Тишина, с которой я живу

Рука болит, и я медленно протягиваю её. После рукопожатия потираю плечо.

– Надо, наверное, валить отсюда. Давай выпьем что-нибудь?

Я киваю, и мы уходим. Мы берём бутылку крепкого и одноразовые стаканчики, распиваем, сидя под фонарём. Мы почти не разговариваем. Есть в Лётчике что-то родное. Но почему-то это отталкивает в нём. Как два положительных или отрицательных заряда, мы будем всегда отталкиваться друг от друга. Но я корыстен. Я хочу знать, чем занимается Лётчик и что ему нужно от Календулы. Это безумство, оно охватывает меня, я понимаю. Но я не могу сопротивляться. Я не хочу сопротивляться.

В следующий вечер ходка, и побитые морды парней явно привлекают внимание непосвящённых. Но я делаю вид, что я тут не при чём. Лётчик поступает так же. Календула, кажется, не в курсе, что произошло. А может быть, в курсе, но ей плевать. Интересно, было ли бы ей плевать, если бы побили меня? А Лётчика?

Моя рука всё ещё в окаменевшем состоянии. От плеча до локтя просто неподвижный кусок мрамора. Стараюсь не показывать эту слабость остальным. Не хочу, чтобы кто-то заметил, что я ущербный.

Стараюсь работать как все, но моя производительность меньше. Календула об этом не узнает, она не ходит с нами на ходки, но сам факт давит на меня, как и моя больная рука. Мне страшно от мысли, что я навсегда останусь таким. Рука не прошла за сутки, и я нервничаю.

Никто об этом не знает.

Мне не с кем поделиться.

Лётчик, Лезвие и Броненосец грузят мешки с самородками в тележки и утаскивают их к Хирургу. Я что-то слышал о нём, но мне ещё не выпадало увидеть его вживую. Да мне и неинтересно это особо. После ночной работы хочется просто рухнуть в кровать, а не тащить всё собранное чёрт знает куда.

Остальные расходятся, когда ко мне подходит Пламя.

– Проводи меня.

Это просьба. Она не приказывает, как Календула, а просит, словно давая мне выбор. Странно, ощущения выбора у меня нет. Отказать девушке в том, чтобы проводить её до дома, – сочтут за бездушную скотину. Но она же мне никто.

– Зачем? – спрашиваю я.

– Я боюсь темноты.

Это смешно. Она может зажечь свои волосы, и никакой темноты вокруг неё не будет. Она ведь понимает это. А вот я боюсь темноты. Думая о темноте, я невольно думаю о тенях. Есть в них что-то общее и пугающее.

– Почти светает.

Я неплохо дерусь, ладно. Но я не собираюсь калечить себя из-за девушки. От неё, вообще, одни неприятности. К тому же моя рука в своём худшем из состояний. Однорукий я так себе боец.

– Ладно, – она выдыхает и идёт в сторону, видимо, своего дома. Я даже не знаю, где она живёт.

В мою голову пулей влетает мысль: «Что, если Календула узнает?». Что, если Календула узнает, что Пламя просила проводить её, а я отказал? Или с ней что-то случится, а я просто отказал пройтись с ней в другой район? Что тогда подумает обо мне Календула?

Бежать за Пламя и кричать ей что-то вдогонку я не хочу. Просто иду на расстоянии следом. Она вдруг останавливается и оборачивается:

– Ты меня преследуешь?

Женщина!

– Ты же сказала проводить тебя.

С ней очень сложно.

– Но ты же отказался.

Неправда. Я не соглашался.

– Я не отказался.

– Ладно, – она напряжена, – только не иди, пожалуйста, сзади. Иди рядом.

Рядом так рядом. Подхожу к ней. Из-за угла выходит худая фигура в чёрном, и волосы Пламя загораются. Фигура – девушка совсем не обращает на нас внимания и не выглядит пугающей. Мне она кажется мерзкой. Не знаю, как объяснить. Она не противная, нет. Просто есть в ней что-то отталкивающее, то, из-за чего подходить к ней не хочется. Да! Она как чёрный грибок на внутренних стенах старых домов.

