Человек из будущего

образование имею, читать-писать умею, языки знаю. Может, учителем куда устроиться?

– Ой, Учителем? – она задумалась. – Это батенька дело хорошее, только вот без рекомендаций трудно-с.

Все места давно разобраны. А вы человек новый, никто вас не знает-с. Может, сначала попроще что найдите? Писарем каким, или помощником в лавку?

– А где искать такую работу?

– Да объявления читать надо, батюшка. В газетах висят они. Или вон, на Невский пройтись взад-вперед – там всякие разные конторы, может, кому и помощник нужон. А можете к моему зятьку зайти – он в типахрафии работает, наборщиком кажется. Может, там и места есть.

«Типография, – подумал Дмитрий. – Это интересно. Хотя я никогда не работал с

печатными машинами XIX века».

– Спасибо, Прасковья Павловна. Попробую сначала сам поискать, а если не найду – к

вашему зятю обращусь.

– Хорошо, батюшка, хорошо. А я пойду, дела у меня. Вечером я зайду-с, спрошу, как дела.

Она ушла, оставив его с чаем и хлебом. Дмитрий ел медленно, обдумывая ситуацию.

«Работа. Мне нужна работа. Но какая? Я системный администратор – профессия, которая

здесь не существует. Я историк – но без документов об образовании меня никуда не возьмут. Что я еще умею? Писать на компьютере – но здесь нет компьютеров. Искать

информацию в интернете – здесь нет интернета. Я фактически безработный в XIX веке».

Мысль была неутешительная. Но сдаваться он не собирался.

II. Поиски работы

Одевшись в свой новый (точнее, старый и чужой) сюртук, Дмитрий вышел на улицу. День был ясный, холодный, с пронизывающим ветром. Он шел по направлению к Невскому проспекту – главной улице Петербурга.

Невский поразил его. Конечно, он видел эту улицу в XXI веке тысячи раз, но это был совсем другой Невский. Здания были те же – величественные дворцы, особняки, церкви, – но атмосфера была совершенно иная.

По мостовой двигались экипажи – изящные кареты с гербами на дверцах, простые пролетки, тяжелые телеги. Извозчики покрикивали на лошадей. По тротуарам шли дамы в длинных платьях и с зонтиками, господа в цилиндрах и с тросточками, купцы в дорогих шубах, студенты в потертых пальто.

Магазины сверкали витринами – модные лавки, ювелирные, книжные, кондитерские. У дверей стояли швейцары в ливреях. Пахло сладкой свежей выпечкой, духами, кожей.

«Вот он, парадный Петербург, – думал Дмитрий. – Город контрастов. На Сенной – грязь и нищета, а здесь – роскошь и богатство». Он заходил в разные конторы и магазины, спрашивал, не нужны ли помощники, писари,

служащие. Везде получал вежливый, но твердый отказ:

– Извините, сударь, мест нет.

– У нас уже есть все нужные служащие.

– А рекомендации у вас имеются? Нет? Тогда, извините, не имеем право взять-с.

К полудню он устал и проголодался. Зашел в дешевую харчевню на боковой улице, заказал миску щей за пять копеек (почти последние деньги из данных Родионом в долг).

За соседним столом сидел пожилой мужчина с седой бородой, одетый просто, но чисто – явно мещанин или мелкий чиновник. Он ел свои щи и косился на Дмитрия с любопытством.

– Не из здешних будете, молодой человек? – наконец спросил он.

– Нет, не из здешних, – ответил Дмитрий. – Приехал недавно, работу ищу.

– Работу? – старик оживился. – А какую работу ищете?

– Да любую, честно говоря. Писарем могу, учителем, помощником в лавке. Образование имею, читать-писать умею.

– Образование – это хорошо, – одобрительно кивнул старик. – Нынче та без образования ой никуда. А вы грамоте когда училися?

– Еще в детстве, – ответил Дмитрий.

– И кто же вас учил то? Родители пади?

– Дедушка учил. Он был… ученым человеком.

«Не совсем ложь – дедушка действительно много знал и любил книги».

– Ученым! – старик прямо просветлел. – Вот это дело! Значит, вы из богатой семьи.

Это хорошо, очень хорошо. Знаете что, молодой человек, – он придвинулся ближе, – у меня есть знакомый, содержит маленькую школу для детей купцов. Ему как раз помощник нужен – детишек учить грамоте, арифметике. Платит немного, конечно, – рублей пятнадцать в месяц, но зато работа тихая, спокойная. Хотите, познакомлю?

