не уметь? Тут либо ты «фууууу» – посредственность и никчемность, либо ты Богиня. Это внутренний раскол, потому что нарциссическая жертва себя так же не воспринимает. Ядро расщепилось, и часть, где ты ранимая, уязвимая, откололась и улетела куском в бессознательное, в теневое – то, что я не хочу видеть в себе. И если я это вижу, я считаю себя куском говна.

– Неприятно.

– Да. Первый паттерн был: идеализация‑обесценивание. Теперь второй паттерн – трудности контакта.

Это когда разрывается контакт: постоянно отрицание, подавление, вытеснение и испытание. Нарциссу очень сложно выстраивать контакт. Пример: дети в детском саду играют в кошки‑мышки и по очереди выбирают между собой, кому в этот раз роль кота. Здоровые дети в роли кота играют и ловят мышей, но нарцисс уже в четыре года, оказываясь котом, перестает играть и показывает, какой он особенный кот и что ему не нужно бегать и ловить мышей, в то время как все именно для игры и собрались. «Посмотрите, какой я красивый кот». Зачем взаимодействие с людьми – нарцисс не понимает.

Взрослый нарцисс примерно так же: пытается больше понравиться, используя для этого все карты сразу, а потом винит тебя, что именно тебе, а не другой, а ты, овца, не ценишь. Он дарит «звезду с неба» и расходует свой важный ресурс – время. Это попытка побыть в контакте со своей грандиозностью в присутствии других людей – и чтобы они это лицезрели. В присутствии нарцисса вы должны им восхищаться, восторгаться, но при этом для него чужое восприятие не имеет значения…

– Хотя именно для чужого восприятия он это и делает.

– Именно. Из всех типов – шизоидов, параноялов – нарциссу больше всего нужна любовь. Это очень глубокая травма. Чем больше начинает выстраивать контакт нарцисс, чем глубже начинается близость, тем сильнее он понимает, насколько не защищён, насколько сильнее он становится уязвимым, когда к себе подпускает, и насколько больно ему может быть, если вдруг что‑то пойдет не по его сценарию. Он боится и зачастую бьёт на опережение. Есть страх и боль, нарцисс сближается со всем своим багажом и, когда не вывозит контакт с собой, одновременно обесценивает другого, чтобы стопроцентно совпала возможность сделать свой ход: шах и мат – и лучше побольнее.

– Чтобы размазать, так размазать.

– «А, ну я и думал, что ты дебил, так что реакция твоя мне очевидна заранее», – но то, что ситуация создана им же заблаговременно, он не понимает.

– Не видит собственной провокации?

– Да, Алёна.

Нарцисс разрывает контакт, как только мы ближе продвигаемся к нему. Ты пододвигаешься к нему – он отодвигается. У него нарастает уровень тревожности, и он избегает. Тревога – избегание, тревога – избегание.

– Я полностью увидела себя: я та, кто выходит в центр, чтобы показать себя, и я не понимаю, как взаимодействовать с людьми. Отсюда множество вопросов в текущем проявлении: не могу ни контент‑план построить, ни маркетинг довести до ума. Выпала в ничтожность, а перед этим вышла и нахапала внимания.

– Алёна, всё самое прекрасное создано нарциссами! Всё самое удивительное создано шизоидами. Если ты видишь качественный продукт – это продукт нарцисса; если ты видишь очень крутого специалиста, 10 из 10, – 200 процентов нарцисс, потому что только нарцисс в декомпенсации травмы будет копать так глубоко и в этом расти. Если говорить только о слабых сторонах – да, ужас. Но сколько у нарцисса сильных сторон! Как найти эту внутреннюю опору и отстроить именно эти нарциссические стороны?

– Да, Кать, вот это мне надо!

– Это очень круто.

– Мне понятно: мне нужно увидеть мои сильные нарциссические стороны и отстроить на них опору.

– Да, Алёна! И работать с травмой, чтобы собственная потребность в качке успокоилась.

– Хвостом вильнула перед мужчиной и пошла. А вопрос есть: чё хоть вильнула, чё хоть пошла и зачем всё это?

– Да, да, да.

– Алён, у меня 7 процентов зарядки батареи, и если я отключусь, то с другого перезвоню. Хорошо?

– Ага.

– Если мы более‑менее здоровы, мы ощущаем в контакте с нарциссом, что всё, что мы говорим, может легко привести к разрыву. Но если мы не здоровы, если есть невроз, если есть пограничность, то мы об этом начинаем молчать, потому что всё, что мы говорим, приводит к тому, что партнер «сливается» из контакта. И мы понимаем: если мы это говорим и партнёр «сливается», то лучше мы об этом промолчим.