– Ты её боишься? – спрашиваю я Пламя.

– Нет, – тут же отвечает она. – То есть… это глупо, да?

– Я не знаю. Её стоит опасаться?

– Вообще-то, нет. Она грубая, да, но…

Я не хочу больше её слушать. Я устал, и у меня болит рука:

– Мы пойдём или нет? – перебиваю её я. – Мне потом ещё обратно идти.

Я провожаю её до дома, мы сухо прощаемся, и я плетусь домой.

Я не чувствую руку больше суток. Меня это пугает.

Поспать удаётся лишь несколько часов. Рука продолжает каменеть, и я чувствую, как немеют мои пальцы. Это не может так больше продолжаться.

Голова от плохого сна, ночной работы, боли и голодного желудка варит плохо. Решаю поесть, хоть так набраться каких-то сил и уже потом что-то делать со своим состоянием.

В кафе уже сидят пара наших, в их числе Лётчик с Календулой. Он сидит прямо напротив неё. Завидев меня, он подскакивает с места и подлетает ко мне:

– Ты не знаешь, где Пламя?

– Дома. Я проводил её.

– До дома?

– Ну, да. Она попросила, – мне хочется есть.

– Она попросила проводить тебя? – он ненадолго замолкает, и я всего на мгновенье замечаю в его глазах отблеск, который есть у всех нас, когда мы смотрим на Календулу. Может, Пламя симпатична Лётчику? Но тогда зачем ему Календула? – Но её там нет.

– Может, вышла. Не слежу за ней, – быстро делаю заказ и успеваю занять освободившееся напротив Календулы место.

Когда заказ оказывается готов, я понимаю, что мне сейчас придётся опозориться. Лётчик сидит на барном стуле у стойки, нервно трясёт ногой. Он получает мой заказ от тени и приносит мне, кладя вилку справа. А я не могу поднять правую руку. Беру вилку в левую.

– Не замечал, что ты левша, – тут же говорит сидящий рядом со мной Старик.

Я никак не реагирую. Приступаю к еде, неловко работая вилкой. Календула пьёт чай и смотрит в окно. Она выглядит напряжённой, но, по-моему, она всегда такая. Недоступная.

– Что с твоей рукой? – спрашивает Старик. Я не успеваю опомниться, как он хватает меня за руку и кладёт её на стол. – Она весит килограммов десять!

Календула смотрит на мою руку. Мои пальцы почти окаменели, так что это уже заметно. Она резко задирает рукав моей толстовки.

– Это что такое? – она обращается со мной как с ребёнком.

Хотел бы я сейчас убрать руку со стола, скрыть явные улики. Но рука больше не принадлежит мне. Её будто пригвоздили к столу.

Звенит колокольчик, и я невольно перевожу взгляд. Это Пламя входит в кафе. Очень хочется – будто одна она может меня спасти от стыда и лишних расспросов, – чтобы она подошла к нам. Но Лётчик – конечно, он! – всё портит, подскакивая к ней.

Календула берёт меня за пальцы.

Календула. Берёт. Меня. За пальцы.

Я смотрю на неё, пытаясь поймать её взгляд, но она смотрит исключительно на мою руку.

– Твои пальцы чувствую что-то?

– Тебя.

– А так? – она касается запястья.

Боже! Хотел бы я это сейчас почувствовать. Её тонкие пальцы на моём запястье. Но я не чувствую ничего. Чёртов неудачник!

– Ничего.

– Давно у тебя так?

Я хочу уловить в её голосе нежность, хоть в едином звуке. Но как мыльные пузыри с каждым звуком из её уст мои попытки лопаются. Она звучит по-учительски строго.

– Больше суток.

Снова звук колокольчика над дверью кафе. Пламя оказывается снаружи. Лётчик следует за ней. Календула отворачивается к окну. Кажется, она смотрит на них. На него. Конечно, она смотрит на него, а не на неё.

