Полная версия
Человек из будущего
«Дмитрий Сергеевич Комаров, ты устал от своей жизни. Ты считаешь, что твое
существование лишено смысла. Ты думаешь, что родился не в ту эпоху, не в том месте, не в том времени».
«Да, – мысленно ответил Дмитрий. – Да, это правда. Я устал. Я не хочу больше так жить». «Я даю тебе возможность, – продолжал Голос. – Возможность уйти из твоего времени и попасть в то, о котором ты мечтаешь. В XIX век. Но помни: это не игра. Это не сон. Ты попадешь туда по-настоящему. И не факт, что сможешь вернуться». «А мне есть куда возвращаться? – горько подумал Дмитрий. – У меня нет ничего в этом времени. Никого и ничего».
«Тогда иди, – сказал Голос. – Иди и найди себя. Или погибни в попытке».
IV. Падение
И Дмитрий упал.
Не вниз – не вверх – а куда-то в сторону, в какое-то неизвестное измерение, где не было ни верха, ни низа, ни света, ни тьмы. Он летел сквозь пустоту, чувствуя, как разум его цепляется за последние обрывки реальности.
«Я умираю, – понял он. – Это смерть. Мозг умирает, и мне кажется, что я куда-то лечу». Но потом пустота начала заполняться. Сначала появились звуки – отдаленные, неясные. Шум, похожий на шум большого города, но какой-то другой – без рева моторов, без визга тормозов.
Стук копыт, скрип колес, крики уличных торговцев, церковный звон.
«Церковный звон? – удивился Дмитрий. – Откуда церковный звон?»
Потом появились запахи. Резкие, сильные, непривычные. Запах лошадиного навоза, запах
дыма от печей, запах немытых тел и дешевых духов, запах реки, запах хлеба, запах керосина.
«Керосина? – Он попытался вспомнить, где он мог чувствовать этот запах. – Нет, это что-то другое. Это запах масляных ламп».
Потом появились цвета. Серый. Желтый. Коричневый. Черный. Небо – затянутое тучами.
Стены домов – облупившиеся, грязные. Мостовая – мокрая, в лужах. Люди – в длинных пальто, в шляпах, в платках.
«Господи, – подумал Дмитрий, – я правда…»
И в этот момент он упал. По-настоящему упал – на твердую, холодную, мокрую мостовую. Ударился коленями, руками, едва не расшиб лицо. Очки слетели и покатились по булыжникам. Он лежал несколько секунд, не в силах пошевелиться. Потом медленно поднял голову и огляделся.
Он был на улице. На узкой, грязной, мощеной булыжником улице. Вокруг стояли дома —
старые, четырех-пятиэтажные, с облупившейся штукатуркой и темными окнами. По улице шли люди – мужчины в длинных сюртуках и цилиндрах, женщины в пышных юбках и шляпках, дети в коротких штанишках и чулках.
На углу улицы стоял фонарь – старинный, масляный, еще не зажженный. Рядом с ним нищий в лохмотьях просил подаяние, протягивая грязную руку прохожим.
«Это невозможно, – подумал Дмитрий. – Это не может быть реальностью. Я сплю. Или галлюцинирую. Или умер».
Он попытался встать – и тут заметил свою одежду. Джинсы. Свитшот. Кроссовки. Современная одежда, которая здесь выглядела как костюм инопланетянина.
Прохожие смотрели на него с недоумением и страхом. Какая-то старуха перекрестилась и
поспешно отошла прочь. Извозчик, проезжавший мимо, едва не выронил вожжи, увидев странно одетого человека, лежащего на мостовой.
– Барин, вы живы? – спросил кто-то на чистом русском языке, но с какой-то необычной
интонацией. – Вам плохо?
Дмитрий поднял голову и увидел мужчину лет сорока в потертом сюртуке и заломленной шляпе. Лицо доброе, озабоченное, но глаза смотрели с недоверием – словно не понимали, что за тип перед ними.
– Я… кто?… – начал Дмитрий и осекся. Потому что понял: это не сон. Это не галлюцинация. Это реальность.
Он действительно попал в XIX век.
V. Первые минуты
Дмитрий медленно встал на ноги, чувствуя, как дрожат колени. Мужчина в потертом сюртуке поддержал его под руку.
– Осторожнее, барин, – сказал он. – Вы, видать, здорово ушиблись. Может, к лекарю
сходить? Али домой вас проводить?