– Я выбираю не говорить, чтобы контакт сохранять.

– Да, дорогая. Мы начинаем подавлять свои потребности, свои желания – лишь бы только оставить контакт с этим партнёром. В какой‑то момент мы начинаем надевать маску.

Мы продолжаем не говорить о своём уже невротическом состоянии и привыкаем к тому, что если вдруг выразить «хотелку» или, например, сказать о нарушении ваших границ по причине неисполнения своего слова вашим партнером, то партнёр просто сливается из контакта. Списком того могут стать: потребности, секс, желание близости, критика – любые чувства, нормальные для близких отношений. Контакт прекращается одномоментно и в одностороннем порядке. Ты получаешь нарциссическую агрессию или нарциссическую месть в форме манипуляции и абьюза. Ты не понимаешь, в чём дело, и начинаешь думать, что со мной что‑то не так и что зря я ему об этом что?..

– Сказала, Кать.

– Да, Алёна.

– Надо было говорить так, чтобы ещё между булок ему лизать, чтобы он не обиделся. В здоровых отношениях мы продолжаем говорить о любой ситуации и о любом говне. Говорить, не разрывая контакта, потому что наш контакт и наше взаимодействие важнее тех эмоций, которые мы чувствуем. Мы можем поссориться, но наши отношения гораздо важнее, чем какие‑то перепалки. Всегда, Алёна, мы продолжаем говорить, чтобы не было травмы. Потому что когда контакт разрывается, если это была травма, у нарциссической жертвы будет ретравма, потому что она в момент травматизации была одна, ей не с кем было это… что сделать?

– Проговорить.

– Да. Проговорить!

Когда мы пододвигаемся к партнёру, то у него растёт уровень тревожности, и он что делает?

– Отодвигается.

– Убегает, Алён. Он разрывает контакт. Реакция на травму: бей, беги, замри.

– Изоляция и жесткая депрессия.

– Да, да, Алён. После замирания и его проявления, регрессия после травмы: когда происходит подъём триггера, травматичного материала, человек не выдерживает реакции и бьёт, убегает, а потом – дистанция для проживания замирания, изоляция и выпад в жёсткую регрессию.

– Я чувствую себя куском говна, мир остановился, чё хоть происходит. Я замерла.

– Это всё нарциссическая травма, Алёночка. Это всё так эпизодически, циклически происходит. Качает туда‑сюда: нарциссизм‑мазохизм, мазохизм‑нарциссизм: «я ок – я не ок, я грандиозен – я ничтожество». Понимаешь, да?

– Да, Кать.

– Качка происходит с самим собой внутри себя. А если на эти же дрожжи подкинуть партнера такого же травмированного, а притягивается именно то, что есть ты, – то начинается дискотека! Огнище! Лезет в разные стороны всё. Так, зарядка – всё, сейчас перезвоню с другого телефона.

«Плям» – характерный звук оборвавшейся связи и сразу звонок с её другого номера.

– Так, как уже есть, потому что тот телефон сел.

– Давай пробовать.

– В разных отношениях, но чаще всего это детско‑родительские, а потом же мы из детско‑родительских куда выходим?

– Куда?

– В романтические, Алён.

– Аааа.

– Я не говорю о социуме, рабочих, о дружеских и т.д. В разных отношениях люди могут занимать разные позиции. Вопрос – чего сейчас больше: нарциссизма или мазохизма? Кххххх: «Он такой крутой, он нарцисс… кххххх…» – а ты, кххххх, в этот момент нарциссическая жертва. Кхххххх. Тут ещё плюс зависимость, кхххх…

– Так, Кать, связь ужасная. Из десяти слов я слышу два‑три.

– Сейчас позвоню тебе через соцсеть.

– Давай.

«Плям» – характерный звук оборвавшейся связи, и сразу звонок с другой соцсети.

– Давай попробуем.

– Вот так нормально?

– Кать, давай пробовать.

– Поняла, да? В нарциссических отношениях кто‑то один будет нарцисс, другой – мазохист, или наоборот: мазохист, а другой – нарциссическая жертва. Если не соглашаться на нарциссизм, соблюдать границы, настаивать на своем праве на территорию, то такие люди очень сильно ранятся, начинают на тебя нападать и падают в свои собственные мазохистические паттерны. Если он пытается просадить тебя в мазохизм, и у него ничего не получается, то в мазохизм садится он сам. И за счёт того, что он сам сел в мазохизм, он тебе этого не простит никогда. Чао. Пока.