Дмитрий чуть не подпрыгнул от радости:

– Конечно хочу! Спасибо вам огромное!

– Да не за што, сударь, – старик улыбнулся. – Вижу я, шо человек вы хороший. Молодой, конечно, неопытнай, но сердца добрая. А с добрим сердцам человек везде свое место найдёть. «Опять про доброе сердце, – удивлялся Дмитрий. – Почему все здесь так говорят? В XXI веке никому нет дела до твоего сердца – главное, чтобы резюме правильное было и опыт работы».

III. Школа господина Крупова

Старик, представившийся Семеном Игнатьичем, повел Дмитрия через несколько улиц к

небольшому двухэтажному дому на тихой улице. На воротах висела табличка: «Частная школа И. П. Крупова».

– Вот, – сказал Семен Игнатьич. – Иван Петрович Крупов – человек добрый, справедливый.

Работает в школе уже под двадцать леть. Детишек учит не только грамоте, но и совести, чести.

Редкий человек нынче такой то.

Они вошли внутрь. В маленькой прихожей стоял запах мела, чернил и детских голосов —

откуда-то доносилось пение, кто-то громко читал по складам, кто-то смеялся.

Семен Игнатьич постучал в дверь небольшого кабинета. Оттуда донеслось:

– Войдите!

Они вошли. За письменным столом, заваленным тетрадями и книгами, сидел человек лет

пятидесяти – полноватый, с круглым добродушным лицом, в очках на носу. Увидев Семена Игнатьича, он обрадовался:

– А, Семен Игнатьич! Какими судьбами? Давно не видел вас!

– Здравствуй, Иван Петрович. Вот, погляди, привел тебе помощника. Молодой человек, образованный, работу ищет. Может, возьмешь, али нет?

Крупов посмотрел на Дмитрия внимательно, изучающе:

– Как вас зовут, молодой человек?

– Дмитрий Сергеевич Комаров.

– Комаров… – Крупов записал что-то в блокнот. – А откуда вы родом?

– Из… из провинции, – уклончиво ответил Дмитрий. – Приехал в Петербург недавно.

– Образование какое имеете?

– Университетское. Историко-филологическое.

Крупов поднял брови:

– Университет? Да это замечательно! И какой же университет вы окончили?

«Черт, – подумал Дмитрий. – Сейчас он попросит документы, диплом…»

– Казанский, – быстро соврал он, вспомнив, что Казанский университет существует уже давно.

– Казанский! – Крупов кивнул. – Прекрасное заведение. А диплом у вас есть?

– К сожалению, нет, – Дмитрий опустил глаза. – Я… потерял все документы. Ограбили в дороге. – Ограбили? – Крупов сочувственно покачал головой. – Ах, какое несчастье! Нынче дороги стали опасные, разбойников развелось. Ну ничего, ничего. Не в дипломе дело, а в знаниях.

Скажите-ка мне, молодой человек, – он снял очки и протер их платком, – а зачем вы хотите учить детей?

Дмитрий задумался. Вопрос был неожиданным и очень правильным.

– Я хочу… – начал он медленно, – хочу делать что-то полезное. Что-то настоящее. Учить детей – это значит формировать будущее. Каждый ребенок, которого ты научишь читать, писать, думать – это человек, который сможет изменить мир к лучшему.

«Господи, – подумал он сам себе, – откуда я это взял? Но это правда. Я действительно

так думаю».

Крупов смотрел на него с возрастающим интересом:

– Изменить мир к лучшему… – повторил он тихо. – Да, молодой человек, вы правы. Именно этим я и занимаюсь всю жизнь. Учу детей не просто грамоте, а человечности, доброте, любви к ближнему. – Он помолчал, потом улыбнулся: – Знаете что, Дмитрий Сергеевич? Возьму я вас. Пятнадцать рублей в месяц, обед включен, работа с девяти утра до трех часов дня. Согласны?

– Согласен! – Дмитрий едва сдержал радостный крик.

– Вот и славно. Начнете завтра. А сегодня можете посмотреть, как проходят занятия, познакомиться с детьми.

IV. Первый урок

Крупов повел Дмитрия в класс. Большая комната с высокими окнами, вдоль стен – длинные столы со скамейками, на стенах – картины с буквами и цифрами, карты России и Европы. За столами сидело человек двадцать детей – мальчики лет восьми-двенадцати в простых рубашках и жилетах.