– Я… нет, я в порядке, – пробормотал Дмитрий.
«Как он меня называет? Барин? Значит, принимает за дворянина. Или просто такобращается ко всем прилично одетым людям?»
Он огляделся еще раз – более внимательно, пытаясь понять, где находится. Улица была явно петербургская – узкая, мрачная, с высокими домами по обе стороны. Вдали виднелся купол какой-то церкви. Пахло Невой – он узнал этот запах, специфический, речной, с примесью промышленных стоков.
«Петербург, – понял он. – Я в Петербурге. Но в каком году? В какой части города?»
– Извините, – обратился он к мужчине, который все еще стоял рядом, с любопытством
разглядывая его странную одежду. – Скажите, пожалуйста, какое сегодня число?
Мужчина удивленно посмотрел на него:
– Число? Да семнадцатое октября, барин. Понедельник.
– А год?
Дима начал щупать бордюр и камни на дороге, пытаясь понять, не макет ли это, может розыгрыш?
Теперь мужчина посмотрел на него с явным недоумением, даже с опаской:
– Год? Да как же, тысяча восемьсот шестьдесят пятый, барин. Вы точно в порядке? Может, все- таки к лекарю?
«1856 год, – повторил про себя Дмитрий. – Семнадцатое октября 1856 года. Достоевский еще не написал „Преступление и наказание“. До убийства царя еще шестнадцать лет. До революции – пятьдесят два года».
Голова закружилась – не от физической слабости, а от осознания произошедшего. Он
действительно здесь. В прошлом. В реальном, настоящем прошлом.
– Спасибо, – сказал он мужчине. – Я правда в порядке. Просто… просто немного оглушен.
– Оно и видно, – согласился мужчина. – А вы, барин, извините за нескромность, откуда будете? Одежда-то у вас какая-то… необычная.
«Одежда, – спохватился Дмитрий. – Да, мне срочно нужно переодеться. Иначе меня
сочтут за сумасшедшего или за беглого из психиатрической больницы». – Я… я иностранец, – быстро соврал он. – Из Америки. Только приехал. Одежда у нас там
такая… модная.
– Из Америки! – мужчина присвистнул. – Вот это да! Далеко же вы забрались. А по-русски говорите чисто, даже акцента не имеете никакого.
– Учил долго, – пробормотал Дмитрий.
«Надо уходить, – подумал он. – Надо найти место, где можно прийти в себя, обдумать
ситуацию. И срочно найти одежду».
– Извините, мне пора, – сказал он и поспешно двинулся по улице, не зная, куда идет.
Мужчина в потертом сюртуке смотрел ему вслед с недоумением, потом покачал головой и
пошел дальше своей дорогой.
VI. Первые шаги по XIX веку
Дмитрий шел по мокрой мостовой, стараясь не обращать внимания на взгляды прохожих.
Каждый, кто видел его, останавливался и смотрел с изумлением – словно увидел привидение или диковинного зверя.
«Я должен быть осторожен, – думал он. – Если меня примут за сумасшедшего, могут
отправить в больницу. Или еще хуже – в полицию. А что я скажу? Что я из будущего?»
Холодный октябрьский ветер пронизывал насквозь – свитшот не защищал от петербургской сырости. Дмитрий поежился и ускорил шаг.
Вокруг был настоящий XIX век – не музейный, не книжный, а живой, реальный. Вот идет купец в бобровой шапке и шубе, толстый, с окладистой бородой. Вот бежит мальчишка-посыльный с пакетом в руках. Вот стоит городовой в форме, внимательно разглядывая прохожих. Вот просит милостыню инвалид без ноги, опирающийся на костыль.
«Господи, – думал Дмитрий, – это же все по-настоящему. Эти люди живые. У них свои
жизни, свои судьбы. И я попал сюда. Но зачем? Для чего? Что я должен здесь делать?»
Он свернул на набережную – узнал ее сразу. Нева текла так же, как и в XXI веке, нонабережная выглядела иначе – не такая ухоженная, без современных фонарей и асфальта.
Зато были те самые гранитные парапеты, о которых он читал в книгах.
Остановился, положил руки на холодный камень и посмотрел на воду. Мутная, темная, она медленно текла к заливу, унося в себе отражение серого неба.