Мы ничего не можем с этим сделать, если человек не готов с этим что‑то делать. Скатертью дорога. Я не буду вестись на то, что ты делаешь ради того, чтобы я тебя удержала. Я в твою игру не включаюсь. У меня есть четкое понимание того, чего я не буду замалчивать, не буду наступать себе на горло, когда ты со мной плохо поступаешь. Я не буду думать, что это со мной что‑то не так, что я в этом виновата. Ты так поступаешь, потому что ты не умеешь строить близость, ты не умеешь любить, ты не умеешь выстраивать качественные доверительные отношения.

Если ты начинаешь меня качать на этих качелях, то я десять раз подумаю, стоит ли мне вообще это продолжать, потому что это моё время, и я – в своём времени. Трудности контакта поднимают огромное количество чувств с теми людьми, с которыми мы не можем быть сами собой. В первую очередь это злость, гнев, бессилие, напряжение, фрустрация, склонность к психическому и физическому насилию.

Когда мы в контакте не можем проявляться, не получаем удовлетворения в своих потребностях, когда нам приходится их подавлять и замолкать, накапливается напряжение, накапливается фрустрация. Мы перестаём понимать, что происходит, начинаем бессознательно злиться, а потом в какой‑то момент взрываемся – и начинается перепалка, и однажды уровень агрессии достигает неимоверности. Потому что, находясь рядом с тобой, я не могу быть собой – мне кажется. Но на самом деле я бессознательно выбираю не быть собой и продолжаю участвовать в этой игре, наступая себе на горло, выступая в роли мазохиста и делая другого палачом.

Когда я понимаю, что могу потерпеть и делаю ради себя – мне это вполне нормально. А когда я это делаю ради другого, я понимаю, что в каких‑то моментах предаю себя «ради другого», копится и может вылиться гиперпотоком агрессии. Вы можете и понятия не иметь, что вы такой, но через пару лет таких отношений мы становимся разрушительными и для себя, и для самого партнёра. Формулировка: «Ты такой ранимый, ты такой уязвимый, что я не могу рядом с тобой проявлять свои чувства и потребности, потому что тогда ты наказываешь меня яростью и прерыванием контакта».

– Кать, что делать с этими паттернами?

– Алён, не разрушаться!

– Как это делать?

– Очень важно не впадать в свои собственные травматические реакции. Выдерживать контакт, не разрывать его. В момент взрыва не напасть – дышать и продолжать контакт. Удерживать отношения, делая их всё более здоровыми, и при этом не ранить и не обесценивать других людей, то есть не утекать в идеализацию и не уходить в обесценивание.

Помнить, что есть в нарциссической травме: страх близости и, в самую последнюю очередь, страх быть использованным. Плюс – присутствие глобального напряжения мотивации. Нарцисс – это всегда спасатель.

– О, сто процентов, Кать.

– Для нарцисса есть один способ присутствия в отношениях – функциональный.

– Быть нужным?

– Функция: я тебе секс – ты мне борщ.

– Ааааа.

– Я чешу твою спину, ты чешешь мою. Нормально задаваться вопросом: для чего мы друг друга так серьёзно выбрали и в чём ценность нашего соединения? Нарцисс в отношениях на уровне функциональности, и это позволяет ему хоть как‑то контролировать происходящее.

Травма власти. Контроль как следствие потери базовой потребности в безопасности. Как травма-то случается: захлёстывающие обстоятельства были гораздо больше и сильнее, в которых оказывается ребенок. Была нарушена его психическая граница, а может быть и физическая. И те люди, которые должны были этого ребёнка сохранять, которые должны были его оберегать, по факту его и предали, сделали ему больнее всего, нарушив эту базовую потребность в безопасности, которую он наоборот должен был получать от них. Понимаешь, какая трагедия?

– Кошмар.

– А это всё происходит у нарцисса до трех лет. А если он продолжает расти с токсичными родителями, то это постоянно: идеализация‑обесценивание, идеализация‑обесценивание. Или, как у тебя история: брату всё, а мне…?

– Ничего.

– Да, Алёночка.

– Кать, у меня вчера был активный вопрос: хочу ли я детей. Хотела бы тоже на этом остановиться.

– Алёночка, мы сейчас с травмой даже толком не начали работать. Не торопись, дорогая. Это Эдип. Позже. Дети нужны, да. С детьми, если не продолжить работать, начнёт ещё больше нахлобучивать.