Мне снова хочется убрать окаменевшую руку, но теперь – чтобы оказаться подальше от Календулы. Её заинтересованность Лётчиком меня обжигает. Я наваливаюсь на спинку дивана, и рука невольно тянется по столу, но так и остаётся на нём лежать.

Календула снова поворачивается к нам:

– Старик, помоги ему поесть.

– Мне кормить его с ложечки? – он удивляется, но в его голосе нет возмущения.

– С вилки, – сухо отвечает она. – Или ты хочешь, чтобы его покормила я? – она бросает на Старика строгий взгляд.

Я бы этого хотел. И, может быть, Старик это знает. И, может быть, это знает сама Календула. И Старик соглашается помочь мне поесть. Календула всё это время смотрит в окно. Наверное, она испытывает жалость ко мне. Здоровый парень, который не может нормально поесть.

Как только я дожёвываю последний кусок, Календула приказывает, вставая:

– Идём! Нужно кое-кого навестить.

Мы со Стариком встаём.

– Нет, Старик, ты не идёшь.

Как бы ни болела моя рука, перекашивая меня на правую сторону, я чувствую радость. Плевать, куда идти. Я впервые иду куда-то с Календулой.

Мы выходим из кафе и подходим к Пламя и Лётчику. Они сидят на тротуаре. Тут же встают. Пламя вытирает рот салфеткой.

– Нужно отвести Скалу к Хирургу, – говорит Календула.

Отвести? Если бы я мог сейчас рассыпаться на куски, я бы рассыпался. Меня – всего каменного – сейчас будто столкнули с лестницы.

– Я могу! – тут же вызывается Лётчик. Он будто выслуживается перед Календулой.

– Нет, ты мне нужен тут, – возражает Календула и слегка шлёпает Лётчика по щеке. Я обескуражено смотрю на Пламя. Я ещё никогда не видел, чтобы Календула вот так вот обходилась с Лётчиком. – Она пойдёт.

Внутри образуется ком. Ком, состав которого я не могу понять. Я злюсь? Да. Я ревную? Конечно. Мне обидно, что она сталкивает меня на Пламя? Безусловно. Почему она ведёт себя так, словно я игрушка, пустое место? Ей так плевать на меня?

– Хорошо, – соглашается Пламя.

– Мне нужно, чтобы Скала вернулся целым и невредимым. Поняла?

В первое мгновенье после этих слов мне хочется разбить свою руку, показать Календуле, что я больше не целый, и в этом её вина.

«Мне нужно, чтобы Скала вернулся целым и невредимым», – снова проносится у меня в голове… Значит, Календула всё-таки заботится обо мне. Значит, всё-таки ей есть до меня дело. Я ей нужен. Но что, если я нужен ей целым и невредимым только ради ходок?..

Она убивает меня!

Календула берёт под руку Лётчика, и в этот момент мне хочется сделать ей больно. Она делает больно мне, я сделаю больно ей.

Мы с Пламя идём к этому дурацкому Хирургу, а я пытаюсь придумать, как уколоть Календулу. Пламя мешает мне думать.

– Что у тебя случилось? – спрашивает она.

– Вот, – обнажаю правую руку.

Она не пугается. Мне это приятно.

– Можно?

Не дожидаясь, касается пальцами моей руки. Как и пальцы Календулы, я их не чувствую. Смотрю на неё. На секунду мне кажется, что она мне куда ближе, чем Календула. Нельзя об этом думать, но, может быть, через неё…

– У тебя бывает такое? – впервые пытаюсь проявить к ней интерес, спуская рукав.

Мы идём дальше.

– Нет. У меня волосы, ты видел. Но это ничего. У всех разное. У тебя руки, у меня волосы. Тут не угадаешь, – она рассказывает буднично, но в её голосе я чувствую переживание, будто она пытается успокоить меня.

– А у Лётчика что? – я хочу знать и его слабости тоже.