«Что мне делать? – спрашивал он сам себя. – Куда идти? У меня нет денег – точнее,
есть современные деньги, но здесь они бесполезны. Нет документов. Нет одежды. Нет
крыши над головой. Я совершенно один в чужом времени».
Страх снова начал подниматься изнутри – холодный, липкий, парализующий. Но вместе с ним пришло и другое чувство – странное, непонятное. Восторг? Надежда? Ощущение, что наконец- то случилось что-то настоящее, не выдуманное, не иллюзорное? «Я свободен, – вдруг подумал он. – Впервые в жизни по-настоящему свободен. Нет работы, нет обязательств, нет этой серой рутины. Есть только я и это время, которое я так любил в книгах. И теперь я могу жить в нем».
Но следом пришла трезвая мысль:
«Чтобы жить, нужны деньги, одежда, жилье. И мне нужно как-то объяснить, кто я такой. Иностранец из Америки – это хорошая легенда, но она не будет работать долго. Рано или поздно кто-то спросит документы. Что я скажу?»
Он достал из кармана джинсов кошелек и посмотрел, что в нем. Три тысячи рублей
современными купюрами. Банковская карта. Водительские права с фотографией. Все это здесь абсолютно бесполезно.
«Водительские права, – усмехнулся он. – Представляю, как городовой будет
рассматривать этот пластик с непонятными буквами».
Внезапно он вспомнил об очках. Тех самых, которые привели его сюда. Он упал, они слетели, покатились по мостовой…
«Где они? – с паникой подумал он. – Я их потерял! А вдруг они нужны, чтобы вернуться?»
Он быстро ощупал карманы – ничего. Развернулся и побежал обратно, к тому месту, где упал.
Но улица была уже другая – или он запутался в переулках? Прошло всего минут двадцать, а он уже не мог вспомнить дорогу.
«Спокойно, – приказал он себе. – Спокойно. Сначала нужно решить проблемы выживания. А очки… может быть, они и не нужны. Может быть, вернуться вообще нельзя».
И странное дело – эта мысль не испугала его. Наоборот, принесла какое-то облегчение.
«Может быть, это и есть то, что мне было нужно? – подумал он. – Возможность начать сначала. В мире, где никто меня не знает, где я могу стать кем угодно?»
VII. Первая встреча
Он шел по набережной, погруженный в размышления, и не заметил, как столкнулся с
человеком, шедшим навстречу.
– Извините! – сказал Дмитрий, отступая.
– Ничего, ничего, – ответил человек, и Дмитрий поднял на него глаза.
Перед ним стоял мужчина лет двадцати семи-восьми, худой, бледный, с горящими лихорадочными глазами. Одет был бедно – в потертый сюртук, в стоптанные сапоги, без
шляпы. Волосы темные, растрепанные. Лицо умное, нервное, измученное.
«Студент, – подумал Дмитрий. – Или бывший студент. По внешнему виду – бедняк».
Мужчина смотрел на него с недоумением, разглядывая странную одежду.
– Вы… иностранец? – спросил он. – Да, из Америки, – машинально ответил Дмитрий.
– Америка, – повторил мужчина, и в его голосе прозвучала какая-то странная нотка —
презрение? насмешка? – Да, конечно, Америка. Там, говорят, все свободны и равны. И
одеваются как хотят, не соблюдая приличий, расталкивая прохожих.
Дмитрий почувствовал укол раздражения – в тоне незнакомца было что-то вызывающее.
– А что, здесь одежда определяет человека? – резко спросил он.
Мужчина усмехнулся – горько, зло:
– Здесь все определяет человека. И одежда, и деньги, и положение в обществе. Вы это еще поймете, если задержитесь в нашем городе.
«Странный тип, – подумал Дмитрий. – Что-то в нем есть… знакомое. Словно я уже видел его где-то».
– А вы сами… местный? – спросил он.
– Местный, – кивнул мужчина. – Петербургский. Родился здесь, вырос здесь, и, наверное, умру здесь. В этом проклятом городе, где человек человеку – волк.
Он говорил с какой-то затаенной злостью, и Дмитрий невольно вспомнил строки из «Преступления и наказания»: «Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил».
«Боже мой, – вдруг понял он. – Да это же… нет, не может быть. Это же просто похожий тип. Раскольников – вымышленный персонаж. Он еще даже не написан».
Но что-то внутри подсказывало: Достоевский не придумывал своих героев из воздуха. Он брал их из жизни. И вот он, один из этих несчастных, измученных, гордых и больных людей, которые населяли страницы его романов.