– У меня вчера просто много вопросов возникло. Мужчина задал три вопроса: замужем? есть ли парень? хочу ли я детей? Я ответила так просто: «Да, хочу», – а сама глубоко задумалась: мне одной не надо, для себя не пойду на все эти адские комбинации для получения ребёнка, и одновременно горечь почувствовала, и увидела в этом вопросе точку боли.

– Надо, Алён, деток, надо. И об этом нужно много говорить и много думать, и проходить Эдипальный комплекс, и работать с существующими ядерными установками, которые создают целый комплекс.

– Кать, я целую неделю одновременно ждала нашу консультацию и надеялась, что что‑то такое произойдёт, что не позволит мне прийти на консультацию. А там и дело в шляпе – можно уже и под шумок: «Сейчас не время, раз не получилось», или подобная отмазка. И когда я сегодня пришла на консультацию и ты появилась на экране моего телефона, я подумала о себе: «Алёна, ты дожила! Молодец!» Ощущение обнуления. Страшно.

– Тревога поднимается.

– Кажется, ещё с первой недели не прожила всё, а тут ещё новое вскроется… Ух, Кать. Очень круто.

– Алён, важно проговорить ещё понятие сеттинга. Есть я, ты и сеттинг. Нас трое. Это когда ты и я пришли вовремя и ушли вовремя, и сеттинг не нарушаем. Сегодня мы с тобой задержимся, но в терапии сеттинг – это границы, и мы их представляем как материнскую и отцовскую основу. Атака на сеттинг может быть с материнской стороны бессознательно, а может быть с отцовской, потому что именно мать с отцом образуют Эдипальный комплекс. И в зависимости от того, как ты работаешь в терапии, я могу посмотреть: опоздала ты на полчаса или на пять минут – произошла атака на сеттинг.

Опаздывая, ты мне что‑то говоришь – и в первую очередь о невероятном уровне фонового напряжения и сопротивления. И моя задача – спросить тебя: «Почему ты сегодня опоздала на пять минут?»

– Аммм… Здесь не важны отвлеченные задачи: кто позвал, что попросил…

– Не важно, да.

– Я поняла, что это всё‑таки моя потребность хотя бы на пять минут отложить нашу сессию.

– Отложить, да?

– Я понимаю, что моя перестройка – это уже некая неизбежность. Я на неё решилась, и я плачу за каждую консультацию деньги, причём для меня сейчас достаточно основательные – их было куда направить и так. И вообще, у меня есть привычка, которую я нарабатывала и ценю: идти в выбранном направлении. Но перестраивать наработанное – это больно, и идти на «больно» сознательно еще больнее… и так в жизни много «больно».

– Алёночка, ты не одна с твоей болью, с тобой я, и моя задача – тебя поддерживать, ты больше не будешь в этой боли сама, дорогая. В терапии ты свою боль вместе с терапевтом проживаешь.

– Вчера я ещё сладкого много наелась: чем ближе терапия, тем больше я ела, и одышка ощущалась, как будто рыбка воздуха хапануть хотела. Короче, я поняла: я в привычном задерживаюсь по собственной воле очень долго.

– Нормально всё, идём как идём. Динамика разная, и если нужно будет пару сессий лежать – будем лежать, но потом мы поползём, а потом и зашагаем. У нас тут не олимпийские игры, мы ничего себе не доказываем, мы учимся выдерживать «середнячок».

– Да, мне тут захотелось тебя с собой затащить на эти пять минут, качнуть в обратную сторону от меня и самой успеть сделать пару шагов назад вопросами: «Зачем мне вообще это надо было? Есть же куда деньги деть! Зачем мне терапия? Поигралась – и хватит».

– Алёночка, чего ты боишься? Что опасного может произойти в терапии?

– Лучшего для себя, наверное, боюсь, Кать. Я туда стремлюсь – и этого же, как оказывается, боюсь. Для меня «лучшее для меня» – это куча новых задач, с которыми я ещё справляться должна, а это заведомо тяжело, и значит «лучшее для меня» = сложности и преодоления.

– Стоп, стоп, стоп, стоп, стоп, стоп, стоп, Алёна, стоп.

– Озадачу себя, Катя, детьми…

– Алёна, подожди. Возвращаемся! Задача на неделю: «Всё со мной в порядке, и никакая я не никчемность!» Отслеживаем, где происходит обесценивание, где – идеализация. Из регрессии вылезаем! Постепенно разгоняем рефлексию, понимаем во время регрессии, что это регрессия, и начинаем делать совершенно иные действия, отличные от тех привычных, из‑за которых туда скатываемся.