– Дети! – громко сказал Крупов, входя в класс. – Познакомьтесь, это Дмитрий Сергеевич. С завтрашнего дня он будет помогать мне вас учить.

Дети повернулись к Дмитрию и уставились с любопытством. Некоторые улыбались, некоторые смотрели недоверчиво.

– Здравствуйте, дети, – сказал Дмитрий, чувствуя легкое волнение.

– Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич! – хором ответили дети, вставая со своих мест.

«Они встали, – удивился Дмитрий. – Выразили уважение учителю. В XXI веке ученики так себя не ведут».

– Сегодня у нас урок чистописания, – сказал Крупов. – Дмитрий Сергеевич, не хотите ли показать детям, как правильно писать?

Дмитрий подошел к доске. Взял мел – толстый, белый, оставляющий густой след. Написал несколько фраз красивым почерком (в университете он специально учился писать по-старинному для работы с архивами):

«Ученье – свет, а неученье – тьма, как говорил сам Суворов»

«Терпение и труд все перетрут»

Дети смотрели с восхищением.

– Ой, как красиво пишет! – воскликнул один мальчик с круглым лицом и курносым носом.

– А меня так научите? – спросила девочка с длинными косичками.

«Девочка? – удивился Дмитрий. – Крупов учит и девочек? В XIX веке это было редкостью».

Крупов заметил его удивление и объяснил:

– Я считаю, что девочки имеют такое же право на образование, как и мальчики. Нынче это не все понимают, но я надеюсь, что со временем все изменится.

«Прогрессивный человек, – подумал Дмитрий с уважением. – В XIX веке это требовало

смелости».

Урок продолжался. Дмитрий ходил между рядами, смотрел, как дети старательно выводят

буквы в тетрадях. Помогал тем, кто не справлялся, поправлял ошибки, хвалил за успехи.

«Странно, – думал он. – Я никогда не работал с детьми. Но мне это нравится. Они такие открытые, искренние, доверчивые. Не то что взрослые в XXI веке – циничные, закрытые, подозрительные».

После урока один мальчик – самый маленький, лет семи-восьми, с большими глазами и

тонкими руками – подошел к нему робко:

– Дмитрий Сергеевич, а вы правда будете нас учить?

– Да, буду, – улыбнулся Дмитрий.

– А вы добрый? – спросил мальчик с детской прямотой.

– Постараюсь быть добрым, – ответил Дмитрий.

– А вы не будете нас бить линейкой? Прежний учитель бил, когда мы ошибались.

«Бил линейкой, – сжалось сердце. – Да, в XIX веке телесные наказания в школах были

нормой».

– Нет, – твердо сказал Дмитрий. – Я никогда не буду вас бить. Обещаю.

Мальчик просветлел:

– Правда? Вот хорошо! Тогда я буду стараться учиться хорошо!

Он убежал к друзьям, и Дмитрий услышал, как он радостно говорит:

– Он сказал, что не будет бить! Он добрый! «Добрый, – повторил про себя Дмитрий. – Здесь это главное слово. Не умный, не успешный, не эффективный – а добрый. Может быть, они правы?»

V. Вечер у Родиона

Вернувшись вечером в дом Прасковьи Павловны, Дмитрий обнаружил записку, подсунутую под дверь:

«Дмитрий Сергеевич, зайдите ко мне вечером. Хочу с вами поговорить. Родион Романович»

Он поднялся на этаж выше, нашел дверь Родиона и постучал. Изнутри донеслось тихое:

– Войдите.

Комната Родиона была еще меньше, чем у Дмитрия – крошечная каморка под самой крышей, с низким потолком и единственным маленьким окошком. Мебели почти не было – кровать, стол, стул, больше ничего. На столе лежали книги, бумаги, огарок свечи.

Родион сидел на кровати, одетый в тот же потертый сюртук, без обуви. Лицо его было еще

бледнее, чем вчера, глаза – запавшие, с темными кругами, но горели каким-то странным,

лихорадочным огнем.

– Проходите, садитесь, – он указал на стул.

Дмитрий сел. Между ними повисло молчание – тяжелое, напряженное. Родион смотрел в окно, на темнеющее небо, и что-то шептал себе под нос.

– Родион Романович, – начал Дмитрий осторожно, – вы хотели поговорить?