– Извините, – сказал Дмитрий тихо, – я вас задержал. До свидания.
Он пошел дальше, но мужчина вдруг окликнул его:
– Постойте! Вы… вы куда идете?
Дмитрий обернулся:
– Не знаю. Я только приехал, еще не нашел гостиницу.
– Гостиницу, – мужчина усмехнулся. – А деньги у вас есть? Здесь все дорого. Очень дорого.
– Немного есть, – соврал Дмитрий.
«Хотя куда уж больше врать – у меня вообще нет здешних денег».
Мужчина посмотрел на него внимательно – долго, изучающе, словно пытался понять что-то важное. Потом сказал: – Знаете что? Если хотите, я могу вас проводить. Покажу, где можно остановиться недорого. У меня есть знакомая хозяйка, сдает углы студентам и приезжим.
«Зачем ему это? – подумал Дмитрий с подозрением. – Зачем незнакомому человеку
помогать мне?»
Но выбора не было. Он действительно не знал, куда идти, и помощь любого человека сейчас была бесценна.
– Спасибо, – сказал он. – Я буду очень признателен.
– Идемте, – мужчина повернулся и зашагал вдоль набережной. – Меня, кстати, зовут Родион. Родион Романович.
«Родион Романович, – повторил про себя Дмитрий. – Господи, да это же…»
Но договорить он не успел – потому что в этот момент прикусил язык и мир снова начал расплываться перед глазами.
VIII. Потеря сознания
Дмитрий почувствовал, как земля уходит из-под ног. Не метафорически – буквально. Ноги подкосились, перед глазами поплыли черные круги, в ушах зазвенело.
«Что со мной? – успел подумать он. – Сердце? Инсульт?»
Последнее, что он увидел, – лицо Родиона Романовича, склонившееся над ним.
Обеспокоенное, испуганное лицо. И чьи-то руки, подхватившие его под локти.
Потом – темнота.
Он очнулся от резкого запаха. Что-то острое, едкое било в ноздри, заставляя закашляться и морщиться.
– Нашатырь, – услышал он чей-то женский голос. – Сейчас полегчает, батюшка, не
волнуйтесь.
Дмитрий открыл глаза. Над ним склонилась пожилая женщина в темном платье и белом чепце.
Лицо добродушное, круглое, с мелкими морщинками у глаз.
– Ну вот, очнулся, – удовлетворенно сказала она. – А мы уж думали, как бы чего не вышло.
Господин Родион Романыч говорит, что вы иностранец, только приехали. И сразу в обморок.
Оно и понятно – дорога дальняя, устали небось.
Дмитрий попытался сесть. Голова кружилась, но не так сильно, как раньше. Огляделся – он лежал на узкой кровати в маленькой комнате. Стены – покрашенные желтой краской, местами облупившейся. Окно – маленькое, грязное, за ним виднелся двор-колодец и стены соседних домов. Мебель – кровать, стул, комод, умывальник с кувшином.
«Съемная комната, – понял он. – Та самая, про которую говорил Родион».
– Где я? – спросил он хриплым голосом.
– Да у меня-то дома, батюшка. Я Прасковья Павловна Зарницына, углы сдаю. А вас-то господин Родион Романыч привёл, говорит-де, жильё вам надобно. Так я и согласилась, места как раз освободилось-таки. Студент один съехал, в долгу-то остался, ну да уж что поделаешь. Может, вы хоть честнее будете-то? «Она думает, что я снму у нее комнату, – понял Дмитрий. – Родион сказал ей это. Зачем?»
– А где… где господин Родион Романыч? – спросил он.
– Ушел, батюшка. Говорит, дела у него срочные. Но велел передать, что завтра зайдет, проведает вас.
Дмитрий попытался встать. Ноги дрожали, но держали.
– Та, полегоньку, полегоньку, – заволновалась Прасковья Павловна. – Вы еще слабый. Может, чаю хотите? Или супцу?
«Чаю, – подумал Дмитрий. – Да, чай был бы кстати. Но чем я заплачу? У меня нет никопейки местных денег».
– Спасибо, – сказал он осторожно. – Только… я сейчас не могу заплатить. Деньги у меня… в банке. Завтра получу.
«В банке. Какая глупость. Какие банки? Но что еще сказать?»