Регрессия – это то состояние, в котором мы чувствуем: «Я говно, жизнь не удалась, всё, что я делаю, – фигня, чувства достойного, полноценного себя нет, и я лёг, я сбежал, я изолировался, уехал в депрессию, лежу под одеялком и плачу». А потом, когда выходишь из регрессии, чувство будто вагон угля разгрузил, и ещё неделю потом необходимо восстановление, потому что ресурса отсасывает уйму.

Нарцисс пытается с людьми хоть как‑то быть в отношениях. Почему он строит функциональные отношения? Чтобы хоть как‑то быть в отношениях с людьми. Смотри: ты заплатила мне деньги, и, опаздывая, ты что делаешь?

– Что?

– Ты обесцениваешь и свои деньги, и моё время. А клиент в терапии будет делать с терапевтом то, что он делает…

– С собой.

– Да, Алён. Сам с собой. Атака на сеттинг. Нарушение границ сеттинга. А когда мы нарушаем границы других, мы что?

– Мы не имеем своих.

– И это говорит еще и о пограничной организации личности. И если у пограничника получается нарушить границы, то он будет терапевта «елозить» в разные стороны, начнёт нарастать еще больше сопротивление, и в какой‑то момент он из терапии просто вылетит. Он вылетит – он просто не выдержит себя же. Поэтому важная задача терапевта – держать клиента и не давать ему рушить границы. Любая атака на сеттинг говорит, что у тебя там что‑то очень серьёзное происходит.

– Я в шоке, что происходит, аж спина разболелась. Я понимаю, что пока я в терапии, мне точно нельзя вступать в отношения. Просто от слова «совсем»!

– Держи себя, Алёночка.

– Я вчера начала искренне общаться с мужчиной – ну вот совпали прям, знаешь, – но я понимаю, что на него сейчас будет выброс такого ужаса, что вступать во что‑то серьёзное просто нельзя.

– Искренний мой рекомендасьён, – показывает мне книгу, – купи и прям под карандаш каждое слово.

– Что там написано? Как называется, не вижу?

– «Женщины, которые любят слишком сильно». Робин Норвуд.

– Поняла, куплю.

– Во время терапии ты её читаешь, и каждый раз, когда заходишь в отношения, сверяешься. Нарцисс выбирает функциональный уровень неумышленно – это его главная безопасность. Помнишь, ты говорила: «Ну вот он придёт прикрутит полочку» или «С новым нужно ещё человеком познакомиться, а тут‑то уже всё ясно: плохо, но понятно хотя бы». Тут‑то моё родное болотце, и оно безопасное, я его могу контролировать и понимать, что там происходит.

– Да.

– Да. Новое – это лотерея, а тут уже знакомое говно. Функциональный уровень – это залипание нарцисса в базовой потребности безопасности, которая была нарушена. Он боится выстраивать отношения, он боится быть уязвимым, потому что каждый раз, когда идёт на сближение, повышается фоновый уровень тревожности. Человек не выдерживает свою собственную реакцию в отношениях и не в состоянии выстраивать доверительную близость.

В терапии клиент с описанным типом, возможно, впервые учится выстраивать нормальные отношения, потому что он был лишен подобного опыта в процессе становления.

– Да, да. Опыта ноль.

– Да, Алён, учимся выстраивать доверительную близость. И вспомни, когда ты сегодня зашла в терапию, был перед этим рывок чего?

– Сбежать я хотела! Одновременно бежала к тебе и, с другой стороны, хотела убежать от тебя. Выстраивать близость кажется сейчас самым сложным для меня. Я думала, что, не допуская к себе людей, я уникальна. Я всегда говорю так: «В мой круг попасть – задача не из лёгких, потому что там я каждого глубоко люблю и оберегаю, это моя ответственность, это моя стая». А сейчас понимаю, что каждый, кто зайдет в мой круг, – с него ещё и спрос по функционалу есть.

– Это ещё и лидерство. Нарциссы же крутые лидеры. Есть такое понятие, как альфа‑мазохизм. Травма даёт такой сильный рост. Это люди с высоким уровнем тревожности, гиперответственные перфекционисты. В социуме он один, а в личной жизни он может быть закрытым и избегающим. Гиперкомпенсация: он не может выстроить близкие отношения и компенсирует всё работой, оставаясь одиноким.