– Не принято говорить о других, – Пламя хмурится. – Он сам расскажет, если захочет. Просто у кого-то это на виду, как у меня, например, а у кого-то нет. Да и вообще, это принято скрывать.

Задаю глупый вопрос, ведь я сам всё это время скрывал:

– Почему?

– Потому что это только мешает нормально жить.

Она права. Мне мешает. И ей, видимо, тоже. У нас есть что-то общее. Уже хорошо.

– Я боюсь идти к Хирургу, – мне хочется, чтобы она снова проявила ко мне сочувствие. Так я смогу убедить себя, что я ей нужен. Я не боюсь его. Я ничего не испытываю к человеку, которого ещё не видел.

– Не сто́ит, – она поддерживает меня. – Он сделает несколько анализов, расскажет, что к чему, как с этим бороться, какие причины… Он, скорее, друг, чем враг, просто очень скрытный.

Спустя ещё немного времени мы наконец-то останавливаемся у развалин.

– Чёрт! Мне нужно зажечь волосы.

– И?

– Это не так просто работает. Мне нужны сильные эмоции.

Дальше я её уже не слушаю.

– А без волос нельзя? Моей руки недостаточно? Я её не чувствую.

– Нет… – она снова что-то тараторит. – Нужно что-то неожиданное.

Нужно так нужно. Я наклоняюсь и целую её. В конце концов, в ней есть сочувствие ко мне. И это всяко лучше чёрствости Календулы. А этот Лётчик ошивается между ними обеими.

Её волосы вспыхивают.

Мы ещё долго идём после того, как получаем знак от Хирурга.

Он выглядит уставшим. Синяки под глазами и хмурое лицо. Не могу сказать, что он рад или не рад нас видеть. Он словно делает, что должен. Мне даже кажется, что я отвлекаю его от чего-то более важного, чем моя рука. Но плевать. Если он единственный, кто может в этом разобраться, то пусть выполняет свою работу. В конце концов, не должен же я навсегда остаться калекой.

Хирург уводит меня в процедурную. Я, пользуясь только левой рукой, стягиваю с себя тонкий свитер. Хирург не усаживает меня в кресло. Он надевает белые тонкие перчатки и ощупывает мою руку.

– Болит? – спрашивает он.

– Я её совсем не чувствую.

– Не возражаешь? – он берёт какой-то металлический инструмент и ждёт моего согласия.

Я не знаю, что он собирается делать, но, поддаваясь его авторитету, молча киваю. Хирург подставляет к моему плечу плоское блюдце и инструментом несколько раз проводит по каменной поверхности. Каменная пыль осыпается на блюдце.

– Это для анализов, – объясняет он. Затем он усаживает меня на стул у письменного стола, садится сам и открывает совершенно пустую тетрадь с пожелтевшими страницами в клетку. – Расскажи, как это случилось.

А я не знаю, как это случилось. То есть, конечно, это случилось во время драки… Я рассказываю про неё. Он делает какие-то заметки. Его почерк мелкий, убористый, слова лепятся друг к другу, и с боку я не могу разобрать ни слова.

– Это первое проявление?

Я рассказываю про мизинец и Швею.

– Ты помнишь, как оказался в городе? – спрашивает он.

– Нет.

– А что помнишь?

– Я прятался в одном из домов.

– От кого?

– Я не помню. Я как будто прятался и уснул.

– И давно ты прятался?

– Я не знаю.

Он снова что-то записывает.

– Ты теперь в отряде Календулы?

– Да.

– Ты что-то знаешь о пропавших?

– Только слышал о них.

Хирург смотрит на меня. В его уставших глазах читается явное недоверие, как будто я виноват в пропаже мне неизвестных.

– Не против, если я ещё возьму твою кровь?

Он моет руки, снова надевает перчатки и берёт у меня кровь. Потом уносит её и возвращается ко мне.

– Я сделаю тебе инъекцию, хорошо? Посмотрим, как отреагирует рука.