Прасковья Павловна посмотрела на него с недоверием:
– В банке, говорите? Ну да ладно. Только вы смотрите, не обманывайте то меня. А то вон,
предыдущий жилец тоже обещал завтра-послезавтры, а потом взял и сбежал то. Так и не получила с него за два месяца платы то.
– Я не сбегу, – твердо сказал Дмитрий.
«Хотя куда мне бежать? Я вообще не знаю, где я и что мне делать».
Прасковья Павловна ушла, пообещав принести чай. Дмитрий остался один.
IX. Осознание
Он сел на кровать и обхватил голову руками. Мысли путались, накатывали одна на другую, не давая сосредоточиться.
«Итак, – попытался он упорядочить ситуацию. – Я в 1856 году. В Петербурге. У меня нет денег, нет одежды (кроме той, что на мне, и она привлекает внимание), нет документов, нет знакомых. Есть только некий Родион Романович, который почему-то решил мне помочь, и хозяйка, которая ждет с меня денег за жилье».
Ситуация была катастрофической. Но странное дело – вместо паники Дмитрий почувствовал какой-то холодный азарт. Словно это была игра, головоломка, которую нужно решить.
«Что мне нужно в первую очередь? – рассуждал он. – Одежда. Я не могу ходить в джинсах и свитшоте. Второе – деньги. Без денег я умру с голоду. Третье – легенда. Кто я? Откуда? Зачем приехал?»
Он встал и подошел к окну. За ним был типичный петербургский двор XIX века – узкий,
грязный, с кучами мусора в углах, с развешенным на веревках бельем, с детьми, играющими в грязи. Пахло помоями, дымом, чем-то кислым и затхлым. «Вот она, романтика XIX века, – с горечью подумал он. – В книгах все выглядело красиво —
балы, дуэли, благородные чувства. А в реальности – грязь, нищета, вонь».
Прасковья Павловна вернулась с подносом, на котором стояли стакан чая в подстаканнике и несколько кусочков черного хлеба.
– Вот, откушайте, батюшка, – сказала она, ставя поднос на комод. – Чай то горячий, с сахарком. И хлебушек свежий, сегодня испеченный.
– Спасибо, – Дмитрий взял стакан и отпил.
Чай был крепкий, горячий, очень сладкий. Непривычный вкус – не такой, как современный чай.
Более терпкий, с каким-то дымным привкусом.
«Это же настоящий русский чай, – понял он. – Заваренный в самоваре, кипяченый на углях».
Хлеб был тоже другим – плотный, тяжелый, пахнущий кислым тестом. Но вкусный —
настоящий, живой, не то что магазинный XXI века.
– Скажите, Прасковья Павловна, – начал он осторожно, – а сколько стоит… ну, снять такую комнату на месяц?
– Снять то? Ну десять рублей, батюшка, – ответила она. – Что еще дешево, потому шо комната маханькая, без мебли то. А так то в других местах и пятнадцать то берут.
«Десять рублей, – повторил про себя Дмитрий. – Это сколько в современных деньгах? По паритету покупательной способности… наверное, тысяч тридцать-сорок. Немало. А у меня ноль».
– А если я хочу купить одежду? – продолжал он. – Где это можно сделать и сколько стоит?
Прасковья Павловна посмотрела на него с интересом:
– Ай, Одежду? Да вы что, батюшка, в чем приехали-то? Али ограбили-с?
– Нет, просто… моя одежда… – Дмитрий запнулся, не зная, что сказать. – Она не подходит для здешнего климата.
– Ну так-то да, точно, – согласилась она, окидывая взглядом его джинсы. – Штаны-то у вас какие-то диховинные. Облехающие. У нас такое не носят то. Неприлично очень-с.
«Неприлично, – повторил Дмитрий. – Боже, как же все по-другому. Даже одежда – вопрос морали».
– Так вы скажите, – попросил он, – где купить нормальную одежду?
– Да на Сенной, батюшка, старьевщики торгуют. Там можно недорого купить. Сюртук
подержанный рублей за пять найдете-с, штаны за три, рубашку за рубь. Сапоги правда дороже
– рублей семь-восемь за приличные. «Итого минимум шестнадцать рублей за одежду, – подсчитал Дмитрий. – Плюс десять за жилье. Плюс на еду хотя бы рубль в день. Мне нужно минимум тридцать рублей в ближайшее время. Где взять?»
Прасковья Павловна ушла, сказав, что вечером зайдет проверить, как он себя чувствует.