– Да, – Родион повернулся к нему. – Я все думал о вашем рассказе. О том, что вы из

будущего. И понял, что верю вам. Не потому, что это логично или разумно. А потому, что в вас есть что-то… несовременное. Вы смотрите на все так, словно видите в первый раз. Словно дивитесь тому, что для нас обыденно.

– Это правда, – признал Дмитрий. – Я действительно удивляюсь. В моем времени все по- другому.

– Расскажите, – попросил Родион, и в его голосе послышалось что-то жадное, почти

болезненное. – Расскажите, как там. В вашем будущем. Люди там стали лучше? Справедливее? Свободнее?

Дмитрий задумался. Как ответить на этот вопрос честно?

– Ну… к примеру, … Там нет такой нищеты, как здесь, – начал он. – То есть, она есть, но не такая. Люди не умирают от голода на улицах. У всех есть дома, еда, одежда. Медицина стала очень развитой – лечат болезни, от которых здесь умирают. Люди живут до семидесяти, восьмидесяти лет.

– Ого! Это хорошо, – кивнул Родион. – Значит, прогресс идет то! Значит, человечество

движется вперед.

– Но, – Дмитрий помедлил, – люди стали… другими. Холоднее. Каждый живет для себя. Соседи не знают друг друга. Люди могут пройти мимо умирающего человека и не остановиться – потому что это «не их дело».

– Как это не их дело? – Родион вскочил с кровати, глаза его вспыхнули. – Как это – не их дело? Если человек умирает – это дело каждого! Это… – Он осекся, прошелся по комнате. – Значит, несмотря на весь прогресс, люди не стали лучше? Не стали добрее, справедливее?

– Нет, – честно признал Дмитрий. – Они стали богаче, образованнее, но не добрее.

Родион остановился, уставился на него:

– А разделение на людей? Оно осталось? На богатых и бедных, на властных и бесправных, на тех, кто имеет право, и тех, кто… дрожит?

«Господи, – похолодел Дмитрий, – он уже сформулировал свою теорию. Про «тварей

дрожащих» и «право имеющих»».

– Деление осталось, – медленно ответил он. – Может быть, не такое явное, но оно есть. Есть богатые, которые управляют миром, и есть бедные, которые работают на них.

– Значит, ничего не изменилось! – Родион ударил кулаком по столу. – Несмотря на все ваши машины, лекарства, прогресс – суть осталась прежней! Человечество не стало справедливее!

– Может быть, – тихо сказал Дмитрий, – справедливости вообще не существует? Может быть, это просто красивая идея, которая никогда не воплотится?

– Нет! – почти закричал Родион. – Нет, она должна существовать! И если мир несправедлив – значит, нужно его изменить. Кто-то должен это сделать. Кто-то должен… преступить. Переступить через все эти правила, законы, мораль, которые придуманы теми, кто наверху, чтобы держать нас внизу!

«Вот оно, – понял Дмитрий. – Он уже готов. Готов на преступление».

– Родион Романович, – сказал он твердо, – я понимаю вас. Понимаю вашу боль, ваш гнев. Я тоже был таким. Тоже думал, что мир несправедлив и его нужно изменить. Но знаете, что я понял?

– Что? – Родион смотрел на него с напряженным вниманием. – Что нельзя исправить мир через зло. Нельзя победить несправедливость убийством. Нельзя стать человеком, совершив преступление.

Родион побледнел еще сильнее:

– Откуда вы знаете, что я… – он не договорил.

– Потому что я вижу это в ваших глазах, – сказал Дмитрий. – Вы одержимы какой-то идеей.

Вы думаете, что если совершите нечто ужасное, то докажете себе и миру, что вы не «тварь

дрожащая», а человек с большой буквы. Но это ловушка, Родион Романович. Это путь в никуда.

Повисла тишина. Родион стоял, опустив голову, его руки дрожали.

– Вы не понимаете, – наконец сказал он тихо. – Вы не можете понять. Вы живете в мире, где у людей есть выбор. А я… я родился в нищете. Мать моя умерла от чахотки, потому что не было денег на лекарство. Сестра моя вышла замуж за подлеца, потому что другого выхода не было.

Я сам учился в университете на последние копейки, голодал, мерз, унижался. И все это —

почему? Потому что родился не в той семье. Потому что судьба распорядилась так.