Он ставит мне больной укол в свободный от окаменения участок на поражённой руке.

– Смею предположить, что ты успел нахлебаться негативных эмоций за это время. Да и быть парнем в отряде Календулы – удовольствие не из приятных. Следи за собой, Скала, – он закрывает тетрадь и крупными буквами пишет на ней моё имя. – Я пока займусь анализами и попытаюсь понять, насколько серьёзно может влиять это на тебя. Хорошо?

Я одеваюсь, и мы выходим к Пламя, которая всё это время ждёт меня. Они обмениваются парой фраз, и затем она отводит меня к дому Календулы.

Календула спускается к нам. Она тут же наступает на Пламя и спрашивает:

– Мальчик здоров?

Мне неприятно её пренебрежительное отношение ко мне. Мне не девять лет. Пламя что-то тихо отвечает. Потом Календула берёт меня за руку, точнее, чуть выше локтя и тянет в дом.

Мне хочется подняться к ней в квартиру. Но она останавливается в прохладном коридоре, задирает мой рукав и, не касаясь меня, рассматривает руку. Делает шаг назад:

– Свободен.

Мне больно от такого тона. Мне хочется её ударить, вразумить, что я не мальчик на побегушках. Мне хочется доказать, что я чего-то стою. Она начинает подниматься по лестнице, и я хватаю её за руку. Она останавливается и медленно поворачивается ко мне:

– Даже не смей, – её взгляд тяжёлый.

Я опускаю руку и ухожу.

Меня притягивает к ней то, что она меня отталкивает. Она словно играет со мной. Однажды это перестанет быть просто игрой.

Я пытаюсь играть по её правилам. Пытаюсь делать вид, что мне тоже всё равно. Но чем больше я делаю вид, тем сложнее мне становится дальше. Словно кто кого переиграет. И у Календулы это получается значительно лучше.

Тогда я начинаю проводить время с Пламя. Просто разговоры и помощь на ходках. Я хочу, чтобы Календула не просто видела, но и слышала о моей заинтересованности в другой. Я ведь могу быть интересен кому-то ещё.

Я напиваюсь. Я напиваюсь, потому что Календула сводит меня с ума, и я не знаю, что с этим делать. Есть она – мне плохо, нет её – мне хреново. И я не знаю, что хуже. Что ни делай, в голове везде она. Она, она, она… Это не бесит, это разрушает меня.

Пьяный плетусь к ней. Стучусь, нет, долблюсь в её дверь. Который час, без понятия. Она не открывает. Дома ли она, вообще?

– Календула, открой! – стою с бутылкой в руках, переминаясь с ноги на ногу. – Это Скала. Я с миром. Календула! – пытаюсь говорить в замочную скважину. – Пожалуйста, открой. Мне нужно с тобой поговорить…

Прислушиваюсь к тишине за дверью. Снова гневно стучу. Что, если она не одна?

Но тишина за дверью разъедает меня своим молчанием. Я медленно спускаюсь по лестнице, выхожу из подъезда и сажусь на нижнюю ступеньку у входа. Хочу заснуть тут. Пусть она проснётся и увидит меня, пусть знает, что я всю ночь провёл тут. А если я заболею и умру, то это будет её вина.

Она во всём виновата.

Выливаю остатки из бутылки. Не хочу пить. Просто сижу. Просто сижу, пытаясь не уснуть. Может, мне ещё удастся увидеть её сегодня.

Мне это необходимо.

– Эй, ты в порядке? – знакомый женский голос выдёргивает меня из приятной неги.

Медленно поднимаю голову. Пламя. Мне вдруг хочется обнять её и раствориться в её объятьях. В женских объятьях есть что-то особенное. Какое-то успокоение. Календулы нет, а Пламя есть. Живая девушка, спрашивающая, в порядке ли я.

– Приятель, что у тебя с лицом? – из темноты доносится голос Лётчика.

И он тут. Куда уж без него. Нет. Она моя. Она будет моя. Неважно, кто. Пламя или Календула, но никто из них не достанется тебе. Ты понял?