Дмитрий остался один со своими мыслями.
X. План выживания
Он лег на кровать и уставился в потолок. Нужен был план. Четкий, реалистичный план
выживания.
«Вариант первый, – начал он размышлять. – Найти работу. Но какую? Я системный администратор, но здесь нет компьютеров. Я историк по образованию, но без документов меня никуда не возьмут. Могу преподавать английский? Нет, в XIX веке английский знали все образованные люди. Могу работать физически? Грузчиком, например? Но для этого нужна сила, а я не привык к тяжелому труду».
«Вариант второй, – продолжал он. – Использовать знание будущего. Я знаю, какие события произойдут в ближайшие годы. Могу на этом заработать? Как? Ставки на скачки? Но нужен первоначальный капитал. Предсказания? Но меня примут за шарлатана.
Изобретения? Я не инженер, не могу создать даже простейший механизм, да и как его потом продать, это же совсем другое время».
«Вариант третий, – соображал он дальше. – Продать что-то из того, что у меня есть.
Но что? Джинсы? Кто их купит, они же здесь невиданная вещь. Телефон? Но он без зарядки бесполезен. Часы? У меня обычные электронные часы, тоже непонятная вещь для XIX века».
Он достал телефон из кармана и посмотрел на экран. Батарея – 67%. Связи, естественно, нет. Но в памяти есть фотографии, музыка, книги.
«Книги, – вдруг подумал он. – У меня в телефоне записаны десятки книг. В том числе те, которые еще не написаны! „Преступление и наказание“ выйдет только через год. „Идиот“ – через три года. „Бесы“ – через шесть. Что если я… нет, это же безумие. Я не могу выдать произведения Достоевского за свои».
Но мысль засела в голове, как заноза. Технически это было возможно. Он мог записать текст, сказать, что это его произведение, попытаться опубликовать. Деньги от публикации помогли бы выжить.
«Но это преступление, – возразил он сам себе. – Я украду у Достоевского его творения.
Изменю историю литературы. Нет, это невозможно. Нельзя».
Однако альтернатив не было. Он мог умереть с голоду в ближайшие дни, если не найдет способ заработать.
«Ладно, – решил он. – Это крайний вариант. Сначала попробую что-то другое».
XI. Первая ночь
Вечером Прасковья Павловна снова зашла, принесла миску щей и кусок ржаного хлеба.
– Ешьте, батюшка, – сказала она. – А то совсем исхудали, бледный какой.
– Спасибо, – Дмитрий взял миску.
Щи были горячие, жирные, с кусками капусты и мяса. Ложка – деревянная, грубо
обработанная. Он ел медленно, с непривычки – в XXI веке он питался в основном полуфабрикатами и фастфудом.
«А ведь вкусно, – подумал он. – Настоящая еда, не химия. Вот только язык колет ложка».
– Прасковья Павловна, – спросил он, жуя щи, – а скажите, вы господина Родиона Романыча давно знаете?
– Давно, батюшка. Года два уж живёт-то у меня. Студентом-де был, потом бросил ученье. Сидит в каморке своей, думает о чём-то. Странный он, надо сказать-то. Али не от мира сего, ой, бог его знает.
«Говорит сам с собой, – повторил Дмитрий. – Странный студент, бросивший учебу.
Живет в каморке, думает о чем-то. Господи, да это же прямо из «Преступления и наказания»! Неужели Достоевский списал Раскольникова с реального человека, живущего в этом доме?»
– А о чем он думает? – спросил Дмитрий.
– Да кто ж его знает то, – пожала плечами Прасковья Павловна. – Как-то сказал, мол, хочет нечто великое сотворить то. Проверить себя, удоказать что-то. Я не поняла, о чем он. Но больно уж серьезно говорил, даже боязно стало.
«Проверить себя, доказать что-то, – холодок пробежал по спине Дмитрия. – Господи, а вдруг он действительно собирается… нет, этого не может быть. Раскольников —
вымышленный персонаж. Никакого реального убийства не было».
Но была ли уверенность? Достоевский был мастером психологического реализма. Он не
выдумывал, а наблюдал. И вот сейчас Дмитрий находился рядом с человеком, который,
возможно, стал прототипом самого знаменитого литературного преступника.
«Я должен его остановить, – вдруг подумал он. – Если он правда собирается совершить преступление, я должен вмешаться».