Он поднял голову, и Дмитрий увидел в его глазах слезы:

– А там, наверху, живут люди! Которые родились с серебряной ложкой во рту. Которые никогда не голодали, не мерзли, не унижались. Которые считают, что имеют право распоряжаться нашими судьбами. Просто потому, что так устроен мир. И вы говорите мне – не преступать? Не переступать? А как же иначе? Как иначе доказать, что я не хуже их? Что я тоже человек? Дмитрий молчал. Он понимал Родиона – понимал его боль, его отчаяние, его ярость. Сам чувствовал когда-то нечто подобное.

– Родион Романович, – сказал он наконец, – я знаю, как вы страдаете. Но послушайте меня внимательно. В моем времени, в будущем, я знаю историю одного человека. Очень похожего на вас. Он тоже считал, что мир несправедлив. Он тоже хотел доказать, что имеет право. И он… совершил преступление. Убил человека.

Родион вздрогнул, но не перебил.

– И знаете, что случилось потом? – продолжал Дмитрий. – Он не стал сильнее. Не стал

свободнее. Он стал самым несчастным человеком на свете. Потому что убил не старуху-

процентщицу – он убил самого себя. Свою совесть. Свою душу. И потом всю жизнь мучился, пытаясь искупить это. Но искупить нельзя. Убийство остается на душе навсегда.

– Откуда вы это знаете? – шепотом спросил Родион.

– Я читал об этом, – ответил Дмитрий. – В книге. Великой книге, которую напишет один писатель через несколько лет. Он расскажет историю человека, который совершил

преступление, чтобы доказать свою правоту. И вся книга будет о том, как этот человек страдает. Как его раздирают муки совести. Как он понимает, что ошибся.

Родион опустился на кровать, закрыл лицо руками:

– Вы говорите так, словно знаете мое будущее… – Не ваше будущее, – мягко сказал Дмитрий. – Но я знаю, к чему приводит такой путь.

Родион Романович, вы хотите быть человеком? Настоящим человеком? Тогда станьте им через добро, а не через зло. Через помощь другим, а не через преступление.

Родион молчал долго. Потом поднял голову, и Дмитрий увидел в его глазах странную смесь благодарности и упрямства.

– Спасибо вам, Дмитрий Сергеевич, – сказал он тихо. – Спасибо, что пытаетесь меня

остановить. Вы хороший человек. Лучше, чем я. Может быть, вы и правы. Но… – он запнулся, – но я не могу просто так отказаться от своей идеи. Я думал о ней слишком долго. Она стала частью меня.

– Родион Романович…

– Нет, послушайте меня, – перебил его Родион. – Я подумаю над вашими словами. Честное слово, подумаю. Но я не обещаю ничего. Потому что… потому что во мне борются две силы.

Одна говорит – да, ты прав, нельзя. Другая говорит – нет, ты должен, ты обязан. И я не знаю, какая победит.

Он встал, подошел к окну, посмотрел на темные крыши домов:

– Понимаете, Дмитрий Сергеевич, есть люди, которые живут спокойно. Которым никогда не приходят в голову такие мысли. Они просто существуют – работают, едят, спят, рожают детей, стареют, умирают. Они счастливы в своей простоте. А есть другие люди – те, кого мучают вопросы. Кто я? Зачем живу? Имею ли право? И эти вопросы не дают спать, есть, дышать. Они жгут изнутри, как огонь. И единственный способ потушить этот огонь – ответить на вопрос. Действием.

– Но какое действие? – спросил Дмитрий. – Убийство?

Родион повернулся к нему:

– Не обязательно убийство. Может быть… что-то другое. Я не знаю. Я еще не решил. Но я должен что-то сделать. Должен! Иначе я схожу с ума.

«Он не отказывается, – с ужасом понял Дмитрий. – Он все еще собирается что-то

совершить. Я не убедил его».

– Родион Романович, – сказал он с отчаянием в голосе, – пожалуйста, не делайте ничего необдуманного. Прошу вас. Обещайте мне, что прежде, чем действовать, вы придете ко мне.

Поговорите со мной еще раз.

Родион посмотрел на него долгим взглядом:

– Хорошо, – сказал он наконец. – Обещаю. Если решу действовать – скажу вам. Хотя… – он усмехнулся горько, – может быть, я и не решусь. Может быть, я действительно всего лишь «тварь дрожащая», которая только говорит, но не делает.