– Ему нужна помощь, нужно к Календуле! – Пламя тянет меня за рукав, но я не поддаюсь.

– Она… – говорю я.

– Занята? – спрашивает Лётчик.

– Что-то типа того.

Наверное, когда тебя игнорируют изо всех сил, то находят себе куда более важные занятия. Наверное, Календула уж очень сильно занята, если не открыла мне дверь.

Лётчик и Пламя вдвоём поднимают меня. Пламя отходит к Лётчику, и я падаю. Падаю и разбиваюсь на куски.

– Не ударился? – Лётчик поднимает меня, а из моего левого рукава каменными осколками начинает вываливаться рука. Я и не заметил, как снова окаменел.

– О боже! – раздаётся шёпот Пламя.

Я спокойно снимаю правой рукой кофту, и часть каменных кусков сыплется на землю. Я смотрю на них, словно это не моё. Да мне и не больно вовсе. Камень не болит.

– Что мы наделали! – восклицает Пламя.

– Что это за херня?

Мне хочется смеяться. Наверное, ситуация ужасная, и дальше будет только хуже, но я хочу смеяться. Я же не могу совсем остаться без руки.

– Тебе больно? – спрашивает Пламя.

– Нет, – улыбаюсь я.

– Выпей это. Это кровь Змеи, она должна помочь. Хирург говорил, помнишь?

Вроде что-то говорил. Она выливает мне в рот солёную мерзкую кровь. А потом они решают проводить меня до дома. Я иду впереди, молча и медленно.

Интересно, каково это – быть без руки? Наверное, все будут смеяться надо мной или называть калекой. Наверное, я больше не смогу работать на ходках, меня выгонят из отряда, и я умру в одиночестве и нищете, всеми забытый. Наверное, Пламя будет приходить подкармливать меня, как бездомного, побитого жизнью трёхлапого пса. А я буду молиться на неё.

Какая жизнь! Мне хочется смеяться от своих мыслей. Ну, не может быть, чтобы я так по-дурацки лишился левой руки.

Они провожают меня до самой квартиры и решают остаться. Конечно, я ведь теперь калека и мне нужна помощь. Пусть остаются. Мне плевать.

Перед сном лишь задаю один вопрос:

– Календула меня теперь выгонит?

Я не помню, что они мне отвечают, но ответ явно длиннее ожидаемого «да» или «нет». Я забываюсь сном.

Утром просыпаюсь без похмелья. Ночь помню как вчерашний сон. Всё произошедшее где-то далеко и не со мной. Щупаю руку, точнее, то, что от неё осталось.

У меня, и правда, только половина левой руки.

Рука не болит. Это странно. Когда Хирург соскрёб себе пыль с моего окаменевшего плеча, на моей руке, когда она вернулась в норму, остался след, словно по коже провели наждачной бумагой. Это место болело и заживало. А сейчас у меня нет половины левой руки, но я не чувствую никакой боли, даже лёгкого дискомфорта. Словно я всегда был инвалидом. Да. Пожалуй, с момента своего появления в этом городе именно так я себя и ощущал. А теперь и стал таким. Что внутри, то и снаружи.

Пламя ещё спит. Она кажется такой маленькой и беззащитной. Я рассматриваю её лицо: нос, чуть приоткрытый рот, через который она дышит, ровные брови… Прядь волос закрывает её щёку. Мне хочется погладить её.

Пламя просыпается, оглядывается и замечает меня.

– Не хотел тебя будить.

– А где Лётчик?

Я и забыл про него.

– Не знаю. Я не видел, как он ушёл.

Хорошо, что он ушёл.

– Тебе помочь? – она подходит ко мне. – Мы обязательно что-нибудь придумаем. Какой-нибудь протез.

Поддерживать жизнь там, где всё мертво, не просто глупо или бессмысленно, а смешно. Кому я теперь нужен такой однорукий? Я не особо-то был нужен с двумя руками, а сейчас и подавно. Наверное, надо меня оставить. Как оставляют больных умирать на койках.

– А знаешь, – Пламя воодушевляется, – у меня для тебя кое-что есть. Вставай, идём!

У неё есть что-то для меня. Для меня! Это вселяет надежду. Дурацкую надежду, выдутую из стекла. Если её пережать, она сломается и больно раздерёт мою грудь. А если нет – спрячет моё сердце под стеклянным колпаком.

– Нужно сначала поесть, – говорю я.

– Нет, – возражает она, – нам нужен голодный желудок. Хочу тебя кое с кем познакомить.

Шлюха. Я слышал уже о Шлюхе и о Доме Шлюхи. Но мне всегда казалось это каким-то несерьёзным баловством. Наверное, это как курение. Сначала ты просто решаешь попробовать, а потом уже не можешь без этого.

Интересно, без чего не может Пламя? А Календула? Она, вообще, ходит сюда? Лётчик изображает из себя примерного послушного паиньку, так что вряд ли он светит тут своей задницей.

В процедуре, которую заказывает Пламя, задействованы тени. Они пугают меня, но Пламя спокойна, и я тоже стараюсь быть спокойным, хотя их такое близкое присутствие мне не нравится.

Тень будто что-то высасывает из моей руки. Я чувствую, как опускаюсь на дно. Я думал, то, что я испытываю, и есть дно, но истинное дно оказывается глубже. Словно вся толща воды давит на моё тело, ещё чуть-чуть и расплющит меня. Мне хочется плакать.

Я маленький. Крошечный. Совершенно бессильный против этого города. Он не слышит и не видит меня, не пытается мне помочь. Я хочу почувствовать себя частью чего-то большего и значимого. Я хочу быть большим и значимым, но я чувствую себя лишь маленьким и ничтожным. Я песчинка в пустыне.

Но потом всё меняется. Что-то тёплое, светлое наполняет меня. Я песок, я тёплый песок под солнцем, ветер перебрасывает меня туда-сюда, и я чувствую себя таким лёгким, что всё вокруг просто не имеет значения. Я могу летать, хоть у меня и нет крыльев. Но я могу летать. Я могу стать жемчужиной в море. Воодушевление переполняет мою грудь.

Когда сеанс заканчивается, Шлюха приносит нам поесть. И мы едим. Мне нравится находиться в комнате с Пламя, нравится делить с ней пищу. Мне нравится с ней говорить. Мы говорим с ней о чём-то, кажется, неважном, а потом я, сам от себя того не ожидая, произношу:

– Давай встречаться.

Я бы этого хотел. Да. Именно с Пламя. С ней так хорошо и спокойно. Я чувствую себя целостным, пусть и без руки.

– Что? – переспрашивает она.

– Ты мне нравишься. Давай встречаться.

– Но есть кое-что, что…

Я не хочу, чтобы она портила этот момент.

– Неважно. Просто скажи да или нет.

И она говорит:

– Да.

Мне хорошо с Пламя. Мне хорошо с Пламя, пока мы посещаем Шлюху. Пламя полна жизни, не замечал за ней этого раньше, этой живости. Календула холодная как ночь, а Пламя как рассвет. Календула не выгоняет меня из отряда. Она вообще ничего не говорит про мою руку, видимо, делает вид, что всё в порядке. Пусть так. Сейчас это уже не имеет никакого значения. Мне хочется быть ценным для Пламя. В Пламя всё хорошо, кроме одного – она не подпускает меня к себе близко. Не знаю, как объяснить. Вот мы вроде вместе, но ей будто иногда неловко за меня. Потому что у меня нет руки?

Она не хочет со мной близости. Она не хочет спать со мной настолько, что она не приглашает меня к себе, а когда я зову её, отказывается. Словно она не до конца уверена во мне. Из-за этого мы часто ругаемся. Она говорит, что ей нужно время, и я ей его даю. Но ей мало. И всё идёт по кругу.