– Вы не тварь, – твердо сказал Дмитрий. – Вы человек. Мыслящий, чувствующий,

страдающий человек. И именно поэтому вы не должны становиться убийцей. Родион кивнул, но ничего не ответил. Дмитрий понял, что разговор окончен. Он встал:

– Я пойду. Спокойной ночи, Родион Романович.

– Спокойной ночи, Дмитрий Сергеевич.

Дмитрий вышел из каморки с тяжелым сердцем. Разговор не принес облегчения – наоборот, страх усилился. Родион не отказался от своей идеи. Он только отложил решение.

«Что мне делать? – думал Дмитрий, спускаясь по лестнице. – Как его остановить?

Следить за ним? Но я не могу следить постоянно. Сказать полиции? Но что я скажу? Что мой знакомый думает о преступлении? Меня самого арестуют за клевету. Найти того, на кого он планирует покушение, и предупредить? Но я даже не знаю, кого именно он выбрал».

Вернувшись в свою комнату, он лег на кровать, не раздеваясь. Сон не приходил. Перед глазами стояло бледное, измученное лицо Родиона, его горящие лихорадкой глаза.

«Я должен спасти его, – твердо решил Дмитрий. – Это моя задача здесь. Не просто

выжить, не просто адаптироваться – а спасти человека, который стоит на краю

пропасти. Потому что, если я не спасу его, кто спасет?»

Где-то вдали кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то смеялся пьяным смехом. Жизнь Петербурга продолжалась – страшная, прекрасная, беспощадная

жизнь. А в маленькой каморке под крышей сидел молодой человек и думал о преступлении.

VI. Первые дни преподавания

Утро следующего дня началось рано. Дмитрий проснулся от крика петухов и стука телег по мостовой. Голова болела от бессонной ночи, полной тревожных мыслей о Родионе.

«Но жизнь продолжается, – подумал он, умываясь ледяной водой. – У меня есть работа. Дети ждут. Я не могу подвести их из-за своих переживаний».

Он оделся, позавтракал черным хлебом с чаем (Прасковья Павловна снова принесла ему еду, не требуя денег – «Заплатите, когда получите жалованье, батюшка»), и отправился в школу Крупова.

Дорога заняла полчаса – по узким улицам, мимо лавок, трактиров, церквей. Октябрьское утро было холодным, серым, но Дмитрий почти не замечал холода. Мысли его были заняты предстоящим уроком.

«Чему я буду их учить? – размышлял он. – Грамоте, арифметике – это понятно. Но ведь можно учить и большему. Можно учить думать, чувствовать, понимать. Можно сделать их лучше, добрее, умнее. Это же огромная ответственность». В школе его встретил Крупов – веселый, бодрый, несмотря на ранний час:

– А, Дмитрий Сергеевич! Доброе утро! Выспались? Готовы к труду?

– Готов, Иван Петрович, – улыбнулся Дмитрий.

– Отлично! Сегодня у вас будет первый самостоятельный урок. Младшая группа – детишки от семи до девяти лет. Учите их письму. Вот прописи, вот перья, чернила. Главное – терпение и доброта. С детьми нельзя проявлять слабости, они это чувствуют.

Крупов провел его в класс. Дети уже сидели за партами – человек пятнадцать, мальчики и три девочки. Увидев нового учителя, они замолчали, уставились с любопытством.

– Дети, – сказал Крупов, – это Дмитрий Сергеевич, ваш новый учитель. Слушайте его

внимательно, не шалите. А я пойду к старшим.

Он ушел, оставив Дмитрия наедине с детьми. Несколько секунд стояла тишина. Дмитрий

смотрел на детей, дети смотрели на него.

«Господи, – подумал он, – а с чего начать?»

– Здравствуйте, дети, – начал он.

– Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич! – хором ответили дети, вставая.

– Садитесь, пожалуйста, – Дмитрий показал рукой. – Давайте познакомимся. Меня зовут Дмитрий Сергеевич Комаров. Я буду учить вас письму и чтению. А как вас зовут?

Дети начали представляться – один за другим, робко, смущенно:

– Ваня Петров…

– Маша Иванова…

– Коля Смирнов…

– Сашенька Волкова…

«Простые имена, простые дети, – думал Дмитрий. – Дети купцов, мещан, мелких

чиновников. Не богачи, но и не нищие. У них есть шанс выучиться, получить профессию,

изменить свою судьбу. И я могу им в этом помочь».

– Очень приятно познакомиться, – сказал он, когда все представились. – Скажите мне, вы любите учиться?